Текст книги "Утраченный свет (Солнце полуночи)"

После образования Коалиции Универсальная Церковь была объявлена неприкосновенной. Некоторые отчаянные одиночки пытались исследовать ее на свой страх и риск. Кое-кто из них исчез навеки, кое-кто сошел с ума. Велик был процент и тех, что наложили на себя руки. Автоматические зонды, изготовляемые в частных лабораториях, возвращались с разрушенной памятью, если вообще возвращались. Со временем желающих разгадать тайну сверхсущества, сделавшего несколько кубических километров своей фантасмагорической «плотью», становилось все меньше.

У него не было слабых мест – по определению. Неуязвимость достигла предела, за которым возможно только саморазрушение. И даже маленький ничтожный червяк Хасан понимал это. Но было главное, чего он не понимал: подоплеки заговора, осуществленного Йозефом против космического конкурента. Кто мог обнаружить причину происходящего в союзе Универсальной Церкви и отдаленного монастыря, который поставлял разнокалиберные фигуры для разыгрываемой ими партии? Хасан был всего лишь пешкой, курьером, не подозревающим о конечной цели. Он ожидал встретить сопротивление там, где все препятствия были устранены, и радостно шел навстречу своей трансформации.

* * *

Вернувшись домой из краткосрочной командировки, инспектор Резник долго и агрессивно любил свою жену – насколько позволяло здоровье. Та была приятно удивлена его внезапной пылкостью (оказывается, некоторым посещение Озоновой Дыры даже идет на пользу!), а Хасан всегда был немножечко садистом.

Особенно когда видел перед собой гору белого рыхлого мяса, как на картинах Тициана. Ничем не рискуя, изнасиловать еврейку – еще недавно номер шестьсот шестьдесят шестой не смел о таком и мечтать!

В конце концов и он утомился. Несмотря на это, он отходил ко сну с большой неохотой. Можно было бы, конечно, воспользоваться стимулятором, но Хасан решил поберечь чахлое сердечко инспектора.

Сны Резника были необычны. Всю ночь продолжалось глубокое зондирование, которое началось в момент пересечения Блокады. Хасан слегка опасался этой процедуры, но его новый хозяин обо всем позаботился. В результате восемь часов из шестнадцати никакого Хасана просто не существовало. Трижды за сутки он подвергался распаду на неидентифицируемые элементы и повторному слиянию в соответствии с программой маскировки.

Сама программа была органично вплетена в диссоциативный комплекс Резника, но степень расщепленности не выходила за пределы среднестатистической нормы, принятой для индустриальной зоны, и не вызывала подозрений. Избыток психической энергии рассеивался на физическом уровне. Проще говоря, температура тела инспектора поднялась до сорока одного градуса. Проснувшись среди ночи, жена обнаружила его мокрым от пота и завернувшимся во влажную простыню. Резник жалобно стонал. Похоже было, что бедняга подхватил грипп. Разбудить его до определенного момента оказалось невозможным.

В это время он видел сон, очень похожий на предсмертный кошмар Мегреца. Ему снилось, что он занимается любовью со своей матерью, а потом его пытал отец.

У кого-то было тяжелое детство.

Но у кого?

* * *

К утру все признаки «гриппа» исчезли. Хасана передернуло, когда пришлось поцеловать дочь инспектора – уродливое существо, усеянное подростковыми прыщами. Она вызывала у него омерзение именно потому, что была «плотью от плоти».

Позавтракал он без всякого аппетита. Пища казалась отвратительной, но он заставил себя есть исключительно ради поддержания жизнедеятельности. Наглотавшись таблеток и стараясь не обращать внимания на ноющую язву, Хасан приступил к реализации плана. Для начала он сделал то, чего инспектор Резник боялся как огня. Он добровольно отправился на исследование в правительственный медицинский центр.

Диагностика заняла каких-нибудь полчаса. Столько же Хасан потратил на прогнозирование жизни, предварительно подписавшись под заявлением о «личной ответственности» в соответствии с пятьдесят седьмой статьей Гражданского кодекса. Приговор, вынесенный его новому телу, он выслушал, как и полагалось, с убитым видом, однако внутри у него ровно пылал холодный яростный огонь.

До активизации «гена смерти» оставалось два с половиной года плюс-минус три месяца. Инспектору была рекомендована частичная занятость и сокращение долговременных рабочих программ.

Итак, он официально стал трупом, получившим тридцатимесячную отсрочку. Тот, кто совершил «рокировку», не ошибся в расчетах. Теперь Хасан освободился от обузы и имел все необходимое, чтобы совершить задуманное. Зондирование бессмысленно, и даже сам Йозеф не сможет обнаружить подделку.

* * *

Хасан наслаждался и упивался последней игрой. Такой тонкости он еще никогда не достигал. Террор на уровне излучений, формирующих реальность, – от подобной перспективы захватывало дух. Хасан готов был в любую минуту совершить ритуальное самоубийство, если бы другого способа борьбы и протеста не существовало, однако он не считал себя религиозным фанатиком. К счастью, был и другой способ. У каждого свой путь к Аллаху. Его путь пролегал через Универсальную Церковь Йозефа. Он видел в этом не подлежащую обсуждению высшую мудрость.

Мало кто предпочитал «уход в сеть» индивидуальной смерти. Это означало только одно: что идея «бессмертия души» оказалась чрезвычайно живучей, а Йозеф представлялся зараженной предрассудками толпе чем-то вроде преддверия вечного ада. Но Йозеф сам управлял толпой; он был наместником «Абраксаса» в данном районе земной поверхности, и все разрешенные «идеи» обладали необходимой вторичностью, так как были пропущены через двойной фильтр, который не оставлял шансов врагам системы.

Если проводить кощунственную аналогию, то явно не хватало третьего в предполагаемой и отнюдь не святой троице. Третий – бестелесный посредник, носитель кода – всегда оставался в тени, присутствовал в непроявленном виде; возможно, это было нечто, растворенное в мозгах счастливых рабов.

Служение двум демоническим сущностям означало отказ от личной свободы. Однако и те, кто пытался остаться в стороне, лишь обманывали себя. «Нейтральные» пешки тоже были предусмотрены в этой глобальной игре; им даже было отведено особое место. Орбитальный Контроль и Йозеф поделили сферы влияния. Впрочем, само влияние было одинаковым – порабощающим и практически непреодолимым. Но они же формировали виртуальную изнанку мира – в противовес абсолюту. Им не оставалось ничего другого, кроме как быть исполнительными органами «сатаны» – ведь другая половина так называемой реальности была занята изначально…

От приходящего это требовало высшей жертвенности, куда большей степени самоотречения, чем при совершении обыкновенного самоубийства. Вплоть до конца представить себе последствия «слияния» было абсолютно немыслимым делом. Возвращение также невозможно. И в случае неполной интеграции для новичка действительно наступал вечный ад, во много раз худший, чем неизлечимая паранойя.

Хасан понимал, на что шел. Слиянию традиционно предшествовала более или менее продолжительная «исповедь» – отголосок старого примитивного обычая, получившего новый смысл. Исповедь, после которой ему уже никогда не быть прежним – Йозеф изымет его грехи, равно как изменит саму греховную природу индивидуального существа. Катарсис через объединение – в этом было нечто чрезвычайно привлекательное, чуть ли не сексуальный акт, в результате которого на свет тут же появляется новое образование, включающее в себя «родителя» и все вероятные инкарнации.

* * *

Хасан отправился к Йозефу на «шкоде», угнанной от бара, где собирались «прокаженные» – обитатели зоны отчуждения.

День был прекрасным на все вкусы и для любой цели – хоть для пикника, хоть для смерти, хоть для воскрешения. Ласковые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь смог, убеждали в том, что бытие прекрасно само по себе. Хасан верил и в это, однако ему требовалось нечто большее. С раннего утра он находился в отличном расположении духа и даже отказался от мысли лично передушить детенышей Резника, обставив все как ритуальное убийство. Если его афера завершится успешно, жить им все равно останется недолго. Хасан мог быть плохим, жестоким, коварным, но мелочным он не был никогда.

На местном жаргоне все входы на территорию Йозефа именовались «засадами». Хасан направился к южной «засаде». Он проехал по пустеющим улицам. Здесь было особенно заметно, как дичает уцелевшая растительность. Последний открытый магазинчик торговал подержанными примусами, керосинками и разным скобяным барахлом, а перед входом в последний открытый канна-бар валялись в пыли собаки. У одной было бельмо на глазу. Из окна напротив высунулся человек с дебильным лицом и заорал: «Внимание! Воздушная тревога! Все в бомбоубежище!»

Хасан ухмыльнулся. Всю свою жизнь, исключая периоды отсидок в тюрьмах, он боролся за идеалы, внушенные ему в юности. То, что он оставлял позади, не заслуживало сожаления или спасения. Прошлое – мусор, отработанный материал. Цепляться за него – все равно что питаться экскрементами. Их надо закапывать поглубже и устремляться на поиски чистой пищи и воды…

Только радикальное обновление давало какую-то надежду. Это даже не хирургическая операция, потому что метастазами поражен весь организм. Хасан верил в то, что единственный способ создать идеальное общество – это некий аналог клонирования, для которого потребуется всего одна живая здоровая клетка. И если Хасан не ошибался, Йозеф был на правильном пути…

Он свернул направо, следуя огромной стрелке, намалеванной на глухой стене полуразрушенного дома под надписью «Царствие небесное». Что остается, когда лишаешься всего или отбрасываешь ненужное? Только юмор. Иначе ты примитивное животное, которым движет инстинкт… или кнут хозяина.

Финишная прямая была короткой и уже совершенно безлюдной. Завалы из битого кирпича загромождали проезжую часть, и Хасану пришлось вылезти из машины. В пятидесяти метрах впереди был виден поднятый шлагбаум с облезшей краской. Поражало обилие птиц. Верхние этажи превратились в птичники под дырявыми крышами. В воздухе звенел непрерывный гомон, незаметно подтачивавший даже самые крепкие нервы.

Возле шлагбаума имелся указатель, который лаконично сообщал: «Новый Ватикан. Население – 1». Хасан пересек границу владений Йозефа и погрузился в «засаду».

* * *

Он появится на этом же месте спустя тридцать два часа – и не с пустыми руками. Внешне он будет по-прежнему неотличим от инспектора Резника. Йозеф воспроизведет его матрицу практически без искажений.

Глава восемнадцатая

Не ходи за помощью!

Никому нет до тебя дела.

Твой разум полностью под контролем.

Фрэнк Заппа

Частный детектив Боб Мирошник сидел в своей машине и наблюдал за домом потенциальной жертвы Дьякона.

В детективных книжонках нередко утверждалось, что ожидание – едва ли не худшая вещь на свете. Во всяком случае, самая нудная. Мирошнику так не казалось. Разве вся жизнь – это не затаенное ожидание закономерного конца? Добавьте сюда все прелести старости. Что же тогда говорить о сиюминутных мелочах? А если ожидание скрашено пачкой хороших сигарет, бутылочкой старого коньяка, тихой музыкой, при этом ничего не болит, а в машине мягко, тепло и уютно – только полный идиот будет жаловаться на такую работу. Раз уж время должно быть убито, то лучше убивать его в комфортных условиях.

Мирошник был гурманом и доморощенным мудрецом. Он все взвесил, все перепробовал на вкус и все разложил по полочкам. До недавнего времени мир был простым и понятным. Есть хорошие ребята, есть плохие ребята. Плохих ребят всегда больше. Бобу приходилось выполнять заказы и тех, и других. Работать на первых было гораздо приятнее, на вторых – гораздо выгоднее. Сочетая две эти крайности, Мирошник придерживался золотой середины и смирялся с неизбежным.

Желание все усложнять появляется у тех, кто потерпел фиаско в борьбе за место под солнцем, Абсолютно чистым это место не бывает никогда. Весь фокус в том, чтобы вовремя остановиться. Болтовни о мистической природе зла Мирошник не переносил, хотя повидал на своем веку немало загадочных смертей, нераскрытых преступлений, изуродованных трупов и патологически жестоких людей. Причин и следствий слишком много, чтобы человек мог охватить их своим умишком. Любые загадки становятся объяснимыми, если все время помнить, что некоторые плохие ребята, сидящие высоко, стремятся перебраться еще выше, жрать еще больше и при этом какают вниз. Ну а куда же еще?

Мирошник занимал очень скромную ступеньку на бесконечной лестнице тщеславия, но при этом был вполне доволен собой. К сильным мира сего он научился относиться с легким презрением и даже использовал их маленькие слабости. Это позволяло ему сносно существовать. Как считал Боб, почитывавший на досуге Екклесиаста и старых китайцев, желать чего-то большего было бы детской болезнью, которая у многих затягивается на всю жизнь.

Мирошник давно преодолел трудности роста и даже так называемый кризис среднего возраста. Переломного сорокалетнего рубежа он вообще не заметил. Свой знаменательный юбилей он встречал, лежа в постели с симпатичной проституткой, питавшей к нему дружеские чувства. Причина этих чувств тоже была проста и понятна: в трудные моменты он одалживал ей деньги, оплатил операцию, сделанную ее четырехлетней дочке, и пару раз выручал из неприятных ситуаций, возникавших, когда ребятам из полиции нравов вожжа попадала под хвост. Раскаиваться в своих добрых деяниях ему пока не приходилось.

…Боб докурил, выбросил окурок и добавил громкости, нажав клавишу на панели приемника. Звуки эйсид-джаза обтекали его гармонизирующими волнами. Он продолжал наблюдать из-под полузакрытых век, не позволяя себе задремать ни на минуту. Улица была пуста, если не считать четырех автомобилей, припаркованных поодаль. На табло электронных часов тускло светились маленькие циферки, доказывая, что все поддается трезвому расчету, а если нет – значит, что-то сломалось или кто-то болен.

Мирошник не испытывал особого страха перед Черным Дьяконом, терроризировавшим город. Он даже не знал, что уже видел Дьякона и остался жив только благодаря своему неведению. Боб считал его просто еще одним опасным сумасшедшим. Маньяком, безнаказанно убивающим до тех пор, пока жертвы поддаются панике и гипнотизирующему ужасу. Судя по всему, не поддаться трудно, но Мирошник попробует. Он был готов к встрече и даже к смерти, если окажется недостаточно быстрым. При любом раскладе причина удачи или неудачи кроется в нем самом, а не в области туманных бредней о судьбе и предопределении…

Он выбрался из машины и размял ноги, побродив по тротуару вдоль красивой литой решетки. На первом этаже особняка горел зеленоватый свет. Изредка в саду мелькало нечто вроде привидения. Это был «сторож» из самых дорогих. Радиус действия – до сотни метров от генератора. Для города вполне достаточно.

Детектив удовлетворился осмотром. По крайней мере его инструкции соблюдались. Он снова залез в машину и решил подумать о чем-нибудь приятном – для начала о куколке, живущей в особняке. Мирошнику были понятны далеко не все басни, которыми та пыталась его накормить, однако он знал, что рано или поздно последует банальная развязка.

* * *

Он познакомился с клиентом позавчера. Мирошник арендовал помещение для своей конторы в гостинице «Одинокий всадник». Дороговато, однако ниже определенного уровня опускаться не стоило ни при каких обстоятельствах.

Было около десяти утра. Он сидел в триста двадцатом номере, потягивал красное вино, читал «Братьев Карамазовых» и поражался тому, до чего же далекой от реальности может и должна быть хорошая литература.

Звонок из Ассоциации раздался в четверть одиннадцатого. Как всегда, голос был пропущен через фильтр. Мирошник получил исчерпывающие инструкции и достал из сейфа свои игрушки.

Через полчаса он был в указанном месте и вел наблюдение при помощи мощной аппаратуры. А вечером девушка сама явилась к нему в контору. Случайное совпадение? Конечно, нет. Он решил, что это подстроено людьми из Ассоциации. Маленькое, но роковое заблуждение! С таких заблуждений обычно начинался путь на кладбище.

Как только Жанна вошла, он оценил ее внешность, породистость и примерную стоимость изысканных тряпок. Сперва она показалась ему типичной представительницей прослойки хай-миддлов, у которых если и возникали проблемы, то лишь по недосмотру Мозгокрута. Чаще всего Боб встречал довольных хай-миддлов, реже – кайфующих, совсем редко – растерянных. В последнем случае они напоминали коров, которым недодали корма. И только однажды он видел миддла, который осознал, что его ведут на убой…

Затем кое-какие детали заставили частного детектива изменить свое мнение о посетительнице. Несомненно, на ней была маска – маска самоуверенности, самоконтроля и запрограммированности на успех. Он был абсолютно уверен в том, что девушка «настоящая». В его конторе был нелегально установлен анализатор, а индикатор излучения находился прямо под крышкой стола. Мирошник также не считал себя подверженным фантазиям, однако временами ему казалось, что сквозь прорези в безупречной и все еще живой коже непостижимым образом выглядывает то насмерть перепуганная женщина, то ребенок, то дряхлый старик.

Она без приглашения опустилась в глубокое кресло, приоткрыв бедра для обзора, и сразу же достала сигареты. Она вела себя настолько раскованно и естественно, что это само по себе казалось весьма совершенной игрой. Ее взгляд был направлен мимо детектива. Чаще всего она смотрела в окно, и ее зрачки периодически реагировали, расширяясь и сужаясь, словно там происходило нечто важное или менялась освещенность. Мирошник не оглядывался через плечо. Он знал, что из окна его конторы можно видеть только крышу и лес телевизионных антенн. И то, и другое не отличалось особой живописностью.

Он щелкнул зажигалкой и перегнулся через стол. Он рассматривал ее, как хирург пациента, отставив эмоции в сторону. Хрупкая и беззащитная. Это делало ее почти неуязвимой. Тронь такого мотылька – и почувствуешь себя дерьмом. Но не все же столь чувствительны… Впрочем, Мирошник не доверял поверхностным впечатлениям. В конце концов, существовала и небольшая вероятность полицейской провокации.

Когда она сообщила, в чем будет заключаться его работа, он подумал, что ослышался. Названная им сумма гонорара не вызвала видимого протеста. Конечно, он задал несколько обязательных банальных вопросов. Она вполне «откровенно» поведала ему о своих затруднениях. В частности, о двух продырявленных трупах в полицейской форме, лежащих на загородном шоссе.

Мирошник соображал. Не похоже на шалости Дьякона. Тот работал художественно: костры, распятия, обильные библейские реминисценции и прочая чушь, неотразимо действующая на обывательские мозги… Боб начал понимать исходный мотив. Ей (или тому, кто стоял за нею) срочно понадобился болван. Можно, конечно, назвать это иначе, деликатнее – прикрытие, сильный мужчина, человек, на которого можно положиться в трудную минуту, – но самым верным будет все же первый вариант. Болван. Именно так.

Анализировать дальнейший разговор не имело смысла. Нелепую историю о секте, которая охотится за бедняжкой, чтобы совершить ритуальное жертвоприношение, он выслушал вполуха, едва воздерживаясь от улыбки. Вскоре он уже догадывался, с чем придется иметь дело, если он, конечно, согласится работать на нее: наверняка контрабандный кокаин; почти наверняка те самые забравшиеся наверх нехорошие ребята; возможно, компромат; возможно, связанный с этим дутый политический скандальчик. Это объясняло бы вмешательство Ассоциации, стремящейся погасить волну, которую по наивности гонит какой-то тупица из марионеточного правительства. Не исключался и «неудобный» жмурик, припрятанный на чьей-нибудь дачке. В общем, полный набор дешевки для бульварного романа…

Мирошник ничем не выдал своих истинных эмоций. Боб давно не совершал подобных оплошностей; он не собирался ошибаться и на этот раз. Обычные женские штучки тоже оставили его совершенно равнодушным. Красивая девочка. Чем они красивее, тем опаснее. Слишком много удовольствия вредно для здоровья…

Он еще немного поиграл с нею в вопросы и ответы. Объяснил ей, что он не телохранитель и не семейный адвокат. Прикинулся простачком и не вполне чистоплотной ищейкой. Сказал, что ищет пропавшие вещи и сбежавших жен. Иногда любимых пуделей. При случае не брезгует «художественной фотографией». Готов в известных пределах рискнуть репутацией, но не собой. Извините, до свидания.

Клиентку это не обескуражило. Она вцепилась в него мертвой хваткой. Тогда он нюхом почуял наводку. Все сходилось. Кто-то кому-то расставлял ловушку. А девка с ее фальшивой паранойей была лишь живцом. Ужасно симпатичным, но уже обреченным. Инстинкт самосохранения предписывал Бобу держаться подальше от чужой игры.

Короче говоря, у него не было причин соглашаться. Кроме одной – в течение многих лет он был тайным палачом Ассоциации. Он выполнял соответствующую работу время от времени. Крайне редко. Но всегда – на высочайшем профессиональном уровне. Единственный из ренегатов, которому удалось уйти, был Ники. Однако Ники уже никому не причинит вреда. Так что звонок из Ассоциации явился для Мирошника решающим аргументом.

* * *

Следующая встреча состоялась уже в особняке Жанны. Боб явился туда утром, чтобы осмотреться на месте. Многое прояснилось, но кое-что оказалось еще более загадочным. Мирошник протестировал охранную систему и нашел ее достаточно надежной. Сад создавал некоторые дополнительные проблемы, однако дом был оборудован всем необходимым для того, чтобы отсидеться в нем в течение длительного срока. Если, конечно, клиенты действительно хотят отсидеться. После того как частный детектив попал внутрь, он уже не был в этом уверен.

Он познакомился со свихнувшимся стариком и странноватым мальчиком. Жанна называла старика «дядей», а мальчишку соответственно «племянником».

«Не многовато ли родственников?» – подумал Боб со свойственным ему здоровым цинизмом. Новое задание нравилось ему все меньше – особенно когда он вдруг почувствовал себя крайне неуютно под пристальным взглядом «племянника». Мирошник мог поклясться, что этот взгляд не имел ничего общего с обычным детским любопытством. Мысль о том, что мальчишка не напрягаясь занимается примерно тем же, для чего предназначены стационарные психозонды, стоящие сотни тысяч и обслуживаемые десятками яйцеголовых, была мимолетной и бесследно стерлась из памяти.

Бобу приходилось мириться с тем, что его держат за идиота. Впрочем, за хорошую плату частный детектив был согласен немного поглупеть, чего не скажешь о тайном агенте Ассоциации. Особой опасности он пока не видел – ни для себя лично, ни для своего микроскопического бизнеса. Кому он мешал? Разве что женам рогоносцев-мазохистов, плативших за удовольствие знать «самое худшее».

* * *

В тот же вечер с ним впервые в жизни произошло нечто, не поддающееся рациональному объяснению. Вера Мирошника в разум слегка пошатнулась.

Покончив с мелкими делами (делишками), он собирался отправиться домой. Особого смысла в этом не было, но Боб все еще оставался слишком небезразличным к комфорту, чтобы заночевать, не раздеваясь, на узком и коротком диванчике, стоящем вдоль короткой стены кабинета.

Он погасил свет и запер дверь конторы. По пути к лифту он проходил мимо 318, 316 и 314 номеров. Дверь триста восемнадцатого была открыта. Мирошник не знал человека, который, находясь в самом загадочном отеле города, не заглянул бы в приоткрытую дверь. Однако то, что происходило внутри номера, не на шутку озадачило его, а загадочность приобрела ненавистный мистический оттенок.

Он увидел большую комнату, освещенную только мерцающим телевизионным экраном. На экране не было даже настроечной таблицы. Бегущие сверху вниз полосы показались Бобу обычным эфирным шумом. За столом, спиной к двери, сидел низкий человек в черном плаще священника. Его длинные волосы свободно падали на плечи. Перед ним лежала раскрытая книга. Конечно, со своей позиции Мирошник не мог различить шрифта, однако формат, обложка, толщина блока – все определенно указывало на то, что это была Библия.

Боб задержался возле двери всего на несколько секунд. У него была профессиональная крадущаяся походка, а на мокасинах – мягкие подошвы. Его шаги были бы неслышными, даже если бы в коридоре не оказалось ковровой дорожки. Тем не менее длинноволосый как будто ощутил спиной присутствие постороннего. Он повернулся, слегка изменив положение тела, и Мирошник мгновенно запечатлел картинку тренированным глазом.

У сидящего оказалось лицо неопределенного возраста. Вечный юноша или вечный старик. Стертая грань между всеприятием зрелости и радикализмом молодости… Человек улыбался. Плохо улыбался… В правой руке он держал гусиное перо. Перед ним лежала стопка очень старой на вид бумаги. А в глубине комнаты, в неосвещенном кресле, сидел еще кто-то. Мирошник увидел только бледный овал вместо головы, но ему стало не по себе. Это обезличенное пятно с растворившимися чертами тускло светилось, словно гнилушка на болоте.

Человек, переписывавший Библию, погрозил Мирошнику пальцем. Это был жест, исполненный благородства, отточенного изящества и безграничного превосходства. Детектив мгновенно почувствовал себя дремучим варваром, подглядывающим за представителями высокоразвитой цивилизации. В то же время ему стало совершенно ясно: его просветили насквозь, но не приняли всерьез. Так мог бы обращаться с паршивой овцой пастух, понимая, что та все равно никуда не денется.

Боб действительно осознал: некая ужасная мышеловка захлопнулась давным-давно, еще в минуту его появления на свет, а два существа, сидящих в мрачном номере отеля, – лишь статисты предопределения. Однако от этого страх не становился более понятным, и подавить его было ничуть не легче, чем вырваться из невидимой паутины, дойти до лифта на негнущихся ногах, спуститься вниз, пересечь холл и кивком головы попрощаться с новым ночным портье, заменившим беднягу Христиана Раковского.

* * *

До половины третьего ночи все было спокойно. Мирошник приготовился встретить самую глухую пору суток со стаканчиком горячего кофе из термоса, плеснув туда коньяку. Выпить он не успел.

Завидев старый черный автомобиль, бесшумно подкатывавший к особняку, Боб не стал суетиться. Он выплеснул содержимое стаканчика в окно и вытер ладони. Его тайное оружие всегда было при нем. Ему оставалось всего лишь вытянуть правую руку и приложить ладонь к лобовому стеклу. После этого нажатием на определенные точки он установил примерно десятиградусный сектор поражения. Мирошник опробовал «стиратель» на ближайшем подходящем объекте. Убедившись в том, что мерцание в саду погасло, он пожелал себе счастливой охоты.

Под кожей его ладони находился уникальный прибор, точного названия которого никто не употреблял ввиду его труднопроизносимости. Немногие, имевшие доступ к подобным штукам, называли их «стирателями». Это было не совсем правильно, зато просто и понятно. Прибор разрушал формирующий код глюков, что позволяло очищать от них пространство в радиусе до нескольких сотен метров.

Первая причина, по которой «стиратели» не производились серийно, была очевидна. Настройка на ДНК носителя превращала людей вроде Мирошника в редкие и чрезвычайно дорогие экземпляры живого оружия, требующие многолетней тренировки и подготовки. Случалось, что «стиратель» срабатывал только раз в жизни, однако и этого хватало с лихвой. Материальные затраты окупались чем-то более важным.

Другая причина малой численности «стирателей» заключалась в том, что накопления не происходило. В один прекрасный день каждый из них исчезал. Бесследно. Вместе с носителем.

Существовало подозрение, что их уничтожает сам «Абраксас» – и делает это, как только мощность противодействующего излучения достигает определенного критического порога. Если так, то Орбитальный Контроль позволял младенцам забавляться с потенциально опасными игрушками, а затем занимался их же «избиением». Одним словом, Ирод.

Мирошнику приходилось активизировать свой «стиратель» трижды, и в этом смысле он мог считать себя долгожителем. А все потому, что он умел вовремя остановиться, ограничивая расход энергии. Выгода, которую он принес Ассоциации, не шла ни в какое сравнение с полученной им скромной платой за труды. Но Мирошник не жаловался. Он был всем доволен. Он знал, что жизнь коротка, а он балансирует на шатком мостике над пропастью и ему никогда не перебраться на другой берег…

На всякий случай в левой руке он держал вполне обычный пистолет армейского образца с отсутствующими серийными номерами. Боб одинаково хорошо стрелял с обеих рук. Для того, чтобы выстрелить из пистолета, достаточно было выставить его из окна, но детектив надеялся, что поднимать шум не придется. Это могло повредить его безупречной репутации.

Когда автомобиль, который сливался с темным фоном ночи, приблизился настолько, что стало различимо свечение, пробивавшееся из-под днища, Мирошник увидел то же самое, что видели сотни жертв Дьякона до него. В отличие от них это зрелище не стало для частного детектива последним в жизни.

Водительское место было пустым. Сидящие сзади представляли собой только неподвижные силуэты.

Мирошник не стал делать эффектной паузы и прочих глупостей. Он активизировал «стиратель» последовательностью нервных импульсов, в которой содержалась вся необходимая информация о цели, дальности до нее и вероятной мощности противодействующего излучения. В таких случаях Боб не жалел энергии, хотя это плохо отражалось на его здоровье. В течение секунд Мирошник терял несколько килограммов массы, и на полное восстановление обычно требовалась пара недель в каком-нибудь тихом уголке с креслом, пледом и книжонкой. То есть Мирошник периодически превращался в безобидного пенсионера. О том дне, когда ему придется окончательно отправиться на покой, он думал без сожаления.

Сейчас он ощутил то же самое, что и всегда: приступ дурноты, кислый вкус во рту, быстрое понижение кровяного давления. Как следствие, в глазах зарябило и потемнело. Сердце загрохотало, будто пневматический молоток. Ноги и руки, казалось, потяжелели втрое…

К счастью, это состояние «выпадения» длилось недолго. Придя в себя, Мирошник увидел обычный результат: глюк исчез. Но не полностью. То, что осталось, могло быть только примитивной матрицей – материальным предметом, используемым в качестве модели для поддержания формы. Насколько понимал Мирошник, такие матрицы не имели ограничений по размеру и материалу – тут важна была структура, а не масштаб увеличения.