Текст книги "Золотые цикады сбрасывают кожу"

Из дневника А. Ланской

Фея стояла с дымящейся чашкой чая в руке и ложечкой, полной невозможно вкусного зеленого меда. Именно зеленого, я не оговорилась.

Приняв ванну, фея, не одеваясь, но насухо вытершись полотенцем, позволила себе такую маленькую роскошь – выпить чая.

Раздался какой-то шум, будто в квартире этажом ниже заработала машина, большая, как бульдозер, и фея подумала: «Ничего себе «агрегатик», аж пол зашатался».

Потом пол стал вообще каким-то «кисельным», стены тоже зашатались как пьяные, а стекла вылетели вовсе, рассыпавшись осколками по полу. А одно целиком выпало наружу и парило, как будто с волны на волну, скользя вниз. Такие жуткие «качели».

В голове у феи мелькнула картина рушащегося здания (квартира, в которой добрая волшебница пила чай, находилась на самом последнем этаже девятиэтажного дома), и от этого, наверное, «совсем уж нечего делать» ее бросило в жар, и фея услышала в голове слова молитвы: «Господи Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешную». А дальше она лишь непрерывно повторяла: «Господи помилуй».

Молитву фея творила помимо воли, понимая, что больше ничего сделать не в состоянии.

Кошмар продолжался минуты три.

Я никогда не думала… землетрясение ужасно долгая штука. Даже если длится две минуты или чуть больше.

Когда, наконец, стихло, бросив в сумку самые необходимые вещи, оделась и вышла на улицу.

Прежде, чем закрыть дверь, окинула беглым взглядом комнаты и только теперь обратила внимание, что вся штукатурка с потолка переместилась на кровать, пол, кресла, в аквариум, а потолок расколола зловещая трещина.

На улице, встречавшиеся на пути женщины плакали. Это случилось в середине дня. Около часа.

Пока шла по улице, все время в голове крутилось одно: «Боже, как иллюзорна кажущаяся прочность мира! Ведь в любое мгновение все может исчезнуть».

Погуляв по городу, фея сказала себе: «Ты же славянка, в конце концов! Два раза в одну и ту же воронку бомба не падает». И решила вернуться.

В этот миг рядом пронеслась белая «Волга», заскрежетали тормоза. Из машины вышел Георгий. У него две машины, но к этой старушке отношение особое. Зимой на обледенелой горной дороге вылетел за полосу ограждения, и метров триста машина падала, переворачиваясь на заснеженном горном склоне, чудом минуя торчащие из белой крупы острые камни. Отделался синяками и ссадинами, и даже «Волгу» отремонтировал.

Гиоргобиани сказал, что был у меня, но не застал. Сейчас Георгий уезжает из города, так как по сводкам значительные разрушения в селении, где живут родственники.

– Тебе будет лучше с сегодняшнего дня ночевать в нашем доме, – предложил Гиоргобиани, и я согласилась.

Прежде, чем подняться на свой девятый этаж, зашла в бар. У стойки передо мной стояли двое молодых мужчин.

– Вы гость у нас? – повернулся ко мне один из них.

– Да.

– Вы будете заказывать себе обед? – опять спросил парень.

– Нет, только выпью вина, – за время, проведенное в Чиатуре, я привыкла к совершенно открытому доброжелательному отношению между людьми.

Подав мне бокал с вином, бармен отказался взять деньги.

– Мужчины оплатили ваш заказ, – пояснил он.

В этом городе так принято. Сначала меня это удивляло. Особенно, когда впервые сев в фуникулер, обнаружила, как кто-то оплачивает проезд всех. Потом до меня дошло – Чиатура живет по другим законам.

Приблизившись к дому, я увидела рослого мужчину, идущего навстречу по пустынному двору.

– Как вы думаете, повторится?

В ответ он улыбнулся и небрежно махнул рукой, дескать, нет, наверное.

В Чиатуре редки люди, говорящие на русском абсолютно свободно.

Я еще раз посмотрела в ту сторону, где на зеленой траве лагерем расположились жители, не желавшие возвращаться в свои квартиры. С минуту поколебавшись, все же решила идти.

Лифт не работал. Войдя в квартиру, поставила сумку и решила позавтракать. Аквариум, стоявший на специальной встроенной в стеллаж подставке, привлек мое внимание.

Штукатурка здорово осложняет рыбкам жизнь – надо бы сменить воду.

В этот миг начался второй подземный толчок.

– Единственная русская дура! – но по-настоящему всерьез порассуждать на эту актуальную тему мне помешала настоятельная необходимость «делать ноги».

Никогда в жизни так быстро я не бегала, да еще с сумкой, пусть и не очень тяжелой.

Поговорка «Дома и стены помогают» обрела совершенно конкретный, буквальный смысл: шатающиеся стены дома содействовали скорейшему спуску.

Несколькими этажами ниже громко «топотал» какой-то смельчак, тоже рискнувший вернуться в квартиру.

Во дворе женский голос выкрикивал мужское имя.

Выбежав из подъезда, я перешла на шаг, стараясь не выглядеть испуганной.

В этот день горе пришло в Грузию.

Ночь и все последующие дни, оставшиеся до отъезда, я провела в доме друзей.

Грузия в блокаде, и, чтобы улететь домой, необходимо было вначале добраться до Сухуми. Георгий довез до вокзала, усадил в автобус. Потом Адлер. Аэропорт.

Тут выяснилось, что у меня нет ни сил, ни желания стоять в бесконечной очереди за билетом.

Такси. Через час я уже распаковывала вещи, сняв чистенькую комнату в десяти минутах ходьбы от моря.

Вот уже десять дней прошло. Первую неделю ничего не могла делать. Только ходила на пляж, спала, ела, купалась.

Потом стала прогуливаться по улицам города и удивляться. Я все время удивлялась суетности встречавшихся здесь людей. Как они не понимают, что в одно мгновенье вся эта пестрая, говорливая жизнь может исчезнуть навсегда?

Теперь я пишу. Пишу тебе, Томкинс, так как хочу расставить точки над «i».

В тот день, когда Лешка попал в больницу, ночным поездом я уехала в Москву.

Этому предшествовал разговор по телефону. Звонил Георгий Гиоргобиани. Он выразил желание увидеться и добавил, что будет предлагать мне участие в совместном проекте:

– Приезжай, мы ждем.

В Москве пробыла лишь день и тут же вернулась назад, получив приглашение на роль в спектакле по пьесе Ростана «Сирано де Бержерак».

Репетиции с моим участием должны были начаться через восемь дней.

Два дня ушло на монтаж отснятого материала и один день до съемки. Помнишь того здоровяка в ванной? Натурщика?

Мне захотелось использовать «фактуру» парня, он дал согласие за небольшую сумму.

Во время работы над этим коротким фильмом все время не покидало ощущение, что я умерла. Только тело, словно робот, приводит в порядок свои земные дела.

Метель неожиданно обрушилась на Тбилиси в день, когда я прилетела туда.

Гиоргобиани стоял в толпе встречающих, и было непонятно – снег или седина на его волосах.

Мы сели в машину и поехали в Мцхету. Я не буду пытаться рассказывать тебе, Томкинс, о том, о чем рассказать невозможно. И даже не потому, что, как некоторые говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вовсе не поэтому.

Для того чтобы рассказать о грузинском вине, мало попробовать его на вкус.

Ты не узнаешь его вкуса, даже если будешь сидеть за одним столом с друзьями и слышать песни грузин. И даже если ты ощутишь, как увлажняются твои глаза, и Любовь наполняет сердце – ты не сможешь с уверенностью сказать:

– Я знаю вкус вина Грузии.

Даже если будет казаться, что ты постиг всю глубину светлой печали грузинской песни, даже если тебе покажется, хотя бы на мгновенье, что ты понял, какого цвета небо Грузии… Не верь себе, ибо бездонна скорбь Грузии, и не дано человеку измерить печаль Ее души.

Для того чтобы ощутить вкус крови винограда Христова, недостаточно посетить эту страну, надо самому быть виноделом. Для того, чтобы рассказать о Грузии… Это не под силу обычному человеку.

Пока машина, петляя по горной заснеженной дороге, добиралась к храму, Георгий взял на себя роль экскурсовода по Тбилиси.

В это дневное время Мцхета была почти безлюдна. В храме стоял полумрак. Горели свечи. Мы пробыли здесь около часа и продолжили путь.

До Чиатуры предстояло добираться по скользкой горной дороге.

Из первых часов, проведенных на грузинской земле, мне врезались в память два эпизода.

Один из них произошел в доме Месхия. Прежде, чем сесть за стол, Арсен показал мне несколько своих работ, выполненных маслом.

Возле одной небольшой картины он задержался.

– Написал ее друг отца. Эта картина была первое, что он сделал, вернувшись из десятилетней сталинской ссылки, – грустно улыбнулся Арсен.

Я еще раз внимательно всмотрелась в работу. На ней были изображены цветы. Просто цветы. Обыкновенные полевые цветы. И больше ничего.

Второй эпизод произошел через день. После репетиции в театре, я оказалась за дружеским столом в небольшом уютном ресторане. Георгий представил меня друзьям, и в этот момент в зал вошел элегантный мужчина в светло-бежевом костюме, с шевелюрой пепельного цвета. Поприветствовав сидящих за столом, он приблизился к стойке бара.

Взяв несколько бутылок коньяка и сигареты, посетитель направился было к выходу, но решил ненадолго присоединиться к нашему столу.

Прошло несколько минут, и он по-грузински произнес тост.

Георгий перевел: «Бокал поднимается за тебя, и еще этот человек хочет подарить тебе свой крест».

Незнакомец кивнул головой, давая понять, что понимает, о чем говорит Георгий. Потом указал рукой на большой серебряный крест, висевший на его груди.

Меня это ошеломило. Перед тем, как лететь в Тбилиси, я очень хотела приобрести серебряный крест. И даже заказала, попросив приятельницу обратиться к ее знакомому ювелиру.

Но ювелир куда-то уехал. И вот теперь мне предлагают в качестве подарка то, о чем я, не будет преувеличением сказать, мечтала.

Было ужасно приятно, но, сославшись на то, что подарок слишком дорогой, отказалась.

Застолье продолжалось, и по прошествии получаса Георгий снова обратился ко мне с просьбой принять подарок: «Этот человек просит тебя согласиться».

На этот раз, что-то заставило дать согласие.

Сейчас, когда рука выводит эти строки, во мне живет понимание: Георгий – Мцхета – картина, показанная Арсеном – крест. Все это были звенья одной цепи – Грузия брала меня под свое покровительство.

Только Георгий Гиоргобиани еще тогда понимал мистический, если угодно, смысл происходящего, а до меня дошло теперь. Дошло, когда уже все свершилось.

Мне предстояло сыграть Роксану. Но не ее саму, а как бы «я» возлюбленной, приходящее к Поэту.[27]27
  Поэт и дуэлянт Сирано де Бержерак безответно любит Роксану, сердце девушки принадлежит другому. Сирано готов пожертвовать жизнью ради ее счастья.


[Закрыть]

– …Весь спектакль – это те мгновения жизни Сирано де Бержерака, когда смертельно раненый, знающий о том, что минуты жизни сочтены, он приходит на встречу с Любимой.

Мы сидели в пустом зале, на сцене горел только дежурный свет, и Георгий взволнованно рассказывал о замысле:

 
– Помните:
Уже ни Бог, ни бес
Мне не страшны. Все для меня не ново.
Я думаю, что царь небес
Не лучше короля земного.
Все вышиваете? Я не дождусь конца,
И это сознавать мне даже как-то жутко!
 

Неудержимо захотелось произнести слова Роксаны:

 
«Я не смотрю на вас, но знаю эту шутку,
Как выраженье вашего лица».
 

Георгий ободряюще улыбнулся, а стоявший возле сцены Месхия продолжил чтение текста Сирано вместо него:

 
«Как опадают листья…»
 

И я, вспомнив летнюю эстраду в парке, где мы с ним так долго хохотали, устроив небольшую импровизацию, снова «подбросила» текст Роксаны:

 
– «…В эти дни
Как будто золотом подернулись они».
 

Арсен взмахнул рукой, словно дирижер, и прочитал еще одну строфу:

 
– «Им долго не прожить. Начнется дождь в саду —
Они осыплются… Но что-то
Им придает в паденье красоту
Последнего и первого полета.
 

И снова, как тогда в парке, я захлопала в ладоши.

Георгий засмеялся.

– У вас хороший дуэт. Мне кажется, ребята мы на полпути к удаче, – произнес он серьезно. – Но только на полпути.

Репетировал Гиоргобиани страстно, даже яростно, как, впрочем, делал Георгий почти все. В этом невысоком, хрупком на вид человеке непостижимым образом уживались удивительная, изысканная музыкальность, нежность по отношению к актерам и несокрушимая, яростная, свирепая, испепеляющая все на своем пути воля. К счастью проявлявшаяся лишь в моменты, когда работа над спектаклем замедляла свой бег.

В прошлом джазовый музыкант и первоклассный фехтовальщик, он сочетал в себе реакцию и гибкость пантеры с умением абсолютно ясно видеть происходящее в эпизоде, как говорят артисты, «по сути». Партитура спектакля могла быть сравнима разве что с тончайшими, неуловимыми для глаза человека переливами оперенья павлина.

Артистам в такой ситуации работать непросто, но фантастически интересно.

Иногда Георгий схватывался с Месхия. В такие моменты они говорили на родном языке – взволнованно, горячо. Обычно невозмутимый, способный понять практически любую точку зрения Арсен, становился неуступчивым, как скала.

После одного из таких споров, когда, казалось, исчерпав все возможные аргументы, оба умолкли. Месхия сказал мне:

– У нас есть расхождение в трактовке образа Сирано. Мне представляется неинтересным обстоятельство, существующее в пьесе – смерть де Бержерака от руки наемных убийц. Это удел толпы – искать виновного. Причина лежит не там, куда обычно тычет перстом общественное мнение, – и он вновь заговорил по-грузински, Гиоргобиани внимательно слушал.

Я вспомнила, что так же внимательно слушал Георгий мой рассказ об индийских йогах. Дело происходило в доме, за ужином. Очаровательная жена Гиоргобиани, Нино, обладает потрясающим чувством юмора. И, что немаловажно, великолепно готовит. Благодаря Нино в семье почти всегда царит атмосфера маленького домашнего карнавала.

После того, как на столе осталось только вино, фрукты и чай произошла эта смешная сцена. В качестве одного из самых убедительных аргументов, свидетельствующих в пользу удивительной системы, я привела в пример способность выполнять йогами самые сложные физические упражнения – в частности, позы скорпиона, павлина на одной руке и другие асаны.

Ни слова не говоря, Гиоргобиани положил сигарету в пепельницу и, начав со шпагата, за две минуты проделал все самые сложные асаны, в том числе и вышеперечисленные. Георгий показал выход из лотоса в стойку на руках и закончил демонстрацию сальто. Потом снова уселся на свое место за столом.

– Зачем грузину йога? – спросил он, наливая в бокал сухое вино.

Теперь, глядя, как Георгий слушал Арсена, я вспомнила об этом случае и невольно стала ждать чего-то подобного.

Но Гиоргобиани, выслушав друга, после долгого молчания произнес только одну фразу по-русски:

– Что ж, может быть и так, – затем повернулся ко мне, – приглашаю тебя пообедать, не против?

– Конечно.

В просторном зале ресторана сидели немногочисленные посетители, но официант обслуживал нас в отдельной комнате.

Скоро вечерняя репетиция, поэтому на столе появились лишь соки, молодое вино, сыр и фрукты.

Георгий подождал, пока я пригубила вино и, «ты не против?» закурил.

– Вино великолепное. За тебя.

Гиоргобиани приподнял бокал, сделал глоток. И задал опрокинувший меня вопрос.

– В твоем сердце живет ненависть, много ненависти. Это правда?

– Почему ты решил узнать об этом именно сейчас?

– Потому что Арсен попросил. Месхия сказал, что ты не сыграешь роль, если не сумеешь избавиться от этого чувства. Душа Роксаны не может быть окрашена цветом ненависти. Не забывай, Арсен – художник.

Я никогда не была на исповеди, но наверно так разговаривают со священником. Сосредоточенно, без лишних эмоций. Порой сумбурно, бессвязно о скопившейся боли и страхе, о несправедливости и беспомощности. Инстинкт – хорошая штука. Иногда нужно ему доверять. Не плакала, сухо, почти протокольно. В основном о событиях последних месяцев, об Алене, о Жанне, о преследовании уродов, о Дяде Толе и Вове Самурае. Матери родной не смогла бы о них сказать.

Георгий не перебивал, не задавал вопросов, смотрел куда-то в пространство, казалось, не слишком внимательно слушал.

Когда я умолкла, через паузу тихо уронил:

– Вы русские совсем беззащитны. Если меня убьют, то кровь врага возьмет отец или брат. Я буду идти на смерть спокойно. У вас не так.

Гиоргобиани расплатился с официантом, и мы вскоре ушли.

Вместо того, чтобы ехать в театр, Георгий развернул машину и помчался в горы.

– Решил украсть девушку? – грустно пошутила я.

– Сейчас познакомлю тебя с хорошим человеком, – серьезно произнес Гиоргобиани, не отрывая глаз от вьющейся над обрывом горной дороги.

«Сейчас» длилось около двух часов. На одном из поворотов Гиоргобиани притормозил, и на заднем сиденье оказались двое бородачей в камуфляжной форме, но без оружия. Они дружелюбно ответили на приветствие Георгия, но в дальнейшем не проронили ни слова. Через полчаса один из мужчин произнес фразу на грузинском, Гиоргобиани остановил машину, и бородачи, пожелав нам счастливого пути, вышли.

– Веселые ребята, – Гиоргобиани выжал сцепление.

– Ты не боишься брать попутчиков в горах?

Георгий бросил на меня быстрый взгляд.

– Если у тебя серьезные враги, скорей всего они добьются своего. И для этого необязательно садится в машину. Выстрелят издали.

Помедлив, он взял отвертку, лежавшую возле коробки передач.

– Я тоже вооружен, – Георгий положил отвертку на место, – надеюсь, демонстрация силы убедительна?

– Если я преступник, тоже могу ею воспользоваться, тем более ты занят дорогой.

– Попробуй.

Я попыталась схватить отвертку, но ее острие уперлось мне в грудь. Движение руки Георгия было практически неуловимым. Не отрывая взгляд от дороги, Гиоргобиани положил инструмент на место.

Мы свернули на каменистую тропинку и, не проехав километра, остановились перед пятиметровой стеной, сложенной из отесанных камней. Скала за ней издали выглядела совершенно безлюдной, лишенной признаков жилья.

Стена защищала от посторонних глаз просторное плато с находившимся там коттеджем, садом и горным ручьем, разрезающим плато.

– Леван, это Александра, – представил меня Георгий, когда железные ворота отворились, и приземистый коротко остриженный бородатый мужчина, с широченными плечами, возник перед глазами.

Мужчины обнялись, и хозяин жестом пригласил нас войти. Я прошла вперед, любуясь ухоженным садом, а Георгий вернулся к машине, завел мотор и въехал во двор.

Хозяин закрыл ворота и обернулся. На его лице и фигуре лежала печать безмятежной радости.

– Леван не может говорить, но пусть тебя это не беспокоит, – предупредил Георгий.

Мы прошли в дом, оказавшийся весьма комфортно и современно обставленным. Там было все необходимое и даже больше. Я сразу не сообразила, почему картины и композиции из камней отличаются от всего виденного ранее.

– Леван использует в работах только природные краски. Как древние мастера.

На столе появились мед, фрукты, орехи, вино. Я попросила чай.

Пока хозяин готовил чай и переписывался с Георгием (Леван дал ему ручку и листок бумаги) чай заварился и, сделав несколько глотков, я решила попробовать все три сорта меда.

Мужчины еще несколько минут переписывались, затем началась дегустация.

Георгий немного рассказывал о вине, которое предстояло опробовать, потом подавалась другая посуда, и мы наслаждались новым букетом. Причем, каждое вино находилось в разных по форме кувшинах или бутылках.

Видимо путешественница переоценила свои силы. Мир уплыл из-под ног, и я банально уснула. Исповедь перед Георгием и неожиданная поездка отняли слишком много сил.

Сквозь сон я видела лицо Левана, он давал горячее питье, я делала несколько глотков и опять проваливалась в сон.

Такого прежде не было: долгий, прерываемый лишь горячими глотками сон. В нем я становилась птицей и рыбой, жертвой и убийцей, летала над бесчисленными реками, с находившимися в них подобно морским звездам людьми.

В этом бесконечно долгом сне ко мне пришел Георгий и, дружески обняв, улетел ввысь. Только глаза у Гиоргобиани были печальные, в них отражался или багровый закат или кровь.

Я поднималась над океаном в небо, в прозрачное золотистое пространство, желая только одного – остаться в нем навсегда. И это было блаженство, ни с чем несравнимое, неземное. Повторюсь, человеческий язык не годится, не в состоянии передать неземные чувства.

Лицо Георгия, его ободряющая улыбка – первое, что я увидела очнувшись.

Оказалось, болезнь протекала более десяти дней. И все это время безмолвный Леван ухаживал за путешественницей, старательно выполняя миссию сиделки.

Только в машине, когда мы возвращались в Чиатуру, Георгий коротко упомянул о прошлом хозяина дома-крепости. Два образования, техническое и гуманитарное, работал с гитаристами мирового уровня. В один прекрасный день оставил работу, науку друзей и утратил дар речи.

– Или взял обет безмолвия, об этом никто не знает. Открылся дар целительства.

Лечит горными травами.

– Ты специально меня привез к нему?

– Конечно. Душа Роксаны не может быть окрашена в цвета ненависти. Арсен прав.

Потом были премьера, успех.

Дальше. Томкинс, я кое-что тебе должна рассказать вот о чем, о пейзаже. О городском пейзаже. Возможно, на первый взгляд, это покажется несущественным, но иначе не выходит.

Представь себе чашу. Гигантскую. Над ней только небо. Ты стоишь на краю этой чаши и глядишь вниз.

Утром, когда туман еще не растаял, чаша полна молока. Туман уходит, и ты видишь город! На дне гор. Чиатура.

Я немного ошиблась – дома не только внизу, они также лепятся на склонах гор, как гнезда. Как птичьи гнезда на склонах одного гигантского гнезда.

Несколько канатных дорог днем и ночью в небольших желтых фуникулерах, похожих на НЛО, переносят людей вверх-вниз. Как такси. Это основной вид транспорта в городе. Если бы чиатурцы захотели, то они зарегистрировали бы новый рекорд в Книге Гиннеса: жители города проводят в воздухе больше времени, чем граждане любого другого города Земли.

Проплывая в кабине фуникулера, человек видит все как на ладони. Чиатура – готовая иллюстрация к библейской фразе: «… ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным».

Рассказывая об этом, я пытаюсь объяснить природу особой деликатности, царящей в отношениях между жителями.

Дом Месхия находится недалеко от огромной, слегка нависающей над городом, скале. Почти к ее вершине ведет одна из канатных дорог. Выйдя из фуникулера, можно сразу попасть во владения семьи Арсена (он живет с родителями), а если есть желание полюбоваться на Чиатуру сверху – милости просим, стоит только подняться на несколько десятков метров, и ты на вершине.

В день, когда произошло землетрясение, я переехала из пятиэтажного здания пансионата в квартиру. «Переехала» не совсем верно сказано. Я и до этого, если вечерняя репетиция заканчивалась поздно, ночевала в квартире-гостинице, принадлежавшей театру. Теперь же, собрав вещи, решила перевезти их вниз, чтобы оставшиеся дни жить ближе к друзьям. А поэтому раненько утром с двумя сумками села в фуникулер и очутилась рядом с девятиэтажкой.

Пансионат расположен на самом верху «чаши». Несколько выше дома Месхия и чуть в сторону – на другом радиусе канатной дороги.

И вот, когда я «плыла» в фуникулере, то в саду, примыкающему к дому Арсена, увидела лежащего на земле человека. На мгновение мой взгляд задержался на нем, но лишь на мгновение. Это потом всплыла в памяти картина: черный силуэт иероглифа на вышитом ультрамарином фоне.

Потом, после того, как мне сказали, что Месхия с нами нет…

Зачем я говорю тебе об этом, Томкинс, зачем пытаюсь рассказывать о человеке, тебе не знакомом?

Мне кажется, что в целом свете одна я знаю причину смерти Арсена.

На вершине скалы, где художник сидел долго, если судить по количеству выкуренных сигарет. Он долго-долго сидел в одиночестве на камне, прежде чем оказался внизу, среди синих цветов.

Потом, когда на могилу Арсена приехала женщина с лицом, закрытым черной вуалью, и молилась в часовне, расположенной неподалеку (сопровождавшие ее трое мужчин терпеливо ждали в машине), кто-то произнес: «Он умер от неразделенной любви».

Нет, Томкинс, это не так. Прежде, чем тело его отправилось в свой последний полет к земле, душа Арсена вознеслась навстречу Тому, кто так долго ждал ее.

Незадолго до премьеры Месхия говорил мне:

– Дух Сирано слишком велик, чтобы сожалеть о прощении с Землей. Понимаете, Александра?

Мы так и не перешли на «ты».

А потом Арсен продекламировал по-русски слова Сирано из последней сцены:

 
– Я надпись сочинил на собственной могиле:
Прохожий, стой! Здесь похоронен тот,
Кто прожил жизнь вне всех житейских правил,
Он музыкантом был, но не оставил нот.
Он был философом, но книг он не оставил…
 

– И вспомните, вспомните, – Арсен мягко улыбнулся, – последняя ремарка, перед последними словами умирающего де Бержерака, вспомните, Александра! Она целует его: «О, милый Сирано!». И дальше Ростан пишет: Сирано (открывая глаза, улыбается).

 
… Итак,
Я кончил пятницей… В субботу
Убит поэт де Бержерак.
 

– Понимаете, он не сожалеет о своем уходе, поэт слишком хорошо знает о его неизбежности.

Томкинс прервал чтение. За окном еще горели фонари, но чернильно-синее небо уже отсвечивало розовым. Очень громко стучало сердце, звук отдавался в ушах так громко, будто за стенкой какой-то ненормальный вколачивал гвозди.

Юрий быстро, почти тезисно набросал несколько страниц, передавая картины, возникшие в голове.

Небо светлело, пробежали первые автобусы, и Абрикосовым овладело радостное предчувствие, то ли оттого что денек намечался солнечный, то ли от возникшего состояния, почти забытого… он поискал слово… «окрыленность». Состояние окрыленности. Но где-то глубоко внутри Абрикосов вновь ощутил тревогу.

Еще раз пробежал глазами записку Сандры: «Прилетела в Минск и сразу уезжаю. Вернусь послезавтра. Встречаемся под часами в 17, у старой башни».

Абрикосова сразу насторожил аквариум с рыбками, который упоминала Сандра.

Тот сон Юрий слишком хорошо запомнил, как и сообщение о землетрясении.

«Лао Цзы приснился сон, что он – бабочка. Проснувшись, долго не мог понять, кто он, бабочка или Лао Цзы». Юрию приснилось, что он живет в воде и плавает как рыба. В действительности, в момент землетрясения его душа находилась в аквариуме. Только сыпавшуюся в аквариум штукатурку, Абрикосов принял за снег из своего сна. Путешествия души – реальность.

Не понравились выбранные место и время свидания, Юрий не любил сантиментальных ассоциаций, желтые тюльпаны, девушка ждет под часами… Ланская намекала на парня, сбитого машиной, они вместе видели, как это произошло.

Возникло желание выйти из дому. Очутившись на улице, сел в автобус, вышел где-то в центре и побрел, бесцельно, не очень понимая, зачем и куда идет.

Иногда Юрий вспоминал о записях Сандры, и тогда в воображении возникал маленький самолетик, раз за разом делающий «мертвую петлю», при этом стараясь, приблизиться к поверхности земли все ближе.

Ноги сами привели к ажурной ограде, отделявшей улицу от старинного кладбища с находившейся там небольшой церквушкой.

Войдя в храм, Томкинс остановился неподалеку от входа и глядел на икону Божьей Матери, вслушиваясь в слова молитв. В этот будний день людей было немного.

Служба шла как обычно, неспешно, и Юрий начал вроде бы потихоньку успокаиваться, как вдруг услышал сзади быстрые шаги, и мимо прихожан почти бегом прошел к иконостасу молоденький солдатик. Юноша буквально рухнул к подножию иконостаса и, содрогаясь от с трудом сдерживаемых рыданий, стал шептать слова молитвы. Присутствовавшие в храме не смотрели в его сторону, стараясь не мешать несчастному справиться с горем. Прошло несколько минут, и постепенно рыдания солдата стали затихать. Томкинсу показалось, что паренек так и уснет, припав лицом к каменным плитам пола храма. Но этого не произошло. Через некоторое время солдат ушел.

Травмированная нога побаливала и Абрикосов, не дожидаясь окончания службы, вышел из храма. Узенькая тропинка между оградками вывела его к невысокому, казавшемуся игрушечным, забору, и, облокотившись, словно о стойку бара, Юрий подставил лицо долгожданному солнышку…

Внезапно солнце изменилось в размерах, и Юрий увидел стеклянные кроны деревьев и огромный золотой диск, поднимавшийся над горизонтом. Томкинс не видел Сандры, но ощущал присутствие Ланской среди ледяных ветвей. И еще Юрий знал – достигнув зенита, солнце, его горячие лучи мгновенно растопят прозрачные ледяные деревья, и Сандра упадет. Она полетит прямо на эти страшные белые пни, торчащие, словно зубы неведомого чудовища, спилы, оставшиеся на тех местах, где находились деревья. Видение закончилось тем, что солнце исчезло, крона тоже, желтый срез стволов окрасился белым и ужас воцарился в душе Томкинса.

Юрий с трудом взял себя в руки и двинулся в сторону центральной аллеи. «Дважды одно и то же случайно не показывают», – на ходу пробормотал Томкинс. Он уже видел эти стеклянные кроны и спилы-клыки, только во сне, дней пять назад. И вот сон повторился, только в форме видения. Или галлюцинации, какая разница как назвать. Это было смешно и глупо, но Томкинс опять испугался. Панически испугался за Ланскую.

Последнее время видения и сны стали значить для Юрия очень многое.

Например, месяц назад Абрикосов «увидел», как его дом, обычное девятиэтажное здание сгибается, почти касаясь крышей земли. В квартире полно людей, в том числе и тех, кого там не могло быть ни по какой логике.

Люди встревожены, так как стены, пол – все качается, как гуттаперчевая игрушка, попавшая в руки несмышленого дитя. Абрикосов выглянул в окно, кругом, как обычно, спокойно стояли соседские многоэтажки.

В шесть вечера, а они договаривались о встрече с Лешкой в шесть, Юрий вошел в подъезд, вслед за Абрикосовым в лифт заскочил мальчишка и сообщил: «Леша просил вам передать – он в лифте застрял. На окраине микрорайона».

Все кончилось благополучно, через час они уже вдвоем с сыном и ватагой добровольных помощников возвращались домой. Но перед тем как Лешка своим ключом стал открывать замок, Томкинс вдруг неожиданно вспомнил видение и «разгадал» его смысл. Лифт – конструкция жесткая и может двигаться только в абсолютно прямой шахте. Если здание хоть немного искривлено, лифт не работает. А дом Юрия почти доставал крышей землю. В таком случае о нормальной работе лифта и речи быть не может. Стоило только догадаться об этом раньше, пошевелить извилинами, и событие можно было бы предотвратить. Сегодняшняя галлюцинация наверняка предупреждение…

Маршрутка появилась почти мгновенно, и через полчаса Юрий уже набирал номер домашнего телефона Ланской (у Макса занудно рапортовал автоответчик). Несколько бесплодных попыток не дали результата и он заварил чай, прямо в стакане. Волнение заставляло Юрия ходить взад-вперед, периодически набирать Ланскую и, наконец, трубку подняла мать Сандры.

Абрикосов опоздал, Ланская уже уехала на вокзал.

И тогда, посидев несколько минут неподвижно, глядя, как медленно оседают листики чая на дно стакана, Юрий поднялся и побежал.

Единственное, что сделал Томкинс прежде, чем захлопнуть дверь квартиры, собрал разложенные на столе записи, свои и Сандры, и сполоснул стакан. И очутился на улице.