Текст книги "Загадки истории. Франкская империя Карла Великого"

В раннем средневековье вплоть до VII в. включительно повсеместно в Европе основным, наиболее многочисленным и решающим исход сражений родом войск была пехота. Начиная со времен Поздней античности и Великого переселения народов, варварские отряды, трансформировавшиеся затем в войска раннесредневековых королевств, состояли из свободных воинов-общинников, сражавшихся пешими. Сталкиваться им пришлось либо с такими же пешими римскими легионами, либо с однородными или, по меньшей мере, весьма близкими им по составу, вооружению и тактике боя ополчениями других варварских народов. В качестве решающей силы на полях сражений конница появилась лишь с приходом в Европу в конце IV – начале V вв. гуннов, военная мощь которых была во многом обусловлена именно благодаря массовому применению конницы против местных войск, состоявших преимущественно из пехотинцев. Именно с V в. в войсках европейских варварских народов начали появляться конные отряды, однако длительное время, вплоть до середины – второй половины VII в. конница не составляла решающей или даже существенной силы в общем составе вооруженных сил королевств. Воевать на коне было престижно, однако это скорее подчеркивало высокий социальный статус конного воина, чем было его существенным преимуществом в бою.

Помимо более высокой мобильности при переброске войск и маневренности на поле боя конник не имел каких-либо действительно весомых преимуществ перед пехотинцем, тем более в том случае, когда небольшому отряду всадников приходилось иметь дело со значительно превосходящей по количеству и хорошо обученной пехотой. В условиях, когда приобрести и содержать обученного боевого коня было крайне затратно, а сам кавалерист не имел весомых преимуществ перед пехотинцем, это вело, если не к игнорированию, то во всяком случае крайне замедленному развитию этого рода войск в армиях раннесредневековых варварских королевств.

Недостаточная эффективность кавалериста на поле боя в эпоху европейского Раннего средневековья была, как, собственно, и в эпоху Античности, обусловлена сугубо техническим, точнее даже сказать механическим моментом. Вплоть до появления в Европе в эпоху Великого переселения народов восточных кочевников, европейцы не знали стремян и особой конструкции седла, обеспечивающих уверенную, прочную посадку конника. Всадник, недостаточно крепко сидящий на коне, не мог нанести достаточно эффективный удар ни копьем, ни мечем, ни булавой. И уж тем более совершенно невозможно было использовать главное преимущество кавалериста перед пехотинцем – практически полутонный совокупный вес воина и боевого животного, позволяющий нанести таранный удар копьем, используя кинетическую энергию стремительного движения всей совокупной массы спаянных воедино, благодаря комбинированию стремян, седла, узды и упряжи, человека и несущейся вскачь лошади.

Все начало меняться с постепенным заимствованием у кочевых народов стремян и конструкций седел, а также практики применения шпор и особого устройства упряжи. Изменения не были одномоментными, новшества приживались в течение многих десятилетий, но к середине – второй половине VII в. уже можно было говорить о том, что конница приобрела самостоятельное и при этом достаточно весомое значение на поле боя. Отныне всадник мог рубить мечем, колоть копьем и дробить булавой, привстав на стременах и удерживая коня в узде. Это позволяло задавать направление удара и вкладываемую в него силу, действуя порой всем собственным весом воина, и не бояться при этом вылететь из седла.

Не приходится сомневаться, что изменение сугубо технических возможностей использования конников на поле боя привело к революции военного дела Средневековья. Однако еще более значимыми оказались социальные последствия произошедшего. С одной стороны, эффективность всадника позволяла заменить им одним нескольких пехотинцев. Это позволяло либо уменьшить количество войска, не теряя его совокупной боеспособности, либо же нарастить боевую мощь, многократно усилив пехоту кавалерией и комбинируя их применение в бою.

С другой стороны, содержание одного воина-кавалериста и его боевого коня вместе со всем необходимым для ведения боя оружием, защитным доспехом, амуницией оказалось чрезвычайно дорогим. Более того, в отличие от пехотинца варварского народного ополчения, которому, для того чтобы стать в строй, достаточно было оторваться от повседневных бытовых занятий, коннику требовались многие месяцы и годы непрестанных тренировок, совершенствования умений и навыков обращения с оружием и управления лошадью.

Все это имело два важнейших последствия. Первым из них стала профессионализация военного дела, которое отныне во все большей степени сосредотачивалось в руках подготовленных воинов, специалистов, в совершенстве владеющих боевым мастерством. Они уже не могли и не должны были заниматься повседневной хозяйственной деятельностью, ведь все их время и силы уходили на профессиональную подготовку. Да и обеспечить собственным трудом покупку всего необходимого для всадника комплекса вооружения, экипировки и боевого коня, равно как и его содержание, они уже никак не могли. Их должен был кто-то содержать, пока они тренировались, и за счет добытых кем-то иным средств они должны были иметь возможность получить все необходимое для войны снаряжение. В этом заключалось второе последствие, которым стала элитаризация военного дела и отлучение от него основной массы взрослых мужчин, способных нести военную службу. Отныне именно эти лишенные права носить оружие и низведенные до простого податного населения работники должны были обеспечивать элитных воинов-кавалеристов всем необходимым, а те, взамен, должны были защищать своих кормильцев.

Описанная схема, безусловно, является крайне упрощенной, однако она хорошо позволяет описать и осознать трансформации, происходившие во франкском обществе второй половины VII – первой половины VIII вв. и, что самое главное, понять в их контексте политику Пипина IΙ Геристальского и его преемника Карла Мартелла. Исподволь происходившие изменения в военном деле и его организации, постепенно накапливались в течение десятилетий, и современники, если и не были способны осознать их на абстрактно-теоретическом уровне, то, несомненно, должны были интуитивно, на уровне банального здравого смысла, понять, как следует на них реагировать и использовать складывавшуюся ситуацию наиболее выгодным для себя образом. Поскольку главным источником дохода в окончательно аграризировавшемся в VII в. франкском обществе стала земля и сельскохозяйственный труд на ней, было очевидно, что именно земледелие должно стать базовым источником доходов для финансирования профессионального конного войска.

Вследствие того, что воинов требовалось меньше, чем было боеспособного мужского населения, следовало отстранить свободных общинников, имевших право владения оружием, от военного дела, и одновременно принудить их обеспечивать своим трудом содержание воинов-кавалеристов. Наконец, нужно было выработать и отладить собственно сам механизм получения средств и содержания войска, с одной стороны, и систему связи-зависимости каждого из воинов с общим управляющим центром, условно говоря, с правителем государства, являющимся одновременно верховным главнокомандующим.

Решение всех описанных выше задач оказалось в высшей степени простым и изящным, по-своему элегантными, очевидно, единственно возможным в существовавших на то время условиях. Чтобы его понять, следует провести сравнение с привычным для нас регулярным государством, имеющим возможность через отлаженный механизм налогообложения собирать необходимые средства для содержания профессиональной армии и финансировать оторванных от производительной деятельности боеспособных мужчин – профессиональных военных – за счет этих средств. При этом армия является инструментом в руках государства, которое обладает монопольным правом на применение насилия по отношению к собственным гражданам-подданным. Наличие этого права у государства и жесткое наказание за попытки его нарушения являются залогом не только поддержания гражданского правопорядка, но и гарантируют сбор налогов, необходимых для содержания армии, являющейся, как уже было сказано, аппаратом насилия. Круг, таким образом, замыкается. Эта крайне упрощенная схема напоминает военную диктатуру с жестким сословным, чуть ли не кастово-варновым, делением, однако она позволяет увидеть главное отличие регулярного государства от раннесредневекового королевства.

В королевстве франков в VII в. уже практически отсутствовали механизмы централизованного сбора поземельных налогов, необходимых для содержания регулярной армии, а сами материально-технические возможности эпохи находились на столь низком уровне, что лишь такие жестко централизованные государства с отлаженным бюрократическим аппаратом, как, например, Византийская империя, могли позволить себе иметь вооруженные силы, которые можно назвать современным термином «армия». Что оставалось делать франкам в такой ситуации? Лишь одно – максимально приблизить воина-профессионала к источнику его финансирования, исключив тем самым из схемы содержания войска централизованный сбор налогов и их перераспределение государством. Иными словами, нужно было сделать так, чтобы каждый отдельный воин самостоятельно осуществлял сбор необходимых ему для несения военной службы средств с определенного количества, предназначенного для этой цели трудового населения. Воин, таким образом, становился одновременно и полицейским надзирателем за правопорядком, имеющим право вооруженного насилия, и налоговым сборщиком в одном лице.

Круг вновь замыкался, однако в нем, на первый взгляд, было утеряно главное, ради чего все затевалось – государственная власть, позиция верховного главнокомандующего. Как сделать так, чтобы воин, имеющий возможность самофинансирования, был зависим от государства и был вынужден служить ему, а не творить частный произвол, ограниченный лишь произволом таких же воинов-соседей? Для устранения возникавшей проблемы нужно осуществить еще одну правовую операцию, а именно: сделать контроль воина над получением средств из определенного источника доходов условным, зависимым от выполнения определенных служебных обязанностей по отношению к верховному собственнику предоставленного ему в условное временное пользования источника дохода. Иными словами, франкский воин-кавалерист должен был получать право на сбор средств с определенного земельного владения ровно на то время, пока исправно нес службу, и терял это право, как только переставал выполнять свои служебные обязанности.

Подводя итог этому в высшей степени схематичному описанию, следует еще раз заметить, что все происходившие во франкском обществе трансформации были крайне медленными, растянутыми на десятилетия и даже столетия. Если использовать удобное для аграрной эпохи раннего средневековья сравнение с земледелием, можно сказать, что франкские майордомы середины – второй половины VII в. взрыхлили и увлажнили грунт для будущих посевов, Пипин Ι Геристальский, объединив страну, бросил в землю первые пробные зерна, а Карл Мартелл стал уже активным сеятелем того, что дало первые всходы при нем и его сыне Пипине II Коротком и в полную силу заколосилось при Карле Великом.

Как в сельском хозяйстве выращивание плодоносящего растения занимает многие месяцы и даже годы, так и окончательное становление системы содержания конного войска вызревало десятилетиями, около полутора столетий. И точно так же, подобно выполнившему свой жизненный цикл организму, дав мощные всходы и обильный урожай при Карле Великом, она увяла или, точнее, переродилась и разветвилась, чтобы питать уже новую систему социально-политических отношений. При этом во время становления новой системы комплектования войска, параллельно с этим молодым культурным растением долгое время продолжала, словно вездесущая и стойкая старая дикорослая трава, жить традиционная система народного ополчения, обеспечивавшая франкское войско многочисленной пехотой. Именно она дала возможность австразийскому майордому победить в битве при Тертри в 687 г., и именно она, не исчезнув потом в течение еще многих десятилетий, хотя и во многом переродившись, была, наряду с конницей, важным залогом побед Карла Великого.

Итак, в самом конце VII и самом начале VIII веков майордом всего Франкского королевства Пипин ΙI Геристальский стоял лишь у самого начала становления той военной машины, которая станет основой войска Карла Великого. Однако вклад майордома-реформатора сложно переоценить, ведь ему приходилось создавать нечто абсолютно новое, не имевшее известных ему аналогов и прецедентов, которые можно было бы взять в качестве образца для подражания. Одновременно он вынужден был считаться с устоявшимися традициями, казавшимися современникам извечными, а потому священными и нерушимыми. Это нам может показаться слишком медленным и затянувшимся на долгие десятилетия реформаторский путь, пройденный франкским государством на рубеже VII–VIII вв. По меркам эпохи он был стремительным и чуть ли не молниеносным, ведь на то, на что в современном мире требуются порой доли секунды, в мире раннего средневековья уходили дни, иногда недели, порой многие месяцы, а то даже и годы.

К примеру, сообщение о принятом решении двигалось из конца в конец обширного Франкского королевства не со скоростью радиоволны, а со скоростью конного гонца, нередко проводившего в пути несколько недель. К тому же, воспользоваться услугами посланца-всадника могли в лучшем случае несколько десятков могущественных франкских аристократических родов или высокопоставленные служители Церкви, совсем не так, как в современном мире, где мобильный телефон стал обыденным предметом повседневности, доступным абсолютно каждому, за крайне редким, стремящимся к нулю исключением, европейцу.

Таким образом, то, что начал предпринимать майордом Пипин I, заключалось в создании абсолютно новой беспрецедентной системы комплектования конного тяжеловооруженного (в перспективе закованного в тяжелую броню) войска, верного главнокомандующему и способного к автономному, независимому от усилий центральной власти самообеспечению как в мирное, так и в значительной степени в военное время. Можно предположить, что решающим толчком к осознанию необходимости создать войска нового типа стала именно битва при Тертри. Она показала важность объединения сил разных частей королевства франков для достижения решающего перевеса на поле брани, с одной стороны, а также комбинирования в сражении действий пехоты, состоявшей из свободных воинов-общинников, и конницы из отрядов магнатов-землевладельцев, с другой. Очевидно, что победа над нейстрийцами позволила Пипину I получить в свои руки определенный земельный фонд из имений, выступивших против него и разгромленных представителей знати. Эти владения победитель мог щедро раздавать своим сторонникам в обмен на личную верность и преданность.

Возможно, благодаря покровительству и поддержке со стороны крупных монастырей, он мог также отчасти использовать для этого и церковные земли. «А поскольку королевская власть ослабевала, поскольку оскудевали ее владения и источник богатства – нерв войны – стал лишаться крови, то появился риск того, что чувство верности к этой власти притупится или, что еще хуже, обратится на другой объект. И вот появился такой человек, как Пипин. Пипин – неоднократный победитель на полях сражений как с внутренними, так и с внешними противниками, обладатель значительного количества земель, полученных в наследство и захваченных силой, имеющий в своем распоряжении настоящую пропагандистскую машину, благодаря сети церковных учреждений, одариваемых им самим, равно и его близкими. Ему удается не только завоевать славу воина, подобную той, которой обладал в свое время Хлодвиг, но обратить на себя чувство преданности, показав свою способность его вознаграждать. Отныне к Пипину, к собранным им богатствам и возможной военной добыче, устремляются те, кто ищет покровительства и силы. Но мир, подчиненный Пипину, был привязан к его личности, он отнюдь не подразумевал его потомство», – напишет о сложившейся к началу VIII в. во Франкском королевстве ситуации известный современный французский медиевист Стефан Лебек.

Действительно, базировавшаяся лишь на неформальных отношения личной преданности система дала сбой сразу после смерти Пипина I Геристальского 14 декабря 714 г. Тогда началась борьба за наследство великого майордома, и это позволило целому ряду знатных родов вновь отложиться от центральной власти и успешно претендовать на полную политическую независимость.

Так, в Аквитании и Васконии – стране предков современных басков – возникло самостоятельное герцогство во главе с принцепсом Одоном (Эдом) Великим (700–735), абсолютно не считающееся ни с призрачной властью номинальных королей династии Меровингов, ни с кем-либо из претендовавших на реальную власть в королевстве майордомов, в том числе и с наследниками Пипина II.

Немедленно отделилась от Австразии и Нейстрия, где был избран свой собственный майордом по имени Раганфред, возобновивший противостояние с австразийцами. Щедро подливал масло в огонь и разразившийся династический кризис в доме Пипинидов-Арнульфингов, в котором не оказалось единого наследника, поскольку Пипин пережил обоих своих законных сыновей. Старший из них по имени Дрогон умер в 708 г. и был похоронен в Меце рядом с погребением своего прадеда епископа Арнульфа Мецского. Младшего же сына Гримоальда убили неподалеку от Льежа, когда он направлялся навестить своего больного отца. «Когда в свою очередь Пипин заболел в Жюпий-сюр-Мез и когда к нему приехал сам Гримоальд и отправился в базилику Святого мученика Ландберта помолиться, он был жестоко убит преступным мужем по имени Рантгар», – сообщает об этом анонимный продолжатель «Хроники» Фредегара.

Важно обратить внимание на то, что к этому времени должность майордома окончательно утвердилась в качестве наследственной, принадлежащей одному роду, и хронисты уделяли вопросам преемственности в майордомском роде гораздо больше внимания, нежели малоинтересной уже династической преемственности в доме номинальных королей из династии Меровингов. Это хорошо свидетельствует о том, кому на самом деле принадлежала в то время реальная власть в королевстве. «И была у него жена знатная и мудрейшая по имени Плектруда, и родил он от нее двоих сыновей, старшему имя было Дрогон, младшему – Гримоальд», – пристально следит за родом Пипина II тот же продолжатель «Хроники» Фредегара, который лишь скупо сообщает о смене на престоле королей из династии Меровингов, не упоминая даже об их матерях, которые имели еще менее реальное значение, нежели отцы. «Король Теодерик, однако, умер (в 690 г. – прим. автора), правил же он 17 лет. Хлодвига, его малолетнего сына, возвели на престол. Немного лет спустя, однако, упомянутый король Хлодвиг, заболев, умер (в 694 г. – прим. автора). Правил же он 4 года. Хильдеберт, брат его, воссел на трон».

Кризис наследования власти майордома, возникший вследствие того, что Пипин II пережил собственных законнорожденных сыновей, усугублялся тем, что внуки его были еще детьми, а сам он имел еще одного совершеннолетнего сына, рожденного от наложницы по имени Альпаида: «Сам же упомянутый Пипин взял в жены другую знатную и статную женщину по имени Альпаида, от которой он родил сына и нарек его на родном языке Карлом, и мальчик вырос и сделался статным и славным».

Здесь мы впервые встречаемся с именем «Карл» в официальной антропонимии франкской знати. По своему значению или, скорее, толкованию имя собственное «Карл» приближалось к англосаксонскому cearl и означало «смелый», «отважный». После правления Карла Великого оно, в своей латинской транскрипции Carolus, стало использоваться как титул для обозначения самовластного монарха, великого государя. Термин «король» стал таким же именем нарицательным, как в свое время имена Цезарь и Август в Древнем Риме и последующей средневековой традиции вплоть до современности. Впоследствии сын Пипина II Геристальского Карл получил также прозвище, которое не может претендовать на всеобщую универсальность и узнаваемость, подобно титулам короля, цезаря или августа, зато прочно закрепилось за ним лично. Это прозвище Мартелл (Martiaus, Martieaux, Marteau), что в переводе означает «Молот». Хроника Сен-Дени, составленная в ХІ в., так объясняет происхождение прозвища Карла: «Тогда Мартиус (Martius) был впервые назван этим именем, ибо, подобно тому, как молот разбивает (и сминает) железо, сталь и другие металлы, он в битве сминал и сокрушал своих врагов и все прочие народы». Подобным образом трактует появление прозвища могущественного майордома и верденская хроника: «За это (победы на полях сражений – прим. автора) он был назван Тудит (кузнец), что значит «кузнечный молот», поскольку он размозжил все соседние королевства, подобно тому, как с помощью молота куют из железа всякие вещи».

Впрочем, современные историки обоснованно ставят под сомнение столь популярное и прижившееся в историографии, учебниках истории и массовой культуре объяснение, указывая на тот факт, что уже со времен св. Мартина Турского имя Мартелл (Марцел или Мартин от латинского Марцеллий) было распространено в Меровингской Галлии и пользовалось большой популярностью. Кроме того, Карл мог получить это свое второе имя в честь своего дяди герцога Мартина, который был убит в 680 году после сражения при Локофуа (Лаффо)[15]15
  Буа-дэ-Фэ к востоку от Лана.


[Закрыть], в котором Пипин Геристальский потерпел сокрушительное поражение от войск майордома Нейстрии Эброина.

Продолжатель «Хроники» Фредегара так описывает случившееся: «В Астразии… господствовали герцоги Мартин и Пипин, сын некоего знатного франка Ансегизела. Когда эти властители поссорились с Эброином, Мартин и Пипин стали призывать к войне против Теодерика. Когда войско было приведено к месту, имя которому Лаффо, они сошлись в битве: и сражались они тогда в жаркой битве, и пала большая часть людей с каждой стороны. Мартин и Пипин со своими сторонниками были побеждены и обращены в бегство, и, преследуя их, Эброин опустошил большую часть их страны. Мартин по этой причине отправился в Лан и укрылся в стенах этого города. Преследуя его, Эброин прибыл на виллу Экри и отправил в Лан гонцами Аглиберта и Реола, епископа города Реймса, чтобы они, предложив мир, в неведении дали фальшивые обещания на пустых реликвариях. В это поверив, он вышел из Лана с соратниками и союзниками и там же был убит со всеми вместе людьми». Итак, придется отказаться от устоявшегося мнения о том, что Карл был прозван Мартеллом-Молотом за свои выдающиеся победы, в особенности за победу над арабами при Пуатье. По всей видимости, он носил двойное имя Карл Мартелл с рождения.

После смерти Гримоальда Пипин II сделал своим преемников своего внука, сына покойного Гримоальда по имени Теодоальд. Продолжатель «Хроники» Фредегара свидетельствует по этому поводу: «После этого (убийства Гримоальда – прим. автора) его малолетнего сына Теодоальда рядом с королем Дагобертом поставили майордомом дворца на место его отца». Как видим, власть майордома окончательно сравнялась по своему статусу с королевской, и об этом свидетельствует не только выражение хрониста о том, что внук Пипина II Теодоальд восседал на одном уровне «рядом с королем». Еще более значимым был тот факт, что майордомом становился шестилетний мальчик, явно неспособный к самостоятельному выполнению своих должностных обязанностей. Это было обычным делом по отношению к монархам, а теперь становилось приемлемым и обыденным также и для майордомов. Естественно, от имени Теодоальда должны были реально править стоящие за его спиной, равно как и за спиной короля, представители знати. Зачем тогда назначать внука Пипина майордомом, если для легитимации правления знати должно было хватить короля Дагоберта (711–715)?

Получается, одного короля, выполнявшего к тому времени уже сугубо символическую роль, было уже недостаточно: к формальному королю нужен был также номинальный майордом. С другой стороны, за произошедшим явно прослеживается стремление рода Пипинидов-Арнульфингов не упустить должность за пределы своей могущественной фамилии. Действительно, продолжатель Фредегара свидетельствует, что после смерти Пипина II его вдова «Плектруда, упомянутая матрона, всем распоряжалась по своему решению и своей властью», а взрослый Карл Мартелл, которому было около 25–27 лет, находился у нее в заточении. Властная бабушка явно готовилась продержаться у власти по меньшей мере вплоть до совершеннолетия внука Теодоальда. Однако история распорядилась иначе.

26 сентября 715 г., согласно продолжателю фредегаровой «Хроники», «франки, рассорившись друг с другом, приняли безрассудное решение и, собрав войско, в лесу Кюиз сошлись в битве с Теодоальдом, с лейдами Пипина и бывшими лейдами Гримоальда. И немало народа из войска там полегло. Теодоальд, бросив своих соратников, обратившись в бегство, ускользнул. Большое и сильное смятение и преследование царили в народе франков». Выступившие против власти Плектруды и ее внука франки были нейстрийцами, которые, желая восстановить былое преобладание Нейстрии, выдвинули собственного майордома Раганафреда. Заключив договор о союзнической поддержке с герцогом фризов Радободом, совместными силами франки Раганафреда дошли до Кельна и захватили большую часть казны покойного Пипина II, «приняв от упомянутой выше Плектруды многочисленные дары и сокровища».

Таким образом, казна, бывшая важнейшим инструментов управления королевством, была утрачена Пипинидами-Арнульфингами, над которыми нависла реальная угроза не только потери контроля над всем королевством (к тому времени это было уже свершившимся фактом), но и утраты власти в собственной родовой Австразии. Видимо, так бы и произошло, если бы в дело не вмешался освободившийся в быстротекущей череде событий всеобщей смуты из плена Плектруды незаконнорожденный сын Пипина II Геристальского Карл Мартелл.

В 715 г., сбежав из плена, он не только спасает себя, но становится действенным символом сопротивления Австразии нашествию нейстрийцев и фризов. Если бы у Пипина II не было незаконнорожденного сына, австразийская знать, несомненно, попыталась бы найти кого-либо еще способного возглавить сопротивление, обосновав его притязания на власть любой, пусть даже самой ничтожной связью с родом Пипинидов-Арнульфингов, а значит, и правами на обладание должностью и статусом майордома Австразии.

Сама судьба взывала к Карлу Мартеллу устами и руками австразийцев. И он оказался более чем достоин этого зова. В итоге с правами Карла Мартелла на власть смирилась и властная Плектруда, отдав ему часть казны Пипина II, не доставшуюся нейстрийцам Раганафреда и фризам Радобода. В течение первых лет своего правления, с 715 по 721 гг., опираясь на безграничную и безусловную поддержку австразийской знати и народного ополчения и неуклонно накапливая силы и средства, новый майордом Австразии Карл Мартелл разгромил в нескольких сражениях нейстрийцев, вернул захваченные фризами земли на левобережье нижнего Рейна, успешно воевал с саксами и, что не менее важно приступил к присоединению отделившейся Аквитании, успешно вступив в затяжную конфронтацию с герцогом Одоном Великим.

Карл Мартелл совершил успешные походы в Баварию и Алеманнию, восстанавливал христианские храмы во Фризии, искореняя там идолопоклонство, и возвратил утрехтскую епархию «Апостолу фризов» преподобному Виллиброрду (695–739), изгнанному оттуда во время языческой реакции. Решающее сражение Карла Мартелла против майордома Нейстрии Раганафреда, поддержанного герцогом Аквитании Одоном, произошло 14 октября 719 г. неподалеку от Нери, между Санлисом и Суассоном. «Хильперик же и Рагамфред отправили посольство к Одону и, прося его помощи, передали ему дары и королевскую власть, – повествует продолжатель «Хроники» Фредагара. – Он же, со своей стороны, собрав войско васконов (басков – прим. автора), пришел к ним, и они вместе отправились против Карла Мартелл. Тот, однако, бесстрашно поспешил помешать им. Одон, убоявшись того, что не сможет противостоять ему, обратился в бегство. Карл Мартелл, преследуя его, дошел до самого Парижа, переправился через Сену и достиг Орлеана. Тот же, два ускользнув, приблизился к границам своей страны. Он вывез с собой короля Хильперика и захваченные сокровища».

Разбитый же Раганфред отступил к Анжеру[16]16
  Современный город Анже на реке Мен в исторической области Анжу в 300 км к юго-западу от Парижа.


[Закрыть], укрылся и закрепился в этом городе. Не имея возможности преследовать укрывшегося в своих владениях герцога Одона, австразийский майордом решил вначале расправиться со своим нейстрийским соперником и проследовал за ним к Анжеру. Там, впрочем, Карлу Мартеллу пришлось довольствоваться разграблением окрестностей и отступить, поскольку в это же время началось восстание саксов и войску победителя Раганафреда пришлось поспешить на его подавление. Это позволило бывшему майордому Нейстрии создать в Анжере собственное полноценное княжество и уверенно в нем закрепиться. Как сообщают «Начальные мецские анналы», в итоге Карл Мартелл позволил Раганафреду пожизненно быть графом Анжера и не вмешивался в его дела вплоть до его смерти в 731 г.

Вскоре после военной победы Карлу Мартеллу удалось осуществить и символическое восстановление своей власти общего майордома над тремя частями Франкского королевства: Австразией, Нейстрией и Бургундией. Для этого он вернул себе захваченного в плен и увезенного в Аквитанию герцогом Одоном меровингского короля Хильперика II (715–721): «Карл также через своих послов получил от Одона назад упомянутого короля Хильперика. И он прибыл в город Нуайон и немного спустя потерял свою жизнь, королевство и умер. А правил он 6 лет». Возвращение себе плененного короля было крайне важным политическим достижением майордома Австразии, не менее, а то и более значимым, чем победа над Одоном и Раганафредом, тем более что она оказалась лишь частичной (обоим врагам удалось отступить и закрепиться в ближайших соседствующих с Нейстрией областях, а то и прямо в ее пределах). Возвращение же короля Хильперика II и, следовательно, правление отныне от его имени и под его прикрытием, обеспечивало власти Карла Мартелла легитимность, достаточную для признания за ним статуса законного правителя всеми представителями не только австразийской, но также нейстрийской и бургундской знати. Благодаря этому Карлу Мартеллу удалось вернуть полноту власти своего отца над Австразией и Нейстрией. Однако мог лишь отчасти реально контролировать Бургундию, где за время смут после смерти Пипина II существенно усилились позиции местных магнатов, почувствовавших слабость центральной власти. И уж вовсе не достижимым оставался для него контроль над Аквитанией, где безраздельно господствовал герцог Одон Великий. Но, кроме того, уже в 719–720 гг. эти земли стали все активнее подвергаться вторжению арабских завоевателей, захвативших к 718 г. практически весь Пиренейский полуостров, за исключением горной области Астурии на крайнем северо-западе страны.