Текст книги "Ящик водки"

– Ну кто ж знал, что все будет так просто. Думали, будет война не на жизнь, а на смерть.

– А зачем я тебе на встрече с Малашенко?

– У него ко мне какой-то конфиденциальный разговор. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Вдруг он меня захочет где-нибудь нае…ать, а я не замечу.

– Хорошо, еду…

Это была та самая встреча, на которой Малашенко озвучил дополнительные (помимо денег) требования Гусинского, воплотившиеся в так называемое Приложение № 6».

Потом и Малашенко, и Киселев утверждали, что все это приложение написано в Кремле. Они выступали с такими, например, пассажами: «…Господа Лесин и Кох лгут, утверждая, что печально известное Приложение № 6 составлено по инициативе Гусинского. Оно было написано в Кремле и, по замыслу авторов, должно было стать главным звеном сделки „свобода – в обмен на акции“

Но достаточно прочитать это приложение или вот хотя бы такой его кусок: «Стороны понимают, что успешная реализация Соглашения возможна, лишь когда граждане и юридические лица приобретают и осуществляют гражданские права своей волей и в своем интересе без понуждения со стороны кого-либо к совершению каких-либо действий, что требует в настоящее время выполнения определенных взаимоувязанных условий, а именно: прекращения уголовного преследования гр. Гусинского Владимира Александровича по уголовному делу, возбужденному в отношении его 13 июня 2000 года, перевода его в статус свидетеля по данному делу, отмены избранной меры пресечения в виде подписки о невыезде; предоставления гр. Гусинскому Владимиру Александровичу, другим акционерам (владельцам паев) и руководителям Организаций гарантий безопасности, защиты прав и свобод, включая обеспечение права свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства, свободно выезжать за пределы Российской Федерации и беспрепятственно возвращаться в Российскую Федерацию…», – чтобы понять, что этот текст – плод творчества самого Гусинского и его приближенных, поскольку Кремлю (который я отнюдь не защищаю) совершенно нет дела до гарантий безопасности Гусинского, и что если бы не инициатива Гусинского, то вопрос о закрытии уголовного дела даже не стоял бы на повестке дня.

Вообще обвинять оппонентов во лжи, при этом самим врать, – это была визитная карточка «Медиа-Моста» в то время.

Лесин поначалу и не собирался подписывать этот бред. Предполагалось, что его подписывать буду я. Я еще раз прочитал приложение (текст самой сделки мы сделали довольно быстро, и он споров не вызывал) и подумал: никаких юридических последствий это приложение не влечет, выглядит оно, конечно, по-идиотски, но если им так хочется, а мне не трудно, то почему бы не подписать, раз от этого зависит быстрое разрешение всех проблем…

Я махнул рукой и подписал бумагу. И тут Малашенко заявил, что у них есть одно ключевое требование – чтобы этот текст завизировал Лесин. Я был категорически против. Мне сразу стало вдруг ясно, что никакой сделки не будет. Что все это делается только для того, чтобы устроить шоу под названием «Кремль выкручивает руки Гусинскому и под угрозой тюрьмы заставляет продать свои медиаактивы».

Но Лесин был так увлечен перспективой скорого решения проблемы, что не стал меня слушать и завизировал это злосчастное приложение. Я отодвинул все свои сомнения и поехал в «Медиа-Мост» подписывать договор и приложения у Гусинского. Гусинский подписал его достаточно быстро. Не обошлось, правда, без хватания за грудки, дежурных обещаний расправиться со мной и так далее. Но все уже так привыкли к его приблатненным манерам, что на такие пустяки не обращали внимания. Сразу после подписания документов Гусинский сел в самолет и улетел в Лондон.

Потом закрутилась работа. «Газпром» взял триста миллионов долларов в кредит у Сбербанка. Мы открыли эскроу-счет (типа аккредитива) в «Дойче банке» в Лондоне. Написали условия раскрытия счета, перевели туда деньги. И стали ждать, когда Гусинский начнет выполнять договор и передавать нам акции.

Вдруг приходит Цимайло и говорит, что со мной хотел бы встретиться Малашенко и для этого я должен полететь в Лондон, поскольку Малашенко боится, что в России его посадят. Я чертыхнулся, но делать нечего, нужно было лететь. В Лондоне Малашенко долго мне рассказывал, что у них возникли некоторые сложности с их партнерами в Израиле. Я никак не мог понять, что он имеет в виду, пока Игорь не сообщил мне, что триста миллионов – это мало, и нужно добавить еще двести, иначе сделки не будет. Я, естественно, сказал, что об этом не может быть и речи. На том и расстались.

После случилось то, что и должно было случиться. Гусинский заявил, что его принудили подписать договор, что выполнять его он не собирается, что договор юридически ничтожный и что доказательством тому служит Приложение № 6. Короче, устроил давно ожидавшийся дурдом.

Теперь, находясь в 2005 году, все уже прекрасно понимают, что у Гусинского не было ни единого шанса сохранить свою медиаимперию, особенно с такими фатальными, превышающими все разумные пределы долгами. Я же уже тогда понимал, что своим отказом от 300 миллионов Гусинский совершает, может быть, самый глупый поступок в своей жизни. Но, как говорится, «если Господь хочет наказать человека, то он отнимает у него разум».

Вот они лежали – на блюдечке с голубой каемочкой. Бери – не хочу. Опять повторяется самая часто встречающаяся ошибка: неправильное представление об альтернативах. Гусинский считал, что альтернативой тремстам миллионам является хай, который он поднимет на весь мир. Запад грудью станет на защиту свободы слова в России, Кремль испугается и отступит.

Реальная же альтернатива состояла в том, что никакой Запад ни за кого не вступится, а если не хочешь продать за деньги, притом огромные деньги, деньги, которых реально «Медиа-Мост» не стоит, то заберут по суду, за долги. Тем более что долги и придумывать не нужно, они на самом деле существуют.

Сделка была сорвана. Мы по инерции подали в суд иск о понуждении к выполнению обязательств – Гусинский контракт-то подписал! Но особого энтузиазма у нас не было. Все акции были на оффшорах, а решение российского суда для них юридически ничтожно. Нужна была добрая воля Гусинского. Я плюнул и подал иск в суд на взыскание просроченного долга. Перспектива банкротства «Медиа-Моста» стала неотвратимой. Фактически Гусинский своим демаршем не оставил «Газпрому» никакого другого шанса урегулировать проблему долгов.

Прошел месяц. Вдруг мне позвонил Андрей Цимайло и сказал:

– Вот смотри. Мы с тобой начали делать работу, которую и ты и я считали правильным способом решить все наши проблемы. Потом влезли эти красавцы – Малашенко с Лесиным, со своими дурацкими контрактами и еще более дурацкими приложениями номер шесть. Вся эта ахинея навернулась медным тазом. Может, мы вернемся к той работе и продолжим ее? Я разговаривал с Вовой (имелся в виду Гусинский. – А.К.), он в принципе согласен. Другого-то выхода нет…

– Ну давай. Я не возражаю. Давай сделаем вид, что ничего не было.

Я полетел в Лондон встречаться с Гусинским. Гусинский встретил меня радушно, как ни в чем не бывало. Мы с ним отобедали в индийском ресторане. Он оказался поклонником именно этой кухни. Ел он много и с удовольствием. За раз съел целого цыпленка и выпил литр пива. Он мне сразу заявил:

– Слушай! Давай забудем все, что между нами было, и попробуем построить отношения заново.

Я чуть не обалдел. Это ж надо, а! Как будто не было оскорблений в прессе, не было реальной работы по моей посадке в тюрьму. Не было разгрома нашего правительства. Не было дефолта. Не было седых волос моей матери. Обысков по десять часов подряд в присутствии детей. Не было хватаний за грудки, угроз. Вот уж действительно: ссы в глаза – божья роса. Я в эту минуту понял, что Гусинский абсолютно безнадежен в своей любви и снисходительности к себе. Я хмыкнул и сказал:

– Что ж. Давай попробуем. Только ты уж в этот раз меня не обмани. Иначе прятаться в Лондоне нужно будет не только тебе, но уже и мне. Слишком многих мне нужно будет убедить отказаться от силового решения в пользу мирного. И слишком высока будет цена провала переговоров для меня лично.

– Нет, старик, на этот раз я тебя не кину.

На том и порешили. Мы вернули деньги из «Дойче банка» в «Газпром». И продолжили прерванную работу. К середине декабря новый контракт был готов и подписан. Киселев его хвалил по телевизору как сделку, которая демонстрирует собой взвешенный и мудрый подход с обеих сторон. Осталось только выполнить этот договор. Но это уже совсем другая история, которая случилась в 2001 году.

– Задача была, насколько я понимаю, такая: масс-медиа у человека отнять, а самого при этом не трогать.

– Да. Да.

– Государство занималось своим вопросом…

– Я не знаю, чем занималось государство! Государство все время дурковало… Причем меня не предупреждали, что оно будет дурковать! Гуся, например, посадили… Ну зачем?

– Скажи, пожалуйста, Алик! Сегодня ты не жалеешь о том, что ходатайствовал за скорейшее освобождение Гуся?

– Нет. Вообще я считаю, что людям нечего делать в тюрьме. Даже убийцам.

– А куда их девать? Это тебе вопрос на засыпку.

– Убийц надо убивать.

– Ну допустим. А остальных? Воров там разных?

– Штрафовать и выпускать.

– Смелое решение. Хотя – подходы разные бывают. Раньше, помнишь, ловили конокрада и засовывали ему в жопу осиновый кол.

– И жгли его. Но сначала – кол в жопу. Помнишь, был такой документ: «О сожжении конокрадов Тульской губернии»?

– Документ? Если говорить о нестандартных подходах, об альтернативах, – все же лучше на киче париться конокрадам, чем с колом в жопе поджариваться на костерке. (Кол – он, может, как раз для растопки вставлялся.)

– Нет-нет. С колом в жопе лучше, конечно. Я утверждаю, что лучше с колом в жопе умереть! Тогда будешь знать, что коней воровать плохо – могут и кол в жопу засунуть. Есть, кстати, преступления, за которые русский народ не так строго судит.

– Например?

– Мошенничество. Или, например, уклонение от налогов – русский народ за это вообще не судит. А государство почему-то очень сильно судит. Странно…

– Что же нам делать? Ты что предлагаешь?

– Отдать все народу на усмотрение. Если ты коня украл – вот тебе кол в жопу. Если малолетнюю изнасиловал – мы тебя, сука, между березами порвем. А если ты от налогов уклонился…

– …то проставься ребятам.

– Да, проставься ребятам – и дело с концом. А то у нас кто малолетнюю изнасиловал – те с условным сроком. Зато кто налогов недоплатил – те в тюрьме…

– Да-да, действительно… Но я вот тебя слушаю сейчас, а думаю о другом. Меня снедает грусть-тоска при мысли о том, что мой референдум фактически проведен…

– Да.

– А я не привлекался и не участвовал. Вообще все-таки интересно узнать – какая же она, воля большинства.

– Эта воля мне известна. С большинством все ясно. Но вот Каха Бендукидзе утверждает, что нужно специальное исследование относительно мнения меньшинства.

– А, он хочет открытой дискуссии!

– Да.

– Я тебе говорю ровно о том же – и я хочу открытую дискуссию. Но, поскольку мы уже решили вопрос на сегодняшний момент со свободой слова, то мы знаем, как эта дискуссия будет выглядеть. Приблизительно как сейчас вон пенсионеры друг друга перебивают, орут – долой все льготы, дайте нам бабками, потому что так лучше всем. То есть спасибо партии за ее новую заботу.

– Да.

– Вот приблизительно мы уже видели уровень дискуссии, так что скажи Кахе, что можно на этом сэкономить.

– Давеча мы с тобой ехали в автомобиле в ресторан Il mulino, так как раз по радио выступала известная гимнастка Лариса Латынина. Она говорила, что, конечно же, в деревнях людям будет лучше от реформы льгот. Как будто она в деревнях жила когда-то! Ну, с другой стороны, она права – на хера в деревнях людям льготы на общественный транспорт? Объясните мне, дураку!

– Увы, нам не показывают того, кто бы говорил: «Не трогайте мои льготы, на хер мне ваши бабки. Скоро будет инфляция, и они просто спалятся, как это обычно бывает в таких случаях. Не зря ж объявили про выпуск пятитысячной банкноты». Хотя проскакивает еще крамола. По ТВ мелькнул плакат в руках пенсионера: «Меняю льготы на доходы Зурабова». Хорошо, да?

– Ну, это он замахнулся… Это нечестно! Это же просто ниже пояса. Мы же писали в прошлом томе, что чиновники себе увеличили зарплату в разы, а учителям – хрен.

– По-хорошему, Зурабову вообще не надо платить. Обеспеченный человек. Он же чисто из любви к государству трудится…

– Для развлечения.

– Ну, как некоторые любят водить машину. Хотя и есть бабки, чтоб нанять шофера!

– Да. Им нравится управлять государством, у них хорошо получается. Зачем же им за это платить зарплату? Я считаю, это глупо. Они сами найдут себе, где заработать. Раз они любят управлять государством.

– Скажи, а что еще было у нас в 2000 году? Чем ты занимался?

– Я? Я расплатился с долгами.

– А на хера ты в них влез?

– Ну как же! 98-й год меня заставил в них влезть.

– А, ну да, ты же потерял тогда двадцатку.

– Да. А потом расплатился с долгами. Еще я в 2000-м наслаждался свободой – у меня же дело было прекращено. Я слегонца начал уже поё…ывать Гуся. Ну, то есть я считал, что у меня жизнь удалась в 2000 году. У меня все плохое закончилось. Это был хороший год… А встретил я его, кстати, в Колорадо.

– Подожди, это Миллениум ты встречал?

– Да. Мы были в смокингах, нам выдали цилиндры, мы в них ходили. Было весело, мы катались на лыжах. У меня был такой номер, в котором даже сауна имелась. Это было очень круто.

– А у меня вот записано, как мы отмечали 23 Февраля в 2000-м. С тобой, кстати.

– А, в этом ресторане, что в Коммунистическом тупике!

– Это в другом году. А в тот раз – в ресторане «Суворов». Ну, ты понимаешь – русское оружие, то-се. Были еще у нас Жечков, Авен, Матецкий, Гринберг, Лукьянов, Гафин.

– Мне не понравилось, как мы тогда отметили.

– Как-то да, вяловато. Поговорили об умном и, не нажравшись, разбежались кто куда.

– А Коммунистический тупик, точно, был в другой раз. Мы в этом тупике с тобой и познакомились.

– Да нет же. В Лужках это произошло. Ты сидел пьяный, уронив голову на стол. А я туда приехал и говорю: «Здравствуйте, коллега!» Ты ответил: «А, вы тоже писатель?» Тонкая была шутка. В разгар дела писателей. А приехали мы в Лужки с Вовой Жечковым и потом двинули к нему на дачу. Причем меня там у него развлекло то, что в доме, таком богатом, просто шаром покати, никакой провизии абсолютно – кроме водки и черной икры.

– Ужас.

– Ни хлеба, ни сала, ни пива… Ни хера. Голяк. Икра и водка.

– Из этого и состоял ваш завтрак?

– Не, я как-то избежал водки в тот момент.

– Ну, ты сильный человек. Держишь себя в руках. Я бы на твоем месте и водки махнул. Она была холодная?

– Ну. Икра и водка – все из холодильника. Кстати, 2000-й – круглая дата. Конец света нам тогда не обещали? Как это бывает в подобных случаях.

– Обещали. До хера чего обе щали.

– Но разве ж от них дождешься чего-нибудь? Дурят народ только. Ни коммунизма, ни конца света…

– С этим уже закончили. Эта мулька уже не проходила к тому моменту, коммунизм уже был неинтересен.

– Еще в 2000-м у меня было такое мероприятие регулярное, как ходить в баню в одну такую закрытую. С Пелевиным. Он тогда был очень актуален. Еще я в Чили ездил в 2000 году. Я много тебе рассказывал.

– Ну про Чили я даже свой комментарий написал.[28]28
  Бутылка десятая. 1991.


[Закрыть]

– Хоть я там мало был, понял – это очень увлекательная страна.

– Хорошая, хорошая. Мне нравится. Она вот то, что называется зловещий урок.

– Чили – это такая тема… Тема колбасы. Если Россию представить себе в виде батона телячьей колбасы и ее порезать на… не знаю, как это по-русски, в русском многих нужных слов попросту нет (нам приходится обходиться без слов «дискретность», «фрустрация», «слайс» вот тот же или, допустим, элементарный cantab) – на слайсы, то Чили – это такой тонкий slice, от севера до юга. Там и тундра, и ледяные пустыни, и тропики, и как у нас тоже есть. И туда тоже, как в Россию, немцы ехали на службу.

– Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед. У меня сейчас сын очень любит этот мультик. Называется «Стихи Чуковского». Ему все время включают, и он смотрит. А за ним комарики на воздушном шарике. Едут и смеются, пряники грызут.

– А еще я в 2000-м выступил в роли фотомодели.

– Лиха беда начало.

– С Хайди Холлинджер я провел съемку.

– Она вроде в Канаду уехала? Как она, кстати, поживает? Все такая же?

– Нет. Уже очень умеренная. Так, значит, тогда она снимала альбом «Русские». И я у нее снялся по алфавиту на букву Р – репортер. И она издала этот альбом. Для потомков. А потом я придумал и другой сюжет. Помнишь, была реклама – «Надо чаще встречаться», и там люди пьют пиво? А Хай-ди была беременная как раз. Она с пузом, ну и я, значит, с пузом. Я привез в студию пива и такую кружку советскую пивную, налил… И мы стоим топлесс, уткнув живот в живот, и кружка пива в одном варианте в моей руке, в другой – в ее. И соответственно подпись: «Надо чаще встречаться». Тонкий, как ты понимаешь, юмор. И вот в тот момент, поскольку мы оба в кадре, надо, чтоб кто-то нажал кнопку. И тут как раз идет Костя Боровой. Я его прошу помочь, он жмет копку, как прохожий японский турист, и уходит. Каково же было мое удивление, когда, открывжурнал «Лица», я увидел эту карточку с подписью: фото Константина Борового. Ничего, да?

– Да, это хорошая история. Мне очень нравится.

– Еще я съездил в Испанию и был там на празднике рогоносцев. Как репортер, заметь. Посвящены торжества были как бы годовщине отмены права первой ночи.

– Ух ты, ебтить!

– Там это дело широко празднуют, особенно в деревнях. В Каталонии, во всяком случае. Значит, посреди деревни вкапывают в землю высоченный столб, и к нему прибиваются рога. Для красоты. А мужики там в костюмчиках народных, и на головах у некоторых рога же. Все там пляшут, бухают с утра, наливают прохожим, какие-то шашлыки жарят… Народное гулянье, все по-деревенски, запросто – люди из горла пьют, из таких особых чайничков стеклянных. И пляшут сардану. Очень сложный танец, там такой алгоритм движений, что чужому не понять. Потом они еще становятся в пирамиды, друг другу на плечи, в шесть этажей. Сейчас считается, что это просто непонятно откуда взявшаяся народная традиция, психотерапия и прочее, а на самом деле происхождение этой забавы знаешь какое? Крепость брали когда, так прислонялись к стене и лезли друг на друга. Шесть человек – это высота стандартной крепостной стены. Смысл праздника – стало быть, торжества в память отмены права первой брачной ночи. Не раз мы обращались к объяснению причин того, почему Россия такая вольная, а Европа такая законопослушная. Так как раз потому, что там тысячу лет сеньор имел всех невест, какие только были в его поместьях. И никуда не денешься: земля ведь вся поделена, куплена, кругом на ней крепости, дороги, полиция. Так что жениху приходилось терпеть и молчать в тряпочку. Мне именно там, в Каталонии, явилась эта великая мысль. А в России хорошо было, привольно – зарезал барина, заодно и невесту, и рванул на Дон. Поди плохо! Кроме всего прочего, там и рыбалка ломовая. Я в этой связи задумался: а почему бы нам тоже не устраивать какие-то праздники из этого ряда? Алик, как ты думаешь? У нас же тоже было право первой ночи. Барину как же не драть крепостных девок. В хвост, как говорится, и в гриву. Даже Александр Сергеич Пушкин в этом замечен. Даже некоторые имена известны. Некая была крепостная девица Феврония, с которой Пушкин развлекался. И она как-то его даже вдохновляла. Жаль, что тогда не было видео, может, нам, благодарным потомкам, достался бы компромат на поэта – что на твоего Скуратова… А вот еще в 2000-м был юбилей Пьехи.

– Я думаю, ей теперь 70, да?

– Ну, не девочка. Хотел бы ты быть бабой 70 лет?

– Нет. А ты?

– Нет.

– Почему? Что тебя смущает? Слово «баба» или слово «70 лет»?

– Да все вместе. И бабой…

– А хотел бы ты быть бабой в 20 лет?

– Нет. Мне кажется, что баба – при всем при том, что я такой либерал – ой, извини, я при тебе обещался не называть себя либералом, – мне кажется, что бабам все-таки тяжелей живется, безусловно.

– За это мы их и любим. То есть тебе бы не хотелось, чтобы в тебя кто-нибудь влюбился? Он бы тебя домогался, он бы за тобой ухаживал. Разве ты не хочешь испытать эти чувства? Тебе же никогда в жизни не придется испытать эти чувства.

– Ну почему? Пидарасы за мной ухаживали в молодости. Ничего интересного, я тебе скажу. Я понял тогда, когда за мной пидарасы ухаживали, что, когда за тобой ухаживают…

– (Печально.) А за мной никто не ухаживал…

– Так вот я понял, что, когда тебе с человеком не хочется е…аться, а он пристает с ухаживаниями, то это просто тошно. И ты думаешь одну думу: когда же вы отъе…етесь?

– Да?

– Я тебе говорю.

– Наверное, да…

– Вот ты сейчас если окинешь взглядом жизнь вокруг – то поймешь, что чаще всего мужские ухаживания бабам и не нужны.

– Да…

– Забавно, вот я нашел в старом блокноте удивительную запись, датированную 29 апреля 2000 года. За весь день одна запись: «Напился».

– Ха-ха!

– Что было? В какой связи? Не помню. Но видимо, серьезно. Потому что оставил в анналах.

– В анале оставил?

– В анналах.

– А какая разница?

– Анал – это прилагательное. Anal sex. Существительное же будет «анус». Ферштейн? А аннал с двумя «эн» – это уже другая история. Это существительное. Тут не спутаешь. Значит, 1 Мая отмечал на даче у Долецкой. В Ватутинках.

– Кто такая Долецкая, расскажи мне. Я никак не могу понять, почему вы ее все взахлеб любите.

– Почему мы любим Долецкую? Во-первых, с ней можно сесть, выпить. Так, знаешь, душевно. Потом, она вообще так соображает. С ней так разговариваешь нормально. Чаще бывает, с бабами разговариваешь и думаешь: «Этого ей не скажи, того не скажи, не поймет, обидится – так, хиханьки-хаханьки, и ничего более». Обычно же как? Сидят люди, разговаривают разговоры, обстановка теплая, неформальная. А приехали бабы – все, разговор окончен, настроение сразу другое; почти всегда же так.

– Да.

– А приехала Долецкая – так разговор нормально продолжается, все в том же духе. Вот это интересно.

– Ну это же чистая мимикрия. Это образ своего парня.

– Да и ладно, пусть бы и мимикрия. Зато по крайней мере чувствуешь себя естественно.

– А я хочу, чтобы, когда бабы приезжали, мужчины замолкали.

– Ну мы же не должны всех женщин… э-э-э… использовать по назначению, правильно?

– Но мы хотя бы должны не сквернословить перед ними. Ну хотя бы стремиться.

– Думаешь? Ну-ну… Еще вот открыли памятник Ерофееву в 2000 году.

– Веньке?

– Да. На площади Борьбы. Все-таки приятно. И кстати, Веня Ерофеев – он был католиком.

– Как Чаадаев?

– И как артист Владимир Машков. С Веней мне не очень это понятно – отчего он католик. Вообще же я его искренне считаю глубочайшим писателем, серьезнейшим автором.

– Что же он тебе открыл нового в твоей глупой и нелепой жизни?

– Ну, книжка его читается без отрыва, она весьма пронзительная. Я ее читал еще при советской власти, «Москва – Петушки». А недавно вот прочитал издание с комментариями, которые по объему раз в 10 превосходят основной текст.

– В нашей книжке тоже до хера комментариев.

– Я думал, на тебя, на твое творческое развитие в этом смысле повлиял Ерофеев, что ты по его следам так увлекся комментариями. А он ни хера на тебя не повлиял, как выясняется.

– Нет. Я самодостаточен.

– Комментарии к Вене написал некий русский, который живет, кажется, в Японии, – видимо, у него там избыток досуга, и вот он написал такую забавную вещь. Там объясняется, что куча шуточек из книжки построена на либретто опер. Потому что Веня был страшным ценителем оперного искусства. Потом там объясняются все политические, все литературные аллюзии – я был этим глубоко тронут. Факт построения памятника Ерофееву мне кажется позитивным каким-то явлением.

– А мы с тобой какие писатели – андеграунд или не андеграунд?

– (Вздох.) Я думаю, сука, неформатные в основном, как верно заметил по нашему с тобой поводу господин Парфенов.

– …отлученный от телевизора.

– Да… Исповедальная проза – помнишь, ляпнул кто-то? И это – про «Ящик водки»!

– Да. Исповедальная. Ха-ха!

– Сейчас же застой в литературе, а тут мы… Так вот, читал я про Веню книжку одной дамы, которая считалась его официальной любовницей, при наличии жены. Жена это все терпела, поскольку Вене объявили, что у него рак гортани…

– Я помню с ним интервью, когда он какой-то прибор прислонял к горлу и говорил.

– …и жена так рассудила: раз человеку все равно на днях помирать, месяцы его сочтены – так чего уже херами мериться с любовницей, пусть она приезжает иногда к умирающему… И она допустила эту любовницу, которая пописывала чего-то и сделала маленькую книжечку про последние дни Ерофеева – бесценный документ. И я читал вот эти все жуткие сцены тем не менее между бабами, разборки. Одна говорит: это благодаря мне он стал великим. Другая спорит, тянет лавры на себя… А сам он ругался матом, то одну гнал, то другую.

– А он стал великим?

– Веня? Я понял, тебе он не очень как-то нравится, а мне – так дико симпатичен.

– Нет, ну вот эта формулировка – симпатичен – она изначально предполагает отсутствие величия. Симпатичен ровно потому, что он ровен нам.

– Симпатичен – это для меня круче, чем великий.

– Да? То есть, условно говоря, Чехов тебе более симпатичен, чем великий?

– Да. Если ты мне симпатичен – значит, это для меня круто. А если я о тебе не думаю, то ты мне по херу.

– Если говорить о русском языке, то я понимаю, что никогда не смогу писать, как Чехов.

– Какие твои годы!

– Мне столько лет, во сколько Чехов уже умер. Поэтому это исключено.

– Но Лев Толстой в твои годы был еще мальчиком.

– А Лев Толстой с точки зрения инструментария был довольно слабый. Пушкин был сильный, но он тоже уже умер. Лермонтов был сильный, но он тоже уже умер. Я остался один.

– Ты забыл, что я, б…, еще жив.

– Ты не дорожишь русским языком. Я смотрю на твою пунктуацию, на твои слова – нет, ты не дорожишь языком.

– Да? Невнимательно ты читаешь меня, – ответил классик классику.

– А Бунин, да, еще жив был. Сколько лет ему было, когда он умер?

– 72, что ли.

– Вот. Писал по-русски. Горький. Горький, кстати, неплохо руководил русским языком.

– Горький смазался как-то весь от своего большевизма – он, как Ходорковский, вернулся с Запада за каким-то хреном.

– Ха-ха! Это ты сейчас выдумал?

– Конечно.

– Ему приставили девушку-кагэ-бэшницу.

– Обоим, Горькому и Ходорковскому, сказали: мы ваши активы поставим на службу рабочим и крестьянам. Только Ходорковского всерьез законопатили…

– А Горького хотя и отправили на Беломоро-Балтийский канал, но в ознакомительную поездку.

– Я читал, что он кого-то освобождал там.

– Да ладно!

– На канале.

– Все это детский лепет. Чистым мудаком был. Старый идиот: из Соррен-то приехал в Москву!

– А ты бы в 37-м не поехал из Сорренто в Москву?

– Нет.

– А я вот в Сорренто не был, поэтому мне трудно говорить о том, какое бы я принял решение.

– Да, действительно. Мы говорим в разных весовых категориях.

– А в Москве, в отличие от Сорренто, я бывал. Вчера буквально там был. Да… И Веня в Сорренто не был. При том что он уже был велик на тот момент конца советской власти. Его книги издавались по всему миру, уже реально какие-то бабки ему присылали. Он выступал в ЦДЛ. Естественно, его куда-то звали на Запад. Не только выступать, но и сделать операцию на горле, чтоб он еще пожил. Так представляешь, ему наши не дали визу выездную!

– Да? Вот прелесть.

– Сказали: вы, Веня, подохнете здесь. На Запад мы не пустим вас делать операцию! Представляешь? И он жил и умирал ровно с тем вот, что чекисты не пустили его на продление жизни на Запад.

– А с другой стороны, сейчас бы исписался весь…

– Он вообще писал мало.

– Он был бы вторичен. Его бы везде возили как живого классика. Он был бы пустой, как бубен шамана.

– А кого возят из живых классиков?

– Войновича, например.

– А Битова что-то не возят.

– Евтушенко зато возят. И Плисецкую. Куда-нибудь в Экибастуз, с творческими вечерами. И местная интеллигенция на них там ходит вся.

– Так скоро и мы начнем в Экибастуз торить тропинку.

– Ха-ха! Так бы и Веничка ездил. Абсолютно правильно кагэбэшники поступили.

– Ну, они всегда поступают почему-то правильно.

– Вот, они сделали из него мученика. Сейчас уже роль литературы упала. Ну писатель – кого это е…ёт? В общем, никого.

– Да. Это наше частное дело. Еще в 2000 году я начал участвовать в открытии и закрытии навигации на реках региона. Объясню: есть такой человек, Канторович Вова, который, когда учился, делал вид, что он родственник академика Канторовича, и ему за это ставили пятерки.

– Я, между прочим, был знаком с академиком Канторовичем.

– Да ты что!

– Да. Мой научный руководитель, царствие ему небесное – открывай еще бутылочку, – был партнером у академика Канторовича, и они довольно тепло дружили. И я какую-то даже бумажку передавал ему из Питера в Москву. Я видел его живьем.

– Ну, старик, у каждого в жизни свой Канторович. Мой Канторович – совладелец турфирмы «КМП», у него серьезные дела, какие-то офисы в Париже.

– Ты рассказывал.

– И вот я стал плавать, открывать и закрывать сезоны. Там так: в пятницу вечером выплывает пароход куда-нибудь в Ярославль, а возвращается в воскресенье вечером. Все это с заездом в Углич или в Мышкин. И вот там люди более-менее знакомы друг с другом, веселые, они там берут стриптизерш, фокусников, кто-то поет, играет, кто-то шашлыки жарит на берегу. Это настолько чудное мероприятие, что, когда мне случается пропустить его, я переживаю: эх, сейчас бы с ребятами плыл на пароходе, а меня нелегкая журналистская судьба снова забросила в Париж. Я вот скучаю, а они там напиваются, шалят…

– Шалить – это такой казацкий термин.

– Возможно. Я помню такое переживание на этом пароходе – если говорить о стране, о ее устройстве, обжитости, перспективах. Поехал с нами один художник знакомый. Он думал: сниму-ка я ту самую колокольню у Калязина – ну, которая торчит из воды, с тех пор как там все затопили, на Волге, с этими ГЭС. Очень тонкий сюжет. И вот прямо по курсу показалась эта колокольня… Он побежал за фотоаппаратом в каюту. По пути упал. Ему стало плохо. Начали искать медиков, нашли Бильжо, а он психиатр. Откачивает больного как может. Но тем не менее надо «скорую», у человека чего-то серьезное с сердцем. Ну, думаем, сейчас позвоним по мобиле, вызовем «скорую», она приедет на берег, мы причалим, сгрузим художника, и его отвезут в реанимацию. Всего-то делов. Но ша! Мобила не берет. При том, что это самая что ни на есть центральная часть России, в районе Ярославля. Лучшие в стране места, на берегах раскрученной и пропиаренной по самое некуда Волги. Ладно, по рации связались, вон даже с просторов Мирового океана дозваниваются же в штаб флота. А что толку? Ни причалов, ни даже дорог, «скорая» не подъедет. Как, а вон домики по берегам… А, так это люди по зимнику заехали, а в распутицу связи с внешним миром нет. О как. А это, повторяю, чудные, лучшие места. Короче, пока суд да дело, пока мы добрались до ближайшего шлюза, прошло часов шесть и «скорая» забрала, конечно, уже хладный труп. А он с семьей был, их и отправили всех. И значит, отдыхающие приняли решение – объявитьтраур: человек умер, какие ж могут быть пляски с блядями? Все отменяем. Был такой порыв патриотический. Но ближе к ночи этот благородный порыв ослаб, люди к тому же выпили, настроение изменилось – и, естественно, пляски с блядьми таки состоялись.