Текст книги "Далекие Королевства"

Он замолчал, когда Бимус зашептал ему что-то на ухо. Он кивнул, бормоча:

– Да. Да. Я дошел до этого. – Он продолжил: – Бимус напоминает мне, что твоя речь, в целом весьма приятная, оказалась слабовата в отношении главного пункта. Должен признать, я испытываю жалость к твоему народу и его проблемам. Но, Амальрик Антеро, мне-то и всему Вакаану что с того?

– Да все, ваше величество, – ответил я. – Поскольку без нашего содействия вы не найдете ничего для себя ценного в той торговле, которую предлагаю я.

– Ну так покажи тогда свои товары, купец.

И вот я открыл лавку моего воображения и заполнил ее различными вещами. Я рассказал ему о ноздреватом камне с севера, из которого тамошние жители высекают идолов, которые перед дождем испускают благоухание. Я рассказал ему о нежных раскрашенных тканях, которые ткут женщины юга, и как каждый рулон отличается от другого, и о том, как по-новому чувствует себя тело в одежде из этой материи. Я рассказал ему о громадном разнообразии вин, фруктов и овощей, которые прибывают в Ориссу из заморских стран. И хотя в Далеких Королевствах я вижу изобилие, но их кухне не помешает большее разнообразие. Вот почему, поделился я, ваши повара так изощряются в приготовлении различных соусов и приправ, у них ограниченный выбор продуктов. Говорил я долго, но Домас не проявлял признаков усталости, пока я разворачивал перед ним коммерческую карту всех известных в Ориссе стран и народов, всех чудес столь же далеких для Вакаана земель, как и его Далекие Королевства были для меня.

Закругляясь, я закончил следующим:

– Не буду провидцем, ваше величество, если скажу, что вы скучаете в ваших изолированных и защищенных краях. Да я и сам слышал, как вы страшитесь, что ваши люди теряют боевой дух, что у вас тут пахнет затхлостью. А у товаров, которые я предлагаю для торговли, есть три качества за одну цену: волнующие кровь путешествия, жажда познания неизведанного и голод по недостающим приключениям. – Я был взволнован собственной речью. – Вот почему, ваше величество, я уверен, что в этой сделке вы приобретете не меньше нашего. Вот почему я уверен, что этот договор будет иметь для нас обоюдную ценность.

Глаза короля Домаса показали, что он тоже взволновался. Он кивнул сам себе, затем еще раз и еще. Я решил, что победа за мной. Но тут осторожность взяла верх над королем, взволнованный блеск исчез.

– Но в Вакаане не может быть места торговле, – сказал он. – Появление иноземцев, как неустанно предупреждает мой брат, может вызвать недовольство нашего народа.

– Мы легко сможем открыть нейтральную торговую точку, – сказал я. – Место, удобное для обеих сторон.

– Да, можем, – сказал Домас, но голосом тоже достаточно нейтральным.

И тут я широко и беспомощно развел руки, говоря:

– Что же еще я могу сказать, чтобы убедить вас, ваше величество? Я уже воспользовался всей той малой премудростью, которую вбил в мою тупую голову мой отец.

К королю вернулось веселье. Он захохотал, хлопнув себя по колену. В его глазах вновь загорелось возбуждение.

– Ничего больше, мой добрый приятель, – сказал он. – Ты хорошо потрудился для своего города, и тебе не за что стыдиться. Мне нравится твое предложение. Настолько нравится, что я готов одобрить его сразу. Однако… – он оборвал себя, поскольку Бимус стал ему что-то нашептывать. – Однако, как говорит Бимус, прежде чем мы поставим печать на соглашение, надобно рассмотреть все детально.

– Я думаю, это наиболее мудрое решение, ваше величество, – сказал я вставая, поскольку и без намеков понимал, что пора удалиться, – Как говорил мой отец: «Все сделки при первом ударе по рукам ярко светятся, но большинство из них превращаются в куски холодного тусклого льда, когда кладешь их в карман».

– Мудрый человек, – сказал король.

– Благодарю вас, ваше величество. Он действительно был мудрым человеком. Ну а теперь, с вашего позволения….

Я начал отступать к двери. Домас поспешно махнул рукой, а Бимус спрыгнул с кресла, чтобы проводить меня.

– Ну и как, получилось у меня? – спросил я, когда мы оказались в коридоре. Бимус прошептал, что да, мол, разумеется, получилось, и даже очень хорошо. По этому ответу я понял еще и то, что этот маленький человечек на моей стороне. Для одного дня удач было чересчур много.

Я рассказал Яношу о нашей встрече со всеми подробностями, умолчав лишь о музыке и Омери. Закончив рассказ, я понял, что он заметил упущения в нем. В обычной ситуации Серый Плащ выжал бы из меня недосказанное, и мне пришлось бы признаться. Но сегодня и у него были новости, которыми ему предстояло поделиться. Но для начала он оценил проделанную мною работу, не нашел в ней ошибок и похвалил меня, а я заверил его, что надеюсь довести ее до счастливого конца.

Когда же я начал его расспрашивать, как прошла его встреча, он с таким энтузиазмом принялся излагать, что даже стал заикаться. Он пытался рассказать мне сразу о всех чудесах, которые продемонстрировал ему принц Равелин. Наконец он выбрал один момент для более подробного рассказа: заклинание из манускриптов старейшин, которое превращает воду в лед.

– И это вновь была манипуляция! – вскричал он. – Как с превращением песка в золото, но не так сложно, поскольку вода… – И тут он стукнул себя по голове. – Клянусь богами, теперь я понял! – заорал он, оживившись еще сильнее, словно поймал за хвост постоянно ускользавшую мысль. Но тут же Янош покачал головой, когда мысль опять пропала. – Ну вот, опять потерял! – Он поддал взгляд, увидел растерянное выражение на моем лице и расхохотался. – Не обращай внимания. Бывает. – Он подлил вина. – Равелин приглашает меня завтра и послезавтра. Так что впереди меня ждет многое.

– Так он рассказал тебе о своем источнике энергии?

Янош помрачнел:

– Нет… Не рассказал.

Он был разочарован, и это меня обрадовало. Зря я тревожусь, что Равелин втянет его в какие-то темные дела. А Янош поднял свой бокал:

– За Далекие Королевства!

Я отозвался эхом, как в прежние дни:

– За Далекие Королевства!

С этих пор я погрузился в светскую жизнь Ирайи. Аудиенция у Домаса открыла мне поток различных приглашений: я ел и пил за столами у благородных господ, разучивал новые танцы в бальных залах и смущался от тех почестей и подарков, что обрушились на меня. По ночам я плавал по серебристым каналам-улицам этого грандиозного освещенного города и, обнимаясь с новыми друзьями, во всю глотку распевал песни. Днем я бродил по изумительной красоты паркам и совершенно поразительным музеям, где было представлено искусство Вакаана. Однажды я увидел Омери – она рассматривала статую великого арфиста. Мистическая связь между нами вспыхнула моментально, Омери ощутила мое присутствие и уже начала поворачивать голову в мою сторону… Но внезапно я вспомнил о ране, нанесенной смертью Диосе, и быстро пошел прочь, пока Омери не увидела меня.

Эта встреча словно пробудила меня от забытья, и я вновь начал тревожиться, Подписание договора с Домасом все откладывалось, и меня не звали на следующую встречу с королем. Я заваливал дворец посланиями. На некоторые из них вообще не реагировали, на большую же часть приходил краткий ответ: «Вы должны понимать, что дело это непростое». И просили меня набраться терпения.

В этой борьбе с бюрократией и в светских развлечениях я как-то не сразу обратил внимание на то, что давно не вижу Яноша. На отправленные в его дом приглашения я получал примерно такие же ответы, что и на послания к королю. Слуга Яноша, Гатра, постоянно отвечал, что сожалеет, но господин занят с принцем и приказал не беспокоить. Может быть, в другой день? Но наступал к другой день, и оказывалось, что опять я выбрал неподходящее время.

Наконец я отправился в таверну, где любили бывать наши ориссиане. Она располагалась в шумном районе у озерных пассажирских причалов. После долгого пребывания среди роскоши Ирайи вид обыкновенных домиков и гомон простого люда как-то освежали. А может быть, я просто соскучился по торговому порту Ориссы с его смесью запахов и звуков и ощущением того, что все здесь равны, будь то рыбак, торговец или грузчик.

Сержант Мэйн и остальные пришли в восторг, увидев меня. Лион взмолился, чтобы я убрал свои денежки подальше, и сам купил всем посетителям выпивки в мою честь. Пока мы выпивали и обменивались новостями, я убедился, что нашим ребятам живется тут недурно. В их компании было много симпатичных женщин и юных девушек. Мне даже показалось, что кое у кого из ориссиан вроде бы затеваются и браки, и шутливо поинтересовался, кто из них останется здесь, а кто вернется домой, когда придет время отправляться восвояси. Посетителями таверны в основном были местные рабочие и матросы. Но даже здесь, в этом благословенном городе, за столиками можно было заметить несколько криво ухмыляющихся рож мелких воришек. Сержант поинтересовался, как дела у Серого Плаща.

– Я надеялся, что ты расскажешь мне, – сказал я. – Я его уже давно не видел.

Мэйн нахмурился, но потом усмехнулся:

– Вы же знаете, мой господин, каким временами бывает господин капитан. Он же иногда забивается как барсук в нору, если какая-то мысль его поглотила. Не беспокойтесь. Так или иначе, он выберется повеселиться со старыми друзьями.

– Но, может быть, кто-нибудь слышал, чем он занят? – спросил я.

Лион игриво сверкнул глазами.

– Ох, не думаю я, чтобы все это время он был занят только наукой да делами. Серый Плащ парень не промах. – Он подмигнул мне. – Если не сказать больше.

Мэйн кивнул:

– В самом деле, господин Антеро. Может быть, Серый Плащ закрутился на вечеринках. Просто чтобы развеяться. Почему бы не позабавиться?

– А не связаны ли эти… гм… вечеринки каким-то образом с принцем Равелином? – спросил я, зная уже ответ, но надеясь на ошибку.

Воцарилось неловкое молчание. Наконец Мэйн сказал:

– Что ж… мне кажется, да, мой господин. – Он нахмурился и вздохнул. – И я слышал, что уж больно нечестивые у них занятия. – Но тут же он нервно рассмеялся. – Но тревожиться, мне кажется, не стоит. Это всего лишь преходящий каприз. Я не думаю, чтобы капитан Серый Плащ поддался влиянию принца Равелина.

Послышался чей-то пьяный окрик:

– Что это за собачье имя я тут слышу? Принца Равелина, не так ли? – К нашей группе, покачиваясь, подошел здоровенный краснорожий малый. – Это моя таверна, господа. И я не хочу, чтобы стены моего дома поганило это имя.

Я поглядел на этого хозяина, заинтересованный, чем вызвана такая ненависть. Да и все остальные посетители повернулись к нам. Мэйн счел за лучшее сделать хозяину предупреждение:

– Послушай, приятель, мы пришли сюда по-дружески выпить и поболтать. А если ты собираешься обсуждать тут политику, то мы найдем себе другое место.

Хозяин таверны выглядел здорово пьяным и агрессивным.

– Если мне хочется назвать принца собакой, так я назову, и будьте вы прокляты! Хотя даже собаке должно быть стыдно за то, что натворил этот человек!

Ему не дали продолжить. Несколько его приятелей-клиентов вцепились в него, пытаясь увести. Он вырывался и отбивался, но его все же оттащили. Две женщины – как я подумал, жена и дочь хозяина – вывели его из зала, закрыв за собой дверь. Но все равно из коридора в глубине дома еще какое-то время доносился поток ругани в адрес принца и его деяний.

Мы чувствовали себя неловко и тревожно после такой вспышки ненависти, причем больше, всех встревожился Мэйн. Он нервно огляделся. Я тоже это сделал и заметил, что те парни, которые до этого криво ухмылялись и которых я принял за мелких воришек, теперь лишь пьяно таращились друг на друга, плохо изображая полное отсутствие интереса к происходящему.

– Пожалуй, нам надо отыскать другую таверну, да поскорее, – пробормотал сержант, обращаясь к Лиону. – Этот хозяин устроит нам неприятности.

Лион согласно кивнул.

– Послушайте, – сказал я, – ну я согласен, что этот парень грубиян. Но какие же от него могут быть неприятности? Может быть, его слова кому-то и неприятны, но король сам приветствует, когда его подданные говорят что думают. Даже требует. Да ведь ты же сам это слышал от него.

Мэйн неловко заерзал. Затем наклонился ко мне поближе и тихо заговорил:

– Король-то может сказать такое, мой господин, но здесь, – он похлопал по столу, – эти слова ничего не значат. И, судя по тому, что я слышал, внизу все выглядит не так, как говорится наверху.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, – заинтересовался я. Мэйн покачал головой:

– Распространяться об этом долго неразумно, мой господин. Тут кругом уши. – Он указал на одного из этих якобы пьяных, который уже подсел к нам поближе. – Но я все же скажу. Может быть, добрые намерения короля наталкиваются на иные намерения другого человека. И этот другой, а вы понимаете, кого я имею в виду, весьма обидчив. И темные дела случаются, как известно, когда порочат его имя.

Я хотел расспросить подробнее, но слухач уже сидел совсем близко, по-прежнему выказывая спиной полное равнодушие. Поэтому я громко сказал:

– Ну что ж. Позвольте теперь мне угостить вас. И давайте выпьем за наших радушных хозяев.

Мой тост поддержали, а потом Мэйн подмигнул мне, показывая жестом, чтобы я уходил, а они последуют за мной через некоторое время.

Я вернулся домой в большой тревоге. Что же это за «вечеринки», как их назвал Мэйн, которые устраивает Равелин? Оргии, наверное, сексуальные забавы и шокирующие магические фокусы. Я знал, насколько привлекательны такие штуки для Яноша. Да к тому же я своими собственными глазами только что убедился, что не все так уж светло и чудесно в Ирайе.

Но тут я вспомнил о важности торгового договора с королем. Я знал, что Домас не лгал относительно своих интересов и не замышлял ничего темного. Надежда вновь выросла во весь рост. Ведь я ничего тревожного не видел, а только слышал. И не то что я не доверял словам Мэйна, но ведь он и сам их получил из третьих или четвертых рук. Да к тому же, может, и антипатия к Равелину так действует на меня? В конце концов, на чем она основана, эта антипатия? Принц ничем ее не заслужил в моих глазах.

И пока я боролся со своими сомнениями, вновь появился Янош. Он просто ворвался в мой дворец, излучая энергию, ум и хорошее настроение.

– Как же я скучал по тебе, друг мой! – воскликнул он, хлопая меня по спине. – Я так зарылся в пыль манускриптов и наслушался столько заклинаний, что, боюсь, мои уши уже просто невосприимчивы к нормальной беседе.

– Так твои занятия были успешными? – спросил я.

– Чертовски успешными, – сказал Янош. Манеры у него всегда были грубоватые, но сейчас я ощутил, что он немного обезьянничает, копируя наигранно-бесхитростное поведение, модное в королевской семье. Но подозрение пропало, когда он снова хлопнул меня по спине и сказал, что мы должны посмотреть, что делают наши люди, и выпить с ними по рюмочке.

Мы нашли их в другой таверне, такой же большой и столь же излюбленной матросами и рабочими. Теперь, с Яношем, нас опять стало двадцать, и встреча была шумной и радостной. Воспоминания об испытанных вместе приключениях были более чем достаточным поводом, чтобы напиться. Но пока мы совсем не окосели, Мэйн успел переговорить со мной с глазу на глаз.

– Помните того болтливого хозяина таверны? – спросил он.

– А, той? – Он кивнул. Новая таверна мне нравилась больше. – И хорошо, что вы там теперь не бываете. Эта ничуть не хуже.

– Так вот, он исчез тем же вечером. И с тех пор о нем ни слуху ни духу. А таверну приказали закрыть.

– А кем подписан приказ? – спросил я.

– На документе этот начальник не проставил своего имени, – сказал Мэйн. – Но всякий знает, что это не кто иной, как принц Равелин.

Глава двадцать четвертая
ОМЕРИ

Встречи Яноша и Равелина, кажется, прекратились, но с моим другом я по-прежнему виделся редко. А в моем дворце вскоре объявился Бимус. Он сказал в обычной своей таинственно-шепчущей манере, что король занят важными делами, но не более важными, по мнению Бимуса, чем наше с ним дело. И обсуждение договора стоит уже следующим в очереди.

– А вы не могли бы хоть намекнуть мне, к какому решению склоняется король? – спросил я.

Вместо ответа Бимус пожал плечами, но при этом уголок его рта дернулся в ухмылке, которую я расценил как ободряющую.

– А когда он объявит о своем решении? Хотя бы приблизительно?

Еще одно пожатие плечами, и при этом без ухмылки. Это должно было означать, что он точно не знает.

– Но хотя бы не очень долго ждать?

Бимус на секунду задумался, затем помотал головой – не долго.

После его ухода я чувствовал себя более обнадеженным. Я отправил послание Яношу, полагая, что нам надо обсудить наши дела и перспективы. Но, увидев знакомое выражение на лице его слуги Гатра, я не стал дожидаться ответа, сообразив, что Янош вновь занят. Я окликнул своего лодочника и отправился в праздное путешествие по Ирайе.

Вид воды всегда успокаивал меня, и я несколько часов провел в одиночестве, лишь с лодочником, плавая по каналам. Ближе к вечеру я оказался в одном из тех районов, где мне еще не доводилось бывать. Это был почти самый центр города. Каналы здесь сужались, проходя под густо нависшим сводом ветвей деревьев, в воде колыхались изломанные отражения растений. Дома, хоть и явно принадлежащие далеко не беднякам, были небольшими, но каждый имел свои индивидуальные архитектурные особенности. Я вдыхал запах свежей краски, только что обтесанного камня, недавно обработанной древесины.

Так мы плыли среди лабиринта каналов, а в домах начали зажигаться огни. В освещенных комнатах виднелись красивые ковры и картины. Тут же попадались мастерские, где за работой сидели художники. Лодочник указал мне на открытый двор скульптора, где в творческом беспорядке стояли его произведения в разной стадии завершения.

Мы свернули в тихий, уединенный канал, и я откинулся назад, прислушиваясь к пению птицы над головой. И тут я с внезапным уколом сердечной боли понял, что мелодию выводит не птица. Исполнение не оставляло никаких сомнений: это была Омери. Я неожиданно севшим голосом велел лодочнику, чтобы он поворачивал назад, но тот, слишком увлеченный музыкой, казалось, не слышал меня. Вдруг я понял, что флейта почувствовала мое присутствие, потому что зазвучала та самая мелодия, которую я уже слышал во дворце Домаса. Более того, в музыке послышались веселые ноты приветствия.

Низко нависшие ветки раздались, и показался небольшой причал, сидя на котором болтала обнаженными ногами в воде Омери. Лодка подошла ближе, и последовала финальная нота, нота радости. Затем она опустила флейту и посмотрела на меня. Рыжие волосы, как золотой оклад, обрамляли бледное лицо. А когда солнце освещало ее сзади, они колыхались пышным золотым ореолом. На ней была белая короткая туника, тесно облегающая тело. Она робко улыбнулась мне, так что я вспыхнул, но тут же меня охватила печаль: я ведь запрещал себе ее видеть.

– А я знала, что ты придешь. – Голос ее звучал так ясе легко и мелодично, как и ее музыка. И она не хитрила, она действительно знала, и я неизвестно почему, но тоже знал, что приду. Она указала флейтой на небольшой белый коттедж с покатой светло-голубой крышей. – Зайдешь?

Я должен был дать только один ответ, но, когда я с трудом начал было его выговаривать, он вдруг сам по себе изменился, и я услышал, как говорю:

– Да. И с огромной радостью.

Я выбрался на причал и затрепетал, когда ее рука, помогая мне, коснулась моей ладони. Так мы и застыли, чуть ли не прижимаясь друг к другу. Она была высока, так что ей не надо было задирать голову, чтобы посмотреть мне в глаза. У нее они были голубыми. Но потом слегка дрогнул ее подбородок, и глаза стали зелеными. Еще раз дрогнул, и глаза стали серыми. У нее были слегка припухлые губы от долгих упражнений на флейте. Как, должно быть, приятно их поцеловать.

Она взяла меня за руку и повела к коттеджу. Позади я услыхал добродушный смех лодочника, скрип уключин, когда он оттолкнулся от причала, и я чуть не обернулся и не окликнул его, чтобы он подождал, ведь я всего на минутку. Но я уже входил в дом, а позади слышался удаляющийся плеск весел. В коттедже царил полумрак. На стенах висели старые, тонкие, искусно вытканные ковры. В самой большой комнате повсюду были разбросаны подушки неярких расцветок. Кружочком они были разложены и возле невысокой скамеечки. Омери села на скамейку и предложила мне возлечь рядом. Я опустился, не зная, что сказать. Это было выше моих сил. Я чувствовал себя околдованным.

Зазвучал ее мелодичный голос:

– Ты понимаешь, что происходит? – Я покачал головой. Она подняла флейту. – Я играю для тебя одного, – сказала она. Я по-прежнему ничего не понимал. Она приблизила флейту к губам. – С первого же дня, когда я начала играть, передо мной постоянно стоял образ одного человека. И для него я только и играла. – Она замолчала, смешавшись. – Нет, не так. – Она крепко прижала флейту к груди. – Я играла для себя. Но играла и для… тебя. Ты – тот самый образ, который я видела перед собой. – Она вновь приблизила флейту к губам. – А ты был со мной с тех пор… с тех пор… всегда.

Она начала играть. Музыка создала образ маленькой, бледной девочки, молчаливой, серьезной и мечтательной. Когда я пишу, что видел этот образ, представьте себе, что моими глазами были уши, а мелодия создавала форму и цвет ярче любых красок. Девочка находила красоту в звуках, любых, будь то крик птицы или скрип дерева на причале. Я видел, как она извлекала из обычных вещей необычные звуки. Я видел, как из этих звуков получалась первая ее песня. Она всегда играла перед зеркалом, и я видел в этом зеркале образ, который никак не мог отчетливо разглядеть.

Видение помутнело, и я увидел, как девочка выросла в девушку, с наметившейся грудью и бедрами. Она сидела перед зеркалом, склонившись над новой флейтой, и рыжие волосы волнами ниспадали вниз. Она сочиняла прелестную мелодию, но, судя по нерешительности звуков, при этом брала какие-то новые высоты искусства. Омери посмотрела в зеркало, словно ища у него одобрения. Сначала я подумал, что вижу в зеркале ее собственное отражение, но рыжие волосы были не того оттенка, а улыбающееся доброе лицо определенно носило мои черты.

Музыка увлекла меня еще дальше: я увидел, как девушка превратилась в женщину, увидел, как искусство ее превзошло все известное до сих пор, увидел, как женщина играет перед важной и положительно настроенной публикой. Но всегда оставался только один человек, одобрение которого так ценилось этой женщиной, и этим человеком был я.

Музыка смолкла, я открыл глаза и увидел ее слезы. Но то были слезы счастья.

– А эту пьесу про тебя я услыхала впервые в шуме ветра, – серьезно сказала она. – Но никак не могла сыграть ее… до сих пор. Слушай.

Она вновь подняла флейту, и меня закружила мелодия. Ни один из этих аккордов я не слышал раньше, но мелодия казалась странно знакомой. Мелодия отыскивала потайные места в душе, и каждое такое место радовалось тому, что его отыскали. Флейта Омери подхватила меня, и мы вместе вознеслись над землей, над неведомыми горами, реками и морями. Флейта смолкла, и пока в воздухе еще звучала последняя нота, я понял, эта пьеса действительно обо мне.

– Ну теперь ты понял? – спросила она встревоженно.

Едва я раскрыл рот, чтобы ответить, как увидел, что между нами разверзлась глубокая черная яма и Омери превратилась в маленькую фигурку, стоящую на дальнем краю. Горькие воспоминания о Диосе и Эмили накатили на меня. Печаль обрушилась как удар, и грудь мою сотрясли беззвучные рыдания. Погрузившись в скорбь, я тут же понял, что эта скорбь принесет мне печаль новых больших утрат. Ибо как я мог просить Омери терпеть эту мою боль?

Халаб услыхал меня и сжалился. Я ощутил его присутствие и услыхал шепот:

– Ты обретешь их здесь, – сказал он. – Посмотри получше.

Я поднял голову. Яма исчезла. Лицо Омери приблизилось, и я увидел в ее глазах возрожденных Диосе и Эмили. Любовь Омери воскресила их, и они втроем стали единым целым.

– Ты понял? – вновь спросила она.

– Да, – сказал я. – Я понял.

Я подхватил ее со скамеечки, и она с восторженным стоном оказалась в моих объятиях. Мы упали на подушки, до боли желая друг друга, с горячими руками и трепещущими бедрами. Мои пальцы, словно делая это не первый раз, с легкостью распахнули ее тунику. Они ласкали нежное тело, одновременно неизведанное и знакомое. Я услыхал, – как говорю:

– Я люблю тебя, Омери.

И услышал, как она шепчет в ответ:

– Я любила тебя всегда, Амальрик.

После этого несколько часов мы провели молча, лишь изредка повторяя эти слова. Мы до утра погрузились в страстное обладание друг другом. А наступившим прохладным утром Омери еще раз сыграла ту мелодию. Она играла, я слушал, и больше нам ничего не надо было от жизни.

Говорят, влюбленные часов не замечают, живя словно во сне. И это верно: последующие недели мы провели как загипнотизированные, упиваясь друг другом, и каждая неделя казалась многими годами, составляющими целую жизнь. Нам надо было так много узнать друг о друге, но ведь многое уже было и известно, и оставался главный вопрос: как жить дальше, в том будущем, которое отмеряли нам боги?

– А может быть, мне поговорить с королем? – однажды спросил я. – И попросить его сделать меня его подданным, чтобы я мог остаться с тобой?

– Только если ты хочешь этого, – сказала Омери. – Но не соверши ошибку, сделав это в угоду мне.

– А разве ты не хочешь остаться с твоим народом? – спросил я, думая о Диосе и о том, как бы сложилась ее судьба, если бы мы перебрались к ее сородичам. – Ведь тобой здесь так восхищаются. А в Ориссе, боюсь, твое искусство не оценят.

– Я не ставила себе цели добиться восхищения, – сказала Омери. – Только свободы творить ту музыку, которая мне нравится.

– У тебя будет это в Ориссе, – сказал я. – Как и восхищение. Просто там музыка не в той цене, как в Вакаане.

Омери помрачнела.

– Неудивительно, что ты поверил в это, – сказала она. – Король может говорить, что он всячески поощряет искусство, но на практике все немного не так. В Вакаане существуют негласные границы, сдерживающие искусства. И если ты их нарушаешь… может произойти кое-что. И еще хорошо, если ты внезапно останешься без покровителей и без аудитории.

– Как же такое может быть? – спросил я. – Здесь, в Вакаане, где люди искусства пользуются таким уважением? Когда их работы так совершенны, так чарующе неповторимы. Когда каждое творение остается навсегда уникальным…

– Это прирученное искусство… и, следовательно, уникальность мнимая, – тихо ответила Омери. – Поживи здесь подольше, и ты поймешь – запрещено все, что выходит за определенные рамки, что вызывало бы у публики вопросы или затевало дискуссию. Художнику позволено экспериментировать только формой или красками. Но никак не темой. Налажена целая система, ищущая таланты у юных. Затем они проходят хорошую государственную школу. И во время обучения им ненавязчиво вбивают в голову: делай так, а не иначе.

– А что происходит с тем, кто не слушается? – спросил я.

Она содрогнулась.

– В один прекрасный день, – негромко сказала она, – такой человек просто исчезает.

Озноб, не отпускавший ее, охватил и меня. Я вспомнил о пропавшем хозяине таверны… и Равелине.

– И мы все прекрасно знаем, что лучше не расспрашивать о том, что с пропавшим случилось, – продолжала Омери. – Старательно избегаем упоминать его имя. – Она вздохнула и поудобнее устроилась в моих объятиях. – Но теперь у меня есть ты. И если нас не разлучит что-то ужасное, я буду жить и творить совершенно свободно.

Так было решено, что она едет со мной в Ориссу. Это решение вытолкнуло меня из любовного забытья, и я вновь вернулся к своим делам. Омери переехала в мой дворец, а я возобновил сражение с королевскими чиновниками. И вновь нахлынули тревоги, связанные с Яношем и Равелином. По ночам, во сне, стал возвращаться старый кошмар, но теперь мои мучения смягчались любовью Омери и ее музыкой. Ее присутствие освежило мои мысли. Возникали какие-то новые идеи, которые нуждались в обсуждении. Наконец я отправил Яношу решительное письмо с требованием увидеться. Где-то через день я получил ответ: «Серый Плащ согласен встретиться с Амальриком Антеро немедленно».

Я застал его в напряженных трудах в подземелье старого здания, где пахло пылью веков и заклинаниями. Он удивленно вытаращился на меня, и я понял, что он уже забыл о назначенной встрече.

– Амальрик, друг мой! – вскричал он, вскакивая из-за стола и роняя на пол свитки. – Какое удачное совпадение. Я только что думал о тебе.

Одежда его была в полнейшем беспорядке и так запылена, что, рванувшись ко мне, он даже расчихался.

– Ты выглядишь как мой любимый наставник в детстве, – рассмеялся я. – И голос у тебя такой же, как у него. – Он тоже всегда чихал и был весьма рассеян. Я очень жалел, когда отец уволил его. Старик никогда не знал, где я нахожусь.

Янош вытер лоб.

– Какой же я тупица, – сказал он. – Ну точно, ведь я же пригласил тебя, да?

– Совсем ты тут обалдел, – сказал я.

– Ты прав, – сказал Янош и теперь стукнул себя по лбу.

Я осмотрел большое помещение. С пола до затянутого паутиной потолка оно было битком набито свитками различных размеров и форм. Одна рукопись лежала развернутой на столе Яноша. Она была на незнакомом мне языке и с какими-то геометрическими фигурами на полях.

– Это «архивы старейшин» еще тех времен, когда эта страна не называлась Вакааном, – пояснил Янош. – Насколько я понял, здесь полный перечень их заклинаний, с самых первых.

– Должно быть, ты произвел на принца более сильное впечатление, чем я полагал, – сказал я сухо, – если он доверил тебе столь древние секреты.

– Да. Я постарался, – сказал Янош, столь погруженный в свои мысли, что даже не заметил насмешки. – Хотя, мне кажется, сам он в этих архивах не видит ничего ценного. – Он опустился в свое кресло и взял свиток в руки. – С точки зрения магов Вакаана, они тут уже со всем разобрались. Но когда первые короли только еще обосновались здесь, на костях старейшин, все это представляло для них неоценимое богатство.

Я обвел взглядом это хранилище знаний.

– Жаль, что Ориссе такое не досталось, – сказал я. Янош взволнованно отбросил свиток.

– Вот именно, – сказал он. – Народ Домаса невежествен, как варвары. Сам Равелин признает это. Они загнали в тупик и выхолостили то, что некогда было великим искусством.

– Похоже, ты так и не встретился с теми умными людьми, о которых мечтал.

Янош вспыхнул:

– Представляешь, ни с одним. Я уже готов поверить, что их вообще не существует. Нигде.

– И даже твой наставник, принц Равелин, не таков?

– О, он-то считает себя умником, – сказал Янош. – Но я узнаю больше, заглядывая ему через плечо, чем слушая. То, что я вижу сам в каком-нибудь предмете, и то, что говорит он, частенько не совпадает.