Текст книги "Ящик водки"

Хотя, надо признаться, эти поездки в Милан таки были интересными. Там я, к примеру, познакомился с могучей женщиной – княгиней Голицыной, итальянским дизайнером (у нее своя фирма – Galitzine pelle). Я в восторге от нее. Она уже и тогда была не девочка, в 1918-м ее уже увезли из России на пароходе, – но сколько же в ней еще электричества! Она рассказывала о своей жизни: «Отец был на фронте в Нижегородском полку, когда я родилась, и он долго про меня не знал… Полк был разбит, и отец на лошади доехал до Польши. А мы уплыли в Италию к родственникам. И стали там жить… Этот бизнес я начала давно, после войны. Кроить и шить не умею, я только люблю заниматься тканями и придумывать фасоны…

Мы листаем ее старый альбом. Она комментирует:

– Это я с Джеки Кеннеди; мы были очень дружны. Мы на Капри познакомились, где у нас с мужем – он бразилец – был дом. А это я на даче у Кеннеди, в штате Мэйн, – за 20 дней до смерти Джона. Он обещал приехать в Италию, чтоб я его познакомила со всеми своими симпатичными подружками, а Джеки он думал оставить сидеть с детьми. А это Жаклин в черном платье, видите? Она захотела сходить в Ватикан после смерти мужа, но у нее не было подходящего платья, черного. Так всю ночь мои девицы работали и таки сшили… Это я с Одри Хепберн – у меня дома. Это Нуреев. Вот Майя Плисецкая. Вот моя собачка. А это Индира Ганди. Это сумасшедшая Элизабет Тейлор. В моем, разумеется, платье. Это Грета Гарбо. Это Онассис, а вот Синатра…

Еще я там познакомился с Катей Стрельциной, модельершей из Сургута… Который она, накопив денег на пошиве платьев для жен нефтяников, бросила – и поехала в Италию. И там пробилась! Она эта так прокомментировала: «Здесь (в Европе) я точно знаю: если приложу такие-то усилия, то получу определенный результат. А в России нет таких гарантий. Там в любой момент все твои успехи могут быть перечеркнуты. Как в том августе, в 98-м. Что было на моей русской карточке, я тут успела вытащить из банкомата. А если б там все мои деньги были? Все б рухнуло, и нигде б я не училась, и вернулась бы оплеванная домой. Сейчас звоню отсюда подругам в Россию, они говорят: „Катька, не вздумай вернуться, оставайся там!“ Там все у них как-то грустно, тоскливо, там безденежье… В России, там ведь сейчас как? Сажают саженцы в холодную почву; неизвестно, вырастет ли что-то…» (Заметим, что про холодную почву она задолго до прихода чекистов во власть говорила.)

Мода мне казалась весьма пустой вещью – пока я не наткнулся у Ключевского на забавные слова: «Современный человек в своей обстановке и уборе… заботится о том, чтобы все, чем он себя окружает и убирает, шло ему к лицу… Мы стараемся окружить и выставить себя в лучшем виде, показаться себе самим и другим даже лучше, чем мы на самом деле. Вы скажете: это суетность, тщеславие, притворство. Так, совершенно так. Только… стараясь показаться себе самим лучше, чем мы на деле, мы этим обнаруживаем стремление к самоусовершенствованию… этим притворством мы хотим произвести наилучшее впечатление на общество, то есть выражаем уважение к людскому мнению, свидетельствуем почтение к ближнему, следовательно, заботимся об умножении удобств и приятностей общежития, стараемся увеличить в нем количество приятных впечатлений. Видимая суетность и тщеславие становится вспомогательным средством или орудием альтруизма».

– Я там, в Италии, выяснил удивительную вещь: на обувной фабрике зарплата рабочего – штука. Как – штука? В Италии – штука? Да с голоду помрешь там! А они такие сытые, довольные… Так оказалось, что там другая схема. Мне хозяин одной фабрики объяснял: «Я плачу все налоги за этих козлов, у нас такой порядок, чтоб никто не косил. А они свою штуку получают чистыми, сразу, продал я ботинки или нет. Они на всем готовом, вон укаждого машина и дачка на море, – а я весь на измене, да еще пролетариев и коммунисты баламутят, и профсоюзы… А я не спавши, не сравши, как папа Карло…»

– Видишь, как хорошо ты про капиталистов стал говорить. Все-таки я тебя чуть-чуть это… воспитал.

– Я же говорю правду. Что чувствую, то и говорю. Выгодно, невыгодно – говорю как есть. Вот похвалил капиталистов – так ведь от души. Повод есть, и похвалил. А не за что хвалить, так и не блажу.

– «Не спавши, не сравши, все риски на мне».

– Да… И он говорит, капиталист: «Я тебе показываю этот цех, но это так, в виде исключения. А основное производство же не здесь».

– А где?

– Вот вы, говорит, покупаете туфли, на них написано – «Мейд ин Итали». А это в 9 случаях из 10 – никакая не Италия. Они берут страны, где есть хоть минимальная какая-то обувная культура. Хоть херовую, но чтоб шили раньше. Та же Румыния…

– А почему не Советский Союз? Фабрика «Скороход» была же у нас.

– Это я тебе расскажу сейчас. Я еще при советской власти инспектировал обувные фабрики, которые итальянцы построили в России. Так главная проблема была такая, что там сразу половину украдывали. На стадии заготовок. Готовой продукции получалось на удивление мало. Нерентабельно как-то, сам понимаешь. Так что, извини, – Румыния, Болгария… Там намного дешевле, чем в Италии. А специальный человек ставит итальянский штемпель… В итоге я, стало быть, понял, что за всем этим стоит. За этой модой… Еще там была забавная линия. Капиталисты мне еще рассказывали, что вот албанцы на быстрых катерах приплывают из своей чудесной страны в Италию, грабят виллы на побережье – и тут же сваливают. И концов не найти. Полиция, следствие – про это смешно даже говорить.

– Я тут брал лодку в чартер года два назад. И шел из Италии в Грецию – с южной Италии на Корфу шел. Мы договорились, что вечером садимся на яхту, ночью идем и просыпаемся уже в Греции – это довольно удобно. Приехали мы, значит, в город Бари…

– А, поклониться мощам святого Николая!

– Совершенно верно. Поклонились мощам и поехали на яхту. Сели на яхту и говорим – все, отчаливаем. А капитан говорит: нет, не пойду, мы здесь ночевать будем, а пойдем мы рано утром. Что такое? Все очень просто. Плыть надо мимо Албании, а там находятся пираты. Которые нападают как раз строго ночью. Поэтому капитан решил идти, когда рассветет.

– А ты не захотел показать себя? Проявить героизм? Мужественно сразиться с пиратами?

– Ха-ха! Я просто к тому, кого натовцы защищали в Югославии – чистых, исключительных бандитов.

– Вот то, что они грабят итальянское побережье и пиратствуют на море, – это одна история. Другая история – про наркотики. Которыми албанцы торгуют в Греции, мне там на это жаловались еще в 91-м году. Давным-давно, еще в прошлом веке… И кто в Венеции на карнавалах грабит, режет, прикрываясь маской, а потом труп невезучего туриста находят в канале без кошелька – опять-таки всем прекрасно известно.

– Да. И кто Кремль отреставрировал, с соответствующими откатами, – тоже известно: албанцы.

– Да. Беджет Покколи. То есть всем известно, какую нишу занимают албанцы в Европе. Если даже мы, люди посторонние и в данном случае ни в чем не заинтересованные, знали об этом – могло ли это быть секретом для натовского командования?

– Я убежден, что это был, конечно, секрет.

– Да ладно!

– Дремучие американцы не отличат албанца от испанца. Я тебя умоляю!

– Что, они, думаешь, чистые долбо…бы?

– Конечно.

– Гм… Однако вернемся к Италии. К моде. Мне еще тамошние капиталисты жаловались, что вот мало нормальных клиентов, с которыми у них полное взаимопонимание. Разве только японцы. Те хавают все, что им втюхивают. Им гонят про кватроченто, Флоренцию, традиции, Древний Рим, те открывают рот, слушают это все – и покупают ботинки совершенно беспрекословно. Все фасоны и за любые деньги. «Золотые просто люди, чудные» – итальянцы так их хвалят. Арабов тоже любят, для них гонят особый фасон, мягкие, из козьей кожи, с узкими загнутыми мысками, с золотым шитьем. А вот кого не любят они, так это немцев. Потому что те не ведутся. Их начинают лечить, что вот туфли должны быть с узкими мысами. А те говорят – да нам плевать, узкие или широкие. Туфли должны быть удобные, ноские, непромокающие и желательно дешевые. Итальянцы ставят свою старую пластинку: Ренессанс, кватроченто, чинквенто. Немцы зевают: слушайте, макаронники, успокойтесь. И насчет пиджаков сразу предупреждаем: цветовые решения, фактура – все ерунда. Пиджак чтоб не мялся и не трепался, вот и все вопросы к нему. Короче, говорят, с немцами работать невозможно…

Еще в рамках своей деятельности я съездил в Севастополь. Писал про остатки бывшего СССР. С моряками выпивал. Там одни офицеры пошли к русским, другие к хохлам. Вот как в кино «72 метра», видел? Там шла плавно украинизация, в ходе которой офицеры пересобачились между собой.

– Там этот эпизод показан.

– Я ж тебе и говорю.

– Тебе понравился этот эпизод?

– Фильм в струю. За автором сценария я давно слежу, у него уже три или четыре книжки вышли – Покровский его фамилия. Он реально служил офицером на подлодке на Севере, химиком. И, как все, мечтал оттуда сбежать в Питер. Так он, один из немногих, вырвался. Случай уникальный. Его в НИИ перевели или в штаб какой-то. Он типа Довлатов такой, но более современный. Как бы такой Швейк в русском военно-морском исполнении. И там он настолько реалистично и грубо изображает флотскую жизнь, что просто мороз идет по коже. Думаешь – что за уроды, что за жизнь ужасная! Например там у него описана шутка, там офицеры подвыпили и подшутили над товарищем.

– Ну-ка.

– На пьяного надели шинель, воткнув в рукава швабру, вкинули в человека полпачки таблеток пургена и выгнали ночью на мороз. Охерительно смешно, да?

– Ха-ха! Чрезвычайно остроумно.

– Смешно – ну не передать как! Еще был сюжет чудный, как приехал кним на подлодку врач новый, выпускник военно-медицинской академии. Смотрят его личное дело – красный диплом, золотая медаль, отличие, туда-сюда, чемпион, отец – адмирал, мать – профессор, как же человек попал в такую дыру, откуда люди мечтают вырваться любой ценой? Тот говорит: хотел служить родине там, где трудно, на атомном ракетоносце подводном – тут одновременно и опасно, и полезно. Ему говорят: да ты просто мудак. Он обижается: вы что себе позволяете, у меня бабушка была фрейлиной при дворе, а вы мне тыкаете. Ему объясняют, что фрейлина – это такая специальная проститутка при дворе, которую имеют в хвост и в гриву. И ты, говорят, ублюдок и урод, просто чистый дебил, добровольно приехал к нам на флот. Тот побледнел, ушел. Прибегают: вы знаете, лейтенант новый повесился.

– Ха-ха!

– Что, смешно? Я предупреждал. Вытаскивают лейтенанта из петли, откачивают. И говорят: ты, оказывается, не просто мудак, а чистейший мудак. Даже повеситься не можешь. Как ты не понимаешь, со всеми своими блядскими бабушками-фрейлинами, что флот наш – рабоче-крестьянский, в нем должны служить рабочие и крестьяне, а не вы, фрейлинские ублюдки. Короче, всю морскую романтику у парня как рукой сняло, и через три дня влиятельные родственники ему устроили перевод обратно в Питер. Уехал он, но, наверное, на всю жизнь сохранил воспоминания о трехдневной службе на Северном флоте. Вот такой степени правдивость редко встретишь у нас. Когда сто дней до приказа, там надрывный пафос какой-то. А тут пафоса вообще просто нет. Значит, флот, Симферополь, Коктебель. В Коктебеле мне, кстати, понравилось. Туда же вернулись татары и вернули поселку старое название – Коктебель. Типа «зеленый холм».

– А раньше он был? Планерное?

– Да. То есть был Коктебель, потом татар выгнали – и Планерное, а потом опять Коктебель. И местные славяне мне рассказывали с удивлением, что с возвращением татар появились свои овощи дешевые. А то их не было. Ввозили откуда-то с Херсона. Свои не росли – нет воды. А без воды мы же не умеем. У татар же своя технология. Они выстраивали вокруг каждого помидорного кустика такую хитрую пирамидочку из камней, там роса конденсировалась и стекала на корни – получался такой автоматический полив бесплатный. И чебуреки появились. Как ехать из Ялты в Симферополь, там по пути Байдарские ворота, вид богатый сверху – все останавливаются. И я тоже остановился посмотреть. Немедленно подбегают татары, говорят: у нас здесь чайхана, все дела. Пока вы смотрите здесь, мы вам шашлыков или чебуреков наготовим и сразу позовем. И все дешево. А я ехал с офицерами безработными, которых нанял с «жигулем», мы мотались по Крыму и бухали. И офицеры говорят: ты не ссы, у татар все чисто, аккуратно, особенно здесь. И я чебуреков нажрался этих чудных. То есть татары украсили родной край обратно.

– Ну, он сначала был не ихний. Там греки жили. Потом генуэзцы, потом татары. Ну, не важно.

– А Риму принадлежал же?

– Да.

– Вряд ли кого туда вернешь. Греков – вряд ли…

– Они уехали, понтийские греки. Им паспорта греческие дали, и они уехали в Грецию.

– И наверное, неплохо там себя чувствуют.

– Не знаю, трудно судить. А у меня была девушка знакомая – в хорошем смысле этого слова. Красивая – татарочка. Фамилия у нее была Девлет-Гиреева.

– Да? А я знавал одну татарку по имени Венера. Она у меня была в подчинении, кстати. Я, таким образом, руководил Венерой. Да…

Вот олигархи не додумались загодя вложиться в освоение внеземных пространств, а то б не надо было в Лондоне бедными родственниками скрываться. Могли б свою планету иметь. С интересным законодательством. Остров Крым бы просто отдыхал.

– Они любят такие имена.

– И еще… Как раз был юбилей Пушкина, и Парфен, если ты помнишь, пустил большой сериал.

– «Живой Пушкин».

– И я по этому случаю взял у него очередное интервью про то, как он ездил в Эфиопию.

– И попал в плен.

– Его там ограбили, отметелили, и он шел босиком по ночной степи до Аддис-Абебы… А после юбилея пошла вся эта тема с продажей «Коммерсанта». Яковлев прислал такого человека, его зовут Киа Джурабчиан.

– Да, какой-то иранец.

– Ну, приблизительно иранец. Типа начальник какой-то инвестиционной компании, и там Яковлев гнал такую телегу, что он продает в розлив, на вынос, с тем чтобы у всех было по 5 %, никто не диктовал условия, чтоб свобода слова. То есть ее не хватает, а как он продаст газету Березе, так сразу будет сколько надо свободы слова. Quantum satis. Оригинальная схема, свежая такая. И, значит, приезжает Джурабчиан на встречу с коллективом, объявлять о сделке. Все собрались, ждут, волнуются. А внизу шоферы стоят, вышли на крыльцо глянуть на нового хозяина. Идет этот Киа. Они спрашивают: ну так где этот, ну, который покупает-то? – Так вот же он. – Бросьте шутить, уж мы-то, шоферы, видели всяких людей. У этого парня 10 тыщ-то в руках никогда не было. Что вы нам гоните? А мы собрались, по-моему, в яковлевском кабинете – сам он был уже где-то на Западе. Народ сбежался… А перс чего-то гонит о либеральных ценностях, о свободе, то-се. Ни о чем, короче. Ну, говорит, давайте вопросы. И очень было трогательно, когда некоторые стали по-английски с ним разговаривать.

– А он по-русски говорит?

– Ты знаешь, он как бы себя позиционировал так, что не говорит. Но некоторые эксперты, внимательно за ним наблюдавшие, отмечали, что в каких-то местах глаза у того начинали дергаться. Что он понимает, а типа гонит, что не знает по-русски.

– Подставная утка.

– Для того чтобы войти с коллективом в контакт, устроил в «Царской охоте» большой банкет. И значит, народ собрался, а там по полной программе – водка, икра, матрешки, селедки.

– Тогда твои коммерсантовцы подвиг совершили.

– Какой подвиг?

– Написали книжку с Путиным. И Геворкян, и Колесо.

Забавно, что через 5 лет после выхода той книжки Геворкян по радио в день рождения Путина (07.10.04) сказала: «Не знаю, как часто Андрей возвращается к этой книжке, а я при каждом эпохальном решении путинском сверяюсь с текстом. Выясняется, что абсолютно все, вплоть до сменяемости, назначаемости и отставок губернаторов, там, собственно, есть, поэтому я тоже считаю, что никаких, для меня, во всяком случае, неожиданностей нет, потому что он все сказал. Другое дело, что почему-то эту книжку воспринимали, наверное, многие, я думаю, как такую непонятную агитку или что-то такое предвыборное. А потом уже, когда спустя годы прочли, неожиданно обнаружили, что, собственно, ничего этого нет. Там есть весь план деятельности и задачи. И они выполняются. Я теперь, после того как губернаторов он начал назначать, там из невыполненных задач, так, безусловно, глобальных, я имею в виду, масштабных, остается только вопрос о монархии, который тоже был, нельзя сказать, что он отрицал, что это возможно, потому что вопрос был задан: присутствовал ли он на похоронах останков царской семьи? Он сказал, что нет. Дальше вопрос зашел о монархии в России. И его спрашивали: „Ну вы же не считаете, что это возможно – восстановление, возвращение монархии?“ Не уточняли, в каком виде. Он говорит: „Вы знаете, что вот когда в 91-м году распался Советский Союз, тоже же никому это в голову не приходило. Россия – такая страна, что кто знает, кто знает“. Вот кто знает – это осталось пока нереализованным. Кто знает – еще подвешено в воздухе, а так все идет по плану, я считаю, поэтому я совершенно ничему не удивляюсь».

– И Тимакова еще была в числе авторов той исторической книги. Более того, мне потом знающие люди говорили: «Старик, если б ты не ушел, то ту бы книжку писал».

– Да-а-а?

– Кто его знает, может, и мне б предложили. Но вышло так, что я был избавлен от этого искушения. А выбор был бы мучительным. Я б извелся, наверно. С одной стороны – это ж голый пиар, причем КГБ. С другой – я, конечно, понимаю, что это дико интересно. Сидеть с президентом…

– …и тереть.

– Да, подолгу тереть, выясняя, что, как и к чему. В общем, я бы разрывался между двумя взаимоисключающими желаниями: повыпендриваться – и посмотреть на гаранта вблизи. Я не думаю, что он с ними жестко говорил и обрывал, когда не туда заезжали. Мне представляется, что он как-то деликатно себя вел, в полный рост исполнял либерала. Так мне почему-то кажется.

– Конечно.

– И вот когда он там с ними разговаривал, то, думаю, делал his best, что называется… Что же касается продажи… Вася (Андрей Васильев) тогда, помнишь, в интервью рассказывал, что все смотрели на коммерсантских как на гнойных пидоров, он так это сформулировал. И надо было выворачиваться, выкручиваться, и там «не надо делать вид, что у нас нет хозяина по фамилии Береза, но при этом все равно надо писать, имея это в виду. И при этом быть честными чудными журналистами». Что-то в таком роде.

Васильев так об этом высказался в интервью мне: «Вообще первые месяцы было безумно тяжело. Я говорил в редакции – ребята, значит, нас купил Б. А. Березовский, у которого интересов х… знает сколько, политика-фигитика. Не надо делать вид, что у нас нет владельца, – внутри не надо делать такой вид, надо все четко понимать. А вот читатели наши не виноваты, что нас купил Березовский, они хотят получать от нас информацию, приятна она Березовскому или неприятна. У нас начинается очень тяжелый момент. Как в такой ситуации работать – я плохо себе представляю. Я под Березовским работал, на ОРТ, но это было не то, я там четко выполнял свою функцию. Ну где-то я его посылал, но тем не менее отдавал себе отчет, что мы оружие пропаганды. А тут – нет. Я всех просил фильтровать, очень фильтровать. Ну, типа, не врать, проверять факты, не давать откровенный слив, слив проверять… Потому что любая наша заметка будет трактоваться так: это им Березовский сказал, это хитрый ход Березовского… Писать всю правду, но! Надо иметь в виду: ты пишешь заметку, которая неприятна Березовскому, поэтому тут комар носа не должен. Чтоб он не мог сказать: „Мои враги воспользовались вами“. И наоборот, когда мы пишем про врагов – тем более… Наш сплоченный коллектив, человек 500, мы действительно прошли тяжелую х…ню после покупки Березовским „Коммерсанта“, когда на нас все смотрели как на гнутых пидоров, когда нас вся демократическая пресса хоронила – и НТВ, кстати сказать, в первых рядах…Если б я тогда уволился, я б в тот же день – когда все орали, что НТВ давят, – встал бы на трибуну, всем давал бы интервью и объяснял, кто такой Гусь и что свобода слова с ним несовместна. Если б я вот был свободен. Но я не мог, я ж должностное лицо.

А когда звонили мои друзья – ну, скажем, из «ЮКОСа», я ж и там поработал – и о чем-то просили, я говорил: «Поймите меня правильно, если я вам сделаю услугу, что мне Березовский скажет? Скажет – ты рассказываешь, какой ты честный, но, оказывается, все ведь можно у вас?» И что я ему отвечу, але? Такая вещь… За мной смотрят в три глаза! Пройдет проданная х…ня или заметка, которая по раздолбайству выглядит как проданная, – и я оказываюсь в каком положении?»

Все-таки эпохальная у нас книжка! Но в то же время и злободневная. Как-то так получается. Вот сейчас вспомнили про Васю и олигархов, а на неделе как раз был бессмертный сюжет «К барьеру», в котором с Васей сражался Фридман. После того как «Альфа-банк» взыскал с «Коммерсанта» ущерб то ли в 10, то ли в 11 миллионов. Долларов.

– В общем, это была сложная задача – вот так балансировать между интересами. Задача, в выполнении которой я, как ты знаешь, не стал участвовать. Многие знакомые меня страшно жалели тогда – типа, ну как же ты дальше… Но, как выяснилось, жизнь возможна и за пределами «Коммерсанта».

– Значит, ты из него в 99-м ушел. И чем ты стал заниматься?

– Я сначала сказал: «Дайте мне отпуск на два месяца. Которые я не отгулял в прошлые годы». А из отпуска уж не заходя ушел во free lance.

– А чего ты ушел-то? Потому что продали?

– То, что газету продали, – мне это было очень неприятно.

– Но сейчас, задним числом, ты считаешь, что ты правильно поступил или глупость сделал?

– Все я правильно сделал. Там было полно аргументов. А главный такой: когда тебе что-то неприятно, когда тебе чего-то страшно не хочется делать и ты можешь себе позволить это бросить – за чем же дело стало? Зачем себя мучить? Иначе зачем же тогда все?

– Ну логично, да.

– Тем более что когда за те же бабки можно было тем же самым заниматься, но без внутреннего дискомфорта.

– Те же ли?

– Ну. После дефолта-то. Там упали тогда заработки. Видишь, я говорю с тобой на понятном тебе языке – я для тебя баблом поверяю свои действия. Для вас, миллионеров, деньги ведь самое главное. Ну и потом, когда ты тупо пишешь про то, что задают, – это не очень увлекательно. И думаешь: когда ж вечер, чтоб бросить все и заняться чем-то для души. Это очень важный мотив! Когда ты большую часть времени тратишь на то, что нужно другим людям. А твоя жизнь тем временем проходит впустую незаметно. Особенно колонки меня доставали. Я осознавал, что это совершенно пустые тексты, их высасываешь из пальца, имитируешь эмоции – это все разрушительно… Мне кажется, похожий механизм у проституток. Я поэтому иногда с интересом читаю колонки в разных газетах, это поучительно, ты видишь, как автор вымучивал из себя строкаж, все время вылезал в сервис-статистику на панели инструментов, смотрел, не натикало ли уже сколько надо знаков с пробелами… Но колонки для чего-то нужны газетному начальству, и потому люди вынуждены их дристать… И совершенно другая механика, когда ты сам себе придумываешь темы. Когда тебя реально что-то заводит и ты про это сочиняешь. Это дорогого стоит, скажу я тебе. То есть это тот случай, когда ты тем же самым занимался бы на досуге. Ты развлекаешься, тебе твое занятие в кайф, но ты ничего не платишь за это, а, напротив, навариваешь. Это ситуация очень выигрышная. Лучше получать меньше и целыми днями делать что хочешь, чем день ли ночь вкалывать на противной работе, а потом тратиться на хобби. Чистая маржа будет грубо та же самая. Это если с финансовой точки зрения смотреть. А если с энергетической, то картина будет еще более внушительная. На практике это у меня так выглядело. Сидишь и думаешь: о, давай-ка я сейчас скажу вот этим, что я хочу написать про это. Те говорят: да-да, давай, бабок дадим, отправим. Я: ну вот и хорошо. Ты чувствуешь? По энергетике это принципиально разныевещи. Я как-то задумался: а чего это я ни разу не был в Южной Америке? Как же я буду свою книжку издавать про путешествия? Я тогда задался целью – раскупорить-таки Латинскую Америку. Нашелся повод – авиасалон в Чили, нашелся спонсор поездки, которого я свел с газетным начальством, – и вот слетал я на новый континент. Все довольны: тот отпиарился, эти получили материал, я съездил в Чили на халяву. В Китай я потом съездил по похожей схеме. А раньше я многих поездок лишен был. Вот надо такого-то числа лететь куда мне хочется, а у моей редакции на меня другие планы. Сколько я пропустил стран, и городов, и островов! Особенно больно мне думать про Мексику, про Таити, Гавайи и Багамы. Да, старик…

– Это 99-й год?

– Да, конец. Уволился я где-то в октябре или ноябре.

– Ну, это мужественное решение.

– Резонное решение. Которое просто вытекало из всего. Я был весьма огорчен фактом продажи – типа, сельцо с крестьянами продал. Да пошли вы на хуй, оба! Причем! Идите друг друга покупайте и продавайте, делайте что хотите. Я был зол страшно. Бывало, напьюсь и звоню по ночам бывшим коллегам: «Здравствуй, продажная тварь!» Ну как тебе этот пафос?

– Какой кошмар! Евгений Киселев прямо.

– Ну, Алик, пойми: вы капиталисты, мы журналисты, – у нас с вами разные системы координат.

– Не ты ли мне рассказывал, что журналисты отличаются превосходным цинизмом? А сам такой детский сад устроил… Парадоксально, что «Коммерсантъ» – одна из свободных газет сегодня.

– Да, может быть. Понимаешь, какая тут херня… В каждой национальной культуре, как говорил Ленин, есть две национальные культуры, ну ты помнишь, – так и в каждой журналистике есть две журналистики. И, условно говоря, есть хорошая журналистика, ну, в кавычках, а есть х…евая журналистика. И это вещи, как мне представляется, разные. Но, поскольку в итоге победила «хуевая» журналистика – по всем показателям, во всех номинациях, – то как бы вся журналистика как таковая стала ассоциироваться с «хуевой» журналистикой. И я, таким образом, для упрощения и ясности предлагаю считать всю журналистику вот такой – х…евой.

– А на самом деле? Хорошая журналистика – это кто?

– Я тебе говорю – пи…ец, она кончилась. Она не нужна просто, я думаю. Ну вот есть Юрий Рост. Он писал ломовые вещи, тонкие очерки. Сейчас он пишет уже другое, далеко не такое задорное. При всем при том, что он жив-здоров и я с ним люблю выпить, поговорить, – но при всем добром к нему отношении не могу сказать, что лицо журналистики сегодня определяет он. И не Бовин определял – которого незадолго до смерти выгнали из «Известий», между прочим. Ему зарплату снижали, снижали, доснижались до совсем никаких денег и заметки не ставили – вот он и ушел соответственно куда-то.

– А куда он ушел?

– Я не знаю, может, и на вольные хлеба… (Кстати, это практично – перед смертью попадать на вольные хлеба. Будет, пардон, возможность о вечном подумать напоследок, какие-то оценки дать своей жизни.) Не нужен – тема закрыта. А что касаетсялица теперешней журналистики, то его определяют, я думаю, твои друзья Минкин, Хинштейн, Горшков (сайт kompromat.ru)… И тема моего увольнения еще. Я помню, как меня спрашивал Кабаков, писатель: «Старик, а чего ты уволился? На принцип пошел? Зря… Всегда же был хозяин, который диктовал». Ну вот как это объяснить? Вот такой пример я ему привел, который, мне кажется, до него дошел. Представь себе, говорю ему, вот приходим мы с тобой в публичный дом. К нам на кастинг высылают девушку. И я, глянув на нее, восклицаю: ах ты блядь! Ты мне скажешь: чего орешь? Здесь все бляди-то, в чем смысл твоего пафоса? А я отвечу: знаешь, Саш, смысл моего пафоса такой. Ты ее a priori рассматриваешь функционально как блядь, а у меня с ней человеческие лирические отношения. Были вот вплоть до этой минуты. Я с ней носился как с писаной торбой, чувства там, слюни, ночные задушевные беседы, суровые времена, пережитые вместе… И вдруг вот так внезапно выясняется, что за деньги по рыночным ценам она ровно те же самые услуги оказывает любому желающему… Ну и на х… я носился со своими смешными чувствами? Понимаю, насколько это неубедительно звучит, когда такое рассказываешь бизнесмену…

– Почему – нормально это звучит.

– Ну, короче, когда вот так все сходится, когда аргумент к аргументу – то в таких случаях какие могут быть сомнения. Закрыть тему, и все. Ну там и еще были причины… Как некоторые товарищи себя вели… Ну да это все дела давние. Иных уж нет, а те далече… Смешной случай: где-то об то время, в районе продажи, я летел из Лондона в самолете – случайно – с одним бизнесменом, который был причастен к сделке. Реально. Он сидел через проход, я ему говорю: «Жили мы как люди, а вы пришли и все испортили». Он говорит: «А что мы испортили-то? Чем тебе не нравится купля-продажа? Газеты для того и есть, чтоб за бабки в них печаталось то, что нужно хозяину». Меня впечатлила эта беседа. По ряду причин. Само собой, интересно было поболтать с бизнесменом такого ранга. Впервые причем – раньше-то мы не были знакомы, я с нуля начал беседу. И еще ж сразу наехал на него. А он мне вежливо объяснил свою позицию. Самое же тонкое и красивое в ситуации было то, что я был лишен возможности маневра, я не мог с ним спорить просто никак, и все тут! Что бы я ему сказал? Что газеты и журналисты – для правды и объективности? Он бы с улыбкой мне еще раз напомнил про то, что он с товарищами купил газету, это его частная собственность, его имущество, и он не для того тратился, чтоб поощрять какие-то абстрактные чужие свободы. И если б ему надо было на кого-то наехать или, наоборот, кого-то продвинуть, он что, обращался б к посредникам из числа пиарщиков? Как мне было спорить, когда я к тому времени сам из газеты ушел? Да и сам я, увы, был в курсе того, какие рубрики интересовали пиарщиков, какие цены были на рынке, кто из товарищей сколько зарабатывал на этих левых заказах… Я когда был там начальником, мне служба безопасности регулярно представляла доклады. Русская журналистика представала передо мной во всех мыслимых позах. И даром, и за деньги. Уж передо мной-то она вряд ли посмеет из себя целку строить…

– И как ты дальше жил? Что еще было?

– Были интересные моменты. Я пытался по новой устроиться на рынке массмедиа. Думал о жизни, звонил разным коллегам, чтоб встретиться и обсудить ситуацию, понять свое в ней место и определить, на что претендовать. Я-то выпал из реалий: я же как при советской еще власти, в августе 90-го, поступил в «Коммерсантъ», так из него на улицу и не выходил, грубо говоря. (Так люди выходят из зоны через годы отсидки – и мало что понимают: на воле уже другие правила, другие цены, другие банкноты и прочее.) Весь мой предыдущий экспириенс устройства на работу в СМИ ничего не стоил: прошлые попытки имели место в другую эпоху и вообще в другой стране. С кем-то я так и не смог встретиться: некоторые тщательно избегали со мной встреч и бесед.