Текст книги "15 ножевых"

Глава 18

Кто там будет рулить комсомолом, меня интересовало мало. Кому там предложат счастливый билет, кто ж его знает. Я бы, конечно, предложил Ашхацаву, но, во-первых, я сам не знаю, как он к этому отнесся бы, а во-вторых, кто я такой, чтобы меня спрашивать. Пошел потихонечку в общагу. Расскажу Давиду о новостях.

Гордый сын абхазского народа радовался жизни в компании с кастрюлькой, из которой активно черпал макарохи, закусывая сосиской, щедро намазанной горчицей.

– Фадиф, будеф? – махнул он рукой с вилкой, показывая на стул рядом с собой.

– Нет, спасибо, как-то не хочется.

– А че в партком вызывали? – спросил Давид, прожевав и сглотнув наконец обед студента.

– Предлагали комсоргом курса стать.

– Ох ты ж… Ни хрена себе! – У Ашхацавы даже выпала вилка, звякнув о пол. – Поздравляю! На кафедре останешься… Ну, когда собрание? В партию рекомендацию дадут? С твоими грамотами должны…

К пятому курсу только ленивый не знает карьерных лазеек для выпускника института. Все кандидаты и члены КПСС почти автоматом остаются на кафедре какой-нибудь. Другой вопрос, что студентам эту дверцу приоткрывают крайне неохотно. Только верхи актива типа комсоргов могут на такое рассчитывать. И то не все.

– Отказался, – оборвал я мечтания своего товарища.

– Да ты что? – удивился абхаз. – Как?

– Давид, я тебе не говорил, у меня сейчас хорошие подвязки в Институте питания? Даже статью скоро напечатают с моим соавторством.

– Вот ты жук! – уперся он указательным пальцем мне в грудь. Хорошо хоть не тем, что сосиску держал. – Молодец! Вот я смотрю, дурдом тебе на пользу пошел, – засмеялся он. – За учебу взялся, бабы под дверью вместо коврика не ночуют, даже в карты играть перестал! Но пиво пить не бросил?

– Собирайся, пойдем. Сам же звал.

* * *

История с любителем пересказывать «Голос Америки» пациентам собранием не закончилась. Вроде бы Каримова не сильно пропесочили, лишь дали выговор без занесения. Ну и плюс призвали «усилить бдительность». Больше никаких оргвыводов не последовало. Но студент Панов, он же в любую бочку затычка.

На дежурстве я после очередного вызова завалился в фельдшерскую с твердым желанием сдаться перед силой притяжения дивана и лежать с закрытыми глазами как можно дольше. На кого-то, сидящего в углу, я внимания не обратил. Встрепенулся только этот кто-то, начал что-то лихорадочно под подушку прятать. И ладно, может, человеку мелкими в карман благодарность насыпали, а он теперь считает. Только почему свет не включил? Мелькнула мысль и пропала, ибо желание прилечь превозмогало чьи-то там меркантильные интересы.

– Слушай, Панов, я не поблагодарил тебя тогда, – робко начал любитель посидеть в потемках.

Ага, это же Каримов! А я только успел один ботинок расшнуровать. Нет в жизни счастья. Я щелкнул выключателем света, выдернул подушку из-под руки парня. Ой, что это у нас тут под ней? Радиоприемник «Микро». Да еще с наушником.

– Что ты тут делаешь?!

Фельдшер попытался закрыть собой сверхсекретную аппаратуру.

– Какая там у тебя частота настроена? – Я бросил обратно подушку, завалился на диван. – Шестнадцать метров? Что интересного рассказал сегодня Сева Новгородцев? Очередная голодовка Сахарова?

Каримов побледнел. Порывисто встал.

– Ты меня заложишь?

– После того, как я тебя отмазал перед Лебензоном?

Фельдшер успокоился, сел рядом.

– Спасибо, кстати.

– Да уже жалею, – я тяжело вздохнул, закрыл глаза. Боже, как хочется спать.

– Это почему же? – Каримов покраснел, набычился.

Начал мне задвигать про крымских татар, их скитания, про Джемилева, Османова, Сахарова и Буковского с Григоренко в придачу. Причем умудрился выплеснуть на меня это в течение минуты.

Из всей этой компании правозащитников и диссидентов в итоге повезло одному только генералу Григоренко – он умер в Штатах до перестройки с гласностью и поэтому не успел нырнуть с головой в дерьмо постсоветской дележки власти. Но вести политические дискуссии возможно только с дураками – умные их всячески избегают. Так что я просто прервал поток красноречия:

– Не интересно. Хотя постой. Ты сам из крымских татар, что ли?

Каримов выразительно промолчал. Ясно. А внешне и не скажешь. Ну чернявенький такой фельдшер, зато по-русски говорит чисто.

Пока я пристраивался на диване, парень опять врубил свое радио-пропагандон и продолжил про тяжелую судьбу крымских татар.

– Послушай, – не выдержал я. – Ну хватит уже. Что случится, если завтра крымчакам разрешат вернуться назад? Молчишь? И правильно делаешь. Ничего хорошего не будет. Начнутся массовые конфликты за землю и дома. Тех, кто там живет, придется переселить. А жилья нет. Те люди тоже начнут жаловаться. Причем татары не перестанут что-то требовать, потому что им нужны будут деньги на ремонт, сельхозинвентарь и новый телевизор. Вместо одной группы жалобщиков советская власть получит сразу две. Завязывал бы ты дурью маяться, брехню эту слушать.

– Там говорят правду! – В запале Каримов уже почти на крик перешел.

– Какая в жопу правда? – спросил я. – Это пропаганда, от наших съездов с доярками ничем не отличается. Наши врут про одно, те – про другое. И вообще, как сказал один умный мужик, хуже коммунистов только антикоммунисты. Это во-первых. А во-вторых, если ты продолжишь тут антисоветскую пропаганду, прилетит всему коллективу. Допустим, по Лебензону я плакать не буду. Но если начнут трясти остальных, кто-нибудь попадет под раздачу. Тебя, дурака, в лагеря отправят, к твоему ненаглядному Джемилеву. А за что должны страдать нормальные врачи?

– Я, значит, ненормальный?

Каримов опять вскочил, схватил свой микро-девайс, начал судорожно засовывать его в карман.

– Слушать антисоветчину на работе, – пожал плечами я, – это верх глупости. Пересказывать ее пациентам – дебилизм в стадии идиотии. Мы закончили или ты хочешь новых определений твоей умственной полноценности?

Надо было видеть, как хватает воздух ртом фельдшер.

Я повернулся на другой бок, произнес:

– Извини, дружище, я подремлю немного.

* * *

Как ни откладывай, а матери Панова надо позвонить, договориться забрать зимние вещи. Я уже и по два свитера под осеннюю куртку порой надевать стал, погодка совсем не радует. Купить бы, но негде. В магазе висят пальтишки фасона «прощай, молодость». Надеть такое можно только от сильной нужды. Лучше уж модный ватник носить. С сатиновым верхом, радикально черного цвета. И кроличью ушанку.

Купил талончик на три минуты, дома набрал прославленный телефон 07. Разговор как-то отличался от предыдущих двух попыток. Оказалось, что я очень нужен маман для каких-то серьезных разговоров. И голос какой-то несколько возбужденный. В пятницу вечером сяду в поезд, утром в субботу буду в Орле. И вечером, пожалуй, назад. Даже ночевать не придется.

Ни «Ласточки», на которой можно домчать за неполных четыре часа, ни «Блаблакара», где можно решить вопрос с поездкой буквально за час, если повезет, еще даже в проектах нет. Так что только Курский вокзал, только хардкор! Поездов через Орел сейчас валом, считай, почти все гигантское табло – проходящие через него. Про город этот я знаю только то, что в гражданскую до этого места дошел Деникин, ну, и про сорок третий, город первого салюта. Но чего мне бояться? Адрес есть, основные сведения о матери студента мне известны, как-нибудь протяну до вечера.

На привокзальной площади Орла темно и пусто. Парочка такси умчала самых расторопных и богатых пассажиров, а остальные разделились на два неравных потока. Большая часть пошла направо, меньшая – налево. Оказалось, троллейбус и трамвай соответственно. Спросил у местных, выяснилось, мне ехать по рельсам. Хорошо, конечная. Недолго подождав, сел в холодный и полупустой красный вагон и погнал на первую экскурсию.

Смотреть откровенно не на что было. Частный сектор, по которому петлял трамвай, ничем не выделялся. Обычные домики, не очень большие. Чуть не половина деревянные, довольно сильно вросшие в землю. Потом уже пошли магазинчики, кирпичные двух– и пятиэтажки. Переехали по мосту через реку, не очень большую. Какая хоть здесь течет? Ока, что ли?

Ехать пришлось довольно долго, с полчаса, наверное. Хорошо хоть кондукторша предупредила меня, что выходить надо, а то от бесконечных пятиэтажек за окном в сон клонить начало.

Блин, а дома тут все как на подбор четырех-подъездные серые хрущевки, на этой Комсомольской улице в три ряда стоят – одни вдоль, другие поперек, с очень сложной логикой нумерации. Хорошо хоть аборигены нашлись, со второго раза попал.

Четвертый подъезд, третий этаж – по въевшейся в кровь скоропомощной привычке вычислять локацию адреса я семьдесят первую квартиру не искал даже. Женщина, открывшая дверь, была той самой, с фотографии. Чуть старше, без косметики, с приглаженными после сна кое-как волосами, но она, Валентина Семеновна Панова. Сорок восемь, в разводе, врач-окулист второй поликлиники. Имеет сына, меня то бишь. Не была, не имела, не привлекалась. Наверное. Хотя если местная, то первый пункт под сомнением. Могла и быть на оккупированной территории. Сейчас соответствующих товарищей это сильно интересует. А с другой стороны, лет ей тогда было всего ничего.

Поздоровались… Да обычно, ритуальные объятия, поцелуй в щеку, ой, мам, мне с дороги хоть руки помыть, проходи, тапочки твои стоят там же.

Квартира такая же примерно двушка, что и у Томилиной. Но на полу какой-никакой паркет, на кухне вон фартук плиткой выложен, ковры, хрусталь в стенке, макулатурный дефицит на полочке. Уж не ей ли книги студент доставал? Хотя женщина эта заслуживает как минимум уважения. Сына вырастила, в Москву учиться отправила, уют дома создала, и все это одна. Понятно, что благодарные пациенты попадаются, и в кармане после некоторых приятно шелестит, но все равно…

Пока умывался, заметил в ванной следы присутствия мужика. Вон, помазок под зеркалом, полотенце второе, причем не для меня вывешенное, а пользованное уже. Волосок темный к углу раковины прилип, коротковат для хозяйки. Короче, есть тут кто-то, и не набегами, живет. Я, пожалуй, помолчу. Надо ей – сама скажет.

Ждать пришлось недолго. Пока я умывался, Валентина Семеновна засунула в холодильник дары московских гастрономов, накрыла на стол. Чай, бутеры с колбасой и сыром, плюшки…

После я жевал и пил, а она сначала сидела, потом зачем-то встала, мяла кухонное полотенце. Короче, никак не могла набраться смелости.

– Андрей, тут такое дело… – наконец-то выдавила она.

– Да. – Я поставил чашку на стол и посмотрел на нее.

А она ведь даже успела переодеться, я и не заметил. Вместо халата, накинутого на ночнушку, надела платье.

– Даже не знаю, как и начать.

– С начала. Только часть про зарождение жизни на планете можно пропустить, – помог я ей. Ну да, сам на нервах, вот и лезет из меня искрометный юмор. – Замуж, что ли, собралась?

– Да, – выпалила она и замолчала. – Ты не подумай, он хороший человек, пойми…

– Слушай. Это тебе с ним жить, а не мне. Выходи замуж, я не против. Совет да любовь, всякое такое. Заявление в загс подали уже?

– На той неделе… Тут вот какое дело еще… У Федора Викторовича там дочка замужем, жить негде, он ей свою квартиру… А сам у меня… Ну, у нас…

– Ничего не могу сказать, – ответил я. – Может, он и человек очень хороший, но у меня единственная просьба: ты его у себя не прописывай. А начнет настаивать – гони сразу.

Вроде и кивает, но чует мое сердце – все мимо. Мне-то что, я в общаге жить не буду – дом вот-вот сдадут. Но говорить об этом не стану. Потому что это моя квартира будет, а не ее. Не хватало только «там тетя Света, подруга моя, на пару недель приедет по магазинам побегать». Я свободу ходить в каком угодно виде в сортир не променяю ни на что. А также право не мыть тарелки сразу после еды и приходить когда и с кем захочу.

– …сегодня придет. В три. Познакомиться, – вырвало меня из сладких дум объявление об официальном визите жениха.

– Я не против, – сказал я. – Пообедаем. Только я пить не буду – мне вечером ехать.

– По рюмочке за знакомство можно, – наседала Валентина Семеновна.

– Посмотрим, – обтекаемо ответил я. – Слушай, тут вот какое дело. Один товарищ продает кольцо. Старинное и дорогое. Нет ли кого на примете, чтобы купил? Никакого криминала, просто человеку афишировать не хочется.

О возможности продать перстень в Орле я подумал с самого начала. Здесь, конечно, цеховиков поменьше, но мать Панова должна быть знакома с людьми в достатке. Город маленький, все друг друга знают. К тому же сдавать меня, своего сына, ей совсем не с руки. Поэтому влезть в ненужные приключения шансов меньше. Схема не без изъянов, но что есть, то есть.

А Панова даже и не думала, выдала вариант почти сразу.

– А Бэлла Марковна! Точно! Они же уезжать собираются, почти на чемоданах сидят, уже получили разрешение! Я с ней разговаривала буквально на днях, она еще жаловалась, что деньги через границу перевезти не получится, надо думать…

Вот про будущих еврейских эмигрантов я не думал даже. Вылетел этот аспект жизни из головы. А люди на такие ухищрения идут, чтобы хоть часть нажитого сохранить – романы писать можно.

– Адрес дашь? – спросил я. – Позвонить ей можно?

– Да мы же с тобой сколько раз у нее были! Ты еще шутил, что она в плоском доме живет. Что, не помнишь?

– Напиши на бумажке, забываю я эти адреса, – попросил я. – И позвони, я бы съездил, пока время есть.

Валентина Семеновна посмотрела на меня с сомнением. В ее глазах появился подозрительный прищур. А не спалился ли я? Гляделки долго не продлились, мама оторвала край газеты, чиркнула что-то ручкой, набирая при этом номер. Как ни странно, ответили ей сразу.

– Привет, узнала? Дома сейчас будешь? Ну хорошо, скоро зайдет.

Вот уж эта конспирация! Даже если евреев слушают, то зафиксируют, откуда звонили. Хотя, что меня не упомянули – плюс. Вряд ли КГБ насколько всемогущ, чтобы круглосуточно пасти всех пожелавших умотать из страны.

Вышел из подъезда, стою, никого не трогаю, пытаюсь понять, куда на дорогу выйти.

– О, Пан, здорово! – Я этих троих и не приметил.

– Привет, пацаны, – поздоровался я с каждым за руку. Видать, старые знакомцы.

– А мы смотрим, ты или кто другой сюда забрел? – Живчик, чернявый, румяный. – Не замечаешь никого. Или ты там стал настаящим маскивичом? – утрируя столичный акцент, спросил он. Но глаза вроде не злые. Так над приятелями шутят. Надеюсь.

– Да ну, скажешь тоже. Вчера гудели целый вечер, ночь не спал, голова вообще не соображает.

– Так давай по пивасу, Пан! Мы как раз собрались! Ты как, при деньгах?

– И рад бы, – я оглянулся по сторонам, будто опасаясь, что нас подслушают. – Но времени нет. Только приехал, матушка нагрузила по самое не могу – в сто мест попасть надо. Но рубль на пропой дать готов! – улыбнувшись, я вытащил из кармана мятую купюру и отдал ее. – Смотрите… Настоящий, московский. А как пахнет!

Глаза ребят уставились на рыжую бумажку.

– Как?

– Столицей! ГУМом, ЦУМом… – За такое можно и в репу отхватить, но меня несло. – Даже «Березкой»! Так что срочно пропейте этот рубль, чтобы он никогда уже не вернулся в зажравшуюся Москву.

Эта сентенция вызвала полное одобрение собравшихся.

– Вот это подгон! – обрадовался чернявый. – Дай краба! – протянул он пятерню.

На бумажку с адресом я только у дороги посмотрел. Лаконичненько, ничего не скажешь. Буква «Л», наверное, улица. Скорее всего, Ленина. Номер дома не разобрать, хорошо хоть номер квартиры разборчиво.

А вот едет знаток окрестностей. У него спрошу, если повезет. «Волга» с шашечками тормознула возле меня аккуратно, не пытаясь выплеснуть мне на ноги близлежащую лужу.

– Здравствуйте, – наклонился я к приоткрытому окошку. – Не подскажете, а на улице Ленина есть такой плоский дом?

– Есть такое, – кивнул таксист. – Но я в парк еду.

Знаем эти заходы.

– Два счетчика.

– Тогда садись. – Водила крутанул ручку таксометра, на котором сразу вылетело двадцать копеек за посадку.

По дороге таксисту, грузному усатому дядьке, разумеется (и в какой исторической реальности это иначе?), захотелось пообщаться.

– Сам откуда? Вроде не местный.

– В гости приехал, учусь в Москве.

– Москва эта бл…ская, – тут же завелся дядька. – Все соки из страны пьет. Все насосаться никак не может. У нас тут дома разваливаются, а столице вынь да положь Олимпиаду со стадионами, гостиницами, домами культуры… Ладно бы иностранцы приехали посмотреть на все это, так нет, бойкот нам объявили.

– Из почти двухсот стран бойкот только шестьдесят объявили, – вот совсем не хотелось вписываться в эти разговоры, но и промолчать я не смог. – Даже не треть.

– Так каких стран! Вся Европа, Штаты…

– Ну и пошли они на фиг, тащить политику в спорт.

– И правильно тащат! Как иначе этим кремлевским долбодятлам объяснить насчет Афгана? Погнали пацанов на убой, ну и черт с ним, так? А обратно – гробы. Даже американцев это больше волнует, чем этих стариков из Политбюро. А генералам только и дай мяса – чем больше, тем лучше…

– Дядя, а ты не боишься такие разговоры с пассажиром вести?

Нашелся на мою голову еще один каримов. Притягиваю я их, что ли…

– Пуганый, – махнул рукой таксист. Я успел разглядеть на пальце набитый перстень. – Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут…

– Служил?

– И даже во Вьетнаме повоевал. Тоже говорили: мол, помогаем братскому народу отражать интервенцию империалистов. Техники туда нагнали, спецов… А что в итоге?

– Агрессию отразили, – пожал плечами я. – Штатовцам такого пинка дали, что до сих пор боятся куда-то лезть.

– Ты, парень, служил?

– Нет.

– А я вот в сапогах походил. И скажу тебе: дерьмовое это дело, война. Один разочек под бомбежкой побудешь, всю дурь из башки мигом вышибает. А уж если доведется друзей по частям собирать лопатой и хоронить…

– Я в скорой работаю! Этих «частей» побольше тебя уже видел. Вот недавно на МКАДе такая авария была…

Слава богу, удалось переключить водилу на близкую ему тему. Иначе бы так до Ленина за политику и спорили. А что за нее спорить? Делай что должно, и пусть будет как будет.

– А почему дом плоский хоть? – спросил я у таксиста, когда мы уже на месте были.

– Так глянь, отсюда как раз видно хорошо, – показал он мне на фасад.

И точно, если с этой точки смотреть, боковой стенки не видно, и кажется, что здание состоит из одной стены. Чего только люди не настроят…

* * *

Бэлла Марковна встретила меня настороженно. Сначала кто-то посмотрел в глазок. Потом из-за цепочки вылезла голова крашеной блондинки.

– Здра… – начал я, но она прижала палец к губам и, повозившись, открыла дверь. Заперла на три замка и цепочку и так же молча повела меня в ванную.

Предэмиграционная паранойя в цвету. Естественно, разговор прошел под грохот и бульканье от открытых на полную кранов. Как ни странно, конструктивный диалог сложился моментально, стоило мне только достать из кармана носовой платок, а из него – перстень.

После легкой порчи зеркала Бэлла Марковна воодушевилась и предложила тут же сумасшедшие деньги – целых полторы тысячи рублей. Я решил на этом закончить. Даже увеличение суммы вдвое после долгого и тошнотворного торга не даст нормальных денег. Да лучше я Давида попрошу, у них там, в Абхазии, богатых людей хватает. Или в Москве будущих эмигрантов поищу. А торговаться с этой дамой, которая меня за слабоумного держит, – только время терять.

Но, наверное, блеск бриллианта уже успел поразить сердце и ум несчастной женщины, и она тут же предложила более разумный путь: пойти к знакомому ювелиру, чтобы тот дал оценку. А после этого, естественно, продолжить. Подумав, я согласился. По крайней мере, хоть буду знать, от чего плясать.

Оделись, пошли. Улица Ленина здесь мало того что короткая, так еще и вся почти из старых домов XIX века. Вымощена брусчаткой, посередине которой проложены трамвайные рельсы, но мы пешочком: перешли мост, еще квартал и зашли в ничем не примечательное здание.

Ювелир мне сразу понравился: серьезный мужик, лет пятидесяти, с умным лицом. Такими изображали старых опытных рабочих в советском кино: степенный дядечка с непременными усами и в очках. Вот только у этого растительности на лице не имелось. А окуляры – простые, в роговой оправе. Да и одет он был в обычный синий рабочий халат, весьма поношенный, кстати.

Едва мы зашли, он, только глянув на Бэллу Марковну, тут же отправил приемщицу в магазин, за пирожными к чаю. Видать, моя спутница тут считалась очень хорошей клиенткой. Едва увидев перстень, он спокойно взял его, глянул со всех сторон и пригласил нас в мастерскую. Бровью не повел после детального осмотра! Спокоен как удав!

– Изделие иностранное, видите, проба стоит; 18К, восемнадцать карат, семьсот пятидесятая на наши. Вот это платина, скорее всего, – ткнул он в сероватое включение. – Точно не белое золото и не серебро. Само изделие, без камня, оценить достаточно просто. – Он бросил кольцо на весы и выставил вес малюсенькими гирьками. – С камнем сложнее. Я в этом деле больше двадцати лет, но такой впервые вижу. – И, что-то поддев, легко вытащил бриллиант, а затем положил его на весы. – Ого! Три карата без малого. Это очень большой бриллиант.

Затем ювелир вставил в глаз какое-то оптическое приспособление, начал что-то беззвучно считать губами. Мы терпеливо ждали.

– Шестьдесят две грани! Это вам в Москву. Здесь точно никто не скажет. Тут, как я сказал, нужна консультация специалистов.

– Евгений Александрович! – Бэлла молитвенно сложила руки. – Ну хотя бы приблизительно!

– Тысяч шестьдесят. Может, больше… – Ювелир пожал плечами. – Кому и как еще продавать…

Бэлла ахнула, я тоже вздрогнул. Ювелир тем временем вставил камень обратно, протянул мне перстень.