Текст книги "Альманах «Российский колокол» №2 2020"

 
У года вытекли глаза.
Лежат с инфарктом перемены.
И инфернальное «нельзя»
Наполнилось бетонной пеной.
 
 
Оброс концлагерь бытия
Колючей проволокой страха.
Сверкает высший судия
Всемирной полицейской бляхой.
 
 
Нет холодов и голодух,
Весна пришла без опозданья…
Венчают человечий дух
С бедой безликие пираньи.
 
 
Объятия любви сухи.
Заплесневели поцелуи.
За непонятные грехи
Аминь меняет аллилуйю.
 
 
Уже не будет «как всегда»,
Господний замысел разрушен.
И в легких пенится вода,
Помалу заполняя душу.
 
 
В бескровном ужасе войны
Ни правых нет, ни виноватых.
Лежат в госпиталях страны
Невоевавшие солдаты.
 
 
Увы – прогрессу нечем крыть.
Сейчас избавить нас от гнуса
Мы будем вежливо просить
Мухаммада и Иисуса.
 

 
Мир мой! Создан ты из кусков штукатурки,
Обвалившихся при сотворенье Вселенной.
И Господь, возмущенный живучестью окиси кальция,
Просто залил водою ошибки творенья.
И безвидно над водами плавились звезды-окурки,
Там, мечтая о жабрах, ушло за коленом колено…
Только Ной за труды заслужил сатисфакцию
Приснопамятного, пробно-ошибочного повторенья.
 
 
Потоп был всеобщим, но божественно кратким.
После него история обрела внятное начало.
И сыновья Ноевы – уже библейские Сим, Хам и Яфет
Грешили умеренно, не искривляя совершенства.
Ткань населенья земли получила цветные заплатки,
Все, что могло цвести, – цвело, что могло рожать, – рожало.
Греховные мысли выжег божественный свет,
И грех сменил пол мужской на женский.
 
 
Обычный эксперимент с подручными средствами.
Нет урановых шахт. Нет кирпичных печей Освенцима.
Рекам крови не заполнить океаны потопа,
Безумию прогресса за неделю не выжечь мозг.
И благие намеренья грядут испорченными невестами,
Мощь колен иудейских уже обернулась коленцами…
Выскребают небесную высь начиненные нами циклопы,
И ревут ураганы когда-то задуманных гроз.
 
 
Мне одно непонятно: зачем утопил Он безгрешных,
Никогда не грешивших животных, зверей и червей?..
Пауков, змей, жуков под горячую руку зашиб…
Пощадив лишь рыбье да орлов на холодных вершинах.
Почему не пошел до конца – не прикончил врагов своих
внешних
И не отдал зверью исправленье ошибки своей?
Потому что Он знал: даже плесенноклеточный гриб
В коллективном сознанье своем отгрызет пуповину.
 

 
Мы судьбой называем дорогу,
По которой, слепые, идем.
То, что трепетно вверили Богу.
То, что мы, склонив головы, ждем.
 
 
Мы судьбой называем причины
Следствий, что неподвластны уму…
Слог библейский Франциска Скорины.
И из света пришедшую тьму.
 
 
Изреченья безумных пророков,
Гнев Олимпа и слезы икон.
И двуликий марьяж стрептококка,
Выдуваемый сквозь геликон.
 
 
Изречения Экклезиаста,
Пифий сны, Иеремии плач…
Истерический блуд от подкастов
И тупой политический срач.
 
 
Суеверий дремучую шалость,
Камнепад поражений и бед.
И щемящую нежную жалость
К вере в свой несвершившийся бред.
 
 
Мы судьбой называем окурок,
Мировой запаливший пожар,
И призыв обитателей дурок
В бестелесье, к подателю кар.
 
 
В ней, как в женщине, вяжут капризы
Сеть возможного нитью времен.
В ней картины эпох – лишь эскизы.
И атланты – причуды колонн.
 
 
Мы безгласны в надежности клеток,
Что за смысл – грызть зубами металл?
Судный прах лотерейных билетов
Равнодушный сквозняк разметал.
 
 
Мы – судеб неудавшихся судьи…
Для удавшихся – мы палачи.
Продаем за тридцатник Иудин
Пламя светлое Божьей свечи.
 

Рената Юрьева

Родилась 6 октября 1965 года в г. Белебее Башкирской АССР.

Работает директором и учителем английского языка Кочневской средней общеобразовательной школы Татарского района Новосибирской области.

С 2000 г. член литературно-музыкального объединения поэтов Татарского района «Седьмое небо».

С 2016 г. член Союза писателей России, с 2018 г. член Международной академии русской словесности.

Имеет публикации статей по работе, стихов и прозы в сборниках и альманахах разных уровней. Изданы свои книги: стихи, рассказы, книжки для детей. Является активным участником творческих конкурсов, фестивалей, а также поэтических сайтов, на которых выступает и в качестве жюри в творческих конкурсах.

Имеются авторские песни, а также песни других музыкантов и исполнителей на ее стихи.

 
Скрыла плотно речку тина —
Выткан временем ковер.
Повилика паутиной
Оплела полей простор.
 
 
Тонут, стонут в запустенье
Малой родины дворы.
Улеглись развалин тени
В зарослях густой травы.
 
 
Где-то ржавая калитка
Ветру в такт скрипит, скулит.
Провод рваный черной ниткой
На столбе одном висит.
 
 
Всюду мнимая беспечность
В ярком солнечном огне.
Здесь минута длится вечность
В первозданной тишине.
 
 
Изредка зальется птица
Песней, что звучала встарь.
Все. Исписаны страницы,
Кончен сельский календарь…
 
 
Только память не имеет
Срока давности, увы.
В час ночной душа немеет
От оборванной судьбы…
 

 
Людская память разная размером:
Мы чтим дела давно минувших дней,
Но забываем тех, кто всех родней,
Покрыв черты лица забвеньем серым.
 
 
Все чувства – на поверхности реалий.
В душе – тень одиночества, тоски.
Красива в бликах солнца гладь реки,
А дно таит опасность и печали.
 
 
Нельзя из виду исчезать надолго:
Рискуешь потерять легко себя.
И только тот, кто верует, любя,
Способен помнить в будничных осколках.
 

 
По тропинке узкой, незаметной
Чье-то Счастье медленно брело.
Где-то ждет хозяин час заветный,
Только где ж тот город иль село?
 
 
Подустало Счастье, опустилось
Отдохнуть на старенький пенек.
Грусть его туманом обступила,
Вдруг из леса вышел паренек.
 
 
Встрепенулось Счастье и спросило:
– Что ты хочешь для судьбы своей?
– Мне б набраться смелости и силы
Защищать от зла простых людей,
 
 
Чтобы улыбалась чаще мама
И отцу сумел бы помогать…
– А себе? Скажи мне только прямо:
Деньги, славу, рыцарскую стать?
 
 
– Ничего нет лучше нашей жизни, —
Юноше волнения не скрыть, —
Если нужным окажусь Отчизне,
Значит, сам смогу счастливым быть.
 
 
Паренек пошел своей дорогой,
Для себя он смысл нашел уже.
Счастье проводило до порога
И осталось жить в его душе.
 

 
Дрожание ресниц, сиянье глаз,
Припухлость губ и выбившийся локон —
Свидетели счастливого истока
Любви, что к нам приходит только раз,
Дождавшейся намеченного срока.
 
 
Не только руки могут обнимать —
От взгляда тоже сердце сладко тает.
Вздохнет луна слегка средь звездной стаи,
История продолжится опять,
Что родилась когда-то в куще Рая.
 
 
В любви нет объяснения любви.
Есть только свет, безумие и вера.
Под чутким покровительством Венеры
Бушуют страсти с зорьки до зари,
Спасая мир от зла, тревог и скверны.
 

Современная проза

Борис Алексеев

Член Союза писателей России (Московская городская организация).

Лауреат премии Гиляровского и серебряный лауреат международной литературной премии «Золотое перо Руси» за 2016 г.

Дипломант литературной премии Союза писателей России «Серебряный крест» за 2018 г.

Дипломант литературного конкурса Союза писателей России «Лучшая книга года» 2016–2018 гг.

Дипломант Национальной литературной премии им. В. Распутина 2019 г. (шорт-лист).

Член Московского союза художников.

Награжден двумя орденами Русской Православной Церкви.

«Да-а, – думал Адам, разглядывая торс Евы, едва прикрытый перевязью из молодого бамбукового листа, – верно поют ангелы: “Все, что Бог ни делает, все к лучшему!”».

Прародители шли по каменистой дорожке, протоптанной диким зверем. Примятый следок причудливо вился по отлогому берегу Евфрата сквозь заросли камыша и частокол гигантского серого бамбука.

Адам нарочито шел сзади, чуть поодаль Евы. Две крупные слезинки, полные умилительной нежности, посверкивали в его глазах. В переплетениях набедренной перевязи он с неизъяснимым восторгом угадывал худенькие формы первой дамы человечества, почти не тронутые восхитительным райским загаром. Незнакомое прежде смущение манило и в то же время пугало его девственный житейский ум.

– Да, девочка, которую я воспринимал как нелепое продолжение собственного ребра, определенно хороша! – повторял Адам, прикрыв лицо широким пальмовым листом.

Увы, рыжий пушок, вьющийся на месте будущей каштановой бороды (предмет будущей гендерной гордости первого человека), при всем желании не мог скрыть от наблюдательной Евы его пылающие ланиты.

В раю Господний первенец созерцал сады Эдема, не концентрируя внимание на каких-либо отдельных формах, цветовых пятнах или трубных голосах ангелов. Он был полон любви к Богу и оттого беспечен и невнимателен. Теперь же, изгнанный из рая, утративший былую способность к макросозерцанию, Адам пытался хоть как-то приспособиться к остроугольным земным мытарствам.

Более того, он всматривался в окружающие формы и все более обнаруживал, что мир, созданный его Отцом, необычайно прекрасен! Прекрасен не райской красотой, которую невозможно просто наблюдать, но которой можно только восхищаться. Нет! Мир живой природы, где каждый элемент смертен, а значит, неповторим, пробуждал в Адаме незнакомое прежде ощущение сбывшегося счастья. Именно «сбывшегося», потому что в раю счастье – это состояние абсолютного торжества. Оно бесконечно, поэтому никогда не может сбыться целиком. Его не с чем сравнить, величина его не определена и всегда выше любого тварного рассуждения о нем.

Устав от долгого пути, они присели передохнуть.

– Нет худа без добра, Ева, – произнес Адам, – у меня есть ты, и это сейчас главное.

Он отвел от лица пальмовый лист, подсел к спутнице и вложил хрупкие девичьи ладони в свою широкую глинистую ладонь. Два неискушенных любящих сердца вспыхнули разом и некоторое время томились взаимным ожиданием друг друга. Адам прижал ладони Евы к своим пылающим ланитам.

– Ева!..

Предчувствие грядущего блаженства объяло мускулистое тело Адама. Оно теснило в сознании первого человека пронзительный вопль смятенного духа, теряющего непосредственную связь с Богом.

P. S. Книга автора «Кожаные ризы», одноименная с приведенной выше миниатюрой, вошла в шорт-лист Национальной литературной премии им. В. Распутина за 2019 г.

Виктор Бабарыкин

Родился в 1965 году в городе Каменске-Шахтинском Ростовской области. Судьба приготовила ему суровое испытание – он инвалид с раннего детства и вынужден передвигаться на коляске. Несмотря на все трудности, Виктор Бабарыкин проявляет завидную силу духа и удивительное жизнелюбие.

Член клуба художников города Новочеркасска, Международной ассоциации художников (Лихтенштейн). Член интернет-сообщества художников и писателей «Грани преодоления». Ему присвоено почетное звание «Профессор Художественно-педагогической академии». В 2004 году стал лауреатом международной премии «Филантроп».

В литературу Виктор Бабарыкин пришел в 2008 году. Сегодня в его творческом арсенале рассказы и миниатюры. Его произведения печатались в сборнике «Образование. Дети. Творчество», с 2016 года публикуются в журнале «Вестник педагога искусств».

Рассказы Виктора Бабарыкина входили в шорт-листы национальной литературной премии «Писатель года» и литературной премии «Наследие».

После тяжелого рабочего дня я возвращался домой по старой ростовской дороге. Погруженный в свои мысли, не обращал ни на что внимания, автоматически вел автомобиль, но сверкнувший луч уходящего солнца привлек меня, и я с удивлением отметил, как быстро наступила весна. Кругом, куда бы ни кинул свой взор, были зеленеющие поля, деревья и кустарники. Поездки по пустой трассе мне всегда доставляли особое удовольствие, изредка, то навстречу, то обгоняя меня, двигались машины. Дорога была извилистой, и иногда захватывало дух от открывавшегося вида. Особенно красиво было в верхней точке холма: машины казались игрушечными, дорога напоминала огромную змею, извивающуюся в море зелени.

Начинало смеркаться. Небо затянуло тяжелыми темными облаками. И казалось, вот-вот начнется дождь. Вдали стали зажигаться огни. Они были разные – большие, маленькие, светлые и тусклые.

«Ах, какая красота вокруг!» – подумал я, остановился на возвышенности, достал с заднего сиденья фотоаппарат, сделал пару снимков.

Повернув голову влево, я увидел удивительное по красоте зрелище: на изумрудное от свежей зелени поле сквозь дождевые облака падали солнечные лучи. Такое я видел впервые в жизни и, конечно же, попытался запечатлеть увиденное. Завороженный кистью художника по имени природа, я постоял немного, наслаждаясь видами и звуками природы. Положив фотоаппарат на сиденье, поехал дальше по дороге. Темнота наступила быстрее, чем я ожидал. В небе одна за другой вспыхивали молнии, воздух содрогался от раскатов грома, и хлынул ливень. Дворники моей машины не справлялись с сильным потоком воды, и я вынужден был остановиться, чтобы переждать непогоду.

Ливень был такой силы, что невозможно было увидеть, что творится впереди. Наконец непогода взяла перерыв, и сквозь мутное от дождя стекло я увидел, как очередная порция молний осветила наш патриарший Вознесенский собор. Над куполом собора появился большой темно-желтый шар с ореолом золотистого цвета. Это продолжалось минуты три. Я взял фотоаппарат и сделал пару снимков.

Дождь постепенно прекращался, и я решил ехать дальше. Тучи так же быстро разошлись, как и пришли, появилось уходящее солнце, красные лучи которого прорезывали темное небо. Закат был настолько необычный, что пришлось снова притормозить и взять в руки фотоаппарат. Вдоволь наснимав, я решил, что на сегодня хватит, и поехал дальше.

Возле моста голосовала молодая девушка в шляпе с большими полями, через плечо была перекинута длинная черная коса. Я притормозил, приоткрыл окно и спросил, нужна ли помощь. Девушка попросила довезти ее до города. Я, конечно же, согласился, видно было, что девушка продрогла и замерзла.

– А как вы оказались здесь?

– Да с мужем поругалась и вышла из машины на трассе. Вы видели этот странный дождь?

– Да, видел, даже пришлось остановиться на дороге, чтобы переждать его. Ливень был сильный. Вы, наверное, промокли?

– Да не очень, я успела спрятаться вот здесь, под мостом. Кстати, вы видели, что было над собором?

– Видел и успел снять.

– И я сфотографировала на телефон.

Мы въехали в пригородный поселок Мишкино. Во многих дворах цвели деревья и цветы. От этой красоты захватывало дух.

– Посмотрите, как по-особенному смотрятся белые цветы деревьев при красном закате солнца, – сказала девушка.

– А можно вас попросить пофотографировать?

– Да, конечно.

Взяв фотоаппарат в руки, девушка начала снимать. Видно было, что она так же, как и я, увлечена фотографией.

– Как странно, – сказал я, – уже через год наша планета будет отмечать три тысячи лет, через шесть лет нашему городу будет триста лет, а природа не устает нас удивлять своей красотой…

– Да. столько человек не живет, – задумчиво ответила девушка.

– Вы знаете, что. – Немного помолчав, я продолжил: – Наш город сильно изменился, стал намного красивее. Я иногда сравниваю мои фотографии с фотографиями моего деда (страсть к фотографии у меня от него, ведь он был профессиональным фотографом). Дед любил фотографировать наш город, и сейчас многие места просто не узнать.

– И что же изменилось?

– Да многое, вот взять хотя бы эту дорогу до города. На снимках деда эта местность была в плачевном состоянии. Сейчас все в зелени. По обочинам дороги аккуратные места для остановки транспорта, дорога асфальтирована. Даже по обочинам трассы много пышных зеленых растений. Я много езжу по нашей стране, есть с чем сравнить. Так что по сравнению с прошлым и другими местами наш город сильно изменился, и, главное, в лучшую сторону.

– Я считаю наш Донской край самым красивым.

– Не могу не согласиться с вами.

Машина приближалась к окраине города. Начинался частный сектор города, в котором, как и в поселке Мишкино, во всех дворах цвели фруктовые деревья. Перед дворами были разбиты клумбы, на которых буйствовали все краски природы. В основном цвели тюльпаны. Через некоторое время мы подъехали к Триумфальной арке, построенной в честь нашей победы над французами в 1812 году. Вся арка была подсвечена белым и синим цветом. Проехав арку, мы оказались возле Михайло-Архангель-ского храма.

Я притормозил возле автобусной остановки:

– Вот мы и приехали.

– Большое спасибо, молодой человек, мне было приятно с вами ехать. Спасибо, что помогли мне.

– Вы знаете, девушка, я считаю, что надо всегда поступать по совести, ведь у любого поступка есть последствия, а уж людям, попавшим в беду, надо обязательно помогать.

– Вы правы, людям надо помогать. Только мой муж зачастую этого не понимает. Еще раз спасибо.

На этих словах она открыла дверь машины и вышла, а я завел мотор и поехал к себе домой. На аллеях города цвели деревья, на которые падал белый свет от фонарей, создавая уют и настроение.

Я подъехал к дому, загнал машину в гараж, присел на лавочку и задумался об уникальности времени, в котором сочетаются вечность и скоротечность. Ведь мы постоянно спешим куда-то, не замечаем красоту вокруг. А эта красота рядом: в природе, в людях. И она вечна. Я снова вспомнил своего деда, он, как никто другой, умел подмечать красоту во всем и всегда говорил, что наш город самый красивый. И это действительно так, побывав в Новочеркасске, нельзя в него не влюбиться и не остаться здесь жить.

8 марта 2018 г.

Борис Вельберг

Родился и вырос в России, в Санкт-Петербурге. С 1981 года живёт в США. В Америке Б. Вельберг работал журналистом, переводчиком, редактором, главным редактором, составителем словарей в компании технического перевода. Работал главным редактором журнала «Новый Американец», переводчиком на космическом проекте «НАСА – Мир». Первая книга «Евангелие от Аврелия» была выпущена в Нью-Йорке. В России опубликован роман «Сосново». Начат процесс публикации сборника рассказов «Голоса». Редактируется повесть «По дороге на Мохамбет». Рассматриваются три сценария. Автор завершает поэтический сборник «Спасенная Муму». Член Американской ассоциации переводчиков. Член Интернационального Союза писателей. Отрывки из произведений Б. Вельберга представлены на сайте boris-velberg.ru.

Рок-концерт

…в тот вечер в ДК был важный концерт… пиплов навалило до крыши… Лёхе пришлось у Илонки грим и макияж клянчить и накладывать на фингал… он делать это не умел, и морда выглядела стрёмно… лабухня ржала… Илонка сперва тоже ржала, а потом помогла с гримом.

…но выпало не в дугу… в первом же отделении грим пополз от пота… Лёха размазал его по роже и щурился подбитым глазом со сцены, как матёрый урка… играл он яростно и в полном обломе… на гипсе проволоку порвал… пришлось на палёную фанеру менять… но даже лучше пошло… струячил и струячил оголтело… бабы-фанатки из первого ряда в отруб улетали… фривольные словечки кричали и завлекательные глазки строили… сисями наглядно трясли, на будущие возможности намекая… а Лёха с кривой ухмылкой подмигивал им, но знал себе цену.

…но потом его понесло… и не вниз, а вверх… полетел над толпой… руки сами что-то с фанерой делали… тело уплыло за ненадобностью… будто он с музыкой один на один… ноты сами собой правильно ложились в строку… и отточенные паузы держались аж до боли в мошонке… с басюком спелся на одном дыхании… слиплись и лыбились друг дружке через сцену… козырились и соляки лепили – кто круче… до диких выкриков и визга… Моветон по кадушкам заколошматил как сасем отпетый… подначивал… паузы и акценты давал… затихал и до верхов выпрыгивал… Лёха по струнам бил – как упряжку рвал с места в карьер… совсем наугад звукачом лупил… а всё рука правильно попадала… такие навороты, такое мясо пошло, что тусовка у сцены металась и ревела… а Лёха к бортику вылетел… на колени грохнулся, голову с открытым ртом запрокинув… и под Хендрикса такой соляк запилил… весло своё царапанное дулом прямо в их пасти тыкал… ревел, как сивуч на случке, себя не помня… грязью плескал, от мелодии уплывая… жмурился и головой крутил из стороны в сторону… подпевать Илонке стал, чего давно уже не делал… музыка летела насквозь, отрывая ноги от земли… рушилась лавиной и бурлила в крови… Илонка, тёртая жухна, сразу же словила, что к чему… рядом на колени брякнулась… а Лёха смотрел только на неё… и играл – только ей!.. только ей!.. а она голову к нему повернула и пела – только ему!.. только ему!.. и пела как никогда… и тут Лёха такого запредельного соляка засифонил… а Илонка за ним до небывалого верха пошла… зал на уши встал… а они ещё туже закрутили… до невозможной верхней дури взлабнулось… где уже никакой дыхалки нет… в бездонный забой полетели… когда ты уже за небесами, за их дымовой трубой – этим долбатым чёрным косма́сом!.. где материи больше нет… где один свет… где в боги дверь!.. звон пошёл во всём теле, ознобом переполняя… и горящая головня улетала прочь, ватным пламенным шлейфом развеваясь… это был его день!

…а после концерта полуодетая Илонка влетела в мужиковскую раздевалку, заслюнявила и закусала его при всех… и он так её защемил, что она аж запищала… потом кодла шнифать в подвал рухнула и фанаток приблудных на колени ставить… отмахнулся от них: закочумал на тудей… он и так на самой вершине стоял… на хер с ними вниз дёргаться.

Про волка

…на работе Глебу неделю отгулов дали к концу года… ни с того ни с сего… не хотели за переработку сверхурочные платить… делать до праздников было нечего… он решил в Сухое мотануть.

…в той дальней брошенной деревеньке у озера зимой не жили… но дядя Вася обещал оставить дрова… дорогу от станции замело, конечно, но рыбаки тропку протоптали… Глеб добрался до избушки затемно… с озёрной стороны аж до окон замело… да и с дороги всю дверь завалило… створка ворот в хлеву, пристроенном к дому, была полуоткрыта… протиснулся внутрь и нашёл там лопату… откопал дверь в избу… скинул рюкзак на топчан и пошёл искать дрова… ползал с фонариком вокруг дома… копался в сугробах… в проволоке подснежной запутался… упал… поленницу так и не нашёл… насобирал в хлеву тощую охапку поленьев и разнояких столярных обрезков… затопил… но огромная русская печь прогрелась плохо… с утра было холодно… при свете дня Глеб наконец-то отыскал засыпанную снегом поленницу за хлевом… наколол дров… натопил от души… сменил стёртый порожный клин… подбил войлоком дверь… законопатил дымящую печь… сел на пол у зева… руки протянул, тепло чуя… это бесконечное материнское тепло… шло насквозь… беспричинным благом наполняя.

…после обеда улёгся на полати почитать Тацита… глядел в окно на багровый закат… воображал германские леса… затемно собрался облегчить дотоле терпеливую прямую кишку.

…очко находилось в холодном хлеву на высоком помосте, напоминающем эшафот… и было выполнено, видимо в целях экономии досок, без каких-либо оберегающих достоинство пользователей ограждений от постороннего глаза… предстояло надеть ватник… и спустить штаны на морозе.

…полез вверх по скрипучим ступеням… кряхтя и ободряя себя негромким стариковским матом… сначала он не услышал шорохи в сеннике… да и когда услышал, не особенно дал волю фантазии… тем более что скребся там кто-то негромко и по-кошачьи.

…но когда, утолив нужду, Глеб спустился по ступеням с помоста и пошёл в сенник… то там впотьмах показались такие глаза… что его холодным по́том на месте прошибло… и уж рука сама собой, неведомо как, потянулась в карман и вытащила складной нож… машинально раскрыл… вниз опустил вдоль бедра… и как во сне… не понимая, что делает… неуклюжим циклопом пошёл на эти глаза… выставив вперёд фонарик и чуть не потеряв их в ярком пятне света.

…волк прыгнул внезапно… руку Глеба резко бросило в сторону… фонарик выпал и самостийно светил себе куда-то в сено… а Глеб резко бил и бил ножом в живой вертящийся тугой мускулистый клубок… осатанело рвущий рукав ватника… волк вверх тянулся… уже чуть ли не лицо лапами доставал… рвал когтями ватник и сапоги… скрипя… скользя… елозя… вдруг резко приподнялся… вытянулся… привстать хотел и дотянуться до горла… задними лапами по земле скрёб-скрёб-скрёб… часто-часто… по малой толике подбираясь выше и выше… а Глеб, отбрасывая от себя руку с закушенным рукавом… бил и бил ножом не переставая… чувствуя, как входит лезвие… и сколько ещё там внутри борения… как двигается там всё.

…потом был один удар… когда волк вдруг заскулил-заскулил тоненько… будто дитё малое… ёжиться и колотиться стал… как от холода… лапами быстренько по земле скрести и шелудить начал… словно отбрасывая от себя что-то… или из ямы выбираясь… носом шмыгнул… чихнул… засипел… воздух с натугом выпустил… лапы подломились… тулово вниз ушло бездонным грузом… исчезая в темени пола… и увлекая Глеба за рукав неведомо откуда взявшимся весом… как вытащенный из воды утопленник.

…чуть на землю не упали вместе… Глеб, дрожью исходя, бил и бил ногой повисшую тушу… чтобы рукав отодрать… а там большой кусок ваты челюстями закушен… мёртвой хваткой… и тогда уж скинуть ватник… от брезгливости какой… да и делать-то больше нечего… и наружу из хлева… где снежный наст и жухлая трава с изморозью в лунном свете… такая трава, какую только собаки и лунатики видят… когда цветов нет… все серое… неяркое… но до последней травиночки отчётливое… в душу идёт напрямую… а нож как прилип к руке… торчит… блестит зубом оголтелым.

…Глеб вышел из хлева… пошёл по насту и хрустящей подмёрзшей траве… два волка, застывшие за дальним кустом, шарахнулись от него… отбежали и остановились… он дёрнулся было от них обратно в хлев… но видя, что они стоят, побрёл вокруг дома к крыльцу в куцем свитерке… не ощущая холода и спотыкаясь о мёрзлые кочки под ногами.

…внутри он пил воду из ведра… стоял с кружкой, задумавшись… выключил свет… сел к небольшому тяжёлому, неуклюже сколоченному дубовому столу у окна… глядя сквозь грязное полузамёрзшее стекло в дальний лес… долго сидел впотьмах… за полночь… лихорадка внутри не давала спать… и все время гудели ноги… напевал себе что-то… повторы в башке плыли… под утро забылся и заснул за столом… положив голову на руки.

…проснулся поздно… волк оказался молодым и довольно тощим… Глеб сначала топором пытался зубы ему разжать… или хоть раскрошить… чтоб вырвать из стиснутых челюстей рукав ватника… смёрзлась пасть… стал бить топором по нижней челюсти… пару раз промазал и залепил по волчьей морде… раскуроченная морда выглядела противно… терпения не хватило… ногой в неё упёрся и рванул… вырвал зажатый в челюстях рукав… оставив клок в волчьих зубах… вилами перекатил застылую тушку в старую клеёнку… завязал верёвкой… на санках отвёз и бросил у леса… уже прошёл больше половины обратного пути, когда передумал… вернулся к трупику… отвёз поглубже в лес… и кинул в кривую глубокую яму под корнями.

…через два дня ночью где-то рядом опять выли волки… и Глеб, отойдя далеко в поле… стоял в снегах на белёсой траве под тёмным небом и смотрел в лес…

Пришла

– …мы сюда переехали, когда мне десять лет было, – говорила Оля, – а до этого в Никеле жили… и, когда переехали, радовались очень такому улучшению… ну так в этом Никеле мы в пригороде жили… там ссыльных было много… и котлован под завод рыли… а мы, детки разных лет, играли там во всякие наши войны… нападали на немецкий штаб… а один день зимой очень холодно было… мы в этом котловане в сарай забрались… и играли в «Молодую гвардию»… когда немцы их всех арестовали и пытали… и нас тоже мальчишки по одной за перегородку уводили… и оттуда дикие крики доносились… и я боялась, когда меня повели… а за перегородкой мальчишки мне тихонько сказали: «ну, теперь ори изо всех сил»… и я заорала громко как могла… а потом мы в войну играли, а девочки – в госпитале сёстрами.

…и вдруг слышим снаружи… сапогами снег мнут… толпятся как бы… часто-часто… и по снегу что-то тащат… а потом – ну прямо рёв… и хрип… бьётся кто-то по стене и ворочается у самой двери… большой зверь!.. а там стены все из кривых досок со щелями… и в щели видно, как снаружи тени большие туда-сюда мотаются… тут вдруг как ударит в стену!.. и мы в дальний угол бросились… кто куда… заховались… но из сарая-то деваться некуда – дверь одна… и они у неё возятся… на просвет между досок кое-что было видно… там огромное такое ползало… мы сперва не поняли даже… думали – медведь!

…а это мужики скрутили одного и ушанкой ему рот заткнули… возятся… все толстые такие… неповоротливые… в полушубках и ватниках… к стене сарая его прижали… доски от натуги скрипят… он мычит… бьётся изо всех сил… жилу напрягает… рвётся… всё на стену сарая нашего налегает… оттолкнуться хочет… но уж крепко взяли в охомот… знаешь, можно так взять, что уже не дёрнешься… в серёдке-то он ещё копошится… как птенец в руке… но уже ему конец.

…рвали материю там какую-то… звук такой, когда ткань дерут… шубы у всех из овчин… а один из этих ножом всё бил и бил… бил и бил… мы видели меж досок эти взмахи, как нож туда-сюда летал… а битый всё ворохался… двое его держали… чтоб не рыпался… висел он у них на руках… бросили его… лежал… они над ним стояли… а мужик с ножом у того ватник расстегнул… и ещё раз дал… постояли над ним и ушли… снег скрипел.

…мы слышим, как тот хрипит и дышит, а выйти боимся… у него клокочет всё в горле… ещё смог привстать и к стенке привалиться… сидит и возится негромко… скребётся тихо-тихо… потом вдоль стены пополз… ползёт-ползёт… и все у него в горле клокочет… плюётся и дальше ползёт… а мы ждём.

…отполз по тропинке немного и застыл… тут мы из сарая опрометью рванули… отбежали порядочно… издали на него смотрели… след за ним полосьями крови… как вилами мараный на снегу… он ещё снег руками загребал, чтоб ползти… на бок повернуться хотел… живой ещё… мы издали смотрели… близко никто не подошёл.

Глеб – Оля

…она ушла на кухню и делала там что-то… потом вернулась из коридора, неся два вымытых стакана и чайник… аккуратно поставила на стол… медленно закрыла дверь за собой… и осталась стоять у входа… у стены… спокойно, просто и как-то по-новому глядя на него… прямо в глаза… не робея.

…застыл Глеб… засмотрелся на неё… отчего-то мурашки по спине пошли… а она, глаз не отрывая… рукой так плавно по стене повела и пальцами легко выключателем щёлкнула… так, что вздрогнул Глеб… погас свет… стало очень-очень темно… окно начало проступать… ночным потусторонним ликом… Глеб впотьмах чуял, как она в глубине там всё ещё стоит и смотрит на него.

…было так тихо, что звон поплыл в голове… слоями наваливая, как туман… тут вдруг исподнизу давешней болью прошло… как старая рана перед дождём… уже отупела от повторяемости… едва слышно вначале… а потом незажившим зевом открылась… как косматой лапой кто тронул… молохом тёмным по сердцу… стало так больно, что он чуть не закричал… словно жизнь эта уже не его!.. всё вокруг – не то… вообще не то!.. и девочка вошла в дверь не та… и то, что она хочет, ему совсем не надо… и вся его жизнь катится не туда!.. устроенная вне и помимо его воли… сотканная из чужих поступков и желаний… а про то, что ему надо, никому и дела нет!

– …я сейчас, я сейчас, – невнятно непослушным ртом промычал Глеб, грохнувшись вниз лицом в измятую нерасстеленную кровать.