Текст книги "Золотые цикады сбрасывают кожу"

Глиняные болванчики на чистом холсте

Весной девушки как птицы, охотно снимаются с

насиженных мест.

В это же самое время и тоже в полутьме Абрикосов и Лариса неподвижно, словно два глиняных болванчика, сидели на коленях в лунном свете, падающем из большого окна. Сидели, не обращая никакого внимания на залпы салюта.

Такое случается. Редко, но бывает. Неожиданная встреча. Юрий ждал электричку, когда сзади кто-то хлопнул по плечу. Абрикосов обернулся и увидел перед собой сияющую Ларису. Еще влажные, пахнущие шампунем волосы наглядно свидетельствовали, что девушка буквально из душа. Красотка прочитала мысли Юрия и подтвердила – фитнес.

– Рад видеть юное дарование, – вежливо отреагировал Абрикосов.

– Классно, что я тебя встретила. Пойдем, погуляем, надо в одно место заглянуть. Составишь компанию?

Юрий кивнул головой:

– Великолепная идея.

На циферблате зеленело 22:17.

Проспект напоминал разлившийся после весеннего дождя ручей. Праздничная толпа шумела, и Абрикосов, шагая рядом с Ларисой, недоумевал по какому случаю стоит этот гам.

Они свернули в безлюдный переулок и через десять минут неторопливой ходьбы очутились в темном пустынном квартале, где стояли трехэтажные дома на снос.

Во двор одного из них Лариса и привела Абрикосова. Поднявшись по скрипучей, качавшейся лестнице, парочка очутились в коридоре с множеством дверей.

У четвертой по счету двери девушка остановилась. Тихонько постучала. Никто не отозвался, и тогда красотка открыла дверь своим ключом.

Не без тревоги Абрикосов шагнул следом.

Закрыв дверь, Лариса щелкнула выключателем.

– Смотри-ка, света нет. Хочешь, покажу работы?

Девушка взяла Юрия за руку и повела, как маленького, за собой.

Абрикосов прошел в довольно большую комнату и сообразил, что попал в мастерскую живописца – на стенах висело несколько работ, стоял мольберт.

Лариса подвела его к двум картинам, и при свете луны Абрикосов добросовестно изображал любителя живописи. При этом Юрий все время думал о ладони, тепло которой ощущал в своей руке.

Не дав экскурсанту опомниться, Лариса направилась в другую комнату, размером немного меньше первой.

Здесь на светлых стенах тоже темнели большие прямоугольники полотен.

– Это мои.

Абрикосов осторожно, стараясь не наступить, обошел приличного размера холст, разостланный на полу. В центре светлого прямоугольника чернел стул.

Он приблизился к подоконнику и облокотился на него. Мужской силуэт лег на холст.

Лариса сняла туфли и, пройдя по полотну, остановилась в шаге от стула.

– Нравится?

– Конечно. Как может не нравится работа, которую не видишь? – произнося фразу, Абрикосов вдруг ощутил сильное волнение.

Сделав пару шагов, Юрий оставил обувь на полу и ступил на край полотна.

Они стояли друг напротив друга. Потом, не сговариваясь, опустились на колени. Перед тем как сесть, Лариса сбросила пиджак и вместе со спортивной сумкой положила на стул.

Неподвижно, словно два глиняных болванчика, сидели в лунном свете, слыша залпы салюта за окнами.

Ни Ларисе, ни Абрикосову и в голову не пришло подойти к окну, чтобы полюбоваться разноцветными гроздьями, вспыхивающими и гаснущими в ночном небе.

Салют кончился, а они все продолжали вглядываться в лица друг друга.

Наконец девушка шевельнулась и легко поднялась с колен. Накинула пиджак и, взяв сумку, двинулась к выходу.

Абрикосов неслышной тенью направился в сторону окна – обувь Юрия стояла на полу, с противоположной стороны холста.

Выходя из комнаты, они не сказали друг другу ни слова, так и молчали пока не дошли до проспекта.

Если бы Лариса знала о коктейле в голове Абрикосова, наверно бы убежала и никогда больше не встречалась с Юрием. Девушка не сомневалась в его счастливой звезде, успешной карьере и впечатляющих гонорарах. Причастность Абрикосова к театру представлялась пропуском в край небожителей, баловней судьбы, счастливейших из смертных. Бурная фантазия рисовала красотке умопомрачительных мужчин, получающих Оскаров и среди них она, блещущая молодостью, загорелой фигурой и своей неотразимой улыбкой. Между прочим, из натуральных зубов. Подружки с ума сойдут, когда увидят Ларису по телевизору рядом с Бредом Питом и Анжелиной Джоли.

Абрикосов, шагая рядом, мучился совсем другими вопросами: зачем он встречается с юной девушкой, которой ничего не в состоянии дать? В прошлом – распавшаяся семья, в будущем – нищенские заработки.

Недавно оборвался долгий безумный роман со светской львицей, и Абрикосов решил навсегда исключить из своей жизни любовные треугольники.

Тем более у Ларисы есть какие-то неровно дышащие кандидатуры. Юрий только «один из», девушка простодушно делилась своими планами, сообщив о недавней поездке в Голландию, предстоящей в Италию… Нормально. Весна, период брачных игр.

В голове привычно включился монолог.

– Странная парочка неторопливо двигалась по проспекту, молча, не глядя друг на друга. Молодая девица и помятого вида небритый мужчина напоминали преступников, слишком рано вышедших на дело и теперь вынужденных изображать влюбленных.

Счастье Веры Абрикосовой

Несомненно, женщина по своей сути ближе к

Создателю, чем мужчина. Только умственно отсталый

может всерьез воспринимать библейское: «Авраам

родил Исаака…». А при рождении Иисуса, Всевышний,

чтобы гарантировать качество продукта, вообще

обошелся без мужчины.

Тени на стене от Лешкиного конструктора напоминали своими очертаниями древний город. Вера поправила одеяло, поцеловала Лешку в щеку, стараясь не разбудить. Котенок, свернувшийся в ногах у малыша, поднял голову.

Вера выпрямилась, вышла на балкон. Светила нереально огромная круглая луна. Казалось, протяни руку, и ладонь упрется в яркую светящуюся поверхность.

– Неужели у меня галлюцинации? – похолодела Вера, над землей в нескольких метрах от нее, на высоте пятого этажа маячило бородатое лицо. Она закрыла глаза, но, открыв, обнаружила, что лицо по-прежнему «висит» в небе. Абрикосова рассмотрела за спиной мужчины шкаф, люстру, и стала беззвучно хохотать. Мужик сверху, привязав к концу удочки зеркало, подглядывал за происходящим в соседней квартире.

Кругом Кулибины.

– Брось зеркало, Чикатило!» – весело крикнула Вера.

Лицо исчезло. Надо спешить обратно на работу. Повезло, что договорилась с подружкой и та согласилась выручить, подстраховать. Иначе бы с ума сошла. И домой не позвонишь, Лешу разбудишь. А так приехала, убедилась, все в порядке. Хотя о каком порядке может идти речь. В начале первого на работу звонила мать, оказывается, их ограбили. Вывезли все вплоть до розеток и сантехники. В этом было что-то неправдоподобное, неестественное.

Вера знала о возвращении родителей из отпуска, но приезд совпал с уходом сынишки из больницы, и она напрочь забыла о стариках. Отец почему-то сразу стал обвинять Виктора.

– Это рук дело зятя!

Крамнов дней десять назад дал ей девятьсот долларов. На вопрос, откуда? Ответил: «Вернули часть старого долга».

Странное совпадение.

Сладкий танец в лунном свете

Льстить себе и лгать другим, два бесценных дара,

которыми щедро наделила людей природа. Отними их, и

планета станет безлюдной, ведь исчезнет игра страстей.

Поэтому льстим и лжем мы так же естественно, как

дышим.

После захода солнца Лариса и Абрикосов подошли к железнодорожной насыпи неподалеку от дома красотки и остановились: длиннющий состав с черепашьей скоростью проплывал мимо.

– Дай мне этот листок, – попросила девушка.

– Какой? – Юрий знал, о чем идет речь, но нарочно тянул с ответом.

Лариса поняла уловку Абрикосова. А поняв, огорчилась.

– Такого больше никогда не будет!

– Я нарочно лист там оставил. Я знал, что ты спросишь.

Юрий никак не мог подобрать нужные слова.

– Обычно предметы, напоминающие о «фам фаталь»[24]24
  Роковая женщина (франц.)


[Закрыть],об увлечении дамами со временем начинают приносить боль. – Абрикосов не любил врать.

– Пожалуй, ты прав.

Лариса хотела положить голову Юрию на плечо, но не вышло, головы уперлись, образовав подобие крыши.

Так и пошли, едва огни состава исчезли за поворотом. Неудобно нелепо, зато интересно. Не отрывая голов, Лариса и Юрий поднялись на насыпь, перебрались через рельсы и медленно побрели дальше.

– Ты мой, – тихо произнесла Лариса.

– Ты мой, – повторил Абрикосов.

– Ты мой самый, – добавила девушка еще одно слово.

– Ты мой самый, – снова повторил Юрий.

– Ты мой самый любимый.

– Ты мой самый любимый персонаж, – уточнил он. Абрикосов не любил врать.

– Ты мой самый любимый персонаж, – прошептала Лариса.

Ей стало удивительно легко, одно только слово и не нужно притворяться. Персонаж. Девушка неторопливо шла, окутанная облаком мыслей о предстоящей поездке в Италию.

Коллекция юной красавицы

Художник пишет свою картину красками, море – волнами,

балерина рисует собственным телом. А романтичные

девушки предпочитают делать тату на сердце влюбленных

трубадуров.

Сандра заторможенная: прозвенел звонок, а Ланская как стояла с кинжалом бутафорским, так и стоит.

На себя посмотри, юноша пылкий, со взором горящим. Юрий положил на тумбу пергамент и, усевшись, стал вращать кисти рук. Несколько раз встряхнул ими.

Лариса материализовалась в аудитории, традиционно опоздав на первые сорок пять минут. Поставила сумку на пол.

– Здравствуйте, товарищи! – приветственно помахала рукой.

– А у меня товарищ серый, брянский волк! – пропела Евгения, не отрываясь от работы.

Сандра, наконец, очнулась и ушла за ширму.

Лариса совершила «обход», не пропустив ни одной работы, и приблизилась к Абрикосову.

– Ну как?

«Ни «здравствуй», ни «до свидания» – кремень», – отметил Юрий, разминая затекшие мышцы плеч.

– Как работы, говорю? – напористо повторила девушка.

«Нерон» сел на пергамент и его подбородок оказался на уровне рыжей макушки.

– А-а-а, вот в чем дело. Поздравляю. Новая прическа очень идет вам, – сообщил Абрикосов.

– Спасибо. Нравятся работы? – Лариса, скрестив руки на груди, требовательно глядела на Юрия.

– Дай дураку хрустальный член – он и член разобьет, и руки порежет, неопределенно пробормотал Абрикосов.

– Очень образно! – фыркнула Лариса.

Сегодня Абрикосов, сам того не подозревая, стал для рыжеволосой путешественницы собственностью, экспонатом частной коллекции.

Лариса смотрела на Юрия, но видела себя, быстро идущую по предрассветной аллее парка. Приблизившись к большой березе, на корнях которой они сидели, девушка сразу увидела то, из-за чего поднялась ни свет ни заря.

Раскрыв общую тетрадь, Лариса аккуратно, как школьница, собирающая гербарий, вложила в нее листок с текстом на английском, опустила тетрадь в сумку и застегнула молнию.

Без этого пустяка грандиозный Портрет Судьбы будет неполным. Девушка придумала концепцию своего творчества – превратить собственную жизнь в один законченный рисунок, эта идея вдохновляла, подчиняя себе все…

Из дневника А. Ланской

В аудиторию вплывают педагог, ректор и незнакомая дама. Вместе с ним входят ректор и двое незнакомых смуглолицых южан. И… Арсен?!

Только нелепая поза позволяет сдержать возглас удивления.

Три года назад мы познакомились на фестивале в Риге. Его друг Георгий Гиоргобиани привез камерный спектакль, ставший открытием фестиваля. Георгий сам играл главную роль.

Только дважды в театре у меня возникало подобное чувство. Его нельзя объяснить или описать. Ты просто поднимаешься со своего места, идешь за кулисы, подходишь к исполнителю и несешь банальную чушь вроде «я бесконечно благодарна, ваш талант облагораживает…». Смысл подобного лепета, если он вообще существует, трудно уловить. Но тебя внимательно слушают, и в это мгновенье и артист, и поклонник, и все присутствующие рядом испытывают чувство, будто находятся на всемирном форуме, где вершится нечто невероятно значительное, нечто такое, что обычными человеческими словами предать невозможно. И если поклоннику таланта и актеру еще раз суждено увидеться, то, как правило, возникает искренняя и нежная связь между двумя душами. А поскольку на обсуждении спектакля я вновь встретила Георгия Гиоргобиани, мы стали друзьями. Он и познакомил меня с Арсеном Месхия. После обсуждения вместе отправились обедать, потом гуляли по старой Риге. Георгий по-русски говорил свободно, Арсен больше молчал, иногда вставлял одну-две фразы. Из рассказа Гиоргобиани я узнала, что Месхия – художник. Известный. Когда Георгий стал рассказывать о его работах, Арсен произнес короткую фразу на грузинском и добровольный переводчик заулыбался.

– Не разрешает о себе говорить, не доверяет мне. Утверждает, что я преувеличиваю достоинства его живописи.

Мы переменили тему разговора.

И вот Арсен собственной персоной стоит в залитой весенним солнцем аудитории и внимательно смотрит мне в глаза. Качаю головой и улыбаюсь, давая понять, что он не ошибся. Месхия на мгновенье удивленно вскидывает брови, дескать, не ожидал. Затем на его лице вновь появляется характерное выражение доброжелательного внимания. Ректор коротко представляет студентам коллег из Грузии и просит продолжать работу.

Внезапно педагог Ростислав Валерьевич «впадает» в монолог.

– Вот питомцы наши младые. Их, так сказать, творчество, целью которого является, непременно, благо нашего процветающего Отечества.

У «младых питомцев» вытягиваются лица, оказывается у анемичного шефа столь бурный общественный темперамент?! Возбужденный педагог, выбежав на середину аудитории, декламирует:

 
«…Ты прав, творишь ты для немногих:
Не для завистливых судей.
Не для сбирателей убогих чужих сомнений
И вестей! Но…
Для друзей таланта строгих, священной истины друзей!».
 

Умолк, выразительно глядя на вышестоящее руководство.

Африканская страсть чтеца вызвала овацию дамы и ректора. Южане вежливо присоединились. Польщенный Ростислав поклонился и скромно предложил обсудить «осуществляемые им задачи, имеющие целью скорейшее раскрытие и усовершенствование способностей сих молодых дарований…».

Ощущаю, как внутри возникают и накатываются волны радости. Ужасно близок мне этот немногословный грузин, а ведь знакомы только несколько часов.

Южане, едва взглянув на работы, ушли. В дверях Месхия замер, обернулся и жестом руки показал, что будет ждать на улице.

Он стоял напротив входа в Академию, словно боялся разминуться. Арсен стал гораздо лучше говорить по-русски. Причина – оформлял спектакль по пьесе Грибоедова. Сейчас опять работает над пьесой в стихах французского поэта Ростана.

В парке я уселась на скамейку, а он, поднявшись на ступени летней эстрады, неожиданно продекламировал:

 
– Но как же поступить? Скажи, о друг мой, как?
Быть может, стать льстецом то вкрадчивым, то грубым,
Ища опоры той, что не ищу?
И, если выглядит иной вельможа дубом,
Мне уподобиться плющу?
На животе ползти и опускать глаза,
Предпочитая фокусы искусству?
Одной рукой ласкать козла,
Другой выращивать капусту?
Отдать и ум, и честь, и юность…
Все лучшее, что есть у наших лучших лет,
Чтобы вкушать покой? Благодарю вас – нет!
Благодарю. Благодарю вас!
Кто прав? Кто не дожил до первой седины
Или седеющий от первых унижений?
Кто прав, мой друг? Кем лучше сведены
Концы побед с концами поражений?
Пускай мечтатель я! Мне во сто крат милей
Всех этих подлых благ – мои пустые бредни.
Мой голос одинок, но даже в час последний
Служить он будет мне и совести моей!
 

Арсен читал гортанно и певуче с присущим грузинам артистизмом.

В моем послужном списке была роль возлюбленной Сирано, Роксаны, и текст дипломного спектакля тут же возник в памяти. Не смогла отказать себе в удовольствии и тихонько произнесла реплику Ле-Бре, друга Сирано де Бержерака:

 
– Единоборствуй, что ж!.. Бушуй! Себе в забаву
Бросай слова, как бросил славу…
Но шепотом совсем скажи мне одному:
Ты не любим? Ты любишь без ответа?
 

Арсен изумленно взглянул на меня и ответил словами Сирано:

– Молчи, Ле-Бре! Молчи! Ведь мера есть всему…

Не надо говорить про это.

На его лицо легла тень печали, и это произошло так естественно, что я невольно захлопала в ладоши. Арсен понял мое настроение и рассмеялся свободно и заразительно. Я тоже стала хохотать. До слез. Как в детстве.

В нашем распоряжении оставалось меньше двух часов, день Месхия был расписан по минутам.

Он увлечен работой над пьесой Ростана «Сирано де Бержерак». Тема Арсену ужасно нравится, и я обязана прилететь на премьеру, одна или с мужем, или «с мамой, бабушкой, Илико, Илларионом».

– Билеты туда и обратно, трехразовое питание гарантированы. В противном случае ты нам не друг. Не друг всем грузинам. Угроза очень серьезная! – Месхия шутливо поднял указательный палец вверх.

Когда я вспоминаю этого человека, на душе становится светло и появляется ощущение, какое бывает в весеннем лесу. Снег еще лежит, но проталин много. Ты стоишь на сухой, прогретой солнцем земле, и никуда не хочешь идти. Снимаешь шапку, расстегиваешь куртку и начинаешь понимать значение слова «хорошо».

– Знаешь, Юра, я, наконец, сообразила, где видела лицо Ростислава Валерьевича. Он сосед Веры, и обожает подсматривать в окна чужих квартир. Произошло это в ночь, когда имела честь оказаться в шкуре Жанны, в машине с пьяным Дядей Толей. Я ничего не могла сделать, ни убежать, ни спрятаться.

Понимаешь, Юра, не хотела тебе об этом говорить, но у слабых всегда есть убежище – стремление к истине. Уроды взяли малыша в заложники. И опять из-за «Платиновой девушки». Какой-то рок. Все-таки существует черная магия. И она потрясающе сильна. Но есть и магия белая. Помнишь вечер, когда господин Абрикосов признался, что хочет написать обо мне? Это ведь признание в симпатии. И желание освободиться от образа. Моего. И я тебе благодарна, это чудесное ощущение. Поэтому помогу тебе освободиться, видишь, я понятливая, «бедняжка, за тебя богов молю, ты честно отвечала королю». Сначала, о магии черной. Должна была выстроиться цепочка совпадений, чтобы уроды схватили мнимую «Жанну». Виктор ушел в запой, Вера обратилась за помощью, ночной холод вынудил меня вновь напялить костюм и парик.… Но исходная точка – месть. Желание мстить. Максу. Праведный гнев. Но праведный ли? А может это желание быть героиней, победительницей? Для чего? Во имя чего? Смысл? Открытия рождаются за границей отчаяния. Я совершила открытие, Юра. Тебя. Вы, сударь, тоже заложник. Могу только догадываться, каких усилий стоит господину Абрикосову сохранять вид свободного художника. Но, увы, ничего другого не остается. Реально ты ничего не можешь изменить. Пока Вера и Леша зависят от безумств Виктора. Это, серьезно. Диагноз, Юра. Мне сейчас проще. Достаточно не надевать костюма, взятого у Алены, вычеркнуть из памяти события последних дней: «не знаю, не помню, не был и – свобода». От ситуации, как минимум. Хотя, тоже иллюзорный выход…

Метаморфозы владельца «Айсберга»

Ученых и политиков отличает жажда вызывать

восторг у невежд. Этот восторг по поводу

собственной персоны ошибочно приписывают «харизме».

Рано или поздно приходит отрезвление, нередко

мучительное.

Такого в семье Береговых давно не было. Герман явился под утро, с лихорадочно блестевшими глазами и сильным запахом перегара. Брюки и туфли всегда опрятного владельца «Айсберга» имели плачевный вид: прилипшие комья глины, грязь, мокрые пятна.

Супруга, Ирина, молча наблюдала как профессор швырнул одежду и обувь в мусорное ведро, а сам набрал в ванную холодной воды и, пофыркивая, стал нырять и выныривать, сгибая и разгибая ноги.

Домашние давно привыкли видеть главу семьи, то стоящим на голове, то спящим на досках. Поэтому Ира, воспользовалась моментом, когда голова благоверного высунулась из воды, потребовала назвать причину ночного вояжа супруга.

– Я не давал согласие на интервью, – объявил Берегов и опять погрузился под воду.

Вынырнув в очередной раз, он, отфыркиваясь, продекламировал: «Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич».

Больше супруг никаких реплик не подавал, только плеснул на голову шампунь «Медовый» и ушел в пучину.

Несколько секунд Берегова наблюдала за телодвижениями главы семейства, затем сочла неуместным свое дальнейшее пребывание в ванной и вышла.

Сквозь сон Ирина слышала пение, звяканье посуды на кухне и жалобные стоны унитаза.

Съев традиционные овсяные хлопья в одиночку, она отправилась на работу. В семье Береговых разборки никогда не устраивали. Если Герман где-то фуршетился, то благоверная просто отправлялась спать в другую комнату.

Ни Ирина, ни тем более сам профессор, не могли знать, что своим чудесным спасением, владелец «Айсберга» обязан монете, рублю царской чеканки. Полковник Багров подбросил его и… чемодан, сброшенный Совой с вертолета, полетел вниз без Берегова. А сам профессор очнулся под утро в полуразрушенном коровнике за городом, дрожа от холода и страха.

Днем в редакцию «Чистого мира», позвонила дочка и затараторила:

– Мамочка, ты только не волнуйся, у папы крыша поехала в неизвестном направлении, быстро…

– Прекрати хамить, – прервала Ирина.

Но Вика зло крикнула:

– Быстро приезжай! Он ходит голый и пристает к бабушке и ко мне! Или я вызываю милицию!

– Ты что совсем охренела, – истошно заорала начальник отдела рекламы Ирина Викентьевна Берегова, краем глаза отметив вытянувшееся лицо Лики Ковальчук, редактора светской хроники.

Дочь не успела договорить следующую фразу о вызове скорой, Ирина взяла себя в руки.

– Не смей этого делать. Я буду через пять минут.

Мчась сломя голову вниз по лестнице, Берегова поняла, что переоценила свои спринтерские возможности. В метро Ирине стало плохо, какой-то мужчина даже уступил место и предложил нитроглицерин. Когда Берегова добралась до дома, со скамейки у подъезда вскочила Вика и, понизив голос, залепетала:

– Ходит голый, ест котлеты холодные и пристает ко всем.

Глаза дочки наполнились слезами и Вика умолкла. Услышанное казалось нереальным, Ирина только кивнула головой и первой вошла в подъезд. Дочь опередила, нажав кнопку вызова. На девятом лифт остановился. Кира открыла своим ключом дверь и окаменела – голый Герман рисовал на стене золотую рыбку. Рыбка была метра три длиной, и похожа на одногорбого верблюда. То, что она золотая, явствовало из подписи. Несколько синих извилистых полос на стене символизировали море.

– Идиот! Что ты делаешь?! – не выдержала Ирина.

– Ибка! Заятая! – зашепелявил голосом пятилетнего карапуза Герман Вадимович.

Берегова похолодела, муж, в самом деле, производил впечатление свихнувшегося. Она услышала всхлипывания, и вид плачущей дочки окончательно развеял сомнения.

– Господин Берегов, я вызываю врача, – предприняла еще одну попытку вернуть супруга в реальность Ирина.

Герман загугукал, резво подскочил к жене, и влепил ей в щеку звонкий поцелуй.

– Звони ноль три, – скомандовала Ирина дочери, с отвращением отвергнув попытку Германа Вадимовича закружить ее в зажигательном танго.

Бессмысленная улыбка на лице мужа, игривые движения тазобедренного сустава, краска, капающая с кисточки, зажатой в руке – сомневаться в необходимости вызова «скорой» мог только конченый оптимист.

Как сквозь туман из зала доносились слова Вики:

– Приезжайте скорей, папа жутко болен… Нет, пока не бросался. Просто ходит голый с кисточкой и пристает… к бабушке… И ко мне, и к маме… Аппетит хороший, даже очень…Он рыбку золотую и море на стене рисует… Спасибо, мы ждем.

Ирина присела на металлическую лестницу, стоявшую рядом с книжным стеллажом, и стала перебирать в уме знакомых врачей, чтобы обратиться за консультацией. Как назло в голову кроме штампов из резюме мужа ничего не приходило: «…пользуется авторитетом у молодых сотрудников и работников со стажем, являет собой образец эффективного руководителя, склонного к инновациям. Проповедует скромность в быту и разумный аскетизм, в частности, практикует обливание холодной водой в естественных условиях».

Герман Вадимович включил караоке и, жутко фальшивя, затянул:

– Пора, пора, порадуемся на своем веку красавицам и кубку, счастливому клинку. Пока, пока, покачивая перьями на шляпах, судьбе не раз шепнем – Мерси боку!

Ирина ощутила на своих губах соленую влагу. В комнату заглянула Вика, из-за плеча дочери виднелась седая голова и сморщенное личико Алевтины Андреевны, бабушки. Обе с ужасом наблюдали за поющим Германом Вадимовичем, который, продолжая солировать, попеременно изображал и красавицу, и кубок, и норовистую лошадь.

Затравленный вид бабушки подействовал на Ирину как нашатырь на теряющего сознание.

– Мама, немедленно набери Милену Нифонтовну.

Миленка Ивлева, одноклассница матери, много лет проработала завотделением областного неврологического диспансера. Сама Ивлева уже на пенсии, но в клинике работают ее ученики.

Алевтина Андреевна, не мешкая, бросилась к телефону. К счастью, Милена оказалась дома. Выслушав бывшую одноклассницу, попросила сообщить ей сразу, как приедут врачи.

Вопреки журналистским клише, бригада «скорой» явилась буквально через пару минут. По счастливому совпадению на втором этаже буянил знакомый Берегова, академик Хомутовский: собрав дома мальчишник, академик устроил бои без правил. Подобные соревнования требуют присутствия женщин, поэтому были срочно рекрутированы две проститутки, знакомая аспирантка и парочка учениц хореографического училища.

После третьего боя соседи снизу, у которых стала осыпаться штукатурка, вызвали «скорую». Практически трезвый академик в два счета доказал эскулапам, что в их интересах следует побыстрей убраться за дверь, тут как раз и последовал новый вызов.

Едва работники скорой переступили порог квартиры Береговых, как Алевтина набрала номер телефона Ивлевой, и сунула трубку врачу.

Респектабельный красавец Алмазов, поглаживая бородку, взял трубку и, поприветствовав Ивлеву, заверил коллегу в нежном внимании, которым будет окружен пациент.

– Миленочка, обещаю перезвонить Вам сразу после осмотра.

Корректность Федора Сергеевича и трезвые санитары приятно удивили Ирину. Хорошенькая медсестра тоже светилась вниманием и готовностью прийти на первый зов о помощи.

– Мы с Ивлевой бок о бок десять лет проработали, – обронил психиатр, осматривая Германа Вадимовича. Параллельно Федор Сергеевич задал несколько обычных вопросов Вике и бабушке, – когда вы заметили странности, наблюдались ли подобные действия раньше…

Казалось, каждый последующий ответ укреплял веру доктора в благополучный исход лечения. Улыбка, сиявшая на лице Алмазова, тоже вселяла оптимизм. Впрочем, такая же реакция была у Федора Сергеевича, когда пациент вовсе не отреагировал на вопросы.

Правда один раз лицо врача приняло серьезное выражение, когда на вопрос «Какие идеи, кроме экономических, разрабатывал Вадим Германович?», прозвучало – «Реконструкция и воспроизводство человека. Упрощенно – осуществление мечты человечества о бессмертии».

Выпалив это, Вика попросила не сообщать об услышанном журналистам:

– Папа опасается кражи идеи со стороны недобросовестных конкурентов.

– Это правильно, – согласился Федор Сергеевич, сделав коротенькую запись в своей тетрадке.

Видя явное нежелание Германа Владимировича прерывать работу над морским пейзажем (пока врач обращался к пациенту с вопросами, тот не переставал рисовать волны на стене), Алмазов позвонил Ивлевой и коротко сообщил Милене Нифонтовне о безобидности происходящего. Последующие за этим латинские термины показались Ирине индийской музыкой в кабинете релаксации.

Успокоившись, вся семья с умилением наблюдали за Германом Вадимовичем, самозабвенно раскрашивавшим плавники золотой рыбки на стене.

– Так что нет ни малейшего повода для волнения. Отдохнет несколько деньков, подышит свежим воздухом. Вернется как с курорта, – легонько похлопал Ирину по плечу доктор.

Алмазов дал знак санитарам уложить больного, молчаливая медсестра быстро сделала укол.

– Для укрепления иммунной системы, – прокомментировал Федор Сергеевич, и махнул рукой санитарам.

Те накинули на Берегова хлопчатобумажный костюм, уложили на носилки и понесли к двери.

Федор Сергеевич, протянул Ирине визитку.

– Завтра после шестнадцати можете связаться со мной. Никаких продуктов пока не нужно.

В коридоре психиатр деликатно, но твердо остановил Берегову, собравшуюся было ехать с мужем.

– Провожать нас – абсолютно лишнее.

– Дайте нам хоть лифт вам вызвать, – потребовала Алевтина Андреевна.

Вернувшись в квартиру, бабушка закатила вверх глаза.

– Врач от Бога.

Атмосферу тихой радости чуть не испортила Вика. С цинизмом, свойственным поколению «теле-бэби», она пробурчала:

– Врачи заставляют нас умирать дольше и мучительней.

– Что за жлобство?! – взорвалась Ирина, – отца еще не довезли до больницы, а родная дочь уже пророчит смерть!

Вика шмыгнула в свою комнату и не появилась оттуда до ужина.

Потом эти слова дочери придут на память Ирине не раз.