Текст книги "Отходняк после ящика водки"

РОБСКИ. ЛИТЕРАТУРА ПОБЕДИВШЕГО ЛАВОЧНИКА

Ложь – религия рабов и хозяев…

Правда – бог свободного человека!

М. Горький. На дне

«Главное – развлечь читателя!» Этот девиз постоянно вдалбливает нам в мозги издатель Игорь Свинаренко, признанный ас журналистики. И вот мы, неофиты, восприняв буквально этот тезис, бросились на амбразуру, не щадя ни своей, ни чужой репутации. Мы начали печатать падонковскую прозу и поэзию. Мы привлекли к сотрудничеству одну из самых веселых женщин России – Валерию Новодворскую. Мы начали сами, наконец, писать экстремистские тексты.

В рамках этого эксперимента в редакцию журнала «Медведь» пригласили модную писательницу Оксану Робски. Визит ее был ярок, прежде всего своей скоротечностью. О причинах и поводах случившегося вызвался высказаться Альфред Кох. Так и появился нижеследующий образец синтетического жанра. Этот текст («криатиф») – ублюдок, возникший в результате случки литературной критики и неудавшегося интервью. Да еще и с примесью легкой падонковатости. Мы сами понимаем всю беспомощность этого «криатифа» по сравнению с фундаментальными трудами виновницы торжества. Но мы по-прежнему считаем, что главное – это развлечь читателя. И исключительно с этими целями мы печатаем данный набор букв. Который (поверьте, это искренне) никаких других целей не преследует.

В ОЖИДАНИИ РОБСКИ

У Чехова есть рассказ «Сапожник и нечистая сила». В нем описана стандартная ситуация: человек (в данном случае сапожник) продает душу дьяволу в обмен на «счастье». Каково же счастье в представлении сапожника? Оно такое – ехать в пролетке, в новой поддевке и хромовых сапогах, чтобы рядом сидела толстая грудастая баба и чтобы в одной руке был окорок, а в другой – четверть хлебного вина.

Я много раз сталкивался с таким представлением о «счастье». Когда я был молодым, у меня мечты не двигались дальше отдельной квартиры, поскольку с семнадцати до тридцати лет я жил по питерским общагам и коммуналкам.

Я помню многих друзей-предпринимателей в конце восьмидесятых и самом начале 90-х, которые пределом мечтаний считали 100 тысяч долларов. Так и говорили – заработаю 100 тысяч и завяжу с бизнесом. А что, денег лом, буду всю жизнь теперь загорать. Хоть в Дагомысе, хоть в Ялте.

Однажды я видел неподдельную радость красивой, умной девушки от греческой шубы из лоскутков норки. Я помню, как бережно хранили, стирали и вешали сушиться полиэтиленовые пакетики Marlboro. Я лично выпарывал из окончательно заношенных джинсов тряпочные лейблы, металлические пуговицы и заклепки.

Сейчас смешно смотреть старые советские фильмы про «западную жизнь». Тогдашнее представление об антиподах имело такое же отношение к реальности, как гельмановская пьеса «Заседание парткома» (помните, когда рабочие отказались от премии) к жизни реального советского строительного треста.

Я всегда поражался самонадеянности людей, берущих на себя смелость описывать жизнь, которую они не знают, не понимают и не чувствуют, а исходят из соображения – а что бы я делал на их месте? И описывают себя, выдавая свои инстинкты и реакции за типичные черты незнакомого класса людей. Я помню, как Алексей Толстой в «Рассказах Ивана Сударева» описывал ремонт танка, всерьез обсуждая поломку его карбюратора, в то время как в дизельном двигателе тяжелого танка КВ карбюратора вообще нет.

Мне отвратительны персонажи Достоевского. Я убежден, что они не имеют никакого отношения к действительности. Игорь Свинаренко как-то сказал мне: «А ты обратил внимание, что у Достоевского никто не работает? Вот нету у него описания трудящегося человека. Вообще». А ведь в его романах описан тот период в истории России, когда она демонстрировала чудеса осмысленного и производительного труда.

Мне могут возразить в том смысле, что автор вправе творить реальность. Что реализм – это не непременный атрибут литературы. Что применительно к некоторым писателям требования достоверности не должно быть. Какая, к черту, достоверность у Александра Грина или Экзюпери? Согласен. В отношении этих абстракций требование реалистичности – жлобство. Но эти авторы и не претендуют на достоверность. Однако есть одна особенность у произведений, которые подделаны под реальность, но таковой не являются. Они развращают и искажают представление одного класса о жизни другого класса. И в результате различные части общества не знают и не понимают другие его части. В целом народ имеет извращенное представление о себе. Отсюда возникают национальные комплексы и неизбывная российская дурь про «честность – бедность», про «народ – богоносец», про «доброго царя и злых бояр» и так далее.

Вспомните, как после десятилетий елейных и слезоточивых описаний русского крестьянства появилась «Деревня» Бунина, как все замахали на него руками, как закричали про очернительство русского мужика и так далее. А ведь это одно из самых правдивых произведений русской литературы.

Я далек от пафоса и формулировок об особой роли русской литературы. Но в то же время мы за несколько последних десятилетий так принизили ее значение, что настало время как-то поднять планку. А то она уже, по меткому выражению Сорокина, превратилась в «буквы на бумаге».

ПРИБЛИЖЕНИЕ РОБСКИ

На заседании редколлегии «Медведя» было принято решение написать об Оксане Робски, и прежде всего, конечно, о ее книгах. И я отправился их читать.

Книжек у Робски оказалось две: ^asua^ и «День счастья – завтра». Перед ее приходом к нам я еще перечел немало ее интервью (все, что можно найти в Интернете) и статьи о ней и ее книгах.

Все мнения делятся на две части.

Первое – это оценка литературных способностей автора. Здесь мнения также разделились. Одна половина считает стиль легким, а значит – хорошим. Другая половина именно эту простоватость заносит в недостатки и считает автора бездарем.

Если взять, допустим, меня, то я скорее согласен с первой точкой зрения, поскольку считаю, что аскетичный стиль есть достоинство, к которому нужно стремиться. Редким писателям удается писать коротко и емко. Так писали Хемингуэй и Довлатов. Поэтому короткие предложения вряд ли можно отнести к слабостям автора.

А вот моей жене книжки показались скучными именно в силу «бледности» авторского инструментария. Поэтому она едва добралась до середины первой книжки и на этом закончила «издевательство над собственным вкусом». Хотя она книгочей еще побольше меня.

Второе – это оценка того, что, собственно, в книжках описано. Здесь мнения всех критиков едины – полная достоверность, глубокое знание предмета. Описана жизнь так называемых рублевских жен. Такие вот они и есть, бесящиеся с жиру, эгоистичные, подонковатые, смазливые дуры. Несомненная авторская удача.

Вот с этим я не согласен. Наша журналистика и литературная критика обладают массой «достоинств». Одним из таких «достоинств» является полная убежденность в том, что они (то есть журналисты и критики) все обо всем знают. Иногда мне кажется, что даже попадись им под руку книга о жизни марсиан, то и тогда бы они взяли на себя смелость судить о мере достоверности описаний марсианского быта.

Хочется спросить – ну откуда вы знаете, правильно или неправильно Робски описала обитателей Рублевки? Вы что, «рублевская жена»? Или, может быть, «рублевский муж»? Ах, вам так кажется! Это вам одна подружка рассказывала! Ах, по-вашему, иначе и быть не может! И вот тут вспоминается чеховский сапожник. Достоверным творение Робски они сочли лишь потому, что это их представление о счастье. Так бы они себя вели, будь они богатыми людьми. А раз так, то, значит, это правда. Ведь если бы я (рассуждает журналист или литературный критик), являясь нравственным совершенством, так бы себя вел на их месте, то что уж говорить о «рублевских женах», которые в духовном плане, несомненно, находятся гораздо ниже меня.

Мне не хочется здесь разбирать конкретные фактические неточности, разбросанные тут и там в книжках Робски. Но некоторые из них настолько вопиющи, что однозначно свидетельствуют о незнании автором предмета. Например, хоть я и не большой знаток шопинга, но знаю, что настоящая «рублевская жена» (Боже, какая дичь) предпочитает затариваться не в московских бутиках, где все втридорога и коллекции, как правило, прошлогодние, а в Милане и Лондоне. Ювелирку покупают не здесь, а в Париже, на Вандомской площади. Мужские вещи лучше брать в том же Лондоне, на Нью-Бонд-стрит, или в Нью-Йорке, в Bergdorf Goodman на Пятой авеню или в бутиках на Медисон. И так далее.

Несоответствие масштабов денег также характерная черта произведений Робски. Например, за пятьдесят тысяч можно завалить человек десять, а не одного (и того – зря). С другой стороны, героиня первой книги считает, что решила все свои материальные проблемы, продав свой бизнес примерно за триста тысяч долларов. В то время как этих денег, при том образе жизни, который она ведет, едва ли хватит на год. Одно содержание дома и прислуги заберет примерно половину из них.

Можно еще перечислять примеры таких ляпов, но значительно важнее понять их природу. И мне кажется, что я понял, в чем дело.

Поскольку наш журнал мужской, то и поговорим по-мужски. Значит, так. Женская половина обитателей Рублевки делится на две группы. Первая – это жены, матери и дочери «рублевских мужей». Вторая – это так называемые жабы. «Жабы» – это девушки, которые думают, что ведут богемный образ жизни, а на самом деле являются просто дорогими блядями. Это самая бойкая, крикливая и хамская часть местных жителей. Будучи в общем-то неглупыми, они прекрасно понимают всю неустойчивость и двусмысленность своего положения. И поэтому отрываются на всю катушку. Клянчат у любовников дорогие цацки, шмотки, автомобили. Ненавидят друг друга и в то же время, не имея другой аудитории, тянутся к своим товаркам по нелегкому ремеслу, устраивают бурные сборища в пресловутой «Веранде у дачи». Добавлю, что, помимо этой самой «Веранды…», есть еще отсутствующие у Робски, но при этом не менее тусовочные «Причал», «Иль Мулино», «Перец»…

Нельзя сказать, что между классом «жен» и классом «жаб» непроницаемая перегородка. Конечно, некоторые представители изредка перепрыгивают из одного класса в другой. Но такие случаи крайне редки и всегда являются предметом бурного и долгого обсуждения.[27]27
  Разумеется, я не обсуждаю реальные драмы и настоящие любовные треугольники. Но к такого рода ситуациям «жабы» не имеют никакого отношения, поскольку, как правило, романы возникают с коллегами по работе. Прежде всего, как это ни банально, с секретаршами. А эти труженицы, готовые работать по двенадцать часов в сутки, являются полными антиподами праздным кокаинисткам.


[Закрыть]

Если обратить внимание на то, что у Робски почти все героини либо не замужем, либо являются содержанками, либо, если все-таки они замужем, их брак стремительно близится к концу, то совершенно очевидно, что в ее книжках речь идет не о жизни «рублевских жен», а о жизни «рублевских жаб». И вот тут она действительно демонстрирует знание предмета. Хотя я с этим типом обитателей Рублевки знаком только по визуальным наблюдениям за ними в ресторанах Рублевки, Куршевеля и Сен-Тропе, поэтому насчет кокаина не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. А вот насчет криков, визгов, хамского обращения с официантами и прочих способов обратить на себя внимание – подтверждаю: так оно и есть.

Важным классифицирующим признаком является отношение к детям. Настоящая «рублевская жена» носится со своим дитятей как с писаной торбой. Он у нее самый лучший, а учителя – ублюдки, не понимающие его талантов, врачи – дебилы, которые не видят, что ребенок тяжело болен, няньки – неумехи, не способные научить ребенка самостоятельно одеваться, и так далее. Ребенок с рождения окружен такой стеной любви и заботы, что представить себе случай гнойного аппендицита с перитонитом у него невозможно. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Ребенок для жены – ее главный результат семейной жизни и главный аргумент в пользу своей нужности мужу.

Напротив, «рублевская жаба» воспринимает ребенка как обузу, которая снижает ее конкурентоспособность. Он объект безотчетной ненависти или, в лучшем случае, безразличия. Унюханная кокаином «жаба», отправляющая больного ребенка сожрать ношпы, – очень органичный персонаж. Хочется сказать: «Верю!»

Пусть никого не обманут попытки Робски изобразить своих героинь пытающимися трудиться. Все это лажа. Во-первых, потому что все их начинания терпят фиаско, а во-вторых, потому что осмысленный труд в перерывах между ежедневными ресторанными пьянками и порциями кокаина невозможен. Здесь автор опять демонстрирует незнание предмета.

Кстати, еще один важный штрих. Героиня книги Casual в самом начале книги становится вдовой. Тут же фигурирует персонаж, который является партнером ее убитого мужа. И немедленно нам предлагаются рассуждения героини о том, что ей не на что жить, поскольку муж ей ничего не оставил, кроме дома. Позвольте, хочется спросить – а доля мужа в бизнесе? Она же ее! Судя по тому, что она не испытывала материальных проблем при жизни мужа, непонятно, почему она должна их испытывать после его смерти.

Какова реакция нормальной «рублевской жены»? Вместо того чтобы на последние 50 тысяч нанимать киллера (абсолютно идиотское решение по любым меркам), на эти же деньги нанимается адвокат, оформляется доля мужа в бизнесе, оговариваются с партнерами фиксированные дивиденды – и вперед, в новую жизнь. Я знаю сотни примеров именно такого исхода дела.

Но вот тут-то как раз и демонстрируется разница между реакцией «жен» и «жаб». «Жаба» не имеет никаких легальных прав на долю убитого. И с вероятностью 100 процентов будет послана подальше его партнерами при первых же претензиях на его долю. Поэтому Робски нам опять же показывает под видом типичной «жены» типичную «жабу».

Я не знаю, зачем Робски это делает. Вот ей-богу. Ну если тебе близко знаком какой-то социальный слой людей, так и опиши его. Зачем же мысли и стиль поведения одного класса переносить на мысли и стиль поведения другого? При этом я не утверждаю, что Робски – «жаба». Упаси Господь. Просто, в силу неизвестных мне причин, она, как мне кажется, хорошо знает их ментальность.

И опять вспомнился чеховский сапожник. Может, это ее представление о счастье? Чтоб свиной окорок и четверть хлебного вина… Или, применительно к нашему случаю, чтобы жить как «жаба» и при этом статусно быть «женой»? Бог ее, Робски, знает. И он же ей и судья.

ЯВЛЕНИЕ РОБСКИ

Как бы хорошо было, если бы Робски была «жаба». Все бы встало на свои места. Тогда стало бы понятно знание фактуры. Понятно, почему нужно скормить читателю свою историю как историю «рублевской жены», а не «жабы». Во-первых, потому что так лучше продается, а во-вторых, потому что не каждая женщина готова публично охарактеризовать себя как блядь.

Но здесь меня ждало разочарование. Вот так всегда. Построишь в голове конструкцию, любуешься ею, восхищаешься собственной проницательностью, а вдруг раз – и она рушится как карточный домик.

Пришел Свинаренко и сказал, что в четверг в редакцию приходит Робски. Мы ее будем интервьюировать и фотографировать. «Ок, – подумал я. – Ужо я ей задам».

Накануне, в среду вечером, я, незаметно для себя, набухался с приятелем в бане. Стандартная ситуация. Стопил баню, попарились, выпили пивка, потом водочки и так далее. Мудак, одним словом. А рано утром в четверг, в девять часов, я уже сидел на совете директоров ААР, компании, которая владеет 50 процентов акций ТНК-ВР. Как уже отмечалось выше, работать с похмелья невозможно. Поэтому я сидел тихонько и слушал умных людей. Выступали Вексельберг, Фридман, Кнастер. Совет директоров проходил в Московском гольф-клубе. За окном, на залитых солнцем зеленых лужайках, люди играли в гольф. Я придумывал всякие каверзности, которые применю при интервьюировании Робски. У меня чесались руки. Я был зол и ожидал битвы. Пакости придумывались плохо, поскольку в голове вертелся только светлый образ кружки холодного пива.

По дороге в редакцию я остановился и выпил эту самую кружку. Алкоголик, блядь. Как говорит Юрочка Рыдник, среда – это пятница середины недели. Сколько раз говорил себе – не пей в рабочие дни, и вот на тебе. Ну ладно, ладно, разошелся… С кем не бывает. Короче, приперся на работу. Сижу у себя в кабинете, возвращаю звонки, читаю почту, пью кофе. Пытаюсь работать.

Заходит Свинаренко. Через полчаса придет Робски. Как мы будем брать интервью? Я говорю, чтобы он начинал первым, а потом я подключусь. Типа, зайду, то да се, а потом предложу куда-нибудь сходить пожрать, а там под еду и вино интервью пойдет значительно лучше. У меня есть хороший опыт на этот счет. Например, я в «Желтом море» взял интервью у Кахи Бендукидзе, получился крепкий материал. Или мы со Свинаренко в «Палаццо дукале» взяли интервью у Горшкова, владельца сайта «Компромат. ру». Тоже получилось живенько.

Секретарша говорит мне по телефону: «Пришла Робски».

– Ну все, Игорек, иди с ней в переговорную. Я приду через полчасика.

Я никогда не видел Робски. Ни по телевизору, ни вживую. Какая она? Взял книжку, посмотрел на ее портрет. Маленькая черно-белая фотография. Ничего не понять. Большая или маленькая? Молодая или уже вся сморщилась? В голове возникает образ смазливой, разбитной бабенки, избалованной славой и вниманием мужчин. Кокетливая и слегка вульгарная. Секси? Пожалуй…

Будет строить глазки. Я буду ей отвешивать комплименты и слегка ее поддевать. Освежаю в памяти все каверзы, которые успел придумать. М-да… Негусто. Делаю еще несколько звонков. А тем временем Свинаренко уже начал интервью:

– Оксана! Может, хотите чаю? А то и закусить? Я скажу, сейчас принесут.

– Нет, спасибо, я сегодня уже ела три раза.

– Как, уже три? А ведь сейчас только пятый час!

– Я рано встала.

– Ну все равно – три раза… Неужели вас не волнуют диеты?

– Волнуют! Я слежу за весом.

– И какая у вас динамика?

– От 50 до 52. Когда 52, я немного расстраиваюсь, а 50 – нормально… Я вообще много ем. Один мой знакомый сказал: я съедаю за день столько, сколько среднестатистическая индийская семья из 18 человек за две недели.

– Ну да, вам виднее: вы же бываете в Индии…

– Да, я бываю в Дели…

– Оксана, я, честно говоря, сейчас волнуюсь. Вы такая знаменитая…

– Я тоже волнуюсь.

– Вам-то чего? Вы уже дали сто интервью или даже больше.

– Гораздо больше! Ну, если я давала по пять интервью в день на протяжении двух месяцев, а после еще четыре месяца по интервью в день… Получается 700–800.

– Вы ходите на интервью как на работу.

– Абсолютно как на работу!

– Вы, наверное, заметили – что б вы ни рассказывали людям, они все равно напишут какую-то ерунду?

– Да, замечала.

– Ну, такая уж профессия – журналистика. Вы в ней тоже когда-то были. Учились на журфаке. С кем, кстати? Можете кого-то с курса назвать?

– Ну, те три-четыре курса, которые я знала, – из них никто не стал знаменитым журналистом. Одни уехали за границу, другие сменили профессию…

– Почему вы ушли с журфака? Давайте я попробую угадать: по причине романтического увлечения?

– Да. У меня любовь была. Ха-ха.

– Это был ваш первый муж?

– Нет, я за него не вышла замуж. Это моя первая любовь была.

– Была, значит, и закончилась… Вот мне очень понравилось, когда про вас написали такое: «ОР – это настоящее имя писательницы; Робски – фамилия ее первого мужа».

– Ха-ха-ха!

– Оксана – это украинская версия русского имени Ксения.

– Да, моя мама – украинка.

– Можно полюбопытствовать, как ваша девичья фамилия?

– Полянская.

– Расскажите, как вы жили до того, как стали звездой Рублевки.

Она смеется.

– Я жила очень по-разному.

– Вы где родились?

– В Москве.

– И жили в хрущевке.

– Да! – Она опять смеется.

– Ну, рассказывайте дальше.

– Мой папа умер, когда я пошла в первый класс… Мама у меня твердых правил, воспитывала меня железно. Она вышла замуж во второй раз, когда мне исполнилось 19 лет. Мама совершенно героическая. Я бы, оказавшись в ее ситуации – да я и оказалась, – не смогла так. Я не смогла одна. А она 12 лет жила одна. Сейчас мама преподает в колледже. Она очень любит свою работу, своих студентов, она на работе с утра до вечера, студенты – это была ее отдушина…

– А чем вы занимались, после того как бросили журфак?

– Работала помощником режиссера… Мы фильмы снимали. А еще у Гнеушева, в цирке. Когда училась, работала в газете «Московский железнодорожник». А еще в суде, архивариусом – когда думала, что стану юристом.

– Тоже неплохо.

– Да, неплохо. Приходили люди, которым нужна была копия приговора. И я им давала копию. Такие синие, с золотыми зубами. А потом, бывало, сижу в ресторане с друзьями, и эти люди узнавали меня, подходили… Было очень весело. Ха-ха-ха!

– А дальше вы стали выходить замуж. Три замужества – это хорошая кредитная история.

– Кредитная история? Да…

– Хорошее начало.

– Да, такой старт… Первый раз я вышла замуж так. У меня была любовь, когда я была маленькая. Мне было 16 лет, когда я влюбилась. Но у нас ничего не вышло. Сначала моя мама звонила его маме – вот, моя дочь маленькая, оставьте нас в покое… А потом, через года два-три, его мама звонила моей и говорила: вот, у моего сына такое будущее, он не для вашей дочери… И вот так мы не поженились, к сожалению. Он женился на чьей-то дочери…

– Дочери солидного человека?

– Да. А я вышла замуж – просто чтоб выйти замуж. Он был студент. Но уже на свадьбе я поняла, что это проблема для меня. И я уехала со свадьбы – как в кино. Он еще долго меня преследовал, грозил мне. А потом я опять вышла замуж. Я очень любила своего мужа. И ничем не занималась вообще. Не работала. Я хорошо себя чувствовала в роли жены. Мы прожили счастливо лет пять.

– Тогда и началась ваша жизнь на Рублевке?

– Мы снимали дачу. А при чем тут Рублевка? Я не люблю делить свою жизнь на «до Рублевки» и «после Рублевки». Это настолько примитивно… Я вот в третьей книжке вообще не буду упоминать Рублевку. Во второй она упомянута всего два или три раза. Но все считают, что книга про Рублевку…

– Думаю, с этим ничего нельзя сделать. Так уж это восприняли читатели…

– Не читатели, а СМИ – все-таки есть разница.

– Уж такой получился миф. Массовая культура и настоящая – мы же с вами понимаем разницу.

– Ну не знаю. Если вы задаете в лоб вопрос, была ли у меня дача на Рублевке, когда я второй раз вышла замуж… Я отвечу: да, мы снимали дачу. Но не скажу, на каком направлении. (Заметим, что ни о чем подобном Свинаренко ее не спрашивал. Вставки здесь и везде далее мои. – А.К.)

– Но и второй брак ваш закончился.

– Муж погиб. (В прессе сообщалось, что он был бизнесмен и его убили.)

– А можете рассказать про третьего мужа?

– Мы расстались. Но у нас очень хорошие отношения. Мы с ним сейчас друзья.

– Майкл Робски – это что-то английское?

– Нет, это что-то еврейское. Его семья эмигрировала, он жил долго в Германии. Мебельный бизнес.

– Я слышал, он вам помогает, вы с ним встречаетесь в Азии.

– Это я ему помогаю – до сих пор составляю ему коллекции мебели. При том что это не мой бизнес. Он не нуждается в помощи, дело не в том, что он в чем-то ущербный – просто я занималась этим очень долго и никто не сделает этого лучше, чем я. Я первая, кто у нас этим начал заниматься. И я люблю ездить в Азию… В общем, мы с бывшим мужем очень близкие друзья…

И тут вхожу я. Морда красная, перегар, башка не варит. Светский лев, блядь. Сидел бы у себя в кабинете, не высовывался. Так нет же, туда же, куда и люди. Первое впечатление – шок. Робски – это маленькая, неяркая женщина среднего возраста. Тихий голос. Отсутствие макияжа. Во всяком случае, я не заметил. Родинка на верхней губе сексуальности не добавляет. Так, родинка да родинка. Короче, не Мэрилин Монро. Такой бюджетный вариант Синди Кроуфорд. В целом мышка такая, редакционная. Точно – не «жаба». Кто угодно, но не «жаба». Весь план беседы – насмарку. Если бы я узнал еще, что она уже три раза ела, то есть вариант с рестораном не проходит, вообще бы в обморок упал. Что делать? Я в панике. Я мог ожидать всего, чего угодно, но то, что мне придется общаться с банальным клерком, я не мог представить в самом страшном сне. Стало скучно.

– Здравствуйте. Альфред.

– Оксана.

– Очень приятно. А почему вы – Робски? Он же вам теперь не муж.

– В смысле – отказаться от фамилии? Но пока нет другого предложения, так что я пока Робски.

– Значит, пока нет другого мужа, так и будет Робски? Я без осуждения это говорю, просто интересно. Почему ты оставила фамилию третьего мужа? Оставила б тогда уж первого…

– С первым я как раз фамилию не меняла. А мы на ты?

– Да. (Вот это я зря…)

– Почему?

– Ну, мне кажется, мы люди одного круга.

– Почему – одного?

– Ну, вы же на олигарха тянете. (Ну не мудак?)

– Я – на олигарха? Скажите мне, что такое олигарх?

– Ну вы же в книжке довольно подробно писали – вот пляшет по дискотекам. Охранники там…

– А вы меня видели на дискотеке с охранниками?

– А вы меня?

– Я же не говорю, что вы тянете на олигарха. (Это она правильно меня. Точно, не тяну.)

– Ну хорошо.

– Для меня это очень сложно – перейти на ты. (А тут она зря понты кидает. Как это Шариков говорил: «С виду простая кухарка, а форсу, как у комиссарши». Чего из себя фифу-то строить? Тоже мне, аристократка. Украинка с еврейской фамилией. Парень-то букву «й» в конце фамилии уже в Германии потерял. А так-то она Робская… И мужа вашего, Крупского, тоже помню… По-моему, Полянская даже лучше. А вот эта вот заграничность, без «й», уж очень гламурненько. Для Хацапетовки.)

– Предложение не принимается. Понял. Все, я молчу. Мне не велено разговаривать. А то на ты, не дай Бог, перейду. А перед нами же Лев Толстой. (Вот именно. Чего развыступалась?)

– Какой вы внутренней жизнью живете. Сами себе запрещаете. (Слабенько. Не канает.)

– Ни в коем случае. Все-все. Молчу. Продолжайте.

– Я бы закончила на этом.

– А что такое?

– Мне не нравится, когда мне хамят. (Фи, чего-чего, а вот хамства-то как раз и не было. Похоже, она действительно считает себя Львом Толстым. Первый раз вижу жертву собственного пиара.)

– Я разве хамлю?

– Да.

– А в чем же мое хамство?

– Я не хочу это объяснять. (Действительно, будет непросто.) На этом я бы закончила интервью…

– Ну, auf Wiedersehen!

– А вот это – тоже хамство! (Ни фига себе! Сказать человеку «до свидания» – значит хамить. Тут она точно перегнула палку.)

Так бесславно (для меня) закончилось мое участие в интервьюировании Робски. Нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Нельзя одновременно бухать и делать бизнес. Бизнес – это мамона. В общем-то азбучные истины.

ПОСЛЕ РОБСКИ

Я все понял. Я знаю, кого мне напоминает Робски.

Однажды, когда я работал председателем горисполкома в Сестрорецке, ко мне пришла журналистка местной многотиражки «Сестрорецкая здравница», чтобы взять у меня интервью. Это была усталая женщина неопределенного возраста. Я ее абсолютно не интересовал. У нее было редакционное задание, и она его выполняла. Она, не глядя на меня, задала заранее согласованные вопросы. Я старался отвечать неожиданно и парадоксально. Хвастал эрудицией и яркостью эпитетов. Бесполезно. Она все записала, собрала манатки и отвалила. Назавтра вышло интервью. Все честно переписано с диктофона. Никакой отсебятины. Добротный труд по расшифровке фонограммы.

Так вот, Робски – это литературный негр. Кстати, очень известный тип служителей пера. Маркетологи Маркоткина[28]28
  Маркоткин – это глава издательства «Росмэн».


[Закрыть] (неплохая аллитерация, а?) сделали следующий вывод: на рынке требуется книга про то, какие гондоны – богатые. Зачем? Сейчас объясню.

Советский Союз наплодил огромное количество так называемых интеллигентов. Это десятки миллионов людей, которые закончили вузы и потом трудились в тысячах всевозможных НИИ и других абсолютно бессмысленных главках, управлениях, проектных бюро и «протчая херня». Я сам работал целый год в НИИ и докладываю – делать там было нечего, и платили мне (кандидату наук) целых 170 рублей. Фактически это было пособие по безработице. Миллионы людей в Советском Союзе в реальности были бездельниками, и государство содержало их и их семьи за счет нефтяной ренты. Уж лучше бы оно прямо им сказало, что они трутни. У них хотя бы не было иллюзий относительно того, что они занимаются востребованной деятельностью.

Сейчас эти люди влачат жалкое существование. Они абсолютно не способны производительно трудиться. При этом у них есть полная убежденность, что причина их проблем не в них, а в построенном варианте капитализма, который неправильный. Правильный – это когда они ходят на службу, катают карандаши, а пятого и двадцатого умри, но дай им достойную зарплату, поскольку они есть соль земли. Это, кстати, главный электорат «Яблока».

Так вот эти люди – основной потребитель книг. Это тот рынок, на котором живут все наши издательства. Они читают потому, что им больше делать нечего, и еще потому, что они привыкли это делать на прошлой их службе в советском НИИ. Помните, когда СССР был самой читающей страной в мире…

Что хотят прочитать в книге эти люди? Они хотят прочитать простую вещь. Что богатые и успешные люди – нравственные ублюдки. Что они просто животные, неспособные отличить добро от зла. Что они алкаши и наркоманы. Что они забыли родителей и детей. Что они способны убить человека и делают это. Что они сексуально распущенны и вообще бисексуальны.

И тогда становится легче. Ярче сияет тезис «честность – бедность» и собственная нравственная чистота. Отступает куда-то в сторону мысль о том, что ты не грешишь не потому, что считаешь это грехом, а потому, что у тебя нет такой возможности. (Это, кстати, не моя мысль, это Федор Михайлович.) И жизнь кажется не такой беспросветной. Как безнадежно больному раком дают обезболивающие наркотики, так и эти книги – наркотик, нужный новоявленным васисуалиям лоханкиным.

Дальше, как говорится, дело техники. Нужно найти литературного негра, который состряпает такую книжку. И тут как тут подвернулась Робски. Училась на факультете журналистики. Владелица мелкой мебельной лавочки, значит, смотрела на «изячную» жизнь со стороны, но достаточно близко, так, что смогла рассмотреть некоторые детали. Что ж, мели, Емеля, твоя неделя. Что ж, ее книги – это качественно выполненное редакционное задание. Ей за это заплатили деньги. Именно этого от нее и хотели.

Раньше нас потчевали литературой победившего пролетариата. Это где про чутких секретарей парткома, мудрых рабочих и ошалевших от энтузиазма комсомольцев. Теперь пришла пора литературы победивших лавочников. Это где про жен-лесбиянок, детский перитонит, кокаин и мужа-лоха. Ну да ладно.

Итак, делается медиаплан по раскрутке. Бюджет на это дело. Активная реклама. Масса интервью. Проплаченные хвалебные публикации. И пусть лохи жрут эту блевотину и хрюкают от удовольствия. Жизнь удалась. На «ты» не переходим. Я великая писательница.

Это бизнес, ничего личного…

Кстати, с чего это я взял, что Робски хорошо знает «жабскую» жизнь? Потому что мне кажется, что «жабская» жизнь такая? Это натяжка. Я же не «жаба». Может, и здесь автор идет на поводу у читателя и дает ему продукт, который тот хочет получить, а не правду, которой ни он, ни читатель не знают? Горько… Ничего-то мы друг про друга не знаем…