Текст книги "Под свист пуль"

Глава 6

Последняя ночь рейда оказалось особенно тяжелой. Если первые два дня еще держался морозец, и снежный наст был довольно твердым, то к вечеру третьего дня резко потеплело. Сугробы (а их по склону встречалось немало) превратились в холодную липкую кашу. Солдаты тонули в них по пояс. Группа не шла, а практически ползла в гору. Как Вощагин ни старался приободрить бойцов, движение все больше замедлялось. Усталость валила людей с ног. Вершины они достигли далеко за полночь.

– Привал, – скомандовал Вощагин, тяжело опускаясь на плоский камень, лежащий возле одинокого дерева. Только тут он почувствовал, как вымотал его этот последний переход. Спину ломило. Ноги стали ватными. А ведь он был испытанным спортсменом, имел пояс по карате и первый разряд по альпинизму. Каково-то солдатам, не имеющим подобной закалки? Конечно, в ДШМГ люди подбирались крепкие, физически развитые. Да и готовились они к подобным рейдам основательно. И все же…

Подошел один из взводных, молодой лейтенант, недавно прибывший к ним из училища. Это был невысокий крепыш с крупным лицом. Цвета его щек было не разглядеть, но Вощагин мог поклясться, что они у него были багровые. Да и дышал он тяжело, с придыханием.

– Там вроде костерок горит, товарищ подполковник, – сказал лейтенант, показывая вправо.

Вощагин достал прибор ночного видения и посмотрел в указанном направлении. Вокруг еле тлеющего костерка располагалась группа вооруженных людей. Именно здесь, по предварительным разведданным, и должно было находиться бандформирование, направляющееся из Грузии в Чечню.

«А лейтенант-то оказался глазастым, – подумал Вощагин одобрительно. – Молодец! Не всякий разглядит в висящей над головой белесой мгле багровое пятнышко».

Вощагин так и сказал взводному, похвалил за наблюдательность, зная, что, как любила выражаться Верка, доброе слово и кошке приятно.

С этой Веркой вечно была морока. Всякое воспоминание о ней вызывало у Бориса неприятное ощущение дискомфорта и какой-то острой неудовлетворенности. Верка, или как она себя любила именовать Верчик-перчик, уже лет пять была подружкой Вощагина, и вот уже год как числилась невестой. Но все это там, на далекой родине, под Петрозаводском, куда нынче от Чечни и на самолете-то не долетишь. Рейсовые самолеты из Грозного практически не ходят, а ежели и бывают, то крайне редко. Попасть в Ханкале на военный борт можно только с разрешения начальства. Надо ходить, клянчить, что для Вощагина, как нож острый. Стать попрошайкой он считал ниже своего достоинства. Если надо для людей, для дела, тут он готов зубами выгрызть, а для себя…

Так что Верку он видел в лучшем случае раз в году, да и то, ежели удавалось вырваться в отпуск, что для пограничника, тем более разведчика в практически воюющих войсках весьма и весьма проблематично. Ехать же с ним на границу Верка ни за что не хотела… Он не раз предлагал ей пожениться.

– А что я там делать буду? – спрашивала она насмешливо, сверля его своими синими брызгами. Уж лучше бы у нее не было таких бьющих наповал огненно-искристых голубых глаз! – Мужику портки стирать?

И добро бы имела хоть какую-то значительную специальность: инженера-конструктора, например, известного модельера или астронома, – тогда еще куда ни шло, можно и покуражиться. А то ведь простая училка с захудалым провинциальным педвузом за плечами…

Вощагин быстро определил местоположение как свое, так и боевиков. Благо у него был теперь такой чудо-прибор американского производства, как «Магеллан», позволяющий моментально получать координаты любых местных предметов на карте. Он достался ему в качестве трофея, отобранного у одного из чеченских полевых командиров. Все-таки здорово снабжают из-за рубежа этих гадов! Что только не захватывали пограничники в стычках с боевиками: и стреляющие ножи разведчиков, и австрийский пистолет «Гирос» с лазерным наведением и разрывными пулями, и приборы вроде того же «Магеллана». Некоторые из них позволяли определять на значительном расстоянии и установленные минные поля, и стационарные пограничные точки и благополучно обходить их. Подобную аппаратуру невозможно создать без выхода на космические технологии.

Артиллеристы не заставили себя ждать. Получив по рации координаты цели, они уже через десять минут открыли огонь. Снаряды стали рваться именно там, где находились боевики. Среди них началась паника. В прибор ночного видения можно было разглядеть, как ошалело метались бандиты, спасаясь от разящих осколков. Огонь был точный, шел с нарастающим темпом и, по-видимому, давал неплохие результаты. Вощагин только дважды подкорректировал его, когда несколько снарядов дали большое отклонение.

Хорошо работают пушкари, подумал он с удовлетворением. Значит, не зря разведчики мучились три ночи. Пожалуй, такая тактика, перенятая у врага, может действительно принести успех. Прав полковник Агейченков, не раз повторявший, что новое – это хорошо забытое старое. Ведь в Афгане, не говоря уж о Великой Отечественной, наши разведчики уже совершали такие рейды и наносили противнику неожиданные ошеломляющие удары. Да и Аргунская операция – лучший тому пример. Если бы ее не подготовили в такой глубокой тайне, ни о какой внезапности не могло быть и речи…

Сам Вощагин участвовал в операции с первого ее дня. Руководимая им десантно-штурмовая группа была в центре нападения и высаживалась с вертолетов на склон горы, ведущей прямо в логово боевиков. Там находились и основные склады их, и узел связи, а следовательно, и координирующий все штаб. Район был сильно укреплен в инженерном отношении и казался неприступным. Появление здесь русских пограничников ошеломило боевиков. Они, вероятно, рассчитывали, что начатая с ночи бомбежка и артобстрел – обычный огневой налет. На том все и кончится. Так уже бывало. Федералы-де, не решатся высадить живую силу в горную Чечню, надежно охраняемую и сильно укрепленную бандформированиями. Им и в голову не могло прийти, что падающие с неба бомбы и снаряды – настоящая артиллерийско-авиационная подготовка большого наступления погранвойск. Поэтому и сопротивление было оказано незначительное, и потери они понесли минимальные, занимая практически всю Аргунскую долину…

Из-за гор стал медленно выползать рассвет. Сначала посветлели заснеженные вершины Главного Кавказского хребта. Совершенно темными они, правда, никогда не были. В синее звездное небо всю ночь врезались пепельно-серые пики. Но как только начало подниматься солнце, они будто ожили и заиграли разными цветами. Из блекло-синеватых превратились в ярко-голубые, затем в белые с фиолетовым отливом и, наконец, в ярко-серебристые, по расцветке напоминающие фату невесты. Точно такую фату мать его, известная в Петрозаводске рукодельница, сварганила весной к их свадьбе с Веркой. Все было уже почти на мази. И эта оторва наконец-то дала согласие выйти за Вощагина замуж. И винные запасы были кое-какие сделаны. И день регистрации был назначен. Все поломалось в один момент. Как только Верка узнала, что Вощагин вновь возвращается в Чечню (а до этого говорили, что его переводят в другое место), она вновь встала на дыбы.

– Люблю я тебя! Люблю, Борька! – заявила со слезами на глазах. – Но вдовой стать сразу не хочу!

Напрасно он убеждал, что там, на чечено-грузинской границе, не очень теперь опасно, что их отряд стоит в самом прекрасном месте. Ведь Аргунская долина по красоте может сравниться со Швейцарией. Ничего не помогло. Верка посмотрела на него уже со злом и сказала ядовито:

– То-то там каждый день гибнут люди! Но даже не это главное. Чем я там буду заниматься? Чем? Школы в Итум-Кале твоем нет и не предвидится. А без детишек, ты же знаешь, я не могу. Не могу – и все!

Ну что ты с ней поделаешь?

Вощагин считал, что женитьба для пограничника, – это проблема номер один. Причем вполне объективная. Нужно очень любить человека, чтобы ехать с ним в тьмутаракань, жить там на уровне прошлого века в лучшем случае, забыв о все благах цивилизации. Причем не год, не два, а гораздо больше: пока твой суженый не получит больших звезд, не повысится по службе и, возможно, будет переведен в более или менее приличный город. Многих девчат такие перспективы просто пугают. Часть из них, согласившись вначале, затем не выдерживает и с границы сбегает. И только уж самые стойкие, беззаветно любящие остаются и до конца разделяют участь мужей. Верка к последнему, самому надежному слою не принадлежала. Получив очередной отказ уехать с ним, Вощагин проклял все на свете и, хлопнув дверью, уходил от этой зануды с твердым намерением никогда больше к ней не возвращаться. Он пробовал знакомиться с другими представительницами слабого пола, даже переспал с одной-двумя, но ничего хорошего из этого не получилось. Они были для него слишком пресны и неинтересны. И только Верчик-перчик притягивала его к себе, как магнит. Ноги сами несли, как только он появлялся в Петрозаводске, к знакомой выщербленной пятиэтажке, где жила эта чертова зазноба. Она встречала его, как ни в чем не бывало, словно они вчера расстались, а не год назад. Первым делом спрашивала: «Есть хочешь? У меня особые блинчики с мясом (пончики с вареньем или голубцы). Вкуснятина, пальчики оближешь. – И частенько повторяла, радостно глядя, как он уплетает ее кулинарные изделия за обе щеки: – Я всегда говорила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок»…

Вощагин дождался, пока совсем расцвело и тщательно осмотрел место обстрела. Изрытое воронками ущелье, укрывавшее боевиков, еще кое-где дымилось: горел подожженный разрывами сушняк. Но никакого движения в этом районе не наблюдалось. Ясно было, что бандиты ушли. Преследовать их пограничники не могли. Там, за горами, лежала уже чужая страна. Поскольку путь в Чечню боевикам был перекрыт, им пришлось вернуться назад в Панкисское ущелье, где было логово банды Магомеда Цаголаева. По многочисленным донесениям, Вощагин знал этого свирепого чеченского полевого командира. Его даже свои побаивались. Он был очень жесток. За малейшую провинность карал немилосердно. Борису был известен случай, когда Цаголаев приказал расстрелять двух своих бойцов только за то, что те, устав после длительного перехода, уснули на посту. И случилось это совсем не в боевой обстановке, где подобная кара была бы оправдана. По оперативным данным, Цаголаев в настоящее время координировал подготовку боевиков в Грузии. Именно по его распоряжению отдельные группы бандитов то и дело старались прорваться через границу на участке Итум-Калинского отряда.

– Спускаемся! – дал команду Вощагин. – Осмотрим местность, где располагались боевики. Быть крайне внимательными!

Вперед он, как всегда, пустил саперов с собакой. В зоне обстрела могли попасться неразорвавшиеся снаряды, от которых ничего хорошего ждать нельзя. Поспешно удиравшие боевики вряд ли оставили какие-нибудь сюрпризы: не до того было. Но тут все же лучше перестраховаться, или, как говорил Ерков, перебдеть. Начальник штаба любил иногда кучеряво выражаться.

Как и предполагал Вощагин, осмотр злополучного ущелья, где укрывались бандиты, ничего существенного не дал. Пограничники нашли брошенный тяжелый пулемет без затвора и несколько снаряженных лент к нему; кое-какую амуницию и окровавленные бинты. Кто-то из боевиков, вероятно, был убит или ранен. Но трупы, если они и имелись, бандиты унесли с собой. То был их обычай: не оставлять убитых противнику. По закону шариата, павших за веру надо предать земле в родовом могильнике. Если погибший остался не отомщен, то для того, чтобы все родичи это знали, рядом с местом захоронения втыкалась большая палка с тряпкой на конце. Лишь после акта возмездия тряпку можно было снять. Тогда душа усопшего отлетала в рай.

В отряд десантно-штурмовая группа возвращалась уже открыто, не таясь. Дело свое они завершили, не без пользы, обливаясь потом, три ночи лезли в рыхлом снегу по горам. Настроение было приподнятое. Сидя в машинах, солдаты курили, травили анекдоты, смеялись.

Вощагин тоже был доволен проведенным рейдом. Но радоваться не спешил. Пока не добрались до места, надо быть настороже. Жизнь приучала его здесь не отпускать тормозов. Солдаты в Чечне попадали под огонь или подрывались на минах в совершенно неожиданным местах. Утром, кажется, тщательно, с миноискателями проверили дорогу, – все чисто, никаких препятствий нет. А поехали по ней часа через три-четыре и на ближайшем же повороте наскочили на фугас. Майор Рундуков абсолютно прав, говоря, что живут они в ритме взрыва. Комиссар, хоть и не горазд толкать речи, – это Вощагин заметил сразу, как только тот появился у них в отряде, – но рассуждает он здраво, как настоящий психолог. Только не с трибуны, с трибуны он говорить не мастак. А вот в узком кругу, да еще если его заденут за живое, может так выдать!..

Как-то у них в командировке был один товарищ из Заполярья. Приняли его как положено, вечером даже чарку подняли. Стол шикарный накрыли. А он выпил и стал жаловаться. У нас, мол, условия службы суровейшие: и мороз до шестидесяти градусов порой жмет, и метели по неделям гуляют, и ночь почти полгода над головой висит.

Рундуков слушал его и мрачнел. И без него угловатое лицо его еще больше перекосилось, глаза потемнели, желваки заиграли на скулах. Вощагин глянул на него и подумал: ну, сейчас замповос взорвется. Характер у него вспыльчивый. Так и вышло.

Рундуков стукнул кулаком по столу и заговорил гневно:

– Послушайте вы, заполярец! Несмотря на все ваши невзгоды, вы живете под мирным небом. А что у нас? Вот вам три моральных фактора, которых нет больше нигде и которые гнетут наших людей, влияют на их психику. Первое. У нас есть реальный противник, причем его, как правило, не видно, но он присутствует, находится где-то рядом. И нам приходится быть в постоянном ожидании опасности – и месяц, и год. Второе. Живем без семей. Даже здоровый мужик возвращается из отпуска надломленным, представляя себе, как долго ему придется быть одному. Третье. Посмотрите на наш быт. Блиндажи, палатки, окопы, почти фронтовые условия. Вот и сравнивайте!..

Выслушав доклад Вощагина, Агейченков пожалел, что Ермаш улетел незадолго до возвращения десантно-штурмовой маневренной группы. Генералу было бы полезно послушать о результатах рейда из первых уст. В донесении на бумаге все это будет выглядеть плоско, серо, как обычный, ничем не примечательный факт. Живой рассказ начальника разведки помог бы командующему понять, что подобные, как он сам называл, «слепые» рейды просто необходимы; их надо проводить регулярно, и людей, их совершающих, поощрять непременно. Трудностей и невзгод на пути им встречается сверхдостаточно, и не отмечать мужества и стойкости солдат просто нельзя, это означает гасить инициативу, убивать энтузиазм. Похвала воодушевляет бойца, заставляет его более ревностно выполнять свои обязанности.

– От лица командования всему личному составу, Борис Сергеевич, – сказал Агейченков Вощагину, – объявить благодарность, наиболее отличившихся представить на более серьезные поощрения. Человек пять пусть получат ценные подарки. У нас есть еще часы для награждения, Семен Яковлевич? – повернулся он к Еркову, присутствовавшему при докладе.

– Найдутся, Николай Иванович, – кивнул начальник штаба. – Но нужно их запас пополнять.

– Сделаем в ближайшее время. Ну а пару-тройку бойцов, наиболее себя проявивших, – Агейченков снова посмотрел на Вощагина, – отправим в отпуск. Лимит это нам пока позволяет.

Отпустив Вощагина, Агейченков остался вдвоем с Ерковым.

– Ну и что ты теперь скажешь, Семен Яковлевич? Оправдались наши надежды или нет? – спросил не без иронии, заранее, видимо, уверенный в положительном ответе.

– В данном случае, да, – ответил начальник штаба без особого восторга.

Радостного оптимизма командира он не разделял, как и вообще его навязчивую идею о ночных поисках десантно-штурмовых групп. Не знаешь, куда идешь и к каким результатам это приведет. Тут удача может повернуться к тебе и спиной, а может и боком выйти. На большой процент результативности надежды мало. Да, тщательная разведка и полученные агентурные сведения о намерениях врага – вещь, конечно, хорошая и может, разумеется, кое-что дать для успешного ночного поиска. Но даже в этом случае полной гарантии нет. Кто поручится, что боевики не изменят своего маршрута уже в пути. И пройдут они тогда под носом у ДШМГ, посланной в слепой поиск.

Свои колкие мысли Ерков и не думал ни от кого скрывать, тем более от командира. Он был человек прямой, любил резать правду-матку в глаза. Недаром Агейченков, смеясь говорил ему: «О тебя, Семен Яковлевич, можно уколоться». Он, конечно, не имел в виду внешность начштаба, хотя Ерков был и по облику каким-то шероховатым, колючим. Когда он снимал фуражку, то жесткие седые волосы слишком топорщились у него на голове. Зная об этом, Ерков редко ходил без головного убора. Он нахлобучивал его на лоб так крепко, словно набивал обруч на бочку с солеными огурцами, и никогда не придерживал рукой, даже подходя совсем близко к вертолету с работающими лопастями. Из-под резко надвинутого на лоб козырька поглядывали темные и совсем недоброжелательные глаза, обнесенные сверху сросшейся дугой бровей, похожих на размах птичьих крыльев. Нос тоже был большой, острый, как и скулы, выпирающие на впалых щеках, и только подбородок, мягкий, округлый, двойной смягчал общее суровое выражение лица.

Острота и резкость Еркова особенно проявлялись в его суждениях. Все, что он думал, начальник штаба высказывал без утайки, не заботясь о том, какое это произведет впечатление на окружающих.

– И что ты предлагаешь? – скептически спросил Агейченков, явно неудовлетворенный ответом начальника штаба. – Отказаться от так называемых слепых рейдов?

Ерков пожал плечами.

– Зачем уж так сразу рубить? Дело надо продолжить. Но не с тем размахом, что задуман, и с выводами повременить…

– Значит, учиться у противника ты не хочешь?

– Не лови меня на слове, Николай Иванович. Я против любого одностороннего увлечения. Ведь что, по сути, ты предлагаешь? Все старые методы охраны границы по боку, так? Давай вводить новые, современные. А ты не думаешь, что не все, придуманное нашими предшественниками, следует выбросить на свалку?

– Ты не перегибай палку, Семен Яковлевич, – насупился Агейченков. – Я же не предлагаю свалить на заставах все вышки наблюдения и наряды вслепую разбросать по границе.

– Ну, до этого еще не дошло, – усмехнулся Ерков. – Но, если хочешь, идет. Ты же выступаешь уже против минно-взрывных заграждений на наиболее вероятных путях следования боевиков?

– Если по правде, да! К чему тратить лишние силы и средства, если они не дадут ожидаемого эффекта? Ведь у боевиков есть приборы, заблаговременно определяющие такие заграждения, как и расположение наших постов. Они их преспокойно обходят. Не так ли?

– Согласен, такая аппаратура существует. Но у кого она? Только у главарей и лиц особо приближенных. Знаешь сколько она стоит? Простому «чеху» просто не по карману. Бандформироания – не регулярная армия и планового снабжения не имеют. Если кое-кто и обходит наши мины, то мелкие группы могут напороться.

Спор их на эту тему был не первый. И обычно ничем не кончался. В лучшем случае куцым компромиссом. Надо, дескать, использовать все методы – и новые, и старые. В сущности же, каждый оставался при своем мнении.

Ерков, конечно, сознавал: его взгляды на охрану границы в чем-то устарели. За тридцать лет службы нельзя не привыкнуть к сложившимся стереотипам. Но он не понимал, а может, и не хотел понять вот таких молодых, прытких, жаждущих поломать все старое, годами накопленное. Тогда, мол, все пойдет самым наилучшим образом, по-новому. А так не бывает. Ничто новое вдруг, на пустом месте, не рождается. Оно должно врастать в старое, опираться на достигнутый опыт. Только в этом случае новое будет иметь крепкую основу и действительно даст реальные положительные результаты.

Но доказать это, обосновать, несмотря на богатейший жизненный опыт, Ерков не умел, просто инстинктивно чувствовал собственную правоту. Наверное поэтому, и противился всем ультрасовременным новшествам, хотя знал, что многие его считали ярым консерватором.

– Давай на том и порешим, – после долгой паузы сказал начальнику Агейченков. – Ты, Семен Яковлевич, вместе с Вощагиным начнете обобщать опыт действовавших вслепую поисковых групп. Возможно, в чем-то ты и прав. Во всяком случае, нас не заставляют спешить.

Командир был отходчив. Ерков это знал и уважал за это Агейченкова. Тот никогда не пер напролом, считая себя, свое мнение непогрешимым. А прислушиваясь к совету других, вырабатывать по возможности комплексное мнение – качество неоценимое, особенно для руководителя.

– Примерно через пару недель представьте мне свои соображения, – продолжал командир. – Потом вместе подумаем, как и что докладывать в Ставрополь. Ермаш, впрочем, с выводами просил не торопиться. Так последуем же сему мудрому совету.

Время было уже позднее, и Ерков, попрощавшись с командиром, отправился к себе. Они с женой занимали маленькую палатку на самом краю плато, где располагались основные силы отряда. В десяти метрах позади был крутой обрыв – шло уже Аргунское ущелье. У Еркова нередко возникало опасение, что ветер посильнее (а они тут ураганные) снесет их утлый домик в пропасть. Но перебраться в другое, более безопасное, место он не хотел: тут было тихо, уютно, прямо из окна палатки открывалась великолепная панорама гор. Да и устанавливал он ее своими руками, знал, что несмотря на кажущуюся хрупкость, парусина намертво держится за землю вбитыми туда железными костылями. А в центре лагеря, куда ему предлагали перейти, было шумно, многолюдно, туда и сюда шныряли солдаты. Ни о каком мало-мальском интиме, спокойствии не могло быть и речи. Ерков же любил уединение и покой. Да и его Клава не терпела суеты. Выросшая в деревенской тишине, привыкшая к несуетной размеренной жизни села, она через всю их совместную жизнь пронесла это удивительное свойство действовать на мужа отрезвляюще, успокоительно. Как бы он ни был взволнован, сколько бы ни нервничал (а на службе всякое бывает), стоило Еркову прийти домой и сесть рядом с женой, как в душе его наступало умиротворение. Клава была незаметной, молчаливой женщиной, красотой не блистала, была даже чуть пышновата. Но такие ему нравились. Худышек он терпеть не мог. Выпив в кругу друзей, когда речь заходила об этом, неизменно говорил: «Что это за баба, у которой подержаться не за что?»

Главное качество жены, как считал Ерков, была надежность. Она была, словно скала, на которую можно всегда опереться. Куда бы ни бросала его судьба, в какую тьмутаракань ни загоняла, Клава всегда без малейшего слова упрека ехала за ним. Даже сюда, на самый опасный участок границы она сумела последовать за мужем. Как ей это удалось, он не допытывался. Но буквально через месяц с небольшим после его приезда она появилась в отряде, причем не в качестве жены начальника штаба, а заведующей солдатской столовой – на плечах ее были погоны прапорщика. Клавдия была отличной кулинаркой. В свое время окончила торговый техникум. Поэтому ее охотно взяли на службу, тем более, что она выразила желание ехать в Итум-Калинский отряд, куда особых добровольцев не было.

Ни острым умом, ни экстравагантными нарядами, ни тем более внешностью Клава не отличалась. На плоском, как блин, лице – нос-пуговкой, широкие скулы и тяжеловатый квадратный подбородок. Ее никак нельзя было отнести к гарнизонным красавицам, гарцующих друг перед другом на разного рода офицерских праздничных сборищах. Но Ерков, сам парень деревенский, как раз и был доволен этим. Он считал, что с женой ему очень повезло. У других пограничников семьи распадались, жены надолго уезжали к родителям и друзьям. А его Клава всегда была рядом. Ко всему прочему, она родила ему двух сыновей. И оба учатся в Бабушкинском училище: один на первом курсе, второй – на третьем.

Однако отдохнуть в тот поздний вечер, побыть с женой, как хотелось, Еркову не удалось. На пути к дому его прихватил полковник Метельский.

– А я тебя ищу, Сергей Яковлевич! – воскликнул он, увидев устало шагающего между палаток начальника штаба.

– Зачем столь поздно я вдруг понадобился? – недоумевающе спросил Ерков.

– Нам нужно срочно мотнуться в первую комендатуру.

– Зачем? – еще больше удивился Ерков.

– Там какого-то хмыря задержали с большой партией «зеленых». Надо его быстренько раскрутить по горячим следам.

В голосе Метельского послышались удовлетворенные нотки.

– А что же он сам? – недоверчиво протянул Ерков, зная, что командир в таких случаях предпочитает всегда действовать самостоятельно, никому не доверяя.

– Но должен ж его зам хоть что-то серьезное сделать, – обиженно бросил Метельский. – Не все же мне пустячками заниматься. Вот я и попросил.

Ерков все понял. Он уже заметил, что командир действительно как-то не то, чтобы не доверяет своему заму, просто не дает ему ответственных заданий, словно боится, что тот не справится, подведет. Он даже сказал как-то об этом Агейченкову.

– Парень, дескать, молодой, в бой рвется? – усмехнулся командир. – Из молодых, да ранний. Отличиться хочет. Авось цацачку на грудь какую-нибудь повесят.

– А ты что, против? – спросил его Ерков напрямик.

Агейченков покосился на него хитровато.

– Доверяя – проверяй.

– Ну, это ты зря! – поморщился Ерков. – Птица в полете крылья расправляет.

– Вот именно, – подхватил Агейченков. – Только надежны ли те крылья? Вот в чем вопрос…

– Ты что, в него не веришь? – без обиняков задал вопрос Ерков, не любивший ходить вокруг да около.

Агейченков посерьезнел.

– Если честно, Семен Яковлевич, не люблю шаркунов, а Метельский из таких. Он, по существу, впервые на такой самостоятельной работе. До того, как говорится, пороху не нюхал. И прежде, чем в полет его выпускать, хочу крепость крыльев проверить…

«Значит, решил-таки командир начать проверку, – подумал Ерков, окидывая массивную фигуру Метельского испытывающим взором. – Выдержит ли?»

– Ну а я-то тебе зачем понадобился, Максим Юрьевич? – спросил он.

– Но у вас же такой богатый опыт…

Ерков его понял: решил зам все-таки подстраховаться. Значит, понимает, что реальное дело ему поручено. И это хорошо, грех не помочь.

– Подожди, – сказал, – жену только предупрежу, чтобы не беспокоилась, и поедем.

Гокошвили ждал их у шлагбаума.

– Молчит, понимаешь! – возмущенно воскликнул комендант. – Я и так спрашивал, и этак. По-хорошему просил! Зачем молчит?

– А может, он нашего языка не знает? – высказал предположение Ерков.

– Почему не знает? «Руки вверх! Стрелять будем…» – команду ему давал, сразу обе дружно подымал и кричал: – «Не стреляй!»

– И где вы его задержали? – поинтересовался Метельский.

– В Кривой балке. Наряд шел тихо-тихо. Я так ходить велел. А он, понимаешь, как чертик из-под земли выскочил. Совсем не знаем откуда!

– И сколько же при нем валюты?

– Много-много. Вещмешок целый. Считаем!

В штабной палатке было светло и жарко. Горели в полный накал две большие лампочки. Железная печурка в углу была раскалена докрасна. Пламя в ней гудело, как разбуженный улей.

В другом углу под охраной двух конвоиров сидел худой, как палка, невзрачного вида тип в неряшливой брезентовой куртке с капюшоном. Лицо его было смуглое, с черной бородой и такими же смолистыми усами. Волосы, тоже цвета блестящего антрацита, лохматыми кудрями падали на низкий, будто придавленный лоб. На вид ему было дет тридцать, не больше. Огромные угольные глаза блестели и слезились, точно их обильно смазали вазелином. А белая пленка, покрывавшая зрачки и делавшая их бессмысленными, свидетельствовали о том, что человек этот, по всей видимости, находился «под кайфом». Ерков видел немало таких «ходоков» и знал, что во время перехода через границу они, чтобы облегчить себе поклажу, питаются только «сникерсами» и наркотиками – это весь их рацион.

– Сейчас он у нас заговорит! – грозно сказал Метельский, садясь против задержанного. – А то мы его быстро в расход пустим.

Фраза была явно рассчитана на то, что задержанный напугается и начнет давать показания. Еркову стало смешно: боевикам давно известно, что пограничники нарушителей не расстреливают и пыток к ним не применяют.

– Как зовут? – спросил Метельский.

Вместо задержанного ответил один из конвоиров.

– Ахметом его кличут, татуировка на руке есть. Сам он и слова не сказал.

– У нас скажет! – заявил все так же грозно Метельский. – Найдем способ развязать язык!

Задержанный метнул в него ненавидящий взгляд, но опять промолчал. Только переменил позу. Ерков понял, что сегодня, когда этот парень еще под кайфом, от него ничего не добьешься.

– Брось, Максим Юрьевич, – сказал он Метельскому. – Видишь: он наркотиков наглотался. Ничего не слышит.

– С чем же мы в отряд вернемся? – раздраженно сказал Метельский.

Ерков посмотрел на него с сожалением. Метельскому нужен был немедленный результат. Он затем и напросился на эту поездку, чтобы добыть его. Но так не бывает. Нужны весомые улики, – только тогда бандит заговорит, да и то не сразу. Так что работа с этим человеком предстоит кропотливая и длительная.

– Что будем делать? – не выдержав затянувшегося молчания, спросил Метельский.

– А ничего, – зевнул Ерков. – Время позднее, пора и на отдых желанный. У тебя найдется пара свободных коек, Арсен Зурабович? – повернулся он к коменданту.

– Но нам же нужно в отряд? – сказал Метельский с недоумением. – Агейченков ждет доклада.

– Командир давно уже спит. Час ночи ведь. А доклад он будет ждать завтра утром. После обследования нами Кривой балки. Надо искать, откуда этот человек, – Ерков кивнул на задержанного, – вынырнул. Это единственная ниточка, за которую мы можем ухватиться. Так что спать! Подъем с рассветом.