Текст книги "Отходняк после ящика водки"

НИКОЛАС ИЛЬИН:
КТО УСТРОИЛ ОЧЕРЕДЬ НА МАНХЭТТЕНЕ?

Как-то в Нью-Йорке, на выставке «Russia! Десять веков русского искусства» в Музее современного искусства, я и мой соавтор по «Ящику водки» Альфред Кох познакомились с главным организатором выставки Ильиным и пошли с ним пить виски. За выпивкой завязалась беседа.

Вот ее краткое изложение.

Николас Ильин – сын православного философа и писателя, французский гражданин, он куратор всех европейских проектов Фонда Гуггенхейма, автор громких проектов «Великая Утопия» (1992) и «Амазонки авангарда» (2000).

СПРАВКА

Основатель фонда Соломон Гуггенхейм был одним из восьми братьев, которые эмигрировали из Швейцарии в Америку вместе с отцом, где быстро разбогатели, занимаясь металлургией. Один из братьев погиб на «Титанике», а его дочь Пегги Гуггенхейм приобрела красивый особняк в Венеции – сейчас там Музей Гуггенхейма. Сам Соломон в 20-х годах познакомился с немецкой баронессой, уговорившей его собирать искусство «для себя». В 1926 году в Баухаузе баронесса познакомила его с Василием Кандинским, и Гуггенхейм сразу же приобрел несколько холстов. Процесс коллекционирования увлек – и вскоре появился временный музей на Манхэттене. Однако места не хватало, и тогда знаменитый Фрэнк Ллойд Райт спроектировал здание, известное сегодня как Музей Гуггенхейма в Нью-Йорке. В последний раз его расширяли несколько лет назад.

В отличие от России в Америке все музеи – частные, они существуют практически без государственной помощи, поэтому их деятельность выстроена необыкновенно точно. В попечительском совете музея Гуггенхейма, скажем в Нью-Йорке, состоят 26 человек – в основном очень богатые люди. В течение последних лет музей накопил 60 миллионов долларов. Хотя для его развития требуется намного больший капитал.

– Эти 60 миллионов – неприкосновенный запас? А как музей зарабатывает деньги?

– Да, это законсервированный фонд: текущие расходы музея покрываются за счет выставочных проектов. Статьи дохода? Продажа билетов, магазины при галереях, где продают каталоги и сувенирную продукцию плюс дизайнерские вещи. Второй финансовый поток – это спонсоры. Только спонсорские средства помогают нам делать большие выставки, благодаря которым Гуггенхейм стал популярным музеем и серьезным брендом. К нам обратились представителей мэрий восьмидесяти городов, желающие построить собственные современные музеи. Для некоторых из них мы сделали комплексный анализ, что-то вроде социокультурного проектирования – изучали архитектурные параметры города, туристическую индустрию… Подобные исследования были проведены для проектов в Австрии, Мексике, Бразилии, Тайване, Гонконге, Сингапуре.

Диапазон музеев расширяется. И у нас, и в Метрополитен успешно проходили выставки моды – Армани, Диора. Показать динамику высокой моды за пятьдесят лет – тоже научная работа. Как и экспозиция «Искусство мотоцикла», отправившаяся после Нью-Йорка в Лас-Вегас. В музей тогда пришли совсем другие слои населения – байкеры.

– Байкеры?

– Ничего удивительного, ведь Томас Кренс не только директор Фонда Гуггенхейма, но и президент мотоклуба при фонде, членами которого являются также Джереми Айронс, Лоренс Фишборн и Денис Хоппер!

АВАНГАРД

– Вот такой банальный вопрос, его много раз тебе задавали по поводу выставки «Москва—Берлин»: почему все тоталитарные режимы, когда укрепляются, давят авангард и насаждают реалистичную пластику, где натурщики с мощными торсами?

– Тоталитарные режимы любят манипулировать народом.

– …и потому поощряют более понятное ему искусство?

– Ну да, ну да… При Гитлере и при Сталине в искусстве Германии и России происходило приблизительно одно и то же. Вот в 1937 году была Всемирная выставка в Париже, и обе страны представили очень похожие реалистичные скульптуры: известные «Рабочий и колхозница» Мухиной – и со стороны немцев фигуры героев. Забавно, что в 1937 году фашисты провели в Германии, в Мюнхене, выставку «Дегенеративное искусство», на которой были собраны лучшие художники всех времен и народов. Авангард туда тоже попал – Кандинский, к примеру… Множество хороших картин немецких художников были изъяты из музеев и проданы в Швейцарию – благодаря чему и сохранились. Видите, книги они жгли, а картинки все-таки продавали. Это было похоже на русскую схему – многие произведения сохранились только потому, что их у большевиков покупали Mellon & Gulbenkian, а также Хаммер и прочие.

– А ты можешь в двух словах объяснить, почему «Черный квадрат» – это искусство?

– Могу. Первый «Черный квадрат», созданный в 1915 году, был революционной штукой. Это стало уникальным явлением в искусстве тех времен, потому что было крайне радикально. Ничего похожего не существовало нигде в мире! Такая минусная энергия, просто черная дыра! Это было тогда непредставимо. Потом он сделал черный круг, желтый треугольник и так далее… Ну а потом началось!

– Уорхол отдыхает! Он как бы ученик Малевича.

– Не только Уорхол. Много было художников, которые обожали Малевича: Dan Flavin, Cy Twombly, Donald Judd. Он вошел в историю искусства как новатор. Это было круто для тех времен. Да и теперь это стоит хорошо. Вот недавно за 20 с лишним миллионов ушла ранняя супрематическая работа Малевича.

– То есть ты реально убежден, что это настоящее искусство, а не разводка?

– Да, да. Это подтверждено многими мнениями и публикациями. Супрематизм – такое замечательное направление в искусстве. Об этом много говорили Сустин, Чашник и Лисицкий!

ВЫСТАВКА «RUSSIA!»

– Это была твоя идея?

– Не совсем так. Это продолжение политики нашего музея. Уже было несколько связанных с Россией выставок. Это и нашумевшая «Великая Утопия» (1992 год). Мы тогда впервые показали Западу стены театра Шагала, из Третьяковки. У нас в музее была показана коллекция Костаки Георгия Денисовича. Два года назад мы показали «Супрематизм» Малевича. Выставку «Амазонки русского авангарда» посетил президент Путин. Сейчас видишь, очередь стоит под дождем? Люди стоят! Это энциклопедическая выставка от XIII века до сегодняшнего дня. Интересно, что тут выставлены и живые художники… Мертвых-то легко брать. А вот самая сложная часть подготовки такой выставки – это выбирать работы живых. Ну, с номером первым все ясно, по всем рейтингам первый – это…

– Кабаков, конечно.

– Да, Илья Кабаков. А дальше? Вот Эрнст Неизвестный у нас участвует, взяли маленькую бронзу. Эрик Булатов, Наташа Нестерова, Вадим Захаров. Африку (Бугаева) взяли: его работы, фото на эмали, очень интересны, они были на Венецианском биеналле. А вот художники, которые не попали, дико обижены. Например, господин Шемякин.

– Как, Миша не попал?!

– Не попал. И написал статью, что выставка должна называться не «Russia!», а «Russia?», – типа раз без него, то выставка под вопросом. Ну а что делать? Пространство тут ограниченное, надо как-то выбирать, кого-то отсеивать… Что касается обид Шемякина… Он очень умный и толковый человек. У него много заслуг. К примеру, первый альманах всех русских художников-нонкормформистов «Аполлон» был издан им в начале 70-х годов на личные деньги. Он был хороший рисовальщик, но потом начал лепить золотые скульптуры.

– Да-да, помню! Золото и камни высотой так примерно с фут. Они тут рядом выставлялись, в русской галерее на Пятой авеню, с окнами на Центральный парк (она потом закрылась).

– Да… А еще он сделал тысячу экземпляров маленьких колонн с российским гербом наверху и надписью «ВВП» на малахитовой подставке. А в Константиновском дворце он поставил скульптурную группу. Все говорили, что это подарок Шемякина. Наш гид по дворцу однажды шепнул мне: «Хорош подарок, он нам обошелся в миллион баксов». Шемякин стал коммерческим художником.

– Что ж плохого – быть коммерческим. Я вот думаю: может, Шемякина из-за афганских дел не взяли? Он ведь, когда Советский Союз там воевал, ездил туда к моджахедам… А сегодня это как-то не очень.

– Не, не, что ты, политика совершенно не влияла на отбор.

– Это была шутка. А кто еще не попал, кроме Шемякина?

– Илья Глазунов. И Церетели не взяли…

– Вот это да! Как же вам это удалось – не взять Церетели?

– Не буду здесь обсуждать художественный уровень его работ; достаточно сказать, что на выставку мы не взяли ничего.

– Странно! Вы – не взяли, при том что он монумент ставит в Нью-Йорке в память башен-близнецов! Забавный, кстати: такая вертикальная прореха, и капля болтается. Весьма сексуально; хочется думать, автор не имел в виду, что Нью-Йорку – пиздец.

– Нет-нет. Трагического в этом никто не усматривает; люди, наоборот, смеются.

– Действительно, что ж в этом плохого… В такой аллюзии…

– Ну да. Мы вообще много кого не взяли… Один невзятый художник, который живет в Нью-Йорке, написал письмо директору музея: типа он уже был репрессирован, сидел в лагере, а теперь новая политическая репрессия – его не взяли на выставку, и мы, по его мнению, «рабы Кремля». Вот такую херню написал…

– А эта выставка даст, кстати, прибыль?

– Мы некоммерческая организация.

– Некоммерческая? А билеты по 18 долларов – это что?

– В Музее современного искусства и вовсе по 20 долларов билеты, и что с того? Эта выставка нам обошлась в 4 миллиона баксов. 3 миллиона дали спонсоры, а миллион своих мы надеемся вернуть с продажи билетов и каталогов.

– Кто ваши спонсоры, русские?

– Русские. Это Фонд Потанина и «Синтезнефтегаз». Они строят свой имидж. В Фонде Потанина искусством занимаются Лариса Зелькова и Наташа Самойленко. Сам же Потанин возглавляет попечительский совет Эрмитажа. Это, кстати, первый в России музей, где появился попечительский совет.

– Кстати, об Эрмитаже; вот его директор Пиотровский носит шарф даже летом. Это работа над имиджем – или как ты это понимаешь?

– Я могу только сказать, как у него появился шарф. Это я подарил. Когда я занимался пиаром «Люфтганзы», мы заказали партию кашемировых шарфов с эмблемой авиакомпании – с журавликом. И Пиотровский влюбился в этот шарф. Кстати, шарф тогда носил директор Лувра.

– А, так это ты завез в Россию такую моду…

КОММЕНТАРИЙ АЛЬФРЕДА КОХА RUSSIA!

Нью-Йорк. Музей Гуггенхейма. Выставка «Russia!». Тысяча лет русского искусства. По контрамаркам от Ильина пролез без очереди, как в старые добрые времена застоя. Испытал удовольствие. Свинство.

Два впечатления. Хорошее и плохое. Какое сначала? Хорошее? ОК.

Организаторы выставки продемонстрировали не только хорошие менеджерские способности, но и отменный вкус. Продемонстрировали понимание глубин и корней. Природу и источники. Это действительно выставка русского искусства. Это действительно – про Россию.

Я не знаю, как молодежь, а мне прямо по нервам: И. Шишкин «Рожь». Учебник «Родная речь». Второй класс. То есть я к чему: устроители понимают не только первый, художественный слой картин, но и их второе, и третье звучание, значение для русской ментальности, знаковость.

Это действительно антология русского изобразительного искусства. Поднимаясь по спирали, ты продираешься через толщу веков и проживаешь эту нелегкую историю вместе со страной, с народом. Возникает ощущение полноты, целостности, достаточной широты захвата.

Здесь и русская икона, и портретная живопись XVIII века, и академизм с передвижниками, и Серебряный век, и авангард. Затем сталинский «вампир», соцреализм и, наконец, нонконформисты. История всех примирила, всех уложила в ленту времени, так образно и наглядно показанную самой конструкцией архитектурного шедевра Райта.

Как принято говорить в классических текстах – единство формы и содержания.

А какой это труд чисто организационно! Вытащить на полгода ключевые для отечественных экспозиций вещи, застраховать их, перевезти, разрекламировать… Подтверждаю: даже по прошествии нескольких месяцев народ ломится. Американский народ, не бывшие наши (хотя и они – тоже). Стоят часами под проливным дождем и с интересом смотрят, удивляются, разводят руками: вот те на, вот русские дают, оказывается, у них уже столетиями было изобразительное искусство! Не хуже, чем у французов с англичанами!

И вот тут начинается ложка дегтя. А что, собственно, «ух ты»? Нужно наконец набраться смелости и сказать: никакого особого «ух ты» нет! Да, господа, нет. Печальная констатация.

Русская икона? Сначала прилежное школярство у Византии, а потом деградация через поточное производство – это когда один рисует «лик», другой – «горки», третий малюет одежду. Одним словом – детская раскраска. Искусствоведы-почвенники, конечно, замашут руками, начнут говорить про своеобразие и колорит. Но стоит посмотреть на коллекцию византийских икон, ну хотя бы в Уффици, что во Флоренции, или на мозаики Стамбула и Равенны, и все станет ясно без слов. Эпигонство. С отставанием этак лет на триста – четыреста.

ПортретXVIII века? Без обсуждения. Эти беспомощные парсуны напоминают мне галерею портретов турецких султанов в Стамбуле. По-моему, на всех портретах изображен один и тот же человек. Меняется только одежда и ордена с оружием. Ну, попозже, Левицкий с Боровиковским. Но – не спасает. Все – жалко и вторично. Не Тициан и не Рембрандт. И даже не французская портретная живопись XVII века. Будем откровенны.

Русский академизм – повторение французского ампира (типа Жан-Луи Давида с его «Клятвой Горациев»), но с отставанием минимум лет на тридцать.

Передвижники – европейская жанровая живопись. Лаг – сто лет.

Серебряный век. Мда… европейские (прежде всего – французские) импрессионисты, постимпрессионисты и модернисты так работали на сорок лет раньше. Интересно, что на выставку, для наглядности, привезли из Эрмитажа Моне, Ренуара, Гогена и Сезанна. Так что можно все увидеть сразу и сразу же все понять. Интересно, зачем они это сделали? Может, такой специальный кукиш в кармане от европейца Ильина? А наши-то и не сообразили… Хотя вот Врубель и Петров-Водкин – это откровенно хорошо.

Авангард. Это – да! Такого до нас не было. Такого еще не бачили. Но, при всей свежести и неожиданности, есть ощущение провокации и «постановки». Дурят нашего брата. Ей-богу, дурят. Особенно с этим «Черным квадратом». Чисто за мудаков держат.

Сталинский ампир и соцреализм. Скучно и вторично. Тот же Ильин делал выставку «Москва – Берлин». Там все раскрыто. Добавить нечего. Искусство «Третьего рейха». Мясо и жир. Пахнет машинным маслом (пролетариат) и коровьим навозом (трудовое крестьянство). Интеллигенты – в очках. Все – барахло. Разве только Дейнеко? Да и то…

Нонконформизм. Политики больше, чем искусства. Коллаж заменяет технику. Беспомощные попытки Бугаева (Африки) погнаться за Уорхолом. Занавес. Грустная периферия Европы. Захолустье. Типа Румынии или Финляндии.

Не мною сказано: русские – кочевой народ. И хорошо они делают только искусство, которое можно запомнить наизусть или положить в карман и унести с собой вдаль. А это – литература и музыка. Это у нас действительно мирового уровня. Толстой и Чайковский. Чехов и Рахманинов. Мусоргский и Достоевский.

А живопись, скульптура и архитектура – не наши жанры. Громоздко, хлопотно, неоперабельно.

Я пересек Централ-парк по диагонали и подошел к Линкольн-центру. Валерий Гергиев давал серию концертов. Стало веселее. На душе отлегло. Я засвистел мотивчик из «Щелкунчика» и пошел по Бродвею к Тайм-сквер.

Просто так.

ИЗ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

– Ник! Вот недавно в Москве перезахоронили твоего родственника, философа Ильина.

– Дальнего родственника. Я даже не знаю степени родства.

– Тебе понятен пафос этого перезахоронения?

– Не знаю… Лежит человек под землей – ну и пусть лежит спокойно. Вот Бродский лежит в Венеции – и пусть лежит… С другой стороны, Ленина хорошо бы перезахоронить, чтоб лежал в Петербурге.

– Расскажи про своего отца.

– Мой отец, Владимир Николаевич Ильин, занимался религиозной философией, писал книги и преподавал в Париже в богословском институте. Если сравнивать его со знаменитым однофамильцем, то можно сказать, что Иван Ильин был ярый славянофил, а мой отец – евразиец с западной ориентацией. У нас в Париже, возле Ecole Militaire, был русский эмигрантский дом, немного сумасшедший: к нам постоянно приходили какие-то люди, собиралось человек по десять, пили чай и громко спорили. О смысле жизни, о России, философии и религии; типичные эмигрантские темы… Много разговоров было о Бердяеве, с которым мой отец в свое время поссорился. Посиделки эти происходили и днем, и ночью…

Мы были бедные. Помню, как я тянул мать к богатым витринам, требуя подарок на Рождество, – но всегда безуспешно. Одежду мне всегда покупали на распродажах, на благотворительных американских базарах…

Отец был старше мамы на двадцать лет, она его обожала. Он был русский, она – крещеная еврейка. У родителей не было времени заниматься мной. Когда мне исполнилось десять лет, меня отправили в интернат в Англию. Я не знал по-английски, меня обзывали froggy – «лягушатником». И над моей бедной одеждой издевались… Это прекратилось, когда я подошел к самому большому мальчику и дал ему кулаком в нос; после этого меня зауважали.

Это было прекрасное время. В школе, в нежном возрасте, я познакомился с будущей женой. Мне было тогда десять лет, ей – одиннадцать, это случилось в 1955 году. В школе нам выдавали карманные деньги – sixpence, полшиллинга. На них можно было купить или набор цветных пастельных карандашей, 78 цветов, или шоколадку Cadburry Black Magic. И вот я каждую неделю дарил ей то карандаши, то шоколадку… Она брала, молча улыбалась – и шла дальше, не обращая на меня внимания. Но однажды на каникулах она написала мне в Париж письмо. И так далее… Мы поженились в 1964 году. Конечно, я предпочел бы жить в Париже, но когда жена была беременна, мы поехали в Германию, к ней домой, там ей было легче, чем в парижском хаосе, – там и остались. Наши дети выросли в Германии…

– И они немцы.

– Они как немцы, да. Сын живет во Франкфурте, дочь – в Мюнхене. На самом деле хорошо, что судьба занесла меня в Германию: покойная бабушка говорила, что я там хоть научился работать, а то бы черт знает кем стал. Немцы – действительно работящий народ.

ОДЕССА

– Ник, я слышал, что ты любитель Марка Бернеса. Странно для западного человека!

– Я всегда был тайным поклонником Одессы. С чего это началось? Мой крестный отец, его звали Николай Полторацкий, я его очень любил – родом оттуда. Он жил в Париже, как и мы, но, когда мне было четыре года, вернулся в Одессу: у него мать болела. Там, в Одессе, он преподавал в духовной академии много лет. Когда я приехал туда в первый раз, его уже не было в живых, я увидел только его вдову и дочку… Его любовь к этому городу передалась мне. Я даже издал альбом «Odessa Memories» – это 300 открыток с видами дореволюционной Одессы. Кроме открыток, там есть статьи специалистов по истории города – преподавателей Гарвардского и Калифорнийского университетов. Сейчас Леонард Блаватник хочет издать эту книгу на русском. Он собирает все, что касается еврейской культуры в Одессе, – он ведь рос там.

– Когда ты узнал, что ты еврей?

– В 16 лет. Моя старшая сестра мне про это сказала. Я почесал затылок: евреи, евреи… Я читал про евреев в Ветхом Завете, другой информации у меня не было.

Я не задумывался о своей национальной принадлежности. Я не чувствую себя евреем. Я везде и всегда иностранец. В том числе, конечно, и в Израиле, где я не раз бывал.

ЛУКА МУДИЩЕВ (ВОЗВРАЩЕНИЕ В СССР)

– Интересно, а что ты в старые времена думал про Советский Союз?

– Это была темная страшная зона, которой я не знал. Для меня это было на уровне мифологии. Интересный факт: помню, в 1953 году, мне было тогда девять лет, отец прыгает по лестнице и кричит: «Наконец-то Сталин сдох!» Был праздник, откупорили шампанское. Мой отец ненавидел коммунистов: он считал, что коммунизм означает гибель культуры. Он умер в 1974 году, так и не побывав в СССР. А вот мать после 1991 года ездила в Россию. Сам я попал в Россию впервые в жизни в 1964 году. Это было здорово!

– А было у тебя чувство, что вот это, типа, твоя родина?

– Нет, не родина точно – я в Париже ведь родился… Но я чувствовал: это что-то близкое… Что-то родное. Я тогда работал в турфирме и привез группу на Всемирный конгресс – по психологии, кажется. Меня поселили в МГУ, в высотке: там были дешевые номера.

– Ну-ка, ну-ка! И какое у тебя было впечатление от той жизни?

– Я помню, что пахнет дешевым бензином и каким-то странным табаком. Я прилетел на самолете Аэрофлота, больше никто в Москву не летал… Был в возбужденном состоянии, ночью не хотел спать, мне хотелось общаться с людьми, я искал собеседников среди студентов. Провести девочек мимо охраны МГУ – это было очень сложно.

– Девочек – в смысле валютных проституток?

– Не, не, я не мог себе такого позволить… Тогда у меня денег вообще не было! Это были русские простые хорошие девочки. Через несколько дней я научился проводить гостей через страшных железных старушек на вахте: надо было нанимать людей, которые отвлекали бабушек и угощали их конфетами. Мы приходили ко мне в номер, разговаривали и слушали «Битлз»: я привез с собой пластинки. Я их раздарил все. Кроме «Битлз», у меня была кассета с записью «Луки Мудищева», на радио «Свобода» был гениальный диктор, который надиктовал текст басом, под музыку Чайковского.

Однажды меня чуть не арестовали.

Дело было так. Я до такой степени не представлял себе жизнь в Советском Союзе, что привез с собой такое забавное издание «Студент», на русском языке, в котором был напечатан «Лука Мудищев» с хвалебными рецензиями, якобы написанными Хрущевым, Фурцевой и министром обороны СССР. Типа «Каждому солдату Советской армии необходимо изучить этот текст и руководствоваться им в повседневной жизни наряду с Уставом караульной службы». Я провез через шереметьевскую таможню целый чемодан с этими журналами – и потом, как полный наивный мудак, раздавал их прохожим на Красной площади. Ну что, теперь я могу гордиться, что участвовал в просвещении советских людей.

А потом мне закрыли визу. И я, став через какое-то время зампредом Общества дружбы ФРГ с СССР, не мог попасть на Московский кинофестиваль, куда меня официально пригласили. Почему, за что? Я где-то на Западе встретил Леонида Замятина – помните, был такой? – и стал ему жаловаться: вот я энтузиаст России, а вы? Он отвечал: это сложно, потерпи чуть-чуть… Потом, через много лет, выяснилось, почему я в опале. Я был знаком с русским художником-карикатуристом Славой Сысоевым. Когда его посадили в лагерь на полтора года – за издевательство над советским режимом, – я решил ему помочь. И вот я устроил в Гамбурге аукцион, продал там рисунков Сысоева на 30 тыщ марок и передал деньги жене художника. Мне казалось, что это нормально, что это легко уложится в рамки дружбы ФРГ с СССР…

КОРНИ

– А что события в России сейчас, следишь за ними?

– Думаю, Путин желает добра своей стране… Но с точки зрения Запада в России все идет очень медленно, ощущается дефицит реформ. Некоторые явления не нравятся. Мне кажется, что, когда государство берет под контроль СМИ, это ни к чему…

– Ты же, кстати, лично знаком с Путиным.

– Мы пару раз встречались с ним, когда он был замом Собчака. А потом он дважды посещал наш музей, и я его сопровождал, показывал экспонаты. Не более того. Сказать, что мы хорошо знакомы, все-таки нельзя…

– А в целом ты совсем оторван от русской жизни.

– Нет, почему же? У меня на днях был день рождения, так я его отмечал на Брайтон-Бич, в ресторане «Одесса». В зале был и хозяин заведения, он недавно вышел из тюрьмы: отсидел 14 лет – разбавлял бензин водой. Это было громкое дело, пресса писала, что наконец-то пойман крестный отец русской мафии в Нью-Йорке…

Ну разве будет человек без корней гулять на Брайтон-Бич? Который называют маленькой Одессой? Видишь, я все-таки русский…

А.К. + И.С.