Текст книги "Ящик водки"

– Или в тюрьме е…ать пленных иракцев.

– Да. Мне кажется, Милошевич вряд ли занимался анальным сексом с иракцами в тюрьме.

– Надев им мешок на голову. И даже таких приказов не отдавал. Я уверен. Ему было кого е…ать.

– Мне кажется, что максимум, что было бы корректно допустить в отношении его, это сказать: «Милошевич, с тобой нам непонятно что делать, поэтому ты у себя на вилле сиди и за пределы своей югославской Барвихи, пожалуйста, не вылезай, пока мы чего-нибудь не придумаем. Просим тебя оттуда не вылезать. Иначе мы будем вынуждены тебя арестовать».

– Как Хрущева? Не, не так. Его надо посадить где-нибудь под Флоридой. Чтобы у него не было возможности какое-нибудь восстание поднять или переворот произвести. А так он будет живым укором для югославов. Пусть будет жив. А вот нашего царя евреи расстреляли.

– Русские тоже там были. Белобородов, к примеру.

– Ну хорошо. Русские сами расстреляли своего собственного царя.

– Да. Все-таки русские. Надо так, видимо, формулировать. Как это ни досадно.

– А немцы – более продвинутая нация. Они его выслали в Голландию. Вильгельма Второго-то.

– А немцу как стыдно быть засланным в такую страну мелкую!

– И он там жил. И даже послал поздравительную телеграмму Гитлеру в связи с избранием его канцлером.

– Имел право. Он же не знал еще про Дахау. Человека избрали, народ оказал доверие – надо поздравить, по понятиям.

– Да. И он Гитлеру очень симпатизировал.

– Как Форд.

– Так и Милошевича надо увезти в другую сторону и там и поселить.

– Но только не во Флориду, как ты предлагаешь, – потому что это американская, вражеская для него земля. А отдать Батьке его. Под Минском поселить. Или на Кубу оправить. Как была же, помнишь, версия, почему Альенде погиб. Ты помнишь?

– Его хотели вывезти на Кубу.

– Да. Пиночет его готов был выпустить, давал самолет, чтоб сверженный президент улетел в Гавану. Но если б Альенде на это решился, то кубинцы, из которых тогда в основном состояло его окружение, выстрелили б ему в спину – ага, он, типа, свалит, а их будут винтить и пытать? Все-таки да, обосрались, конечно, с Милошевичем. Причем у него вид нормальный, лицо хорошее… Кстати, он похож на художника Глазунова. И чертами лица, и высоко поднятой головой: да, я дело сделал, пошли на хер, вот я Милошевич, и мне не нужен адвокат. Он не пил крысиный яд, как некоторые. Не расстреливал детей своих и так далее. Нормально себя ведет.

– Во, я придумал – его надо в Италию выселить.

– Почему?

– А Венецианская республика, она тоже на Далмацию распространялась как бы.

– Не, не так. Нехорошо. Его надо отдать в какую-то страну, которая более близка к нему.

– Италия близко.

– Надо чтоб по духу была близкая, а не географически! Макаронники, куда им… Не сильно они партизанили…

– Хочешь сказать, что его в Россию надо выслать?

– Может, и в Россию… Мы и сербы – два диких народа. Такие воинственные… Не беспокоятся, как бы им в лавке поторговать, а думают: «Пойдем с соседним племенем чем-нибудь мериться». А что вы на этом заработаете? Да мы вообще так не ставим вопрос. Вот в этом отношении русские с сербами братья навек. А хохлы, они все-таки говорят: давайте зараз будем грошi заробляти и сало їсти. И трохи горiлки щоб було. С хохлами вот про житейское лучше говорить. А кто кого урыл, кто круче – это не очень канает…

– А сербы, они такие, да?

– Мне кажется, да.

– Высокоинтеллектуальную беседу можно вести: кто кому рыло расквасил.

– Ну. Как я писал в балканской заметке, дедушки-пенсионеры меня там в Македонии допрашивали: ну когда Россия ядерным ударом решит вопрос с Америкой? Они там сидят, ждут.

– А вы все тянете.

– Да, а вы все тянете. Тема Югославии закрылась тогда тем, что суд признал Милошевича военным преступником – и все, закончилась война. Они, кстати, Милошевича же продали за кредиты. Помнишь?

– Да.

– А кредит им хер дали, по– моему.

– Да.

– Хорошая схема. Молодцы. «Ну что, ребята, продайте родного отца, а мы дадим бабок».

– Та же самая история с Россией была. Когда они говорили: признайте долг Советского Союза, мы вас завалим инвестициями, кредитами. Только признайте! Мы, как дураки, признали. Ну и что – завалили?

– А я прочитал какую-то фразу типа Лифшица – мне нравится, как он в «Известиях» пишет. Это единственный человек из яйцеголовых экономистов, который объясняет вещи понятным мне языком. Так вот, когда он рассуждал на тему, почему у нас нет инвестиций, так объяснил: у России столько инвестиций, сколько она может переварить. То есть непонятно, что бы мы делали с этими инвестициями.

– Это Лифшиц не знает, а я знаю, чего делать. Дороги бы строили, жилье.

– Да хер его знает, строили бы или нет… Может, просто прое…али бы, и все. Или прокрутили б по схеме «виртуальное восстановление Чечни»; это типа штабных учений, когда генералы якобы двигают дивизии, а на самом деле все на карте рисуют, в то время как солдатики им дачи строят. А вот что еще было в 99-м: террористы взорвали дом в Буйнакске. И еще же после жилые дома в Москве.

– Во, во, во.

– Так кто же взорвал? Кого надо спросить? Борис Абрамыча? Он все знает.

– Борис Абрамыч уже на этот вопрос ответил. «ФСБ взрывает Россию». Книга Литвиненко есть такая.

– А ему объяснили, что он не прав? Было опровержение? «Не ФСБ взрывает Россию». Или «ФСБ взрывает не Россию». Или как?

– Нет. Не было. Надо сказать, что у Литвиненко все выглядит очень неубедительно – домыслы какие-то, предположения. Единственный интересный эпизод – это с рязанскими учениями…

– Громкий был эпизод. Запоминающийся.

– Да…

– Такая раньше была модная рубрика: «Газета выступила. Что сделано?» Ни хера не сделано.

– Ничего не сделано.

– Рязанские, значит, учения; а если бы там кто помер от страха?

– «А у нас учения».

– Так, так… Что еще? «Заседание комиссии Госдумы по проверке фактов коррупции должностных лиц, органов и субъектов РФ». Типа оборотни. Не, еще рано, не время было еще начинать винтить… «Умер Лихачев Дмитрий Сергеевич». Насколько эта утрата нас задела?

– Я читал его.

– И я чего-то почитывал. Но сказать, что перевернуло мозги, не могу.

– Панченко на меня большее впечатление производит. Ну очень серьезный пассажир. Он как раз тоже академик.

– Но он не круче Гумилева?

– Он немножко в другую сторону. Он же языковед. Он же тоже в Институте русского языка работал. Как и Лихачев.

– Да… Значит, в 99-м ты на Западе был в ссылке.

– Да.

– Ну а я туда совершал увеселительные поездки. В смысле в интересные командировки ездил. Буквально в каникулы, 10 января, когда страна еще похмелялась и планировала заканчивать гулянки, я вылетел уже на Гарвардский…

– …экономический форум?

– Нет. Форум – это в Давосе. Гарвард – это был типа симпозиум по инвестициям.

– Я был там дважды.

– Ну, я там посмотрел, как люди заседают, какие-то губернаторы обедают… Мне там Ишаев, это Хабаровский край, рассказывал, как он нанимает китайцев на сезонные работы по уборке овощей. Так патриоты его этим попрекают. Что он дает заработать чужим, а не своим. А он мне говорит: я нанимаю китайцев именно потому, что я русский патриот. Почему? Потому что надо кормить больницы и детсады… Если нанять русских убирать картошку…

– …то они херово уберут и денег больше возьмут.

– Они денег возьмут столько же, но картошки с тех же грядок соберут вдвое меньше. Воруют ли они ее, закапывают, или вообще не выкапывают, или едят на ходу – неизвестно. Но если их нанять, то нечем будет кормить войсковые части и больницы. Поэтому нанимают китайцев.

– Но в отсутствии патриотизма его обвиняют те самые русские…

– …которые жрут эту картошку.

– Да.

– И это парадокс просто удивительный.

– Какой ты, на хер, патриот, если не даешь людям воровать картошку у детей, а?

– Интересный подход… Еще там в Гарварде Боря выступал, Немцов.

– Как всегда.

– Вел какие-то заседания, обеды, банкеты. Ну что, один раз это интересно посмотреть было. А там решается что-то реально? Когда я вот был, там ни хера не решилось.

– Ничего там не решается.

– Западники тогда сказали, что в принципе могли бы дать до хера денег, но потом, да так и не дали. Просто поговорили, посмотрели друг на друга…

– Там ничего не решается, ездить туда абсолютно бессмысленно – как, впрочем, и в Давос.

– И я помню, как меня таксист там вез, и он оказался русским. Он говорит: я ни хера бы не дал русским, никаких инвестиций. Там у вас так устроено, что работать невозможно. И заработать не дадут, и украдут еще. А вот у него, этого русского, там типа свой таксопарк, сколько-то машин он ужекупил своих и бабки какие-то зарабатывает, а при этом сам же и за рулем ездит! А там…

– Пи…деж, нет у него никакого таксопарка. Это чисто брайтонский базар такой. «Я, типа, вообще-то брокер на бирже, денег лом, а такси вожу просто так, для фана, просто мне нравится ездить». Это их любимое занятие – врать, что они жутко богатые.

– Почему? Это был не Брайтон, а Бостон уже. Я думал, там другая схема…

– Та же. Они и в Германии такие же – русские эмигранты.

– Ну, хер с ними. Что меня там удивило, так это встреча с нашими братками – в чайна-тауне Бостона, в японском кабаке. А? На обочине всего – и вдруг они. Понимаешь, да?

– А Брайтон – это не обочина?

– Ну, на Брайтоне я бы такому не удивился… И еще с Березовским я тогда провел беседу в Гарварде. Ну, собственно, что тут о нем сказать? Он мне изложил свое видение смысла жизни – что он якобы в экспансии.

– Ну, это не его тема. Это тема Сахарова. Он его все время цитирует.

– Сахаров… А он ее подавал как свою. В чем тут смысл? Что биомасса пытается расшириться, съесть конкурентов – и все?

– Да. Я-то не согласен с этим.

– Я сам не согласен. Но я пытаюсь понять – вроде ж он человек результативный, энергичный. Интересно, что у него такая именно концепция…

– У Льва Толстого есть рассказ «Кавказский пленник», помнишь? Про Жилина и Костылина. Одного убили, а другой терпел, терпел, терпел, терпел – и его освободили в конечном итоге. Когда штурмовали аул потом русские войска, помнишь?

– Один слил, а другой начал сражаться – так и что?

– А то, что смирение важнее гордости.

– Это кто тебе сказал?

– Христос.

– Тебе?

– И тебе.

– Ну ты же все равно никого не слушаешь.

– Ну почему? Я стараюсь не вы-ё…ываться особенно сильно. Может, у меня не очень хорошо получается, но я стараюсь.

– Ну, Алик, здесь все свои, мог бы тут не пи…деть.

– А чего – я выё…ываюсь?

– Да выё…ываешься, конечно.

– Да ладно! Вот по сравнению с тем же самым Вовой Жечковым, что – я сильно выё…ываюсь?

– Ну, он так выё…ывается – чисто дурака валяет, для развлечения и веселья, как мне кажется. А ты выё…ываешься – всерьез.

– Как ты говоришь, как я выё…ываюсь?

– Я тебе потом расскажу, это не для печати. Давай мы ближе к телу, к нашей теме – 99-й год. Не забывай, был как раз еще юбилей Пушкина. Среди прочего я написал смешную заметку про выставку Юрия Аввакумова, архитектора. Тема была «Пушкин и деньги». Я соответственно написал об этом заметку в журнал «Деньги» же. Логично, да? Суть была в том, что он из всех писем Пушкина выписал куски про деньги. И написал их на вырванных тетрадных листках, корявым почерком, – в той стилистике, в какой нищие себе заготавливают картонки с мотивацией. И он всю выставку – это в галерее XXL – увешал вот этими выписками, типа: «Что вы все спрашиваете, как Онегина править и сокращать, – да правьте, режьте как хотите, лишь бы быстрей бабок прислали». И так, когда надергано отовсюду и свалено в кучу, получается очень выразительная картина. Пушкин и деньги. Почитав эти отрывки, начинаешь думать, что Александр Сергеич волновался главным образом о бабках, то есть был нормальным живым человеком. А все прочее у него было в свободное от денег время. Да… Так вот. Съездил я, значит, в начале января в Гарвард, а оттуда с кратковременным заездом в Москву полетел в Давос. Ты же и там тоже был?

– Да был как-то.

– И это там называется, как ты верно заметил…

– …Всемирный экономический форум.

– Там народ большей частью катался на лыжах, при том что кто-то временами где-то заседал, какие-то обеды давались, как обычно… Давос – городок такой маленький, симпатичный, даже красивый.

– Да. Но каталка там говно. По сравнению с Куршевелем.

– Не знаю. Я не лыжник. Демонстрации там были этих… как их назвать-то… они еще не назывались тогда антиглобалистами, но протестовали уже. Видимо, они были в зародыше. Швейцария, Давос. Там как раз в тот заезд Россия ушла с первых модных мест на предпоследние, на сороковые, что ли, места. То есть уже они встали на позицию: ну Россия, ну все понятно с ней – ничего особенного. Вот этот пафос, эксклюзив, что мы не такие, как все, что у нас какие-то уникальные процессы идут, за которыми весь мир должен следить открыв рот, – этот пафос…

– …уже ушел. И слава Богу.

– Вот там это было очень заметно… Еще там смешной случай был – знаешь, бывает, начинаешь чего-то говорить, а потом понимаешь, что ты чего-то не то несешь. Бывает с тобой такое?

– Да.

– Ну так вот, я там как-то с Квасьневским разговаривал. С президентом польским. И я ему начал чего-то гнать – сначала про то, что Польша такая страна симпатичная… А потом смотрю, у него физия кислая делается. С чего бы, думаю? Я ж вроде с комплиментами? И вдруг соображаю, что я хвалю «Солидарность», восхищаюсь, как они тогда коммунистов придавили, – а Квасьневский-то как раз из этих коммунистов… Попал!

– А вы это все по-русски? Он по-русски говорит?

– Не помню, на чем мы говорили.

– А ты на польском умеешь?

– На ломаном польском – пожалуйста.

– А ты на ломаном на всех языках говоришь, да?

– Думаю, да. Там просто разная степень ломаности. Даже на русском, если ты заметил, у меня тяжелый украинский или же южнорусский акцент.

– Тоже, значит, на ломаном.

– Ну. Мой украинский – он с одной стороны литературный, то есть искусственный, да к тому ж бедноватый, поскольку тогда был не очень в ходу и украинским газетам секретными циркулярами словарный запас целенаправленно урезали. Да к тому ж я много забыл даже из того, что знал. При том что и язык шагнул вперед… Так что в итоге я ни на одном языке не могу говорить чисто. Я не являюсь носителем языка вообще.

– Никакого.

– А являюсь я носителем украинизированного южнорусского диалекта. Который подвергся обратно сильному обрусению за годы моей жизни в России. Я думаю, вот так можно ситуацию описать. Это все описывается термином «маргинал». Когда человек стопроцентно не принадлежит ни к этой культуре, ни к той.

– Ну, я такой же.

– Но ты функционируешь, по крайней мере в пределах одной страны, – хотя нет, и в твоем случае страна тоже поменялась… Казахстан твой – заграница теперь.

– Страна поменялась, да…

– Но все-таки ты носитель.

– Да, я носитель русского языка.

– Скажи «гэ».

– «Гэ».

– Ну а чё, неплохо.

– Так я ж на Кубани рос.

– А, ну да!

– Хiба ж ты ж не бачиш?

– Я? Я бачу. Что еще было? Мода в Милане была еще. Я туда раньше периодически ездил. Как раз с 99-го года. По какой-то случайности. Итальянская торговая палата меня начала вывозить в Милан писать про моду. Я пытался отнекиваться, говорил, что, во-первых, не понимаю в моде. Они говорят: мы бы просили вас, все-таки Европа, красота, да к тому ж и полный пансион, мы вас отвезем-привезем. Я говорю: во-вторых, не обещаю, что буду ту моду хвалить. Они говорят: пишите что хотите, нам все равно интересно ваше мнение. Я сдался: хрен с ними, отчего ж не поездить в Италию, на халяву-то. Тем более ж это возможность попрактиковаться в ломаном итальянском. И вот я несколько лет подряд ездил на все эти показы. Знаешь, зима – лето – весна. Милан, значит…

– Я не был в Милане.

– Да там делать-то и нечего. Одно хорошо, что зимой там тепло, в пиджачке ходишь. Ну и собор у них там интересный.

– И – все.

– Да. Слишком современный какой-то город, слишком промышленный. Это как бы даже не Италия. От Италии, конечно, ожидаешь чего-то другого.

– У тебя какое самое любимое место в Италии?

– Рим. Само собой.

– А Капри?

– Да не был я на Капри.

– А! А Флоренция?

– Тоже не был.

– А Позитано? Ну что ты! А Палермо? А Таормина?

– Таормина – да, согласен, красивейшее место. Я там был в составе официальной делегации под руководством Вовы Жечкова. Но Рим – круче все же, там больше этакого мощного, многовекового, имперского, тысячелетнего, надышанного чего-то.

– А Афины? Ты был там?

– Да. Они какие-то не такие уже, вялые: маслины, пиндосы… Там ни хера не осталось, как мне показалось. А лабиринт Минотавра…

– Он на Крите.

– Да пусть на Крите. Все равно ж Греция. Так такое впечатление, будто этот лабиринт экскаватором выкопали вчера, а сегодня уже везут туристов, бабло с них сшибать. Вспоминается Бендер, который продавал билеты в провал, – аналогичный случай. Траншея, значит, вырыта и слегка посыпана битыми кирпичами. «Вы себе не представляете, какой охерительный храм стоял тут сколько-то тыщ лет назад!» Я мог бы с тем же успехом этогоне представлять и сидя дома… Тоже мне, битым кирпичом торговать…

– Ну не знаю, не знаю… Я на Крите не был, но мы с женой и с Ольгой, с Шуриком, кстати говоря, гуляли по Помпеям – сильное впечатление.

– Помпеи, Помпеи – нас и здесь неплохо кормят. Помнишь, как в мультфильме? Про кота, который уел попугая? «Таити, Таити… Не были мы на Таити». В общем, я написал много заметок про моду, а потом меня перестали звать – видимо, они наконец прочитали, что я там гоню. Наверное, им однажды кто-то перевел и они подумали: ну и зачем нам такое за наши же бабки? Хотя я их заранее предупреждал, я был уверен, что с первого раза тема закроется…

– А ты сознательно отказался от поездок в Милан, из-за плохих статей?

– Нет, как-то само собой это случилось.

– А соврать было выше твоих сил?

– Не думал об этом. Ради, к примеру, Лондона я б еще, может, наступил на горло собственной песне, а Милан… Ну, не знаю.

– Ну а сам-то в «Kiton» вырядился. Фотографировался в журнале в дорогих пиджачках…

– Где?

– В «Медведе»! В рубрике «Мода»! Не помнишь, примерял на себя одежду? Была такая фотосессия.

– А! Точно, было такое. Мы начинали эту бодягу, чтобы звать великих людей на съемку и чтоб они пиджачки примеряли, выступали в роли моделей. Люди поначалу стремались. Вы, говорят, наймите мальчиков, и пусть они у вас фотографируются. Ну и я, чтоб активизировать этот процесс и показать, что это не в падлу, выступил первым. Как доктора себе чуму прививали, так я «Kiton» на себя примерял. Мне дали, значит, эти костюмчики. И я придумал для этих съемок хороший ход: поехал на съемку с утра и причем непохмеленный, небритый и даже не умывшись, в своей старой одеже простой. Приехал и говорю: а ну-ка для начала снимайте меня в таком виде. Они говорят: что, прям такого? – Да. Вот они меня сняли «прям такого», а после я сделал паузу. В течение которой принял душ, по брился, махнул 150, позавтракал, потом визажист подошел, парикмахер приехал… И после всего этого я начал надевать разное «Brioni amp; Kiton». Люди смотрели на съемку и говорили: надо же, как пиджачок меняет человека! А человек просто похмелился и умылся…

– Красиво.

– Так после этого великие поняли, что позировать в пиджачках – это не стыдно. Миша Леонтьев за милую душу снялся. В лыжной шапочке, в бархатных штанах, на диване, весь обложенный телками… Он тебя очень любит, кстати. Значит, я там в Италии допрашивал их местных производителей, стараясь понять, в чем глубинный смысл итальянской моды. Он оказался, ты будешь смеяться, очень простой. Ну вот вообще в чем смысл моды? Почему в одних странах мода развита, а мода других стран, причем даже великих, никому не известна за границей. Почему? Ты знаешь?

– Я? Нет.

– Вот я тебе объясню со слов итальянских промышленников. В Италии есть мода потому, что там есть массовое производство тканей. Вот и все.

– Так и у нас до хера тканей делается в Иванове…

– Не, ну у нас ситец, это ж не катит. А нужна шерсть. И вот они в Италии при отсутствии полезных ископаемых сделали ставку на массовое производство тканей. Но соткать – это, как ты понимаешь, полдела.

– Надо еще сшить и продать.

– Ну! В этом и проблема. Вот человек купил себе костюм и тем самым освоил четыре метра шерсти. И следующий костюм ему понадобится через два года. И что? Два года промышленность будет стоять? Ждать? Так все ж тогда рухнет, начнутся забастовки, люди примутся строить коммунизм – и кранты стране.

– Да, да.

– Так вот чтоб этого не случилось, итальянские промышленники с одобрения правительства и при его поддержке начинают широченную кампанию по разводке лохов. Типа прошлый год были черные костюмы – сейчас стыдно в таком выйти на люди, теперь должен быть – условно – только зеленый цвет. Потом красный, белый и т. д., и люди все это покупают. В какой-то момент круг замыкается – и костюм опять черный. Потребитель говорит: вот я вас и поймал! Вот он, черный, висит у меня пятый год как! Я его надену как новый, и вперед! Причем совершенно бесплатно! А ему говорят: секундочку, у вас же однобортный.

– А уже двубортный.

– Ну! Потом опять проходит цикл. Человек снова говорит: вот, у меня два черных костюма, и такой, и такой. Ему говорят: херушки, у вас же две пуговицы.

– А уже три.

– Правильно. К тому же гладкую ткань уже не носят – только жаккард. А во-вторых, ты нас брал чисто на понт, потому что 15 костюмов у тебя не висит, ты их давно отдал своему шоферу. В-третьих, ты уже разжирел, скотина. Такая же картина и с ботинками. Итальянцы признаются: серьезным людям их туфель по-хорошему хватит лет на десять. Уже купленных. Что ж им теперь, закрывать страну на переучет? Это все равно что в России остановить добычу нефти. Ну и начинается разводка так же и с ботинками.

– Ну понятно. С пряжечками, без пряжечки…

– И вот на этом они имеют свои бабки. У меня не было никакой сверхзадачи – ни помогать итальянской промышленности, ни мочить ее. Я так, для себя, пытался понять, как это работает, раз уж я оказался там. Из чистой любознательности. Я ездил по фабрикам и все это выяснял. Там вообще интересно. Заходишь в цех, а там пролетариат трудится в плавках, в купальниках: жарко же. Причем никаких шуточек на темы секса и уж тем более никаких приставаний. И еще там маленькие такие чистенькие воспитанные собачки бегают по цеху: дома не с кем оставить.