Текст книги "Каменные сны"

Алексей Винокуров
Каменные сны

Пьеса в двух действиях и восьми снах.

Действие первое

Сон первый. (Пушкин.)

Пушкин стоит посреди комнаты. В комнате довольно темно, по углам почти полный мрак. Темноту немного разжижает свеча, стоящая на письменном столе. Сбоку стоит маленький диванчик или узкая кровать. В руках у Пушкина истрепанная рукопись с «Маленькими трагедиями».

ПУШКИН (задумчиво проговаривает, глядя в рукопись). «О боже! Дона Анна! Брось ее, все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан. Я? Нет. Я звал тебя и рад, что вижу. Дай руку…»

Раздается какой-то шорох и движение за спиной. Пушкин поднимает голову, прислушивается.

ПУШКИН. Кто здесь?

Молчание. Пушкин обходит комнату – никого. Он пожимает плечами, садится за стол с рукописью. Читает вслух.

ПУШКИН (декламирует). «…Дай руку. Вот она… о, тяжело пожатье каменной его десницы!» (После паузы, задумчиво). Да, тяжело пожатье каменной десницы… Очень тяжело. Но пистолет надежнее.

Задумывается. Неслышно входит старый слуга Пушкина Никита Тихонов. Пушкин вздрагивает от неожиданности.

ПУШКИН (чуть повернув голову вбок). Кто тут?

Никита молчит.

ПУШКИН. Никита, это ты?

НИКИТА. Я, барин.

ПУШКИН. А что молчишь?

НИКИТА. Не хочу беспокоить вашу милость.

ПУШКИН (ворчит). Беспокоить он не хочет… Ты напугал меня. Будь любезен, ходи громче. Нечего изображать собой привидение.

НИКИТА (сварливо). Где уж нам, мужикам лапотным, равняться с привидениями. Ни чина заметного не имеем, ни звания. Простой русский человек, не немец какой-нибудь, и не арап, прости Господи. Так что в привидения нам путь заказан.

ПУШКИН (ухмыляясь). Вот речь не мальчика, но мужа.

НИКИТА. А еще так скажу, барин: человек с чистой совестью привидениев не боится. Человек с чистой совестью жандармов боится.

ПУШКИН (весело). Я жандармов не боюсь. По-твоему, у меня совесть нечиста?

НИКИТА. Вам жандармов бояться не нужно. У вас сам граф Бенкендорфий в знакомцах. Потому для вас привидение страшнее любого жандарма.

ПУШКИН (хмыкнув). Хватит, дядька… Довольно меня смешить.

НИКИТА (ворчит). Уж какие тут смехи… Вот прибьют вас на дуэли – другие песни запоете.

ПУШКИН (смотрит на Никиту). А ты откуда про дуэль знаешь?

НИКИТА. Да уж видно так… все знают. И про письмецо похабное приложенное…

ПУШКИН (повышая голос). Какое письмецо?

НИКИТА. Где вас, барин, добрые люди честят рогоносцем. Всея Великия, и малыя, и белыя Руси… и со прилегающими землями. Слог такой возвышенный, сразу видно, благородные господа расстарались.

ПУШКИН (закипая). Ты что же, негодяй, письма мои вскрываешь?!

НИКИТА. Зачем вскрывать? На столе лежало.

ПУШКИН (вставая со стула). А ну-ка, иди сюда! Иди-иди, не бойся…

НИКИТА. Я-то подойду. Христианской душе опасаться нечего, окроме Страшного суда. Только чур, ваша милость, не драться.

ПУШКИН. Нет, ты без условий иди. Вот так вот, вот так… (Берет его рукой за шиворот). Отвечай, кто тебя научил хозяйские письма читать?

НИКИТА. Никто не учил. (С легкой гордостью) До всего своим умом доходим… Независимый строй мысли имеем.

ПУШКИН (поражен его нахальству). Строй мысли? И не стыдно старому псу! Я гляжу, давно тебя не пороли!

НИКИТА. Нынче пороть не принято. Нынче это против просвещения… А вам, барин, грех так говорить. Другой бы только радовался, что у него слуга с образованием…

Пушкин, не выдержав, бьет его рукописью «Каменного гостя» по голове.

ПУШКИН (бьет). Вот тебе просвещение! Вот тебе образование! Вот тебе чтение чужих писем! И независимый ум – на добавку!

НИКИТА (вырываясь). Что же это вы безобразите, барин! Как можно такое тиранство: живого человека – и литературой по голове? Что в школе ребятишкам говорить станут? Был, дескать, такой Пушкин – крепостник и рабовладелец, колотил своих холопей почем зря. Не будем, скажут, его читать. Подайте нам лучше господина Кукольника сочинения.

ПУШКИН. Да ты, я вижу, разгулялся, хам! Поди прочь, мерзавец!

Никита идет к двери.

ПУШКИН. Стой! Говори, кто кроме тебя еще знает про дуэль?

НИКИТА (останавливаясь). Я никому не говорил. А вот к вам, барин, доверья нет – могли и проболтаться.

ПУШКИН (скрывая улыбку). Ладно. Ступай.

Никита идет к выходу, останавливается на пороге, топчется.

ПУШКИН. Ну, что еще?

НИКИТА (сокрушенно). Эх, барин… Эх…

ПУШКИН. Довольно пыхтеть, как самовар. Дело говори.

НИКИТА. Не моя это обязанность, конечно, а только дурное вы задумали.

ПУШКИН. Я – дурное?

НИКИТА. Как есть глупость. Дуэль эта самая. Застрелит вас Дантес проклятый. Застрелит, а сам к вашей жене ходить будет.

ПУШКИН. Что значит – к жене ходить? Ты что же, думаешь, Наталья Николаевна с Дантесом блудила?

НИКИТА (проникновенно). А как иначе, барин? Всенепременно! (Доверительно). Они ведь, жены, они все такие. Такая уж их обязанность. Муж за порог, а они и хвост набок.

ПУШКИН. Ох, и дурак же ты, Никита. Форменный дурак.

НИКИТА. Любыми титлами величайте, а только из песни слова не выкинешь. Да вы знакомых дам вспомните, разве с ними того же не было?

ПУШКИН. Ты не путай, дубина! Женщина может быть ветреной, кокетливой, легкомысленной. Но изменять законному мужу – совсем другое дело. (Смотрит на Никиту). Или то же самое?

НИКИТА (назидательно). Вот… Уже вы и сами прозревать начали. Это вам Господь Бог голову прояснил, не иначе.

ПУШКИН. Да поди ты со своей ясностью… прочь! С чего ты взял, что Дантес меня убьет? Может, это я его убью?!

НИКИТА. Ваши бы слова – да Богу в уши.

ПУШКИН (передразнивает). «Богу в уши…» По-твоему, легко убить человека?

НИКИТА. Чего же трудного? (Кивает на рукопись «Каменного гостя»). Вот, Дон Гуан ваш – одного за другим, как поросят режет. А вы чем хуже?

ПУШКИН (смотрит на рукопись, на Никиту). Ты меня с ним равняй. Дон Гуан – бретер, убийца. На его руках – кровь многих людей. А я – русский поэт. И до сего дня никого не убил.

НИКИТА. Велика важность… Прежде не убивали, теперь убьете. Надо же когда-то и начинать.

ПУШКИН (начиная сердиться). Не дури, Никита, я тебе это не шутя говорю. Не то у меня настроение, чтобы юродствам твоим потакать.

НИКИТА. Не то – так не то. Как вашей милости будет угодно.

Никита идет к двери.

ПУШКИН. Постой…

Никита замирает.

ПУШКИН (помахивая рукописью). Дона Анна своему Командору памятник воздвигла. Как думаешь, если меня убьют, жена мне поставит памятник?

НИКИТА. Да кто же вас убьет?

ПУШКИН. Дантес, кто еще?

НИКИТА. Не посмеет!

ПУШКИН. Только что сам говорил, что застрелит.

НИКИТА. Говорил. А теперь передумал. По здравом рассуждении. Никогда он вас не убьет, потому что убить вас невозможно.

Пушкин хмыкает, думает о чем-то.

ПУШКИН (задумчиво). Пожалуй, что и так. Поэзию убить нельзя. А значит, нельзя убить и поэта.

НИКИТА. Вот, а я о чем. Вы же кто есть сами собою? Вы – человек при должности. Царский канцеляриус.

ПУШКИН (смеется). Канцеляриус? Так ты мое положение понимаешь?

НИКИТА. А как иначе? При самом государе архивом заведываете. Так что нечего нам за эту дуэль волноваться! Сколько у вас было дуэлей – и все живы-здоровы.

ПУШКИН (тяжело). Нет, Никита, нынче не то, что надысь. В этот раз у меня плохое предчувствие. Помнишь, цыганка нагадала мне смерть от белого человека или от белой лошади?

НИКИТА. Ну, до лошади господин Дантес еще много не дотягивает. Ни копыт хороших ему Бог не дал, ни хвоста.

ПУШКИН. А до человека, по-твоему, дотягивает?

НИКИТА. До человека – тем более нет.

ПУШКИН (мрачно). Это, Никита, все мечты и грезы. Когда наставят на тебя пистолет, тогда совсем другая история пойдет.

НИКИТА. Не наставят.

ПУШКИН. Наставят. Я уж вызов ему послал.

НИКИТА. А назад отозвать? Яко небывший?

ПУШКИН. Назад нельзя, дело чести. (Вздыхает). Эх, Никита, думаешь, весело мне стреляться? И убивать мне неохота, а умирать – подавно.

НИКИТА. И не нужно вам умирать.

ПУШКИН. Так что же делать?

НИКИТА (после паузы). А вот если бы он как-нибудь сам умер, Дантес этот…

ПУШКИН. Как это – сам?

НИКИТА. А… например, лопатою. Или топором… Еще в двенадцатом годе с французом завсегда так поступали. Поднялась, значит, дубина народного гнева – и готово дело.

ПУШКИН (смотрит на Никиту). Ты что же мне предлагаешь? Убить его тайно?

НИКИТА. С Божьего соизволения.

ПУШКИН (задумчиво). А ведь ты негодяй, Никита.

НИКИТА. Для вашей пользы, барин, и негодяем готов, и даже в острог пойти.

ПУШКИН (вздохнув). Ты-то, может, и готов, да вот я не готов.

Пауза. Пушкин думает.

ПУШКИН. Ты мне лучше вот что скажи… Ты ведь у нас сны толковать умеешь?

НИКИТА. А как же, барин! Особливо – дурные.

ПУШКИН (с сомнением). Да? Ну, тогда, пожалуй, не будем.

НИКИТА. Отчего? Вы скажите, там посмотрим. С виду сон может быть плохой, ан глядь – он и в руку.

ПУШКИН. И что мне за выгода такие сны толковать?

НИКИТА. Откуда же нам знать? Может, завещание пора писать, может еще чего.

ПУШКИН (задумчиво). Да, завещание. Пожалуй, придется. Тут ты прав… (Вздохнув). Ну, словом, приснился мне сегодня мой Дон Гуан.

НИКИТА. Это развратник испанский?

ПУШКИН. Сразу и развратник… Может, он – просто светский, веселый человек.

НИКИТА. Чужих жен еть – вот все его веселье.

ПУШКИН. Тоже правда. Но сейчас не это неважно. Важно, что приснился он мне.

НИКИТА. В каком виде – вот что важно?

ПУШКИН. Весь был как будто в тумане, глядел необыкновенно печально.

НИКИТА (перебивая). Если в тумане, это хорошо. Это к вёдру. Урожай будет хороший.

ПУШКИН. Я стоял перед ним недвижим, а он смотрел на меня как бы снизу. И я его видел насквозь, и он меня. И, знаешь, он не просто смотрел. Он понимал, какая между нами связь. Он сознавал, что я ему автор. И говорил мне что-то, а я не слышал. Но по лицу было ясно, что говорит вещи горькие, недобрые.

НИКИТА. Ишь ты, еще и бунтует. С бунтовщиками нам не с руки дружбу водить.

ПУШКИН (перебивая). Послушай, Никита, ты же читал «Каменного гостя». Скажи, разве я плохо написал Дон Гуана?

НИКИТА. Замечательно хорошо написали, барин. Особливо, как его там этот командор за душу хватает – и жмет, и жмет… Тяжела ты, шапка Мономаха!

ПУШКИН. Да не шапка – десница.

НИКИТА. И десница тоже…

Пауза.

ПУШКИН (понизив голос). Я тебе, Никита, сейчас страшное скажу. Но ты – никому…

НИКИТА. Могила, ваша милость!

ПУШКИН (оглянувшись по сторонам). Я этого не писал!

НИКИТА. Чего?

ПУШКИН. Вот этого, про десницу.

НИКИТА. Как – не писали? Своими глазами помню. Вот же, поглядите. (Берет рукопись «Каменного гостя», перелистывает). «Вот она… о, тяжело пожатье каменной его десницы! Оставь меня, пусти – пусти мне руку… Я гибну – кончено – о Дона Анна!» Очень душевно написано, барин, прямо до печенок пробирает. Вот, дескать, так со всеми будет, кто на сторону гуляет от законной жены…

ПУШКИН (отнимает рукопись, с досадой). Говорю тебе: не писал. У меня был совсем другой конец. Я потому так и не издал «Каменного гостя», до сих пор лежит тут в рукописи.

НИКИТА. Откуда же оно взялось – то, чего не писали?

ПУШКИН. Я пьесу когда закончил, отдал рукопись переписчику – перебелить. Он на следующий день приносит – а там совсем новый конец.

НИКИТА. Ишь ты!

ПУШКИН. И ведь я отлично помню, что не мое. Стали разбираться – что да как. Он божится, что все в точности перебелил. Говорил, правда, что конец как бы другой рукой был написан.

НИКИТА. Ну, велика беда. Вы бы взяли, да и прописали по старому.

ПУШКИН. Не могу. Веришь, не помню, что у меня там раньше было. Как отрезало.

НИКИТА. А по черновику?

ПУШКИН. Пропал черновик.

НИКИТА. То ись как?

ПУШКИН. Исчез, растворился. Как корова языком слизнула. Переписчик думает, что он на пол упал, а девка вместе с ненужными бумажками сгребла его, да и в печь.

НИКИТА. Ну, так девку за мяса!

ПУШКИН. Он и взял. Только она все равно почему-то не признается. (Пауза). Вот так и вышло, что черновика нет, а что раньше было, вспомнить не могу.

НИКИТА. Дела…

Пауза.

НИКИТА. Одного не понимаю – кто же это за вас поэмы пишет?

ПУШКИН. Сам хотел бы знать. Может, тот самый белый человек, от которого мне судьба умереть?

Смотрит на Никиту.

НИКИТА (крестится). Спаси и сохрани! Если вы этого не писали, что же вы вообще писали?

ПУШКИН. А вот я тебе сейчас прочитаю. Сядь. Садись, садись, ничего…

Никита присаживается. Пушкин горящим взглядом смотрит на слугу, берет рукопись, стоя, начинает читать вслух.

ПУШКИН. (Читает). Сцена первая. Дон Гуан и Лепорелло. Дон Гуан. «Дождемся ночи здесь. Ах, наконец достигли мы ворот Мадрита! Скоро я полечу по улицам знакомым, усы плащом закрыв, а брови шляпой. Как думаешь? узнать меня нельзя?»…

Сон второй. (Каменный гость.)

Дон Гуан и Лепорелло.

Дон Гуан.

Дождемся ночи здесь. Ax, наконец

Достигли мы ворот Мадрита! скоро

Я полечу по улицам знакомым,

Усы плащом закрыв, а брови шляпой.

Как думаешь? узнать меня нельзя?

Лепорелло.

Да! Дон Гуана мудрено признать!

Таких, как он, такая бездна!

Дон Гуан.

Шутишь?

Да кто ж меня узнает?

Лепорелло.

Первый сторож,

Гитана или пьяный музыкант,

Иль свой же брат, нахальный кавалер,

Со шпагою под мышкой и в плаще.

Дон Гуан.

Что за беда, хоть и узнают. Только б

Не встретился мне сам король. А впрочем,

Я никого в Мадрите не боюсь.

Лепорелло.

А завтра же до короля дойдет,

Что Дон Гуан из ссылки самовольно

В Мадрит явился, – что тогда, скажите,

Он с вами сделает?

Дон Гуан.

Пошлет назад.

Уж верно головы мне не отрубят.

Ведь я не государственный преступник.

Меня он удалил, меня ж любя;

Чтобы меня оставила в покое

Семья убитого…

Лепорелло.

Ну то-то же!

Сидели б вы себе спокойно там.

Дон Гуан.

Слуга покорный! я едва-едва

Не умер там со скуки. Что за люди,

Что за земля! А небо?.. точный дым.

А женщины? Да я не променяю,

Вот видишь ли, мой глупый Лепорелло,

Последней в Андалузии крестьянки

На первых тамошних красавиц – право.

Они сначала нравилися мне

Глазами синими, да белизною,

Да скромностью – а пуще новизною;

Да, слава Богу, скоро догадался —

Увидел я, что с ними грех и знаться —

В них жизни нет, всё куклы восковые;

А наши!.. Но послушай, это место

Знакомо нам; узнал ли ты его?

Лепорелло.

Как не узнать: Антоньев монастырь

Мне памятен. Езжали вы сюда,

А лошадей держал я в этой роще.

Проклятая, признаться, должность. Вы

Приятнее здесь время проводили,

Чем я, поверьте.

Дон Гуан (задумчиво).

Бедная Инеза!

Ее уж нет! как я любил ее!

Лепорелло.

Инеза! черноглазая… о, помню.

Три месяца ухаживали вы

За ней; насилу-то помог лукавый.

Дон Гуан.

В июле… ночью. Странную приятность

Я находил в ее печальном взоре

И помертвелых губах. Это странно.

Ты, кажется, ее не находил

Красавицей. И точно, мало было

В ней истинно прекрасного. Глаза,

Одни глаза. Да взгляд… такого взгляда

Уж никогда я не встречал. А голос

У ней был тих и слаб – как у больной —

Муж у нее был негодяй суровый,

Узнал я поздно… Бедная Инеза!..

Лепорелло.

Что ж, вслед за ней другие были.

Дон Гуан.

Правда.

Лепорелло.

А живы будем, будут и другие.

Дон Гуан.

И то.

Дон Гуан замолкает, странно смотрит в пустоту.

Лепорелло.

Что с вами, сударь?

Дон Гуан.

Ты о чем?

Лепорелло.

Так странно

Вы смотрите сейчас перед собой,

Как будто привидение какое

Смутило вашу храбрость.

Дон Гуан.

Чепуха!

Какое привиденье на ночь глядя?

Нет-нет, я просто сон припомнил

Сегодняшний.

Лепорелло.

И что же вам приснилось?

Дон Гуан.

Как будто негр… Нет, арап безродный

Вдруг выдумал меня… Я не живой.

Во мне ни плоти нет, ни крови. В этих жилах

Текут чернила.

Лепорелло.

Только и всего?

Однажды мне приснилось, что волшебник

Могучий вдруг меня заколдовал

И сделал супоросною свиньей.

А что же я? Как прежде, бодр и весел,

И господину своему слуга…

Вопрос есть поважнее.

Дон Гуан.

Ты о чем?

Лепорелло.

О чем? Теперь, которую в Мадрите

Отыскивать мы будем?

Дон Гуан.

О, Лауру!

Я прямо к ней бегу являться.

Лепорелло.

Дело.

Дон Гуан.

К ней прямо в дверь – а если кто-нибудь

Уж у нее – прошу в окно прыгнуть.

Лепорелло.

Конечно. Ну, развеселились мы.

Недолго нас покойницы тревожат.

Кто к нам идет?

Входит монах.

Монах.

Сейчас она приедет

Сюда. Кто здесь? не люди ль Доны Анны?

Лепорелло.

Нет, сами по себе мы господа,

Мы здесь гуляем.

Дон Гуан.

А кого вы ждете?

Монах.

Сейчас должна приехать Дона Анна

На мужнину гробницу.

Дон Гуан.

Дона Анна

Де Сольва! как! супруга командора

Убитого… не помню кем?

Монах.

Развратным,

Бессовестным, безбожным Дон Гуаном.

Лепорелло.

Ого! вот как! Молва о Дон Гуане

И в мирный монастырь проникла даже,

Отшельники хвалы ему поют.

Монах.

Он вам знаком, быть может?

Лепорелло.

Нам? нимало.

А где-то он теперь?

Монах.

Его здесь нет,

Он в ссылке далеко.

Лепорелло.

И слава Богу.

Чем далее, тем лучше. Всех бы их,

Развратников, в один мешок да в море.

Дон Гуан.

Что, что ты врешь?

Лепорелло.

Молчите: я нарочно…

Дон Гуан.

Так здесь похоронили командора?

Монах.

Здесь; памятник жена ему воздвигла

И приезжает каждый день сюда

За упокой души его молиться

И плакать.

Дон Гуан.

Что за странная вдова?

И не дурна?

Монах.

Мы красотою женской,

Отшельники, прельщаться не должны,

Но лгать грешно; не может и угодник

В ее красе чудесной не сознаться.

Дон Гуан.

Недаром же покойник был ревнив.

Он Дону Анну взаперти держал,

Никто из нас не видывал ее.

Я с нею бы хотел поговорить.

Монах.

О, Дона Анна никогда с мужчиной

Не говорит.

Дон Гуан.

А с вами, мой отец?

Монах.

Со мной иное дело; я монах.

Да вот она.

Входит Дона Анна.

Дона Анна.

Отец мой, отоприте.

Монах.

Сейчас, сеньора; я вас ожидал.

Дона Анна идет за монахом.

Лепорелло.

Что, какова?

Дон Гуан.

Ее совсем не видно

Под этим вдовьим черным покрывалом,

Чуть узенькую пятку я заметил.

Лепорелло.

Довольно с вас. У вас воображенье

В минуту дорисует остальное;

Оно у вас проворней живописца,