Текст книги "Отходняк после ящика водки"

СИРИЯ

Однажды весенней ночью, часа так в три, мне позвонил скульптор Рукавишников и предложил слетать в Сирию, по делу, срочно – на открытие памятника апостолу Павлу. Я, разумеется, согласился. Мы полетели, но об этом чуть позже. Пока же о ночном звонке. Я его на самом деле ждал и спал так вполглаза. Дождавшись, помчался к храму Христа Спасителя – туда в ту ночь с какого-то из подмосковных литейных заводов привезли на трейлере бронзовую фигуру Александра II и установили на постамент. Бронзовый царь повернулся спиной к Кремлю, к стенам которого его и близко не подпустили (разрешение поставить памятник у Кутафьей было в последний момент отозвано), лицом к храму Христа Спасителя, который, вообще говоря, тоже памятник. И тот и другой были уничтожены русскими людьми, типа время было такое и никто не виноват. Вообще странно, что уцелел Кремль, – по логике сперва революционных, а потом и более поздних событий, ему тоже была прямая дорога в небытие. От идеи бассейна на месте храма не так далеко до моря, которое, как планировали, залило б Москву. Тотальное уничтожение памятников – это был бы громкий совместный проект русских и немецких пролетариев, симбиоз коммунистов, фашистов и прочей сволочи.

В общем, настал день, и мы полетели в Дамаск. Я думал, как-то камерно все пройдет, но выяснилось, что в самолете нет никого, кто летел не на открытие памятника, а по каким-то другим делам. Включая пилотов и стюардесс – они, припарковав аэроплан на платной стоянке в аэропорту, переоделись в штатское и все четыре дня ездили с нами по городу и окрестностям. Публика была весьма пестрая: московские сирийцы, большая группа русских батюшек, православные компьютерщики, миряне без ряс, но все ж при бородах и животах, наши военные в форме и без, солнцевские и команда репортеров в белых штанах. Целая делегация! Все они, ну, кроме журналистов и летчиков, участвовали в сборе денег на этот памятник, собрали их и теперь вот полетели на событие, которое было для них большим праздником. Правда, пресса отнеслась к событию довольно хладнокровно и осветила его после равнодушными дежурными фразами в десятке газет. В самом деле, если б репортеры по каждому поводу принимались переживать, вместо газетных репортажей на первых полосах газет стояли б мыльные оперы, полные рыданий.

Какова же Сирия, если окинуть ее быстрым поверхностным взглядом? Там в ходу такая небрежная, кавказская, или, если взять шире, восточная, стилистика. Она везде, во всем. Вот асфальт, плавно переходящий в дикую почву, типовые железобетонные дома с недорогим дизайном, минимум архитектурных излишеств, легкий налет пыли на всем, бедные базарчики и ларьки тут и там, ржавые иномарки, обилие смуглых лиц как бы кавказской национальности, шумные дети, которые не умеют себя вести, – словом, в Сирии себя чувствуешь почти как дома, в русской провинции.

А храмы там другие. Мы немало их там повидали, в силу особенностей делегации. Первое, что бросается в глаза, – богатые люстры, полные периферийного советского шика. А еще там крашеные половой краской скамейки. И пюпитры, на которые можно опереться. Кругом сирийские батюшки и монахи с монахинями, у которых такие черные глубокие глаза, что сразу ясно – этим людям куда трудней держать себя в руках, чем их северным коллегам…

АПОСТОЛ

Что касается апостола Павла, так он для Сирии очень неслучайный персонаж. Он вообще из местных. (Здешние патриоты и самого Христа считают своим, а никаким не евреем, еще чего.) Он родился тут, жил, трудился фарисеем. Его иногда называют иудейским инквизитором – до того он увлеченно и жестоко искоренял христианство. Звали его сперва, как все помнят, Савлом. Так вот однажды Савл – освежим в памяти общеизвестные сведения – прибыл в Дамаск во главе иудейской карательной экспедиции против христиан. Считается, что это произошло в 40-м году от Рождества Христова. Каратели планировали, в частности, казнить здешнего епископа Анания. Но тут Савлу явился Господь, и все переменилось: Савл ушел в диссиденты – принял крещение, стал называться Павлом и начал проповедовать. В частности, он первый занялся обращением в христианство язычников, в чем преуспел. Именно он придумал термин «христиане». В числе множества заслуг Павла – авторство весьма убедительных и известных по Евангелию посланий. Примечательно, что Павел – единственный из апостолов, который не был учеником Иисуса Христа и даже не был с ним лично знаком. Напомним, что Павла, как это нередко случалось с первыми христианами, воинствующие язычники кинули львам, но те отказались рвать апостола. Однако приговор все же был приведен в исполнение, пусть и другим способом: Павла обезглавили.

ВОЕННАЯ ТЕМА

У Сирии, как известно, богатая история, а история военная – в особенности. Именно на сирийской земле имел место первый в мире официально зарегистрированный конфликт с человеческими жертвами: сириец Каин убил своего брата Авеля. О военных событиях более поздних напоминает инсталляция, слегка похожая на нашу Бородинскую панораму – она устроена под памятником неизвестному сирийскому солдату. Патриотическая тема там раскрыта с размахом и весьма амбициозно. Одна витрина посвящена военнослужащим римской армии, которая, если верить сопроводительной надписи, в 636 году нашей эры серьезно пострадала от рук сирийцев. Следующая экспозиция отсылает нас в 1187 год, в котором местные побили крестоносцев. Последние бежали с поля боя, роняя мечи и топоры, – они в художественном беспорядке раскиданы под полотном. Позже, в 1920-м, тут били французов, крах которых красочно отражен сирийскими баталистами. Про 1973 год напоминает живописное полотно, на котором сирийцы с «калашами» крошат израильских евреев. Последние по примеру крестоносцев бросают оружие – только уже не топоры, а автоматы «узи». Таким манером достигается эффект единства экспозиции, описывающей всю военную историю страны. Жаль только, что три самых известных в мире конфликта с участием сирийских вооруженных сил не нашли отражения в этой композиции: убийство Авеля Каином, захват Израилем Голанских высот, прежде принадлежавших Сирии, и пребывание сирийского ограниченного контингента в Ливане, которое длилось до этого года. Так вот ливанские христиане мне в свое время жаловались на сирийских военных, которые неважно показали себя во время гражданской войны. Они безучастно смотрели на исламских мотоциклистов, которые разъезжали по городу с отрезанными христианскими головами, насаженными на пики. С этими рокерами разобрались израильские танкисты, которые тогда вошли в Ливан. Но это все в прошлом и к делу не относится…

Генерал Варенников, который в Сирию приехал с нами после двадцатилетнего перерыва, ностальгировал там по старым временам:

– Жили как братья! И оружие мы им поставляли, и кадры готовили… А какую мы тут систему ПВО создали! Приятно вспомнить!

Сегодня генерала в этом смысле ничто не радует. Он грустит, оттого что наше боевое братство сегодня как-то не очень… О прошлом остались только воспоминания. Шофер ржавой иномарки, которая везла меня по Дамаску, затеял беседу:

– Раньше в Сирии было много русских военных! Я возил самого главного. Его зовут Олег. Знаете его? Как не знаете? Его отец – очень известный человек: когда была большая война, он сбил 36 самолетов…

Я велел ему остановить у лавки, мы зашли купить бутылку минералки. Шофер объяснил продавцу, что я русский, и денег с меня не взяли. О как. Последний раз такое со мной было в Югославии, где старики в кафе платили за мою ракию и взамен просили о дружеской услуге – чтоб Россия бросила на Штаты атомную бомбу.

Сколько ж еще в мире наших бывших друзей – простых наивных людей, которые ждут чудес от бедного русского ВПК! Они раскиданы на просторах от Балкан до Сирии, а еще ж по Африке и Латинской Америке. Увидев русского, они кидаются к нему и смотрят ему в глаза с глубоким чувством: деньги не главное, есть вещи поважнее! И некоторые на это ведутся – к примеру наш министр финансов Кудрин. Он приехал в самый разгар приема в честь апостола Павла, который проходил в посольстве РФ в Дамаске, и порадовал своих арабских друзей новостью: Россия прощает Сирии 11 миллиарда долларов. Министр объяснил русскую логику так. Долг в 14,5 миллиарда долларов, который висел с советских времен, сирийцам платить все равно нечем. К тому же Парижский клуб в принципе не советует возвращать деньги за поставки оружия (у нас, если вы помните, как раз такой случай). Но сирийцы по дружбе, если мы им простим 11 миллиардов, лет через десять обещают заплатить нам полтора миллиарда, а на два выдать акций своей экономики. А много толку будет с таких инвестиций? На этот вопрос г-н Кудрин ответил буквально следующее:

– Дивиденды тут придут не так скоро – в лучшем случае через шесть-семь лет, но это принесет долгосрочную экономическую и геополитическую отдачу. Возможно, гораздо большую, чем тот долг, который мы списали и который лежал мертвым грузом на наших отношениях…

Давненько я такого не слыхал!

СКУЛЬПТОР

Особенно впечатляет верующих тот факт, что фигуру апостола Павла скульптор Рукавишников изготовил бесплатно. (Честно говоря, сперва сирийцы-общественники из фонда «Духовное наследие святого апостола Павла» (президент – Самир Эль-Гадбан) договорились с Церетели, тот вроде согласился поработать бескорыстно, но потом все ж передумал и потребовал гонорар. А денег у Сирии, как мы уже выяснили, нет.) Некоторые его стали считать православным скульптором… Рукавишников с этим самокритично не соглашается, признаваясь:

– В свое время я делал и Ленина, и Набокова, и неоднозначные вещи с эротическим содержанием. Я оставляю за собой право делать все то, что я делаю и хочу делать. Я профессионал, есть интересная тема – я с удовольствием работаю.

Что касается денег, то я не раз уже слышал от скульптора такие слова: «Саша Рукавишников с голоду не помирает и потому может лепить что хочет». К тому ж надо сказать, что впечатления бедного человека он никогда не производил. Идея поставить памятник самому заслуженному апостолу, к тому ж на святой земле, показалась ему симпатичной. К тому ж она работала на сверхзадачу, которую скульптор формулирует так: «Монументальное искусство должно влиять на психосферу планеты». Не очень понятно, но звучит мощно, солидно.

Владыка сказал:

– Боялся провокаций, все-таки страна мусульманская. Даже про взрыв памятника думал. Но ничего подобного – наоборот, мусульмане подходили к нему, целовали крест, ведь Иса – их пророк.

На открытии люди кричали «ура» с арабским акцентом – русские для них прежде всего военные, офицеры – и издавали как бы индейские, известные нам по лентам с Гойко Митичем, кличи.

Они прикасались к памятнику, и Саше показалось, что народ будет памятник любить.

И.С.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ, КОЛЯ ГОГОЛЬ И ДРУГИЕ

ВОЗНЕСЕНСКИЙ БЕРЕТ УРОКИ

Есть у журнала «Медведь» такой автор – Юля Поспелова, парижская жительница из Челябинска. Люди информированные и знающие свою страну могут подумать, что имеется в виду татарское село Париж, что в Челябинской области, есть такое. Но нет – Париж у нее настоящий, Paris, Ile de France. И вот в какой-то из своих заездов сколько-то лет назад она в Москве взяла интервью у великого нашего поэта Андрея Вознесенского. Тема была «Поэзия и запахи» – неплохо, кстати. Я как старый редактор пробежался по забавному тому тексту и внес легкую, невинную, косметическую, как мне казалось, правку. Что же касается Юли, она была в ужасе: как, я поднял руку на слова Мастера? Я поправил великого поэта? Осмелился выкидывать куски из его роскошных метафор? Он разгневан! Она все свалила на меня, и я сам теперь буду отвечать за содеянное! Я вздохнул – не в первый раз сталкиваюсь с гением, это я без иронии тут говорю, – и велел соединить меня с поэтом, чтоб дать ему возможность сказать все, что он обо мне и о журнале думает. Ну соединили, он соответственно сказал и потребовал восстановить вычеркнутое из текста. Но не тут-то было: я вежливо ему отказал. Завязалась непринужденная дискуссия. Ну что он мог сказать – понятно, а я говорил приблизительно следующее:

– Дорогой Андрей Андреич! Я поклонник вашего таланта и прочее (и здесь без иронии). Метафоры у вас роскошные. Когда вы пишете, что «разлука пахнет самолетным кондиционером», тут я в восторге. От убийственной точности образа. Но! (Я перехожу к спорной фразе.) Когда вы уверяете, что весна в Крыму пахнет спермой молодого фавна, тут я как репортер протестую. Информация неточная.

– Как неточная? Весна именно так и пахнет, клянусь!

– Не-не-не. Неточная и непроверенная! Более того: проверить ее невозможно. Прочтут люди ваш текст и спросят меня: ну и где она, сперма фавна? Что за фавн у вас такой? Не могу я как репортер текст про фавна выдавать за записки очевидца. Воля ваша, но я считаю, что такие промахи вам, как матерому поэту, ни к чему…

Вы будете смеяться, но Андрей Андреич согласился. И правку мою принял.

Я же хотел как лучше!

И он, как проницательный человек, инженер человеческих душ, понял это.

КОЛЯ ГОГОЛЬ – МОЙ УЧИТЕЛЬ

Я прямой ученик Гоголя Николая Васильевича, причем, скажу прямо, не из худших. К нему в ученики вообще набивались, конечно, многие. Но документ, подтверждающий статус и обосновывающий амбиции, есть только у меня.

Получил я его официально, честь по чести, при следующих обстоятельствах. Сколько-то лет назад, будучи студентом МГУ, я попал на производственную практику в г. Благовещенск и пол-лета трудился там в газете с веселым и жизнеутверждающим названием «Амурский комсомолец». Название действительно удачное и остроумное, амурные дела всегда были актуальны для членов ВЛКСМ. Правда, предлагалось еще одно объяснение названия этого СМИ, более казенное и скучное, но уж так: город стоит на реке Амур – который, в свою очередь, опять разбирайся, неизвестно отчего так назван.

Руководителем моей практики был назначен ответственный секретарь газеты, который приехал в эту глушь по распределению за пару лет до меня. Он правил и сокращал мои простодушные тексты, смотрел на меня печальными глазами, вздыхал… Иногда он звал меня вечерами домой, мы там пили вьетнамскую рисовую водку (начав ее пить еще на набережной, глядя на китайский город Хайхэ на чужом берегу речки) и сдержанно ругали Советскую власть – все это, само собой, на кухне, классический вариант. Когда практика моя закончилась и я уж дал отвальную, ответсек набил мне на машинке характеристику, затребованную журфаком, и там черным по белому было написано: «Студент И. Свинаренко подает надежды, толк из него будет». И подпись: «Гоголь Николай Васильевич» – именно так звали моего начальника.

Зачем он так меня похвалил? Точно ли я был хорош тогда как репортер? Или так, по доброте душевной сказал человек пару дежурных слов? А может, думал, что я, воодушевленный, и в следующее лето приеду к нему в глухую провинцию на самом краю империи и скрашу скудный досуг? (Некоторым я кажусь хорошим собутыльником.) Поди знай. Но никогда больше не бывал я в Благовещенске…

У этой истории хороший конец: Николай Васильевич Гоголь и сегодня жив-здоров, он живее многих живых, он, более того, удачлив в бизнесе! И чтоб с ним повидаться и сверить с ним прямоту своего творческого пути, не надо лететь на другой конец страны: Коля Гоголь живет сегодня в Москве, работает по специальности – издает журнал. Забавно, что в названии его нового СМИ, как прежде, сквозят лирические мотивы, намеки на дружбу полов: «Женские секреты».

В общем, Гоголь с нами!

И в этом есть какая-то красота, законченность и справедливость.

Ура!

ОКУДЖАВА ТОЖЕ

Некоторые думают, что вышли из «Шинели» Гоголя.

Другие воровали сюжеты у Шекспира.

Третьих – это я про себя – выталкивал на дорогу Окуджава, причем выталкивал не в переносном смысле слова, а буквально.

При следующих обстоятельствах.

Это было в самом начале 90-х, зимой, вот как сейчас. Ну не совсем как сейчас, тогда мы еще не совсем отвыкли от прежних порядков и жили как при Советской власти, то есть на фоне настоящих зимних морозов и серьезных сугробов. Трудно было догадаться, что оттепель превратит исконно русскую зиму в теперешнюю космополитическую кашу…

Я поехал навестить Булата Шалвовича на дачу в Переделкино. На правах коллеги – мы с ним работали в одной газете с недобрым названием «Молодой ленинец», что в Калуге. Только немного разминулись: он там трудился в 50-е, а я в 80-е годы. Окуджава иногда приезжал в Калугу за рулем «Жигулей», не имея водительских прав вообще. И ностальгически запросто заходил в редакцию – выпить чаю. Мы смотрели на него открыв рты: как же, живой классик! Роскошь человеческого общения казалась незаслуженной и неуместной. Мы старались говорить с ним о чем-то умном, надували щеки, но получалась какая-то ерунда.

– А как же вы ездите? – удивлялся я. – Вот мент требует права, и?..

– Говорю – забыл дома. Они верили: я с виду такой уже солидный, со стажем… Верят!

И то сказать: какие у поэта права?

Я приехал… Элитная бедная писательская дача навевала мысли о том, что хозяин мамоне не поклоняется, у него и своих забот хватает. Как сейчас помню, на нем была линялая фланелевая ковбойка, насквозь протертая на локтях.

Мы сели за стол, выпили чаю, я коротко расспросил классика о делах и стал прощаться. Он вышел меня проводить.

Я сел в свой «Москвич» (ужасная была машина, мне часто хотелось расколотить ее кувалдой, но патриотизм и жадность удерживали), и он, как это ни странно, завелся с полоборота.

Но этого было мало: надо было еще вырулить со снежной обочины на снежную же подмосковную дорогу. И тут «Москвич» «сел». Ну и дальше рев, пробуксовка, черный дым из трубы… Я вылез из машины и стал крутить головой в поисках рабсилы. Но в те времена по элитным дачным поселкам еще не ходили ватаги таджиков и молдаван. Пусто вокруг. Сосны, снег, густой звонкий воздух – помощи ждать неоткуда, казалось бы. Классик вздохнул, подошел ближе и сказал:

– Садись в машину! Я подтолкну.

– Ни за что! Нельзя так.

Он посмотрел на меня строго. Я послушно вернулся в кабину. Окуджава уперся в задний борт обеими руками, я газанул раз, другой, третий, из-под колес полетели грязные снежные комья – и машина пошла!

Я вырулил на прямую и вернулся к классику поблагодарить. Он пожал плечами: типа, так на его месте поступил бы каждый. Ну не знаю… Это всего лишь гипербола, красивый поэтический образ.

Тут надо внести ясность. Визитом в Переделкино я не хотел показать кому-нибудь дулю в кармане, – знаете, как некоторые в знак протеста стали брать грузинские фамилии. Все было невинно и законопослушно. Песни Окуджавы в то время были уже разрешены, а грузины еще не запрещены.

ДО ЭПОХИ КУРШЕВЕЛЯ

Сейчас, когда своим куршевельским погромом легкомысленные французы спалили заточенную под русских богатую туриндустрию, я вдруг вспомнил, как все начиналось.

В давние годы, когда я еще только вострил лыжи в belle France, еще о ней только мечтая, старый журналист Егор Митрич, бывалый человек, рассказал мне про свою поездку в Париж. Она была первая и последняя – тогда многие вещи если уж делались, так делались основательно, всерьез, раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь, будь то переезд в новую квартиру, женитьба или тур в Европу.

Митрича туда занесло в глубоко советское время, с делегацией, которая в рамках профессиональной борьбы за мир сметала тряпки в «Тати», скупо обедала в семьях коммунистических пролетариев, возлагала простенькие букеты на Пер Лашез и испуганно глазела на витрины бутиков, что на Вандомской площади.

Егор Митрич со своим близким товарищем откололся как-то от группы. Первым делом они отправились на блошиный рынок и продали там за 85 франков фотографический аппарат ФЭД, чудо советской техники. Две бутылки «Столичной» им продать не удалось, хотя они изо всех сил старались. Так что они со спокойной совестью принялись эту водку пить лично, разливая ее собственноручно. Все было тогда в Париже, вот как в Москве в декабре 2006-го: плюсовая зима, плавно переходящая в весну, теплый ветерок, синее небо в разрывах облаков и стойкая иллюзия того, что на зиму жизнь человека не прекращается и он в отличие от дикого медведя беспечно может ходить по улицам в распахнутом пальто и насвистывать какую-то ерунду. Короче, друзья решили взять французскую жизнь за живое, пощупать ее и вообще так поглубже в нее погрузиться. Само собой, они оказались на бульваре Клиши и, подталкивая друг друга, смущаясь как дети, робко вошли в двери подозрительного заведения. Они сели за столик, а к ним тут же две аппетитные срамные девицы. Когда одна из них открыла сумочку с целью достать оттуда носовой платок, стало видно, что там спрятано сотни две презервативов (похожий случай был в этом январе в Женевском аэропорту). Девушки принялись ластиться к гостям и просить разрешения заказать шампанского. Но не простого «Советского», а экзотического французского. Друзья сделали напряженные лица и потребовали сперва меню, цифры в котором были просто великолепны. Нужен был целый чемодан русских фотокамер, чтоб тут выступить!

Советские туристы принялись все это рассказывать девицам на ломаном английском и таком же немецком с общим словарным запасом в 30–25 единиц – не уходить же так сразу, молча. Те все поняли, а дальше случилось неожиданное. Одна из девиц решительно заявила, что одному из них, красавцу в 1 метр 90, с синими глазами, с улыбкой как у Гагарина, она даст даром. Все всё поняли. Плюгавый дружок пригорюнился. Так всегда… Все достается счастливым красавцам задаром… Красавец, однако же, решительно отказался от парижского разврата (который тогда казался умопомрачительным), если за него надо платить дружбой. Друзья встали, чтоб раскланяться и выйти, но совестливая танцовщица с 200 презервативами в сумочке остановила гостей жестом и принялась усовещать и подругу, чтоб и та дала даром, помня Наполеона и «Нормандию—Неман»! Та решительно возражала. Дискуссия накалялась:

– Не думала я, что ты такая тварь! Впервые, может, в жизни у меня любовь с первого взгляда.

И так далее.

Но в рыночных отношениях такие заходы как-то не очень. Девице, которая запала на русского богатыря, в итоге пришлось плюнуть и раскошелиться – выложить 500 франков своих, кровных. Такая она, блядская натура.

Обе пары поднялись в номера, и дело с концом.

Я не очень бы поверил этой истории, будь Егор Митрич тем красавцем а-ля Гагарин. Но был он мал ростом, хром и лыс, и еще заикался, что, даже если молчать, не радует. Вспоминая про дармовую французскую любовь, он туманным взором смотрел вдаль, сквозь коробку обкома партии, будто ее не было вовсе. Победила, что называется, дружба.

Я это все к чему: даром, не даром, но наплачутся некоторые – Куршевель долго еще будет им икаться.

А ведь как мы с Францией дружили! Но теперь вот не победила дружба почему-то.

ДАЕШЬ ФОРУ

Как, спрашивают, фамилия французского президента?

Того, который умер в публичном доме?

Люди интеллигентные – а таких полно среди наших читателей, чтоб вы знали, – которые не смотрят «ящик», пожмут плечами, сочтя вопрос идиотским. Тем более при чем тут я? Таковым я напомню, что, участвуя как-то в телешоу Андрея Малахова, я вступился за олигарха Прохорова, который отличился в Куршевеле с девушками. Мои аргументы были, значит, такие.

1. Прохоров человек неженатый, а девушки при нем были незамужние, так что претензии к моральному облику отметаются.

2. Он, может, хотел жениться и в каникулы – а когда ж еще – устроил смотрины.

3. А даже если среди девиц были проститутки, что с того? Нешто проститутки не люди? Тыщи людей на них женятся, и многие довольны.

4. Тем более что проститутки неразрывно связаны с русской духовностью, взять хоть Катюшу Маслову, хоть Соню Мармеладову.

Пятый пункт моей пламенной речи, обращенной к французам, касался как раз их президента, который скончался на даме, находясь в борделе.

А ну-ка скажите, братья мусью, как фамилия вашего национального героя?

Французы не ответили.

Придется мне отдуваться.

Так вот довожу до вашего сведения, что имя этого президента Французской республики было Феликс Фор. А случилось все в 1899 году. Высочайшая особа реально закончила свой жизненный путь в публичном доме, в койке, со срамной девицей. Все чисто, никаких папарацци, никакого фотомонтажа, никакого «Компромата. ру» и людей, похожих на Генерального прокурора. Все так и было. Трагическая ситуация! И все это в довольно молодом возрасте – покойнику было всего 54. А что вы хотите – когда человек занимается сексом, давление у него легко подскакивает (на добровольцах мерили) до 200, а пульс до 140, и дыхание учащается вдвое. Напрягите память и поймете, что это правда. В отличие от клиента секс-работница выжила, но у нее был натуральный шок, такой, что ей потребовалась медицинская помощь.

Тело Фора покоится на знаменитом кладбище Пер-Лашез, том самом, где зарыты расстрелянные коммунары. Могилку президента описал наш Акунин в своей книжке «Кладбищенские истории»: «Прекрасное бронзовое надгробие вызывает благоговение: государственный муж лежит (!) в обнимку со знаменем республики». Писатель там еще привел старую шутку: «Президент Фор пал при исполнении обязанностей».

Кстати, в его честь назвали улицу в Каннах.

При жизни, перед своим последним подвигом, Фор отличился тем, что это как раз ему писатель Золя адресовал свое гневное письмо «J'accuse» («Я обвиняю»), в котором касался знаменитого дела Дрейфуса. Вы, конечно, помните, в чем был драматизм ситуации: шпион в Генштабе точно был, а Дрейфус еврей, его и арестовали, и осудили. Но дело оказалось темным, появилась мысль о его пересмотре, и началась дискуссия: а надо ли пересматривать? Дебаты разгорелись не на шутку, общество больше ни о чем не могло думать – а господин Фор не нашел лучшего времени для похода в бордель. (Хотя, может, он просто хотел расслабиться и прийти в себя, чтоб с новыми силами служить обществу? Это я без иронии, лично у меня нет претензий к Фору.) Этого-то и дожидались враги прогресса. По восхитительной версии современных русских левых патриотов, за которую я им страшно благодарен, Фор «был иудеомасонам принесен в жертву». За то, что якобы «задумал обратиться к французскому народу с посланием против второго пересмотра дела Дрейфуса». И Фора типа отравили… Хотя никто вроде не спорит, что погиб тот на даме, но, может, как-то все совпало? Одно другому на самом деле не мешает. Мне почему-то пришла в голову история с версией про отравление другого президента – Ющенко, который, говорят, чудом только выжил… А вот если б к диоксину додумались добавить бабу…

Я, честно говоря, не знаю, был ли Фор антисемитом – мы, хохлы, на таких вещах не очень зацикливаемся. Но с царем Николаем Вторым, между прочим, членом Союза русского народа, французский президент был в прекрасных отношениях и принимал его в Париже как родного, да и сам был в Питере не чужой, заезжал по-свойски.

Короче, смерть Фора якобы помешала найти доказательства вины Дрейфуса. И потому пришлось найти настоящего шпиона, которым оказался гой. Но это так, для справки.

Забавно, что, когда французский министр Саркози наезжал на Прохорова и восклицал что-то вроде «Вот до чего доходят люди в погоне за удовольствиями!», это был вообще плагиат. Реплика украдена из книги Джеймса Джойса «Улисс» – там один персонаж, забыл кто, их же там тыщи, как раз говорит: «Феликс Фор – знаете, как он умер? Эти сластолюбцы…»

И теперь типа эти люди запрещают нам с Прохоровым ковыряться в носу?

Таки зря.

ЧЕРНАЯ ИКРА НА ПАСХУ

«Один мой товарищ…» – такой заход я однажды придумал для рассказов о своих похождениях и иных деяниях, чтоб и рыбку съесть, и самому не засветиться. Но в данном случае речь идет конкретно не обо мне, а о другом человеке, который тянул длинный роман с англичанкой.

Это тянулось сколько-то лет, чуть не десять, в течение которых она то и дело прилетала на романтические свидания из своей деревни в трех часах езды от Лондона. Она там томилась весь год в ожидании нескольких часовых свиданий… Романтики было полно, лирические отношения разворачивались под покровом тайны, поскольку товарищ был постоянно женат. Он, может, и женился бы в какой-то из разов на англичанке, но они не совпадали по фазе. Как он холостой – так ее нет, а прилетает она, он – опа! – три дня как женился и вынужден изо всех сил изворачиваться, чтоб на пару часов приостановить действие медового месяца, выскочить на разок к любимой девушке.

А все остальное время она жила у меня. Он мне ее по-дружески сбагрил, а куда ж ее девать. Если б я был падонок, то по закону их, падонковского, жанра должен был тоже цинично пристроиться к англичанке и пользовать ее хотя бы для тренировки в английском, с которым все у нас почему-то носятся и, унижаясь, учат. При том что даже французы на английский патриотически плевали, плюют и знать его не желают.

Короче, платы за постой я с англичанки натурой не брал. Может, оттого что была не расхожей англичанка – знаете, бывают такие: тощие, рыжие, нахальные, задорно мешают вискарь с пивом, – а другой, особенной, пышной, сентиментальной и малопьющей; иными словами, она была не заводная.

Но польза от нее все равно была. Она начала приезжать еще в те диковатые времена, когда был дефицит. И я ее отправлял стоять в очередях за разным полезным товаром. Она таскалась по городу с кошелкой, полная энтузиазма, поскольку в очередях ей выпадал шанс прислушаться к интересным беседам русского народа, где она черпала, вы будете смеяться, духовность, к поискам которой пристрастилась при чтении Достоевского и кого еще там впаривают доверчивым западным славистам. (Хотя, может, она этот энтузиазм имитировала, боясь, чтоб я ее на хер не выгнал.) Когда с очередями выходил перебор, она, вместо того чтоб давиться у табачного киоска за «Примой», шла в «Березку» и затаривалась там парой блоков Gitanes, который был в принципе не хуже.

Я его курил, до сих пор помню эти синие пачки с танцующей цыганкой, и запивал джином, прихваченным ею в той же «Березке» – была такая на Дорогомиловской. И деликатно обзывал свою англичанку дурой, и призывал ее взяться за ум, бросить этого ебаря-интернационалиста вместе с русской духовностью – и жить-поживать в Англии припеваючи.

– Он просто веселый парень, он не стоит того, чтоб ты приносила себя ему в жертву! – орал я, освоив 0,7 джина. Но мои уговоры на нее бы ни за что не подействовали, если б этот Ромео не дал ей однажды в глаз, когда она сообщила ему, что останется в России и будет караулить его у подъезда, чтоб мельком увидеть и повздыхать.

Так она взялась наконец за ум. В самом деле, глупо было бы каждый раз у одного и того же подъезда получать в глаз. Я повез ее в Шереметьево – отправить на родину после разрыва этих довольно-таки занудных «отношений». Она везла домой матрешку-Ельцина, ПСС Достоевского и пять банок черной икры. Вот она, квинтэссенция таинственной России! На границе таможенник залез в ее сумку и с радостью сообщил, что черную икру нельзя. Англичанка вернулась ко мне с беспомощной улыбкой и рассовала икорные банки по моим карманам – не пропадать же добру. Двое ребят, которые в ожидании прохода таможни стояли рядом, переглянувшись, открыли свои чемоданы и оттуда накидали в сумку с надписью Kent банок 20. Все с той же черной икрой. Один сказал: