Текст книги "Повести Пушкина"

Двор был вымощен дешёвыми, но вечными плитками из обожженной глины. Кое-где на стыках между ними выросла трава. Но жизнь её оказалось короткой, она высохла на солнце. Слева в углу стоял кувшин для воды с отбитой ручкой, рядом лежали свёрнутые пыльные циновки. Две плетёные корзины для хлеба, вставленные одна в другую, тоже были покрыты вездесущей, всепроникающей желтоватой римской пылью. Грубой работы табурет стоял перед закрытой дверью. Под ним в квадратике тени неподвижно лежал невероятно тощий щенок. И было непонятно, спит он или давно умер.

Доктор постучал и приоткрыл дверь в дом. Густой запах ароматических курильниц ударил в лицо. После яркого света улицы ему показалось, что он оказался в кромешной темноте. Но это было не так. Постепенно глаза начали различать стены, пол, мерцающие огоньки маслёнок, низкую кровать, покрытую серым солдатским плащом, и две тонкие человеческие руки, лежащие на нём. Взглянув чуть выше, он обнаружил сморщенную, как груша на солнце, небольшую голову в расшитой тюбетейке, лежащей на валике. Два темных глаза, как два лисёнка из норы, смотрели прямо на него.

«Хвала богам, он жив», – промелькнуло в голове, и доктор склонился в глубоком поклоне:

– Приветствую тебя, учитель Салах, – сердечно и очень вежливо произнес Теодоракис.

Молчание… Только глаза старика ещё пристальней смотрели на него.

– Я счастлив, что вижу тебя в доб…

На лице лежащего дрогнула мышца щеки и открылась тонкая щелка рта:

– Ого! Главный лекарь Империи вспомнил жалкого старика-книжника. И пришёл просто так, проведать Салаха?! Ты, наверное, мимо проходил, не так ли?

«Голос совсем не изменился, – подумал Теодоракис, – и характер тоже».

– Главный и лучший лекарь Империи – ты, Салах! Ты им был и останешься навсегда. Я лишь единственный врач на Капри. Именно поэтому я здесь.

Теодоракис знал, со стариком всегда нужно говорить прямо. Он не считал нужным тратить время на церемониальные приветствия. Разговоров о старых добрых временах, о нынешней дороговизне, о никчемной молодёжи, о новостях в Сенате и прочей обязательной ритуальной болтовни он терпеть не мог. Этому просто не было места при встрече двух образованных, давно не видевших друг друга людей.

– Присядь. – Старик слабым кивком указал на единственный стул, стоящий посреди комнаты.

Неожиданно дверь скрипнула, и возник мальчик с подносом, на котором стояли два стеклянных бокала прекрасной работы и, по-видимому, очень дорогих. Теодоракис, глядя на них, сразу вспомнил известные строчки из Катулла: «Пьяной горечью Фалерна чашу мне наполни, мальчик…». Также на подносе стоял запотевший глиняный кувшин для вина. В полной тишине мальчик поставил поднос на небольшой деревянный столик (доктор только сейчас его заметил), налил светлое вино в оба бокала. Один почтительно протянул старику, а второй передал доктору и растаял в воздухе… Как будто его и не было.

Вино было изумительным, даже по меркам личного доктора Тиберия. Теодоракису его доставляли прямо из императорских подвалов.

– Что это, мальвазия с Олимпа? – спросил Теодора-кис, сделав маленький глоток. – Даже водой не хочется разбавлять.

– Зеленое вино с Севера… варвары делают…

– Не такие они уж и варвары, судя по тому, что мы пьём.

– Да, я тоже так думаю. У нас, в Риме, считают, что там, где стоят наши легионы, центр мира. А где их ещё нет – провинция и варварство… Для собственного народа – хлеб, войны и игры. Вот и всё величие. Примитивная философия… Ну, говори, зачем приехал?

– Цезарь болен!

– Твой Цезарь – грязная свинья!

За такие речи в Риме с плебеев живьём сдирали кожу, бросали в клетку с голодными львами, отрезали язык и заливали в глотку расплавленный свинец, а патрициям присылали шёлковый шнурок или человека с коротким мечом, но Теодоракис и бровью не повёл.

– Он мой пациент, а уже потом Цезарь Тиберий. И я должен и хочу его вылечить. Думаю, что случай почти безнадёжный. Поэтому я здесь. – Он перешёл на арамейский язык, зная, что даже если их подслушивают, то шансов понять, о чем идёт речь, совсем немного. – Здоровье Цезаря – государственная тайна.

Учитель надолго замолчал. Слушал, лишь иногда старческими мелкими глотками отпивая из бокала вино. Глаза его были закрыты, и непосвященному было бы непонятно, дремлет он или нет. Но доктор знал, что никто в огромной Империи, кроме этого лежащего перед ним человека, не смог бы так глубоко проникнуть в смысл того, о чём он говорил.

Когда Теодоракис закончил, солнце уже часа три как перевалило на западную сторону, и по-прежнему ни единого облачка на небе. Из приоткрытой двери потянуло свежим воздухом. Наступало короткое, до темноты, лучшее время дня в Риме. Город заполнялся народом, шумом и человеческими голосами. Но в маленькой полутёмной комнате стояла тишина. Даже огонёк маслёнки на стене два раза вспыхнул и погас.

Наконец Учитель разжал губы.

– Лет сорок назад на рынке я случайно купил у одного египтянина дюжину старых папирусов. Он расстелил их на земле и разложил на них финики, орехи и сухие фрукты. Мне пришлось купить всё. К ним в придачу я бесплатно получил древние, возможно, самые древние из существующих тексты. Наставления по врачеванию. Я потратил два года на их расшифровку, и не зря! Просвещённые жрецы Изиды, возможно, лучшие врачи, каких породил этот мир. Когда их Цезарь Рамзес занемог настолько, что каждый день орал от боли и уже не мог ни сидеть, ни лежать, они поставили его на ноги! Они лечили его слизью огромных улиток, которых они отлавливали и живыми доставляли по Великой Фараоновой реке в столицу Мемфис. Великий Нил устьем питает море, а хвостом выползает из страшных непроходимых болот в самом сердце Африки. Оттуда мало кто возвращался живым. Но людей у Цезаря Фараона всегда было без счёта. Так вот, нет более страшного, отравленного всякими гадами места на земле, чем эти болота! Человек там не продержится и пяти дней. Жидкая чёрная земля, стоячая зелёная вода, листья и стволы растений, воздух над ними – всё кишит ядовитыми тварями любого размера и любого вида. Там и рождаются, живут и вырастают эти невероятные животные, похожие на мельничные жернова. Говорят, что в живой природе у них нет врагов. Они спокойно от рождения и до смерти (которую никто не видел) поедают и перерабатывают такое количество яда, что слизь, которую они оставляют за собой, является самым мощным средством против любого человеческого недуга. И чем больше улитка, а они растут всю жизнь, тем сильнее врачует её слизь. На папирусах видно, как жрецы расстилали льняные ткани, заставляли ползти по ним улиток, а потом заворачивали в них Фараона. И повторяли они это каждый день от захода до восхода солнца. Всё время сбора пшеницы и ещё восемь дней.

Никому из смертных не позволялось не только лечиться, но даже смотреть на этих животных. Они так и назывались – Фараоновы овцы. Я, правда, всё-таки сумел во время одного посещения Египта достать скляночку с этой гадостью и еле успел унести ноги, сесть на галеру и отплыть. Человека из дворца, которого мне удалось подкупить, уже рвали клещами… но меня им было уже не достать. Мне довелось испробовать мощь этого средства. Помнишь старшего сына Петрония-всадника и его жены Туллии, их дом стоял у Новых бань? Когда его доставили ко мне, у юноши уже начались предсмертные конвульсии… и я решился! Схватил флакон, намазал этой мерзостью его лоб, запястья, ступни, спину, грудь и завернул в пастуший плащ. Хотя жар спал почти сразу, он ещё четыре дня находился на грани. Но выжил, поправился и сам стал всадником! Но я извёл на него весь флакон, всё, что у меня было… Скажу тебе, как лучшему моему ученику и как врач врачу: твоему… – тут он запнулся, – пациенту… отмерен год. Но он же полубог, Великий Понтифик, может, он и спасётся… Только, по правде говоря, я надеюсь этого не увидеть…

Они провели вместе весь этот вечер. Потом тот же мальчик подал ужин – жареных голубей с инжиром и дыней и вино, но уже другое, фракийское. Густое и терпкое. Они разбавляли его водой. Когда пришла пора прощаться, Салах передал Теодоракису несколько склянок с лекарствами собственного приготовления и два холстяных мешочка с травами. Они обнялись. «Наверно, последний раз в жизни», – подумал Теодоракис. Он вышел во двор. Мальчик проводил его до ворот и закрыл за ним дверь.

Доктор пробыл в Риме шесть дней. Он встречался с купцами из Азии, торговцами камнями из Индии, легионерами, служившими в Египте. Он навестил пару благородных семей, много путешествующих. Побывал у африканского колдуна и торговцев слоновой костью. Всё напрасно, никто из них даже не понимал, о чём он спрашивает. Правда, хитрый африканский колдун, как ни странно, прекрасно говоривший на латыни, за пару серебряных кусков обещал завтра показать большую раковину якобы от нильской улитки. Но на следующий день заявил, что её украли. В Риме можно было узнать обо всём, что есть в мире. Но даже здесь он не смог выяснить больше того, о чём рассказал ему старый врач. Оставалось ещё крупнейшее собрание древних рукописей и свитков Императора Августа на его вилле под Римом. Но там год назад случился пожар, и сейчас строили новое здание для хранилища. Всё, что осталось, отвезли в подвал Сената и заперли. Надо было возвращаться на Капри.

Теодоракис уже несколько дней как вернулся, но ещё ни разу не видел Цезаря. Император Тиберий, как ему объяснили, очень занят и вызовет его, когда сочтёт это удобным. Такое уже бывало не раз, и доктор научился быть спокойным. Прошло ещё несколько дней, и за ним послали. Император принял его в Белом зале.

Тиберий возлежал на высоком ложе с двумя чёрными женщинами в золотых браслетах. В ногах у него раскинулся ручной гепард с подпиленными клыками. По зале лениво ходил ещё один. Маленькая обезьянка ловко перебирала золотые побрякушки на шее у африканки, что лежала слева от Императора. Доктор поклонился.

– Давно вернулся? – услышал он известный всему миру голос.

Это была издёвка. Даже дикая утка не могла незаметно пролететь над островом, а он приплыл на большом, груженым деревом корабле.

– Сегодня будет десятый день, Император!

– И как там мой Рим? Ты успел развлечься? – И только доктор хотел ответить, как Тиберий продолжил: – Как только ты уехал, я сразу почувствовал себя лучше. Ты не знаешь, чем это объяснить? – Действительно, император выглядел как будто помолодевшим и отдохнувшим.

– Я очень рад, Цезарь, это слышать. Это лучшее, что вообще может услышать врач от… – тут он прикусил язык, – от человека, которому он всем сердцем желает здоровья. – Теодоракис опять чуть поклонился.

Тиберий приподнялся и, пристально глядя ему в глаза, медленно отделяя слова, очень тихо, но внятно произнёс:

– Так зачем тебе понадобились эти ядовитые египетские улитки?

Теодоракису, который вообще ничего не боялся, стало страшно. Как? Кто мог ему сообщить? Как это возможно?! Медлить было нельзя. Спасти могла только правда!

– Император! Эти улитки являются самым сильным из известных сегодня эликсиров от очень многих болезней. В том числе считающихся неизлечимыми. – И он сжато пересказал содержание манускрипта о Фараоне Рамзесе.

Тиберий слушал, впившись глазами в лицо грека. Доктор замолчал. Молчал и Тиберий. Только чуть позванивали золотые висюльки, перебираемые обезьянкой.

– Так ты считаешь меня неизлечимо больным? – услышал он голос Тиберия. – Отвечай, грек! Я настолько болен?

– Нет, мой Император. Ты абсолютно здоров. Но любой доктор отдал бы всё на свете, чтобы иметь такое средство.

Тиберий задумался. Всё это время Теодоракис стоял перед Императором. Тот не предлагал ему присесть. Наконец Тиберий заговорил:

– Ну, раз ты утверждаешь, что я здоров, то зачем ты мне нужен? Доктора нужны больным. Завтра ты покинешь Капри и отправишься в Рим, который ты так любишь. Ты займёшь дом на углу рыбного рынка и старых бань. Он твой с сегодняшнего дня. Займёшься практикой. Кроме того, я, кажется, тебе задолжал? Ты всё получишь завтра утром, за последние пять лет. Ты отплываешь в полдень. А теперь иди.

Он слегка махнул рукой.

Через два года Тиберия не стало. Как писал Светоний, «он скончался на Лукулловой вилле на семьдесят восьмом году жизни и двадцать третьем году власти, в семнадцатый день до апрельских календ, в консульство Гнея Ацеррония Прокула и Гая Понтия Негрина». Теодоракис благодарил судьбу, что он не присутствовал при этом. Новый Цезарь Калигула умертвил почти всех свидетелей его кончины. Калигула вспомнил о враче лишь один раз, когда потребовал сделать и принести ему яд, не оставляющий следов, но абсолютно смертельный. Он, конечно, выполнил приказ и даже присутствовал при его испытании. Получив флакон, Калигула тут же испробовал яд на рабе, который принёс ему сандалии, и, кажется, остался доволен результатом. Теодоракису милостиво улыбнулись и отпустили. Он продолжал жить не очень спокойной, но комфортной жизнью ни в чём не нуждающегося врача, пока Император не решил испробовать смертоносный заказ на его создателе.

XVIII
Югославия. Остров Бриони. 1951 год

Серый военный катер береговой охраны, стоявший в самом центре маленькой внутренней бухты острова Большой Бриони, вдруг ожил и на самой малой скорости двинулся к берегу, к стоянке яхт. Там на его борт поднялись несколько мужчин и одна женщина. Как только они оказались на судне, катер взял курс на выход из бухты. Катер был не простой, хотя внешне выглядел, как обычное военное судно своего класса. В сорок четвёртом году группа итальянских партизан в форме карабинеров во главе с сербом, переодетым в эсэсовскую форму, спокойно вошла на охраняемую стоянку порта в Триесте и, почти не встретив сопротивления, захватила два патрульных катера. На них, якобы под конвоем, провели группу «пленных», женщин и детей. Это были семьи партизан, принимавших участие в неудачной засаде на Муссолини. Оба катера благополучно вышли в море и направились к сербским островам, которые, в свою очередь, целиком находились под контролем югославских партизан. Оба захваченных катера исправно служили им до конца войны. Они были снабжены моторами «Альфа-Ромео», развивали большую скорость и имели небольшую осадку.

В сорок девятом году один из них поставили в сухой док в Дубровнике и снова спустили на воду только через год.

На нём заменили почти всё, кроме внешнего вида и двигателя. Палубу покрыли тиком, снесли перегородки, переделали трапы и заменили иллюминаторы. Кают-компанию отделали красным деревом и бронзой. В четырёх новых каютах установили гальюны, присланные из Англии, душ в двух каютах – американский. Была оборудована кухня с холодильником для вина. Богемский хрусталь и серебряные приборы разместились в специальных шкафах и выдвижных ящиках. На полу во внутренних помещениях лежали иранские ковры. Но внешне судно продолжало выглядеть, как скромный трудяга из береговой охраны. Когда надо было, не привлекая лишнего внимания, отправиться куда-нибудь по морю, народный герой генеральный секретарь Коммунистической партии Югославии Иосип Броз Тито всегда использовал только это судно. На острове Бриони, где находилась его роскошная резиденция, у причала так и осталась стоять его шикарная белая яхта.

Во время войны Германия так и не смогла справиться с воюющим фактически в одиночку, без помощи союзников, в окружении югославским сопротивлением. Численность сражающихся против всей Германии югославских партизан доходила до полумиллиона. С примитивным оружием, полуголодные партизанские группы сдерживали на юге Европы тридцать шесть немецких дивизий. И руководил этой борьбой Иосип Броз Тито. В Берлине понимали, что эту занозу в «мягком подбрюшье Европы» надо ликвидировать, и чем раньше, тем лучше.

К операции по его устранению «Ход конём» Гитлер и Кейтель привлекли тех же суперпрофессионалов, которые, проведя фантастическую операцию, освободили из плена Муссолини – командующего воздушно-десантными войсками и частями специальных операций генерала Штудента и начальника диверсионных отрядов СС Отто Скорцени. За живого или мёртвого Тито назначили награду в сто тысяч рейхсмарок золотом. Двадцать тысяч специально обученных германских солдат элитных частей и хорватских усташей уже почти сумели зажать в Далматинских горах небольшой отряд Тито, но он опять ускользнул, хоть и раненный в руку. Понятно, что для всех боснийцев, хорватов, черногорцев, не говоря уж о сербах, Тито стал почти богом.

В конце сентября 1944 года состоялась первая личная встреча Тито со Сталиным, а через год, 9 сентября 1945 года, его наградили орденом «Победы», почти одновременно с генералом армии США Дуайтом Эйзенхауэром и британским фельдмаршалом сэром Бернардом Лоу Монтгомери. Но, в отличие от них, Тито получил к ордену ещё кое-что в подарок. Однако уже два с половиной года спустя герой и «друг» Тито в советской пропаганде превратился в «троцкиста», «извращенца ленинско-сталинских принципов» и даже в «фашиствующего пособника империализма». Слишком самостоятельно вёл себя глава Югославии. Принимая решения, даже не пытался не то что спросить разрешения у «старшего брата», а просто не сообщал об этом в Москву. Мало того, Тито сам проводил международную политику и вёл торговлю с Америкой, приглашал в гости Уинстона Черчилля, объявил курс страны на неприсоединение и нейтралитет. В Москве от всего этого были в ярости. Как-то ночью, у себя на ближней даче в Кунцеве, в присутствии всего «малого круга» и начальника охраны Власика Сталин зло произнёс:

– Я мизинцем пошевелю – и Тито не станет… и даже память о нём исчезнет.

Сталин решил вызвать Тито в Москву для последнего предупреждения. Но в Москву прибыли только член политбюро Милован Джилас и секретарь ЦК Кардель. Тито, как объяснили они, простудился, но шлёт самые лучшие пожелания товарищу Сталину. Опытный конспиратор, прошедший тюрьмы и школу Коминтерна, в которой все стучали друг на друга, знал цену приглашения в Кремль. В тридцать седьмом году в Москву так же пригласили тогдашнего генерального секретаря коммунистов Югославии Гиркича. Сразу после пересечения границы к нему в купе зашли два рослых человека и уже не выпускали его одного, даже в туалет. А в Москве его на вокзале ждали ещё трое ребят и «воронок». Так и повезли его, сердечного, прямиком мимо Кремля в Бутырку, где через два месяца допросов и расстреляли. В общем, не поехал Тито в Москву.

* * *

Такое, даже меньшее, не прощалось никому! Военная разведка, ГРУ и внешняя разведка Министерства государственной безопасности (МГБ) удвоили усилия по созданию в Белграде просоветской пятой колонны на всех уровнях, от высшего эшелона партийной элиты до рабочих предместий. Майор госбезопасности под именем Фёдор Кургузов, номинально числившийся торговым экспертом при советском посольстве, познакомился на сельскохозяйственной выставке с очаровательной женщиной лет тридцати по имени Милица и тут же пригласил её в самый дорогой ресторан Белграда «Грацка». В ресторане майор госбезопасности смотрел на неё влюблёнными глазами и тихо рассказывал о том, как вся его семья погибла под бомбами в городке Тихвин, а родная сестра умерла от голода в Ленинграде, и о том, как его ранили, и прочую муру, их так учили. Чем сложнее женщина, тем сильнее на неё действуют простые истории. Милице понравился молодой человек в отличном костюме, со скромным рядом наградных планок на пиджаке и на трофейном маленьком «Опеле». Сама она работала в шифровальном отделе ЦК Коммунистической партии Югославии. Майор Кургузов повстречал её, конечно, не случайно. Её муж погиб при освобождении Сицилии, и она сама, как ей казалось, распоряжалась собственной жизнью. На втором свидании, после кино и ужина, Милица позволила увезти себя в квартиру своего нового друга. Всё шло хорошо, даже слишком! И тут наш разведчик поторопился. Он утром прямо в тёплой постели попросил её приносить ему копии документов с работы. Разразился дикий скандал.

– Я никогда не буду русской шпионкой! – на весь дом кричала Милица. – Ты понял? Никогда! – Она бросилась подбирать с пола свои разбросанные вещи и, полуголая, сумела выскочить на лестницу. Кургузов попытался её догнать, но красавицы и след простыл. Через час Милица уже была в кабинете Марко Ранковича, главы всех служб безопасности и на тот момент самого влиятельного человека в стране после Тито.

* * *

Это был провал, но не первый и не последний. В Югославии нашим спецслужбам было работать очень тяжело. Тито немедленно принял контрмеры. Тысячи про-московски настроенных граждан схватили и бросили в тюрьмы и специальные лагеря на необитаемых островах побережья, благо их было полно, на выбор. Прошедший суровую школу тюрем и войны, Тито знал, как устроить ад на земле для своих врагов. Русских не трогали, но за ними буквально ходили по пятам, не давая вздохнуть. Сталин решил, что Тито нужно ликвидировать. Для этого у него имелась самая мощная служба внешней разведки, профессионалы провокаций и мастера ликвидаций высшего класса по всему миру. Шпионская паутина ЧК, НКВД, МГБ (и это без учета военной разведки ГРУ) опутывала пространство от Латинской Америки и Австралии до Исландии, Японии и Африканского континента. На это не жалели ни средств, ни людей. Правда, время от времени Хозяин руками чекистов пускал кровь своим же чекистам. В этой мясорубке часто исчезали самые лучшие, настоящие герои. Но сама система оставалась непоколебимой.

Генерал Павел Судоплатов был начальником всей спецслужбы разведки и диверсий при министре госбезопасности СССР. 26 февраля 1953 года его вызвал к себе в кабинет Сергей Игнатьев. Там уже находился Серго Гоглидзе, палач и архитектор Большого террора. Они сели в машину и поехали к Сталину на ближнюю дачу. Там Сталин ознакомил Судоплатова с планом убийства Тито.

По плану главным исполнителем должен выступить некто Григулевич, агент-нелегал по прозвищу «Макс». Он представлял Коста-Рику при Папском престоле в Ватикане и одновременно исполнял обязанности посланника в Югославии. «Макс» вращался в дипломатических кругах, знал множество языков и посещал посольские приёмы. На одном из них он и должен был выпустить с близкого расстояния в лицо Тито смертельную дозу легочной чумы, от которой он сам получит противочумную вакцинацию. Самое удивительное, что Сталин всерьёз обсуждал этот средневековый бред с высшими чекистами. Судоплатов, как настоящий ас международных операций, сразу твердо заявил Сталину, что Тито прошёл большую партизанскую школу тайных операций и что он серьёзный противник. Его хорошо охраняют, он постоянно начеку, так что данная операция уже заранее обречена на полный провал. И попросил время на разработку нового сценария. Сталин дал три недели.

Судоплатов сразу вызвал к себе своего первого заместителя, легендарного мастера самых сложных международных операций Наума Эйтингона и ознакомил его с полученными из министерства двумя абсолютно секретными литерными папками «Стервятник» и «Нерон». В них лежал весь собранный компромат на Тито. Также там находились ежедневные отчёты резидентуры в Белграде. Работа началась. И ничто бы не смогло уберечь Тито от неминуемой смерти, но спустя два года, 5 марта Сталин умер. На самом верху стало не до покушения на Тито. Началась смертельная схватка внутри самого сталинского политбюро. Свои бы головы сохранить.

Катер вышел в море и взял курс на юг. Кроме самого Тито на нём находились его постоянный помощник, с которым он не расставался со времён войны, Милан Жежель, начальник охраны резиденции Джулич и его заместитель, управляющая резиденцией и близкий друг Тито красавица Йованка Будисавлевич и бывший директор загребского зоопарка, старик Сречко Петрович.

На палубе появился капитан и пригласил всех в кают-компанию на завтрак. За Йованкой, элегантно пропущенной вперёд, все спустились вниз, кроме охранников. За простым завтраком – яйца, сыр, творог со сметаной и джемом и свежим горячим хлебом – Тито был молчалив, поэтому молчали и остальные. Похоже, что они не очень понимали, почему они здесь с самим маршалом, и куда плывут, тоже не знали. Тем не менее оказаться с Тито за одним столом – огромная честь, а остальное было не так важно. Катер шёл на большой скорости, и на невероятной сине-голубой воде Адриатического моря за ним ещё долго оставался почти прямой светлый след, перемешанной мощным мотором воды.

Плыть предстояло долго, почти вдоль всего побережья Югославии. Слева виднелись сливающиеся с берегом острова и выступающие друг за другом далекие холмы. По правому борту взгляд не упирался никуда, только море на горизонте почти сливалось с небом. Тито вышел на корму, достал сигарету и вставил её в янтарный мундштук. Два дня назад, утром, он, как всегда, работал с поступившими за последние сутки донесениями разведки внутренней службы безопасности. В одном документе сообщалось, что рыбаки с острова Млет несколько раз видели недалеко от острова рыбацкий сейнер, которого они раньше не встречали. На нём они заметили человека, рассматривающего в бинокль сам остров, им это показалось странным. Рыбакам некогда смотреть в бинокли, да ни у кого их и нет. Но самое необычное было то, что рыбацкий сейнер вообще не ловил рыбу, а совершал странные манёвры, то приближаясь, то отдаляясь от острова.

На Млете длиной в пятьдесят километров и покрытом нетронутым средиземноморским лесом есть несколько деревень. Людей живет совсем немного, и все друг друга знают. Этого судна они никогда раньше не видели. Это сообщение, сделанное рыбаками, получил местный полицейский и передал его дальше. От береговой службы его получил офицер безопасности в Дубровнике и отправил его в управление в Загреб. Старший офицер посчитал его важным и включил в дневную сводку происшествий. Начальник управления генерал Земун включил его в короткий доклад, запечатал в зелёный конверт и с нарочным отправил в резиденцию на остров Бриони, «лично в руки» главе государства, маршалу Тито. «Значит, прошло уже три дня», – подумал Тито. Но вчера утром по закрытой связи пришла шифровка с пометкой «срочно». В ней сообщалось, что дети из села Палаче, что стоит на западной стороне острова Млет, заметили надувную лодку с мотором, приближающуюся к берегу. В ней находились трое мужчин, и один из них держал в руке что-то длинное, напоминающее ружьё. Уже был вечер, быстро темнело. Дети побежали домой, где и рассказали об этом родителям. Несколько мужчин из местных пошли выяснять, что это за лодка и кто эти люди, но, обойдя почти всю бухту, ничего не обнаружили. Эта последняя шифровка и заставила Тито отменить все назначенные встречи и срочно отправиться в путь.

В далёком и совсем недавнем сорок пятом году в Москве победитель Сталин вручил обсыпанный бриллиантами и рубинами, новый, им самим придуманный высший орден «Победы» Эйзенхауэру, Монтгомери и ему, Тито. Потом, на роскошном банкете в Кремле, длившемся до шести часов утра, к нему подошёл Молотов с рюмкой водки и, глядя серыми бесцветными глазками из-за очков, ласково сказал: «А для вас, товарищ Тито, у нас ещё особый подарок». Он уже слишком много выпил и как-то не придал этому значение, а под утро и совсем забыл. Но когда в его самолёт внесли два деревянных ящика с дырками, капитан в парадной форме отдал честь: «Товарищ, Тито! Это вам от товарища Сталина!» – и откинул крышку ящиков, Тито ахнул. Внутри на подстилке из свежих березовых листьев спокойно сидели две большие, отливающие перламутром улитки! Это был царский подарок. Все главы государств знали, что у Сталина есть какие-то невероятные животные, к которым он испытывает странную привязанность и охраняет так, что ни одна разведка мира так и не смогла представить убедительных доказательств их существования в действительности. И вот они у него в самолёте! Подняли головки и выпустили рожки, как бы щупали воздух, изучая ситуацию.

Тито обожал животных. Весь мир обошла история похорон его овчарки, его боевого друга, закрывшего своим телом хозяина во время взрыва бомбы. Это было в сорок третьем году. Его отряд зажали со всех сторон. Многие были ранены, почти не оставалось еды. Их поливали огнём с гор, не давая подойти к реке внизу ущелья, а сверху летели немецкие бомбы. И в этом аду он сам, под пулями, штыком, лопат не было, копал могилу и устроил торжественные похороны своего друга под оружейный салют. Сын Черчилля Рэндольф Черчилль, бывший тогда с ними, описал это в своём письме отцу. Вся Англия узнала эту историю, а с ней и весь мир.

Одной улитке он сразу придумал имя Победа, а вторую уже потом назвал в честь своего родного города Кумровиц. Тито был восхищен улитками, их ласковостью, доверием к человеку и интеллектом. Победа и Кумровиц отвечали ему взаимностью и часто сопровождали его на прогулках по парку. Они ползли за ним с двух сторон, как собачки, а Тито старался идти помедленнее. Но свободного времени у Тито почти не было. И не всё ближайшее его окружение испытывало симпатию к подарку Сталина. Тогда на острове Млет, на берегу внутреннего, всегда тёплого озера он построил в укромном месте среди чудесного соснового леса небольшую оранжерею для того, чтобы животные могли укрыться в ней зимой от ветра. Рядом поставили домик для охраны, где круглый год жили два человека, и проложили по дну телефонный кабель. Участок, довольно большой, отгородили простой сеткой с табличками, предупреждающими, что это земля Министерства обороны и проход на территорию запрещён. Местные жители давно забыли об этом и вообще в этот район острова не ходили. Последний раз Тито навещал улиток года полтора назад. Они чувствовали себя прекрасно и очень выросли. Первое время советский посол Анатолий Лаврентьев на редких официальных встречах ещё спрашивал «Как поживают подарки товарища Сталина?». Но теперь, когда дипломатические отношения между Москвой и Белградом были почти свёрнуты, все встречи и упоминания о подарках вообще прекратились.

Мало того, по каналам из Лондона до Тито доходили слухи о приготовлениях в Москве к перевороту в Югославии. Даже хуже, к полномасштабной интервенции. Он, конечно, тоже не сидел сложа руки. Но на душе было неспокойно.

Тито вынул погасший окурок из мундштука и бросил его за борт. Потом повернулся, прошёл по палубе и спустился в каюту. Йованка спала, укрывшись пледом. При его появлении она открыла глаза. Тито открыл дверцу бара, достал бутылку тридцатилетнего «Courvoisier» и налил себе двойную порцию.

– И мне, пожалуйста, но чуть поменьше, – послышался голос из-под пледа. Он достал ещё бокал…

Катер шёл на максимальной скорости уже больше трёх часов. Вдруг в небе над ними пролетел гидросамолёт. Сделал круг и улетел.