Текст книги "Ящик водки"

…помню совершенно сюрреалистический happening на тему Французской революции: огромная вытянутая толпа участников с транспарантами и флагами всяких оттенков красного ходила вокруг квартала в пяти минутах ходьбы от Триумфальной арки, выдвигая странное требование – чтоб рабочая неделя длилась четыре дня… При этом то и дело оглушительно взрывались мощные петарды. Я их услышал в номере своего отеля особенным ухом, которое – и недели не прошло после настоящей московской стрельбы октября 93-го – не успело еще отвыкнуть от серьезных звуков. Короткими перебежками я двинулся в сторону события. Да, думал я, что же французы – не люди? Чем они хуже нас? Отчего б и у них не случиться разногласиям между ветвями власти? Но это был не настоящий уличный бой, а простенький недорогой happening. Впрочем, его участники пытались меня убедить, что все у них взаправду, что они не артисты, а настоящие рабочие, которые на моих глазах буквально борются за свои права.

Это было более или менее убедительно – до тех пор, пока эти непонятные люди не вручили мне отпечатанный на великолепной бумаге текст песни, которую они как раз нестройным хором исполняли. Название ее было: «О-ле-ле – о-ля-ля», и дальше белым стихом: «Рабочий день чтоб был короче, тогда придется больше людей нанять, и, пожалуйста, нет проблемы занятости». Эта придурь у них настоящая, от рождения – или это режиссер перфоманса заставил их строить из себя идиотов? Простенькая эта пьеска вообще вполне достойна театра абсурда… Который, как часть современного искусства, вышел мести улицы шершавым языком плаката. Мне в этом парижском performance октября 93-го больше всего понравилось то, что стрельба была бутафорской.

– Фотограф Дима Азаров, кроме многочисленных премий, отличился еще чем? Он полетел с компанией «Longines» в рекламный тур по русскому Крайнему Северу. И там их вертолет упал. Живых осталось только двое – Дима этот и Ольга Утешева. Это во льдах, в снегу. Дима все начал снимать… Потом их нашли. Ольгу повезли в Москву и вылечили, у нее было множество переломов. А Азаров был с виду цел и невредим, но получил психотравму и ему дали отпуск. И возили ему с работы домой водку с закуской, чтоб он отдохнул и пришел в себя. И он пришел. И снова стал работать. Блестящий вообще фотограф. И вот однажды в шесть утра в Париже он стучит ко мне. Я впускаю его и ложусь дальше спать, но он закуривает, включает ТВ и начинает смотреть порнуху. Я спрашиваю – а чего ты в своем номере не хочешь покурить? Он отвечает – не могу, там пришла какая-то негритянка, ей надо уборку провести. А ты почему ее не послал на хуй? Ну как, она же работает… Уважайте, типа, труд уборщицы. Ты такое видел?

– Ха-ха-ха! Ну, это только поначалу такое было, пролетарская солидарность. Да и она хороша – пришла в шесть утра.

– Отель, как сейчас помню, был «Flaubert», 80 долларов за ночь. В каком-то переулке возле Арки.

– Ну вот это и есть те самые отели. Там горничные немного подрабатывают.

– А почему ко мне не стучали?

– Ну, ты выглядел солидней.

– Может быть. Короче, слетал я туда. А после – на Хеллоуин, в Нью-Йорк.

…несколько дней до праздника, а еще пуще в сам Halloween, Greenage вот так по вечерам гуляет – несколько интенсивней обычного. За жутко всерьез отнесшимся к торжеству Jekill amp;Hide следуют заведения, обращающие на Halloween несколько меньше внимания – но им не пренебрегающие. Бары, кафе, закусочные – везде тыквы, везде про смерть, разложение и нечистую силу, везде пьяное веселье. Но тут нужна некоторая бдительность. Вот, к примеру, на углу с Leroy Street – вниз по 7-th Avenue – гостеприимно раскрыта дверь некоего «Universal Grill», а на входе пьяненький официант, как бы в шутку одевшийся в дамское платье. Соблюдайте осторожность, а то примут за своего: внутри за столиками сидят по двое ласковые расслабленные мужики и вор куют.

Едва ли не единственное заведение общепита, которое обошлось без праздничной символики, – испанский ресторан, куда я случайно заглянул. Там можно спокойно поужинать омаром с текилой за столиком у скромной белой стены, среди строго выкрашенной в серое мебели.

– А что ж у вас нет Halloween? – спрашиваю.

– Да мы, католики, этого не любим, – ответил сдержанно метрдотель.

Не только католики! И другие конфессии не любят. Перед Halloween американская газета «Православная Русь» напоминает верующим, что «Хеллоувинъ уходит своими корнями въ языческое прошлое и продолжает являться формой идолопоклонства, въ которомъ воздается поклоненiе Сатане какъ ангелу смерти». Газета призывает христиан: «Учите своих детей. Расскажите им о корнях языческаго, сатанинскаго праздника Хеллоувинъ». И призывает бойкотировать бесовщину: «Если нужно, пусть не идутъ в школу, дабы не участвовать в приготовленияхъ к этому празднику». Вместо свечек в тыквах редакция советует лучше «возжигать лампады Спасителю, Пресвятой Богородице и всем святым». К примеру, Иоанну Кронштадтскому, который поминается церковью как раз в тот же самый день.

Действительно, Halloween происходит от древних кельтских обрядов. Кельты полагали, что жизнь рождается из смерти. Повелителем последней считался их местный бог Самхайн. Его праздник как раз и отмечался в ночь с 31 октября на 1 ноября. Время выбрано удачно: как раз начинались холода, кругом темнота, грязь, мерзость, так что настроение не очень жизнерадостное. Заодно уж кельты отмечали и Новый год – может, из экономии, чтоб два раза не садиться за стол.

Сегодняшние американцы почти в точности соблюдают кельтские обряды, едва ли себе в том отдавая отчет. Вот американский Jack O’Lantern – тыква со свечкой внутри. В таких тыквах древние разносили по домам огонь из священного костра, на котором сжигались животные – а случалось, и люди, – приносимые в жертву Самхайну. Вот переодевания в покойников: тот же Самхайн на праздник выпускал души мертвых на волю. Выклянчивание конфет: эти мертвые души были почему-то всегда голодные и в увольнении стремились отъесться. «Тrick or treat!» – восклицают колядующие американские дети. Забавный вариант перевода: «Пакость или подарок!» (Просто рэкет!) Кельты подавали, опасаясь проклятия мертвецов и конфликтов с Самхайном.

Отцам церкви такая языческая чертовщина совершенно не нравилась. В качестве контрмеры на 1 ноября был назначен День Всех Святых. Канун этого праздника на староанглийском назывался «All Hallow Even» – отсюда и произошло название маскарада. Боролись долго и упорно – но вот в Америке как-то без успеха.

А вот русский аналог Halloween исчез, кажется, бесследно. Кто у нас отмечает сейчас Навий день? Кто знает, что такое по-старославянски вообще «нав» (мертвец)? Все, что от забытого языческого праздника осталось, – это поминовение усопших во вторник Фоминой седмицы, перед Пасхой. Да и Вальпургиева ночь – когда собиралась на шабаш нечистая сила – в России тоже как-то сходит на нет: Первое мая становится, кажется, менее популярным. Правда, Масленица да Иван Купала живы пока.

Заехав ностальгически на Brighton Beach – по Бруклинскому мосту, который своим пыльным железом так напоминает уложенную набок Эйфелеву башню, – посмотреть на законсервированную советскую эпоху: гнутые плексигласовые прилавки в магазинах, шпроты по рубль тридцать (правда, долларов), конфеты «Мишка» и «Красная ШаРочка» (для последних букву «пэ» взяли из латинского алфавита), совершенно цековскую селедку-залом и лучшие домашние пельмени в кафе-пельменной «Каппучино», – я застал и там Halloween, ранее одесским евреям совершенно не присущий.

Сцена в пельменной. Девочка лет двенадцати в костюме черной кошки, с пластмассовой тыквой (внутри – конфеты, выданные на party), прибежала сюда к сидящему за столиком папе:

– Daddy, ну можно я тут еще похожу на этом блоке, я еще хочу пособирать candies! Ну please…

– Иди… – отвечал кудрявый задумчивый папа, отрываясь от «Martell» и видеоконцерта Пугачевой.

Папу зовут Эдик Смолов, он слесарь по ремонту фотоаппаратов. «Ага, – осенило меня, – дочка его вовсе не daddy называет, а Эдди!» Свою дочку он назвал Michele. Ее подружку в костюме хиппи зовут Daniela Zhitomirsky. Девочки вскоре снова прибежали и высыпают Эдику на стол собранные конфеты, запыхавшись: это азартное занятие – охотиться за трофеями! Впрочем, колядование на этом прекращается: папу надо вести домой, пить он больше уже не может, ну и нечего зря сидеть.

– Прилетел я, значит, 2 ноября с Хеллоуина, из Нью-Йорка, а 4-го уже вылетел в Австралию, на «Формулу-1». Так, только чемоданы поменял, заметку сдал – и снова в путь. Нелегкая журналистская судьба.

– Ты еще покойничка Сенну видел.

– Да. Разговаривал с ним.

– Так вот это и было главное событие года у тебя! Интервью взял у чемпиона мира!

– Взял, но не очень длинное. Он тогда с телкой со своей был, ее звали Адриана. Видная девица. Где она теперь, кто ей целует пальцы? Надо сказать, что сам он был не очень обаятельный. Не так чтоб слишком симпатичный. Он все время кому-то ебало разбивал.

– И сам разбился вдребезги. Всмятку.

– Такая, сука, у них жизнь… А Шумахер – он не такой был артистичный. Скучноватый. Он тогда совсем был молодой. Только начал надежды подавать. И еще Хяккинен был такой. На самом деле «Формула-1» – это очень скучно. Другое дело – походить по Австралии.

Ссора двух великих гонщиков – Сенны и Проста – проходила как будто по грамотно, но незатейливо сочиненному сценарию. Вот два персонажа, олицетворяющие две крайности. Прост – компактен и хрупок, Сенна – высок и мощен. Первый – обаятелен и улыбчив, второй – высокомерен и подчеркивает свою цену. Один интеллигентен и вежлив, другой – вспыльчив и дерзок. Они то ссорятся, то мирятся и по очереди побеждают и проигрывают. Впрочем, может, именно этот заранее написанный сценарий и разыгрывался – эта отрасль шоу-бизнеса ничем не хуже других, и рекламная кампания тут слишком ответственное дело, чтоб пускать драматургию на самотек: сюжет надобно поддерживать в напряжении.

Фабулу украшают и причудливые повороты: подразумевалось, что с уходом Проста его место в команде займет именно Сенна и молодежь как бы продолжит дело ветеранов. А Профессор (кличка Проста), будучи спрошен: «А возьмете ли вы к себе в команду, если таковую купите, Сенну?» – ответил: «Отчего ж не взять – он хороший гонщик, а я человек прагматичный». Что касается вопроса о такой важной покупке, как целая команда, то Прост на него отвечал так: «Вот именно сейчас, в данный момент, я такую покупку делать не намерен».

Если так, то образ Сенны (злой гений) прописан довольно тщательно. Он протаранил не только Проста, но и Манселла – год назад здесь же, в Аделаиде. Манселл был убежден в злом умысле и всем рассказывал, что это явный сознательный таран: «Я еще на первых кругах заметил: он как бы дает мне понять, что готов стать камикадзе. Он это сделал намеренно – Сенна не тот человек, чтоб сделать такое по ошибке». Манселл был вне себя (это же была его последняя гонка на Formula) и требовал крови: «Почему Сенну не наказали за нарушение?» И за это обзывал аде-лаидских организаторов «жалкими трусами».

Живописной была ссора Сенны с Деймоном Хиллом, потомственным гонщиком (его папа Graham был когда-то чемпионом Formula). Сенна требовал, чтоб более молодой и менее заслуженный коллега был на треке почтительней. Хилл, однако, дерзко ответил, что будет гоняться так, как считает нужным. Сенна от него отстал.

По-другому обошелся Сенна с еще менее заслуженным товарищем – Эдди Ирвином. На японском этапе Сенне показалось, что юноша совершает слишком рискованные маневры. После финиша горячий бразилец подбежал к Эдди и ударил его кулаком по физиономии. Ну и манеры! Сенна позже – в Аделаиде – публично каялся (на пресс-конференциях) и утверждал, что вообще не любит скандалов.

FIA этой дракой заинтересовалось и объявило через газеты, что вызывает Сенну в Париж на ковер: он будет держать ответ за мордобой. Общественность в Аделаиде гадала, какое ему будет наказание: очки набранные спишут, деньгами возьмут или отлучат от одного-двух этапов на следующий год? Сенну эта новость сильно расстроила. И когда на очередной пресс-конференции ему про досадный случай напомнили, он взорвался – опять. Бить никого на этот раз не бил, но матом ругался. Сквернословил он в адрес отдельных гонщиков, которые даже одной fucking (так и сказал) гонки выиграть не могут, а туда же, – намекая, видимо, на побитого коллегу. Журналисты были страшно довольны: вот сильно сказал парень!

Прост, бывало, задушевно рассказывал мне:

– Люблю австралийскую природу и людей здешних тоже. Что буду делать через десять, скажем, лет? Ну не знаю, не знаю. И знать не желаю. В том смысле, что я не люблю загадывать наперед. Есть некоторые проекты, но пока не хочу принимать решение. Надо провести гонку, потом отдохнуть, расслабиться, поразмышлять о жизни, ну а тогда и решать. Пока же план такой: уделить больше времени семье.

Да все и так знают, что он примерный семьянин (жена Anne-Marie, двое детей). А Сенна, его заклятый противник, живет в грехе со своей шикарной girlfriend, заметьте. Прямо художественный фильм наяву.

Заключительные кадры этого трогательного сюжета: Сенна обогнал Проста на девять секунд и выиграл Grand Prix. Прост, однако, оставил при себе титул чемпиона года. Сенна великодушно обливает соперника шампанским «Moёt» из ведерной бутылки, основную часть содержимого вылив, однако, себе на голову.

Вроде бы победила дружба. В следующих сериях Сенна, видимо, должен исправиться и стать положительным героем. Он перестанет драться, ругаться матом, женится на своей Адриане и станет примерным отцом нескольких ангелочков (мы уже распознаем либретто мыльной оперы, и легко догадаться, какая роль достанется красавцу исполнителю, кстати сказать, бразильцу). И как это странно, что все заранее знали: Сенна победит в Аделаиде! И те, кто болел за Проста и сладко переживал за любимца, – тоже знали.

А потом Сенна разбился.

…Из всех городских parties, которые не прерывались в течение гонок, мне больше понравилась non-stop гулянка у капиталиста-электронщика Джона Уайтинга (мы с ним познакомились, выпивая в «La Trattoria»): она продолжалась четыре дня и проходила на свежем воздухе, в самой интересной точке Аделаиды. А именно – в павильоне на треке.

Такой четырехдневный марафон Уайтинг проводит каждый год с 1984-го – с первого австралийского Grand Prix. Арендует клочок территории над треком, строит там павильон, завозит мебель и холодильники, выпивку и закуску и устраивает себе и своим компаньонам маленький отпуск. Все приглашают друзей, и компания собирается человек в сто, которая, с одной стороны, смотрит все гонки (болиды проносятся под павильоном, и еще можно с ТВ сверяться), а с другой стороны, самым приятным образом проводит время.

– Люблю Formula-1, – признается со счастливой улыбкой Уайтинг. – Это как карнавал! Но только не надо писать про мое party: не хочу, чтобы моя страна выглядела в глазах иностранцев плохо.

Мне, однако, удалось его убедить: мало плохого в том, чтобы пить шампанское, плясать и наблюдать за гонками. Напротив, даже очень многие позавидуют.

Уайтинг рассказал, что такие каникулы обходятся ему каждый год тысяч в 90 американских долларов (это с выпивкой и закуской на 400 человекодней), но денег ему на такое замечательное развлечение не жалко.

Одним из самых почетных гостей гонок был старый битл Джордж Харрисон, знаменитый любитель privacy. Он прятался от публики в «Hilton», почему-то не в люксе, но в обыкновенном двухместном номере. Свое уединение он нарушал редко: посмотрел заезд, а еще сделал круг по треку на «McLaren F1 Experimental Prototype-5» (пассажирский автомобиль в стилистике «Ferrari», только покруче). Сильно постаревший со времени своих австралийских гастролей 1964 года, но по-прежнему в джинсах и простецких парусиновых туфлях, он залез внутрь этого темно-зеленого экспериментального красавца и помчался. А после, когда вылез из машины, задумчиво сказал в пространство:

– Может быть, я бы и взял себе такую… если б скидку дали (с цены в 2,4 млн австралийских долларов). Хорошая машина, хотя… я к этому как-то остыл. Это в шестидесятые у меня был «Ferrari», я гонял как маньяк, а сейчас… – И еще про шестидесятые, тоже ностальгически: – Иногда мне так не хватает Джона…

Теперь они там, наверное, вместе.

– Помнишь, мы как-то сидели в кабаке, и вдруг туда приехал журналист N.?

– А, который порножурнал выпускал?

– Ну, типа.

– Он еще хороший комментарий про Волочкову написал.

– Когда-то он у меня в отделе работал. И вот он в 93-м лежал помирал. У меня много записей в ежедневнике про него. Типа, завезти ему некий реополиглюкин, бананов или там пива. Он исхудал вдвое, зеленый был, синий…

– Ха-ха-ха!

– Чего ты ржешь?

– Я вспомнил, как он Волочкову сравнивал с Глубокой Глоткой.

– А… Ну вот… Он собрался помирать – вызвал семью из дальней провинции в Москву, чтоб попрощаться с детьми. Окрестился. И так он лежит, помирает… Неделю лежит, месяц, другой… И никак не помирает, а вместо этого посвежел так, пачку наел… И он уже не изможденный, а румяный.

– Раблезианского типа.

– Ожил. Ну и слава Богу…

– И еще суды – важная тема. Я заметил в 93-м году, что больше времени трачу на разборки по уже вышедшим заметкам, чем на организацию производства новых. Все стали подавать в суд – отдел преступности, ну что хорошего он может написать про людей? Это ж не отдел культуры какой-нибудь там… Я искал адвокатов, они работали, после сбегали, я новых искал. Один известный адвокат мне, помню, предлагал денег – чтоб я ему поддался и проиграл дело. И чтоб он еще больше прославился. Он мне предлагал денег в размере суммы иска, чтоб я сдался и их выплатил. Я его в шутку спрашиваю: «А как же я буду расплачиваться?» Он оживился: «Ничего, придумаем, как отрабатывать!» То есть он из меня хотел сделать дурака, и чтоб я ему еще был должен. Вот настоящий лойер!

– А я, надо сказать, ни одного иска не проиграл. Один, самый тяжелый, тянул, тянул… Оспаривал решения… Его потом уже после меня продули. Когда Пьяных командовал преступностью. Но по крайней мере за счет инфляции это с 2 тысяч долларов до 500 упало.

– А Пьяныху сколько лет?

– Он нас лет на десять моложе. Он на первом курсе стал понимать то, к чему мы на четвертом десятке стали подходить. Как нас подъелдыкнул в предисловии к первому тому Парфен, жизнь потрачена на постижение того, что должно быть понятно в самом начале… Хорошая формула! Красивая.

– Во всей этой подколке, с которой я в принципе согласен, мне не понравилось то, что у Парфена как бы была другая жизнь. Как будто то, что мы изучили в результате жизни, он знал с самого рождения. Это он в Череповце узнал, наверное?

– Ты знаешь, может, он и прав. Он с самого начала там, в Череповце, взялся за попсу, он же не про Моцарта писал. Сразу чисто на рынок начал работать. Он какой-то очень взрослый. Серьезный такой.

– А потом все равно пришел к Российской империи. И к Пушкину. Так что какая разница? От перемены мест слагаемых сумма не меняется. И пришел к тому же, к чему мы. Причем в том же возрасте и в то же время.

– Мне все-таки кажется, что он более трезвый человек, чем мы.

– А трезвость, она чем меряется? Километрами? Литрами? Деньгами? Чем?

– Ну… Жесткой прагматичностью. Он какой-то очень немецкий. Ты против него так просто совсем русский.

– Я наполовину русский…

– А он против тебя – ну чистый немец.

– Нет, он способен на нерациональные поступки. Вот взять хоть довольно теплое интервью с Ахмедом Закаевым. (Это было задолго до скандала с убийством Яндарбиева. – Ред.) Что, оно ему – в плюс?

– В плюс. Это просто профессионализм – показать то, чего не покажут другие.

– Но можно отгрести взысканий вплоть до потери места.

– Да ну, с Леней, мне кажется, можно договориться.

– А зачем ему создавать почву для того, чтоб с ним начали разговаривать?

– Вот когда была разборка с НТВ, все бегали, митинговали, а Леня спокойно себя вел.

– Да многие так! А Таня Миткова – что, тоже немка?

– Ну, может, и не немка, но у нее же муж чекист. Думаю, он ей разъяснил тогда «политику партии». Ну вот откуда это Совок опять всплывает? Давненько я таких терминов не употреблял даже в шутку. Хотя, конечно, я их только в шутку и употреблял. В злую, недобрую шутку.

– Ну и что, что чекист? А рейтинги-то зашкаливают.

– Молодец. У нее такое лицо… Она так хлопает ресницами…

– И хорошие новости делает.

– Это уже не так важно. Мне кажется, мужикам на нее приятно просто смотреть, этого достаточно. Новости – это не так важно. Главное – это ее лицо, глаза, взгляд. А еще в 93-м начался Сурков. Специалист по PR, он у меня так в календаре был записан. Телефон его тогда был, пожалуйста, 955-69-31.

– А чего он от тебя хотел?

– Да не помню я. Я не уверен, что вообще с ним разговаривал. Так, записал зачем-то. Тогда было огромное количество пиарщиков! Вот я это сказал и понял, сообразил, что они были как-то очень друг на друга похожи. Росточка небольшого, в костюмах, с галстучками, подтянутые такие, улыбаются вежливо и холодно… И я ловлю себя на мысли, что даю типичный портрет чекиста… То ли пиарщики были из чекистов – что, кстати, было бы логично, – то ли это просто одна порода людей, что-то такое комсомольское, циничное, готовое на все… Еще я в 93-м получил права. Пробок тогда не было…

– А мне казалось, что были.

– Это тогда могло казаться, что были. Но сейчас-то мы понимаем, что не было их! А мы этого не ценили. Страшно подумать – что ж дальше будет, если такими темпами?… И еще: я купил множество собраний сочинений. Диккенс, Мопассан. Все появилось в магазинах! Бэушные такие собрания. Почему-то казалось, что это редкий шанс и надо им воспользоваться. А то после опять настанет книжный дефицит… Это очень важная деталь! Похоже, НЭП мне казался временным отступлением, я в глубине души не рассчитывал, что капитализм – это всерьез и надолго. Я это, похоже, считал передышкой – и пытался использовать ее, чтоб запастись каким-то добром на будущее…