Текст книги "Отходняк после ящика водки"

Да ладно я. Я хоть с ними воевал, то есть я был им враг. А бедный дурачок Ники? Поверил им, пошел против меня, родного дяди. И что? Спасли они его? Валяется болван вместе с Аликс и детьми где-то в Сибири, в яме. Наверное, и костей-то уже не найти. Братец Жорж, с которым они в молодости вместе трахали японок, предал его. А ведь, наверное, клялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах… Я уж не говорю о французах.

А ведь я его предупреждал! Сколько я ему говорил – не верь этим лягушатникам. И Жоржу не верь. Тогда, на яхте в норвежских фьордах. Сколько писал, умолял, заклинал… Все без толку, не послушался Ники дядюшку. Очень хотел водрузить крест на Святую Софию. Вот и поверил обещаниям англичан и французов. Забыл, глупец, как эти самые его союзники воевали с русскими в Крыму за шестьдесят лет до этого. Как раз за то, что его прадед хотел в Константинополь войти после Синопа. Дедушка с Бисмарком потом мирили их. И где благодарность?

Господи! Ники, Ники… Слабый, милый, глупый оберст. Вот сейчас даже зла на него нет. Как не вовремя умер его отец. Как не вовремя. Тот был настоящий солдат, он-то пороху понюхал. Не то что Ники. Да и Аликс тоже хороша. Немка называется. Да что уж теперь. Давно это было. Почти тридцать лет назад… Или двадцать пять? Сколько ж мне тогда было? Пятьдесят? Или больше? Не помню уже… Что-то около этого… А ведь Ники младше меня. Жалко его.

Как странно устроена жизнь, снова подумал старик. Совсем еще недавно казалось, что все, о чем я говорил, во что верил, за что боролся, что все это пропало, ушло в никуда, исчезло. Что наступила какая-то неведомая новая жизнь, где все народы объединились, где нет границ и где правит один царь – доллар. Что все мои мечты о великой Германии это бред, что мир стал другим, а все разговоры о нации, ее чести и ее праве – пустой звук откуда-то из средневековья…

Может быть, и так… Но их доконала жадность. Я знал, что все этим кончится! Их подвела жадность! Они не смогли удержаться и в Версале устроили Германии чудовищное аутодафе. Они ее ограбили, изнасиловали и плюнули в ее душу. Они думали, что это им сойдет с рук. Никогда ни один народ в мире не смирился бы с таким унижением. И немцы не смирились. И вот, по прошествии стольких лет, немцы опять говорят теми же словами, что и двадцать пять лет назад: величие нации, ее право, ее честь… Ну разве это не счастье, пусть перед смертью, но убедиться в собственной правоте? Конечно, счастье…

Как странно устроена жизнь. Я, имея все законные права, без устали работая и отдавая все силы счастью моего народа, все равно не добился от него той любви, которую он дарит этому странному австрийцу. Фантастический человек! Воистину неисповедимы пути Господни! Как можно было в размякшей, раскисшей, потерявшей ориентиры стране, стране, парализованной кризисом и упадком, стране сломленной, сдавшейся и ограбленной, воспитать целое поколение патриотов? Поколение чистых белокурых мальчиков, готовых отдать жизнь за любимую Родину! Ох, если бы у меня в восемнадцатом году была хотя бы одна такая дивизия! Я бы с ней вошел в Париж! Я бы по дну Ла-Манша прополз и ворвался в Лондон!

Этот Гитлер – великий человек. Какой там канцлер. Он – настоящий император немцев. Вождь. Суровый, безжалостный аскет. Без увлечений, без слабостей. Невысокий, стройный, с выразительным жилистым лицом, с тяжелым – исподлобья – взглядом. А как он говорит! Просто, энергично, гневно, правдиво. Используя понятные народу слова и обороты. Так до него никто не говорил: «Немцы! У нас была великая, мощная империя! Мы стояли в ста километрах от Парижа, мы ждали приказа «Вперед!». А кучка предателей в тылу воткнула нож в спину воюющей армии. Теперь Германия унижена. Мы, наши отцы и дети, наши жены и сестры должны унижаться и работать на толстомордых англичан, на онанистов-французов, на идиотов-американцев. Сейчас вы должны ответить мне, своему вождю, с кем вы: со мной – и тогда я поведу вас к вершинам славы и могущества – или с предателями-жидами, – и тогда вы недостойны меня и пусть вы сгниете, работая на них». И народ ответил: «Да! Мы с тобой, наш вождь. Мы возродим былую честь Германии. И нас снова будут бояться и уважать!»

Сегодня немецкая армия вошла в Париж. Как все-таки странно устроена жизнь. Сколько бы я отдал тогда, четверть века назад, чтобы вот так, как он, стукнуть сапогом по мостовой на Елисейских Полях! Но не судьба. Как Моисею не суждено было ступить на Землю обетованную, так и мне не суждено было возглавить триумф Германии. Господи! Но как я счастлив, что Ты дал мне возможность дожить до этого! Увидеть это! Узнать, что все – не зря. Что Германия не унижена и ее власть будет теперь длиться тысячу лет. Это уже теперь очевидно: Гитлер – великий вождь.

Так рассуждал старик, а тем временем солнце склонилось к закату. К нему подошел его верный слуга, накинул на его прямые плечи плед и повел его в замок. Стало по-вечернему прохладно. Дома старик велел разжечь камин, попросил простого грушевого шнапса, выпил рюмку, закусил смальцем со шкварками. Ему хотелось в эту минуту быть простым немцем. И опять слезы умиления и счастья потекли по его щекам. Он внимательно послушал радио. Посмеялся тому, что с десяток французских офицеров убежали куда-то в Марокко и заявили, что они не признают немецкой победы. Обрадовался сообщениям о полной морской блокаде Англии и миру с Россией. Цокнул языком, когда какой-то умник рассказал о том, как глубоко американцы завязнут в будущей войне с японцами. Потом он пошел спать.

Он долго не мог уснуть. Счастье переполняло его. Он хотел быть там, в Париже, вместе с армией, с Гитлером, с генералами, которые при нем были простыми обер-лейтенантами и гауптманами. Демонстративно пить эльзасское и закусывать сладкой капустой, щипать за ягодицы ветреных парижанок, которые тут же, разумеется, признали за немцами массу достоинств… Как он был счастлив в эти минуты.

Так он и умер через несколько недель – абсолютно счастливым человеком. Это был сосланный в Голландию в восемнадцатом году германский император Вильгельм II.

Дорогие друзья! Когда вы иногда задумываетесь о том, что такое счастье, вспоминайте эту историю про старого кайзера Вилли.

* * *

– Такой был день приятный для старика! Как радостно, должно быть, он помирал. Все сделано. Стоял солнечный день. В Компьенский лес притащили тот самый вагон, в котором Германия подписывала перемирие с Антантой в 18-м году. Привели за шкирку французов, посадили, заставили подписать капитуляцию. И император был рад, сидел в Голландии и думал: «Как хорошо!» Он не видел последующего поражения и национальной катастрофы, он видел только триумф. Самое время помирать.

– Я думаю, что Гитлер его боялся. Когда он оккупировал Нидерланды, то приказал старика изолировать. Просто так, на всякий случай. Старик не был таким счастливым в свои последние дни. Он был старый и очень умный. Он понимал, что впереди – катастрофа. Он хотел выступить против Гитлера, об этом много писали, это известный факт. Но сын-нацист сказал ему: «Молчать!»

– А сын стал гражданином рейха?

– Они всегда были гражданами Германии, несмотря на то что императорская семья жила за границей. После Первой мировой войны Веймарская республика заключила договор с императорской семьей о разделении имущества. Там все было написано, что кому принадлежит. Там и про гражданство все было написано.

– Им что, какую-то собственность сохранили?

– Да, конечно. Император не жил в нищете.

– Не то что у нас: все отобрали не только у царя, но и у всех помещиков и буржуев, а часть, и немаленькую, даже не просто отняли, но и сожгли… А царскую семью – убили. Кстати, Ральф, вот скажи: нужна ли в России реституция? Одни говорят, что нужна, а другие говорят, что нет. Кто прав, по-твоему?

– Я считаю, что реституция необходима.

– Но многие полагают, что реституция возможна, когда прошло не много времени. Например, я у тебя отобрал, потом справедливость восторжествовала и ты у меня свое забрал обратно. Но в России все по-другому, потому что, после того как я у тебя забрал, меня убили. Потом сделали детский садик, потом детдом, а после детдома сделали еще двадцать коммуналок и там поселили людей. Потом люди перепродали свои комнаты. Прошло не 20 лет, а прошло 70 лет. Десятки раз это переходило из рук в руки. Если проводить реституцию сейчас, то она превратится не в восстановление справедливости, а в еще одну конфискацию.

– 70 лет или 80 лет… Какая разница? Не важно, что прошло 2–3 поколения. Я готов согласиться, что не надо в России делать реституцию напрямую, потому что это действительно очень щекотливая тема. Но тогда должна быть разработана какая-то система – например, денежных компенсаций. Пусть – символических. Не обязательно именно этот дом или фабрику возвращать. Но хотя бы признать незаконность конфискаций Россия должна. Это – безусловно.

– Один из главных аргументов против реституции состоит в том, что в Прибалтике была не реституция, а пародия на нее. Отсюда делается вывод, что честной реституции вообще не может быть.

– Да, в Латвии, конечно, смешно получилось. Что касается имущества латышей, у которых его отобрали коммунисты, то тут более-менее все ясно. Однако сами латыши экспроприировали имущество прибалтийских немцев. Теперь они говорят, что по закону о реституции мы возвращаем имущество только гражданам Латвии. Немцы, которые проживали в Латвии, и их потомки могут получить гражданство. Однако для этого нужно сдать экзамен по латышскому языку. Я не очень понимаю, как знание языка связано с несправедливо отобранной собственностью…

– Вот-вот! Немцы, которые жили в Прибалтике, никогда не говорили по-латышски, они говорили либо по-немецки, либо по-русски!

– У каждой страны есть свои права…

– Но тогда не надо называть это реституцией! Назовите это, например, местью большевикам!

– И тем не менее это реституция. Плохая, но реституция. Россия же даже не признала факта необходимости реституции. И это неправильно. Пусть будет плохая реституция. Но будет! Чтобы все знали, что отбирать – неправильно.

– Но давай вернемся к твоей биографии. Итак, ты служил…

– Пять лет. Нет, два года учился и три служил. Потом я демобилизовался, учился и работал в Лондоне, в компании «Бостон консалтинг». Затем, поскольку я знал русский, мне предложили поработать в России. Помогать делать приватизацию. Прошу обратить внимание, что я один из немногих иностранцев, который приехал сюда и стал государственным чиновником. Я работал первым заместителем генерального директора Российского центра приватизации. Я, кстати, сразу поставил в известность спецслужбы России о том, что служил в военной разведке. Это я сообщаю, чтобы у ваших читателей не возникло лишних вопросов.

– Я прекрасно помню, как Российский центр приватизации постоянно трясли прокуратура и Счетная палата. Радость общения с ними была доверена тебе…

– Счетная палата и прокуратура… Да уж, они копали, просто все поднимали! Но – у нас было все чисто. Не нашли, к чему придраться. Это – предмет моей гордости.

– Ты, кстати, вместе с Максом Бойко известен не только тем, что общался с проверяющими органами, но и тем, что тебе принадлежит идея и первая попытка продать «Связьинвест» в 95-м – 96-м годах. Пусть она оказалась не вполне удачной, но зато в 1997 году, когда 25 процентов акций «Связьинвеста» были задорого проданы Соросу, мы использовали все ваши наработки, в частности, идею слияния «Связьинвеста» и «Ростелекома». А вот ответь мне, как же ты начал учить русский язык в Германии, не побывав в России?

– Я был в России в качестве туриста в 78-м году. Расскажу вам про это историю, чистый анекдот. Мы приезжаем в гостиницу «Молодежная». Мы там остановились, вышли на дежурного, получили ключ от номера на шестом этаже. В туалете бумаги нет, телевизор разбит. Полный хаос! Но что для нас это в 16–17 лет? Нас предупреждали, что это Советский Союз, здесь уровень ниже, чем в ФРГ, поэтому мы в принципе были готовы. В целом уровень соответствовал нашему представлению о том, что нас здесь ждет. Через полчаса дежурный идет и говорит: «Ошибка. Этаж закрыт на ремонт. Вот вам другой ключ. Такой же номер, только на пятом этаже». Мы идем на пятый этаж. Там уровень значительно лучше – и бумага в туалете есть, и телевизор работает. Хорошо. Вечером идем в гостиничный ресторан. Встречаем студентов из ГДР. Слово за слово, спрашиваю: «Вы на каком этаже?» Они отвечают: «На шестом». Мы им все рассказали, они так обиделись, когда поняли, что их держат за второй сорт… Мы были тогда в Москве, Тбилиси и Баку.

– Ты приехал из Германии. Что для тебя Россия?

– В России я живу больше десяти лет. Я ни в одном городе, ни в одном месте не жил так долго. В прошлом году я был там, где родился, – немного севернее Бонна. Там я жил в относительно небольшом городе. Я к родственникам приехал на Рождество. 7 тысяч человек, все знают друг друга. Скучно…

– Это просто ты долго жил в таком мегаполисе, как Москва. Если бы ты приехал в Лондон или в Нью-Йорк, то тебе не стало бы так скучно. Кстати, раз уж речь пошла о твоей Родине, расскажи, пожалуйста, о своем поместье.

– Мое поместье расположено на окраине Лейпцига. Оно не слишком большое, но и не слишком маленькое. Земли там у меня – 12 гектаров. Там есть парк. В нем – специальные дорожки для конных прогулок. Есть конюшня с лошадьми. Но все это – для пенсии. Пока я там жить не собираюсь. Мне Москва нравится. Мне вообще Россия и русская природа нравится. Может быть, потому, что уже привык? Я встаю каждый день и бегаю по лесу. Даже когда бывает очень плохая погода, как сегодня. Встаю, темно, ничего не видно, низкие облака… А мне – нравится. Я купил банк, который одним из первых вступил в систему госстрахования вкладов. Сейчас открыты офисы в Балабанове и Москве. Вот получаю новую лицензию, хочу зарегистрировать его в Боровске, в Калужской области. Там очень красиво. Такой старый купеческий город с монастырем. Очень красивые здания, которые, правда, сильно заброшены. Кстати, если говорить о Москве, то ни один город в мире такого разнообразия архитектуры не предлагает. Новый Арбат – советский реализм. Тверская – сталинский «большой стиль», ампирные особнячки Замоскворечья, модернистская Никитская… Еще я очень люблю пользоваться метро. Часто бывает, что я стою в пробке и, вместо того чтобы сидеть в машине, решаю спуститься в метро. Российское метро – это настоящее чудо. Вообще тут, в России, так много пространства. А в Европе все застроено.

– Ну, ты не увлекайся. Вот, например, Лондон, он современный, динамичный такой, тот же Нью-Йорк… Да и Берлин становится все красивее и красивее.

– Да, сейчас застраивается это пространство между Западным и Восточным Берлином. Раньше там была окраина, а сейчас центр города. В Берлине появилась очень хорошая архитектура. Я считаю, что Берлин за последние пять лет стал мировой архитектурной лабораторией. Там столько всего нового построили…

– И все-таки ты приехал в Россию! Зачем?

– На самом деле, поначалу это была чистая афера. Я работаю в Лондоне, в небольшом инвестиционном банке. В России 93-й год, только что расстреляли парламент. И тут звонит мне один знакомый, Шарбель Аккерман, и говорит: «Приезжай сюда. Тут интересно, холодно и опасно». Вот я и приехал.

А.К.

ПАПИНА ЗЕМЛЯ

С недавнего времени у католиков новый папа. Про него написано уже много. Кажется, все интриги со всеми побочными линиями обсуждены и разобраны. Прекрасно всем известно, что он из Баварии. Интересно, как там, на папиной родине, устроена жизнь, на что она похожа, как выглядит со стороны? Как себя ведут там люди? Можно съездить и одним глазком глянуть самому. Так, не углубляясь в тонкости и подробности.

Папы обычно довольно сильно влияют на жизнь множества стран. Притом, что особенно дорого, понтифики не являются политиками. Политики, с теми все ясно: им надо нравиться простой незатейливой публике, они скачут на потребу толпе. Им приходится врать, кем-то прикидываться, обещать разное, чтоб их не выгнали с работы и позволили еще несколько лет покомандовать. Не то папа: ему на этой Земле не перед кем отчитываться. И не надо, как некоторым, дожидаться начала второго срока, чтоб взяться наконец за дело своей жизни. Что люди скажут? Да пусть говорят что хотят, пустое это все… Это не к папе вопрос.

Ну, в принципе вокруг довольно много людей независимых и несгибаемых. Однако мало таких, к которым миллионы, а может, и миллиарды прислушиваются со всем возможным вниманием. Пожалуй, в этом все дело.

Я вам не скажу за всю Баварию, но в Мюнхене особенно хороши ранние субботние утра, бездельные и сонные, и солнечные, когда свежо и звонко на улицах. И вот в такое утро перед завтраком плывешь по бассейну, какие обыкновенно устраиваются на крышах хороших отелей, смотришь на город, раскинутый внизу, а там – чистая отмытая зелень, тихие деликатные трамваи, черепичные крыши, башни и башенки, соборы, страшно знакомые многим по Риге, выстроенной немцами же… И вдруг примечаешь вдали, над обрезом крыш, уже над землей как будто облачка, тучки, в которых белое с почти черным. Но стоит присмотреться, понимаешь: это Альпы! Белое – это снег, а темное, что казалось темной водой внутри тяжелого облака, – это густая зелень сосновых лесов. В ясную погоду горы видны особенно хорошо… Альпы! Слово-то какое… Так и тянет к себе. А в чем проблема? Взял машину, сел, поехал – и, грубо говоря, через 40 минут ты уже в предгорьях, в баварской глубинке. Сельская местность, густой прозрачный воздух, крепкий запах трав и свежайшего навоза, холмы и перелески, глубокая зелень, шпили аккуратных сельских церквей, тут и там крестьянские здоровенные дома, крытые тяжелой красной черепицей, палевые бычки на пастбищах, отмытые до блеска новенькие трактора, сияющие автомобильным лаком что твои «мерседесы». И самое главное – тут Альпы уж совсем близко, их почтительно рассматриваешь снизу вверх.

Там, конечно, не найти блеска и роскоши, и размаха, и шопинга, как в больших городах, – но можно найти свои плюсы, сделать свои трогательные находки. Я, к примеру, нашел в предгорьях Альп деревеньку Фрасдорф, а в ней – постоялый двор «Карнер». Карнер – фамилия симпатичной дамы, которая купила заведение в 1982 году. Трехэтажный крепкий дом, в хорошем состоянии – расскажи кому, что заведение функционирует с 1576 года, так не поверят. А зря: там же на все документы, архивы, нотариусы с давних пор… Есть, к примеру, письменное разрешение на варку пива, которое постоялому двору выдал лично курфюрст Фердинанд Мария. Все в порядке: подпись, печать, дата: 1663 год. Дела у постоялого двора шли весьма хорошо уже в те годы. Этому есть весьма убедительные, хотя и косвенные доказательства. История сохранила для нас датированную 1705 годом письменную жалобу на австрийских солдат, которые в рамках войны за испанское наследство занимались грабежом в этих краях. Так вот с интересующего нас постоялого двора они вывезли ни много ни мало 1 тысячу 640 гульденов, чего в те времена хватало на покупку 100 коров. Примечательно, что через 100 лет – в 1806-м – деньги с хозяев заведения вымогали уже французские солдаты, расквартированные в деревне. Те придут – грабят, эти – грабят… В общем, как говорится, куда бедному крестьянину податься?

Дело прошлое, все эти вторжения из-за границ. Хотя, конечно, и сейчас во Фрасдорфе полно приезжих. На парковке машины, судя по номерам, из Кельна, Дюссельдорфа, Бонна – и вовсе из ближнего зарубежья… Как людей заносит в простую баварскую деревеньку? Чего им тут, казалось бы, искать? Мало ли деревень кругом! Раньше – понятно, какой был смысл. Деревня лежит приблизительно на полпути между Зальцбургом и Мюнхеном. Этой дорогой везли соль, которая по-немецки будет Salz, отсюда, соответственно, и Salzburg, где Burg – это за́мок). Фактически это был такой немецкий чумацкий шлях. В один прием обозам проделать весь путь не удавалось, в аккурат во Фрасдорфе чумаков заставала ночь. А раз остановка, так, значит, надо где-то ужинать и спать. Успех постоялого двора объясняется как раз тем, что он возник в нужном месте и в нужное время. Да и 400 с лишним лет кулинарных упражнений тоже не прошли даром: ресторану постоялого двора в свое время дали аж две мишленовских звезды. И это в деревне! Сельская, так сказать, простота! Но конечно, назвать эту местность глушью все же никоим образом нельзя. Как-никак тут два старинных знаменитых города вблизи да горнолыжные трассы (до ближайшего подъемника 5 километров), одна причем на леднике, то есть в работе и зимой и летом, а еще в 15 минутах езды – знаменитое озеро Химзее с пляжами и причалами… Видите, не все так просто, как кажется на первый взгляд. Так что ресторан высокой кухни тут не случайно возник, и нельзя сказать, чтоб он пустовал… Шеф-повару это вскружило голову до такой степени, что он ушел в самостоятельное плавание. По правилам Мишлен, звезды в таких случаях снимаются по крайней мере на время. Но даже при формальном и временном отсутствии звезд еда такая, что завсегдатаи Куршевеля, с которыми я обедал у «Карнер», довольны. Они медленно пережевывали пищу и вслух рассуждали:

– Так, значит, в Куршевеле что? Каталки. Так и тут – тоже каталки. Далее еда… Тут она никак не хуже, чем там. Но тут в отличие от Куршевеля можно жену отправить на шопинг в тот же Мюнхен! Или в Зальцбург на экскурсию. А от Куршевеля до Женевы три часа пилить – это нереально… И потом, возле Куршевеля, кажется, нет озер, к тому ж не слыхать, чтоб туда ездили летом… Гм… А ну-ка дайте еще раз карту вин!

Нового шефа зовут Gerit Junge. Скоро Мишлен ему устроит экзамен, для начала на одну звезду.

– Страшно?

Он смеется. Подумаешь, экзамен!

– А какое твое блюдо тебе больше нравится?

– Пожалуй, гусиная печень. Из Франции получаем.

Я после специально отведал: печень таки удалась.

Хотя в принципе еда – это не самое важное в жизни. Местные краеведы покажут вам могилку некоей Марии Фуртнер (похоронена в 1884 году), местной достопримечательности, которая все 56 лет своей жизни (не считая младенчества) принимала в пищу исключительно воду, чем страшно озадачила тогдашних ученых. Но даже при всем при том, что некоторые вообще не едят, все-таки приятно, когда есть возможность вкусно поужинать – с чувством, с толком, с расстановкой. Я, кстати, был уверен, что название этой деревни, Фрасдорф, связано с кулинарией, по-немецки ведь Frass – это жратва. И одно s, казалось мне, просто потерялось. Но – нет. Старожилы уверяли меня там, что имелось в виду совершенно другое слово – Frase, то бишь фреза, что в старинные времена, говорят, означало также и долину.

Так, значит, Фрасдорф… Я полюбил пешие прогулки по ее окрестностям. Выходишь за околицу, и – вперед по добротному асфальтовому проселку… Там будет на пути скучная для местных вещь, но для нас совершеннейшая экзотика – открытый публичный бассейн, бесплатный: его вскладчину «вырыли» сельские жители. В самом деле, отчего ж не вырыть? Не у каждого ж есть свой на, скажем так, приусадебном участке.

А там развилка: налево пойдешь – в Tauern попадешь, направо – в Grainbach… Мне, конечно, больше глянулся первый вариант. Я исходил из того, что в латыни в старые времена не было разницы между V и B, да и сейчас есть написание Bvlgari, – и я рассчитывал после часовой прогулки оказаться в горной такой сельской таверне… И взял, конечно, влево, а там – вперед по извилистой дороге, вверх-вниз, вверх-вниз, это ж предгорья. В основном, правда, все-таки вверх. Путь пролегает главным образом по лесу. Среди лугов с рулонами сена, запакованными, надо же, в пластик (мне вспомнилась советская история про знакомого колхозного пенсионера, которого долго тягали в ментовку за привезенный домой с поля полусгнивший рулон сена; к весне выяснилось, что прочие рулоны, не тронутые злоумышленниками, в угоду ложно понятой честности сгнили насквозь, до черноты, и всем было жалко, что их не украли). В лесу, на полянках, встречаются свежеспиленные сосновые стволы, аккуратно уложенные в штабеля и пронумерованные красной краской: это не что иное, как Ordnung. А вот забавный указатель: Kaltenbrunn. Неплохо. В переводе это означает всего лишь холодный источник.

Где лес погуще – там воздух посмачней, а где пожиже, там видны близкие Альпы, которые хоть и сильно пропиарены, но все ж таки на самом деле хороши, и крестьянские, как бы пряничные, домики на совсем уж близких холмах. На каком-то повороте у поленницы я увидел двоих местных, старика и мальчишку. Дед был, как положено, в баварской шляпе, какие там в простом народе носят заместо наших кепок, и сказал мне, как все там, gruess Gott, где первое слово означает привет, или приветствие, а второе, как известно, Бог; впрочем, часто это баварское «здрасте» сокращается до короткого Gott.

– Далеко ль до Tavern, отец?

– Да с полчаса будет.

– А там что вообще?

– Известное дело, хутор. Там двое крестьян живут, и все…

Надо же, всего двое! И держат таверну! Она, наверное, маленькая, экзотическая, уютная…

– А ты-то сам кто такой будешь?

– Я здешний лесник бывший, а теперь на пенсии. Вот, гуляю с внуком.

Забавно, что у двух этих баварских крестьян – модные русские имена: Антон и Макс.

И точно, через полчаса прогулки через лес, по мосткам, перекинутым через горные речки и ручьи, показался хутор. Который в немецком понимании представляет собой не пару почерневших от непогоды избушек, но серьезный трехэтажный дом, балконы которого уставлены цветочными горшками. А рядом – основательный и весьма чистый скотный двор, на котором, как выяснилось, стоят 35 коров. Они зафиксированы в стойлах каким-то особым замком, я таких у нас в деревнях не видел. Пока я так осматривал ферму, из дома вышла дама. Она неожиданно вежливо для такой ситуации – вторжение на частную территорию – поздоровалась и молча стояла, ожидая от меня объяснений.

– Э-э-э… Я просто гулял, шел по дороге… А тут ваш хутор. Теперь я дальше пойду.

– Куда ж вы пойдете? Дальше нету дороги! Наш хутор – последний…

Стало быть, я попал на край света… Дальше ходу нет, можно только продираться вверх через лес до горных вершин.

– Понравилось вам тут? Если что, милости просим. – И хозяйка вручила мне визитку с надписью «Konrad und Anna Worndl, tel. 08052/2517». По ходу беседы выяснилось, что речь идет не о простодушном сельском гостеприимстве, но о бизнесе: семья Worndl сдает в своем доме две квартиры отпускникам, с двумя спальнями, кухней и всеми прочими удобствами – по 40 евро в сутки. За отдельную плату вас еще будут кормить домашней едой.

На другой день, кинув взгляд на карту местности, я решил добраться пешком до деревни Grainbach. Чем именно она меня привлекла? Да тем, что там – ближайший к Фрасдорфу подъемник. Всего 5 километров, то есть час неспешного хода. Значит, идешь… Вдали – все те же Альпы, по сторонам дороги – луга с ленивыми, скорей всего кастрированными, бычками, пугающей аккуратности домиками, вымытыми, сверкающими тракторами… А мимо то и дело пролетают машины, причем со страшной деликатностью, они не то что не сигналят, а даже, кажется, притормаживают, чтоб поменьше тебя беспокоить… Дойдя до Grainbach, я там первым делом заглянул в местный кабак: как же усталому путнику не выпить кружку холодного бочкового пива, – после чего двинулся дальше. Деревня оказалась, как и следовало ожидать, коттеджным поселком уровня сильно выше среднего. Покой, достаток, чистота – скучища, одним словом. Не за что глазу зацепиться. Так я думал, пока не увидел камень в человеческий рост, а на нем – барельеф со страшно знакомым профилем каски и штык-ножом, и двумя как бы мальтийскими крестами – здоровенным и поменьше. Что ж это такое? Я подошел поближе и прочел: «Община Grainbach – павшим героям. 1914–1918». О как… Странно думать, что для кого-то те немецкие солдаты, в сегодняшних терминах – агрессоры, воевавшие против нас, – герои. Еще удивительней то, что немцы, оказывается, открыто об этом говорят. И выбивают эти слова в камне, и отливают в металле… Гм… Но это не все. Еще мощней оказалась надпись на большом кресте: «В память о героях». Мощней – оттого, что тут же выбиты годы, в которые герои оставляли о себе память: «1939–1945». Похоже, тут, в немецкой глубинке, в стороне от модных туристских маршрутов, где все свои и нет смысла притворяться и валять дурака, – местные решили позволить себе говорить что думают. Нравится нам это или нет. Помню, в ГДР немало я видел ветеранов той большой войны. Им, само собой, не позволяли вот так говорить о героизме, им разрешалось только посыпать головы пеплом. Кстати, именно там, в Восточной Германии, про фашистов вспоминают с куда большей теплотой, чем на западе страны. Ну и?.. Я не знаю, что «и», не знаю, что дальше. Я только говорю о том, что видел. И что меня это слегка задело. Можно спросить: а отчего это я так нейтрально отнесся к немецкой памяти о героях Второй мировой? Честно скажу: не знаю. Может, оттого, что дальше слов у них это дело не идет? И интонация, с которой сказаны эти их слова, очень спокойная и ни к чему не обязывающая? А может, и другие какие причины можно найти, если серьезно задуматься… Меня же там больше впечатлило все-таки другое. То, что на коротком этом отрезке дороги, всего-то 5 километров, я насчитал 11 распятий! Они тут и там стоят на сельских этих проселках, с интервалом приблизительно так в полкилометра. Кресты эти с Христом бесхитростные, наивные, самодельные, простые такие, уж точно им далеко до художественной ценности. Куда там. Какие-то неизвестные анонимные крестьяне изготовили эти распятия и поставили их на виду. Вроде ж крестьяне – а откуда такая глубина? Что ж это за вызов? Как же это шибает по мозгам! С чем это сравнить? Что может похожим манером пронзить чужого путника на русском проселке? Поди знай…

Я дошел до подъемника, поднялся наверх и глянул сверху на долину. Она тихо и доверчиво лежала внизу. Неохота было думать о том, что и сюда доберется веселая интернациональная тусовка, здесь кончится наивная сельская жизнь и настанет полный Куршевель…

И.С.