Текст книги "Загадки истории. Франкская империя Карла Великого"

Продолжатель «Хроники» Фредегара свидетельствует: «И они (мусульмане – прим. автора) выступили со своим королем по имени Абд-ар-Рахман, перешли Гаронну, прибыли в Бордо. Они сожгли церкви, перебили жителей и подошли к Пуатье. После того как базилика Святого Хилария была сожжена в огне, что печально говорить, они направились к обители Святого Мартина, чтобы разорить ее. Против них отважно выстроил боевой порядок принцепс Карл, и воитель напал на них. С помощью Христовой он уничтожил их шатры, поспешил сразиться с ними, чтобы уничтожить их в бойне. После того, как был убит их король Абд-ар-Рахман, он разбил и рассеял их войско, он сразился и победил их и, как победитель врагов, отпраздновал триумф». Таким образом, представляется обоснованным сохранить традиционную локализацию битвы при Пуатье, однако поставить под сомнение ее датировку, добавив к 732 г. также 733 и, возможно, даже 734 г., снабдив все эти цифры также вопросительным знаком. Кто знает, позволит ли будущее глубокое и вдумчивое исследование первоисточников новыми поколениями историков убрать этот знак вопроса, один из бесчисленных знаков, нестройными рядами которых пестрят поля отрывочных исторических хроник и анналов Раннего средневековья?

Как бы там ни было, несомненным остается одно – победа в битве с армией Абд-ар-Рахмана осталась за Карлом Мартеллом. И даже если согласиться с историками, считающими, что она отнюдь не была спасительной для всей европейской христианской цивилизации, поскольку к тому времени мощная поначалу волна арабских завоеваний уже была на последнем излете. Она, несомненно, имела выдающиеся для Франкского королевства последствия. О том, насколько значимой оказалась победа Карла Мартелла при Пуатье, свидетельствует написанная во второй половине VIII в. анонимным христианским автором из Кордовы латиноязычная поэма, в которой прославляется выдающаяся победа «европенцев» (europenses) и «консула Австразии во внутренней Франсии», а также высказана мысль о том, что мусульманская опасность взбудоражила и подняла всю Европу на оказание решительного отпора сарацинам. В любом случае, именно по ее итогам было окончательно подорвано былое могущество герцога Одона Великого, а Аквитания вошла со временем в состав единой отныне страны. Для этого, правда, понадобилось еще множество сражений с арабами и непокорной бургундской и аквитанской знатью, и даже пришлось дождаться смерти герцога Аквитании, последовавшей в 735 г. Однако сам процесс был уже неостановим. Получив известие о смерти Одона, сообщает один из продолжателей «Хроники» Фредегара, Карл Мартелл «посоветовавшись со своими магнатами, снова перешел реку Луару и проследовал до Гаронны, до Бордо и до крепости Блай. Он разграбил эту область, занял ее и покорил со всеми городами и укрепленными детинцами. Победителем он с миром вернулся с помощью Христа, Царя царей и Властителя властителей. Аминь».

О возросшем к концу 730-х гг. и неоспоримом отныне во всем западнохристианском мире значении Карла Мартелла как майордома единого Франкского королевства свидетельствует отправленное к нему в 739 г. послание от имени Папы Римского Григория III (731–741), содержавшее призыв оказать помощь в борьбе против лангобардов, которые бесчинствовали в Италии и угрожали «Святой Божьей церкви и достоянию Святого апостола Петра». Папа называл Карла Мартелла «достойнейшим из своих сыновей» и «возлюбленным сыном благословенного Петра», видел в нем своего защитника и заверял в «признательности апостолов Петра теперь и в будущем». Обращение Григория III было знаком будущего, предвестником грядущих судьбоносных событий: установления союза франкских государей с престолом св. Петра, королевской коронации Пипина III в 751 г. и императорской коронации Карла Великого в 800 г.

Однако в 739 г. Карл Мартелл еще не был готов осуществить то, на что решатся его сын и внук, тем более, что лангобарды, против которых Папа призывал его выступить, были его союзниками, оказавшими накануне помощь в подавлении восстания в Провансе. Возможно, со временем франкский майордом и смог бы оказать реальную помощь Риму (о том свидетельствует отправка в ответ на повторное папское обращение специального посольства), однако жизнь не отмерила ему на это времени. 22 сентября 741 г. Карл Мартелл скончался и был погребен в аббатстве Сен-Дени, что было определенным актом посмертной легитимации его власти, ведь именно в Сен-Дени со времен Дагоберта I, покоился прах многих меровингских королей.

Своим преемникам Карл Мартелл оставил единое Франкское королевство и перспективы установления союзнических отношений с Папским престолом – наследие, во многом сопоставимое с тем, которое осталось после смерти основателя государства франков Хлодвига в 511 г. И поступил он перед смертью подобно своему великому предшественнику: разделил державу по количеству своих сыновей на части, сходные с «долевыми королевствами», которые теперь правильнее будет назвать «долевыми майордомствами». Старший сын Карломан получил основу могущества рода Пипинидов-Арнульфингов, на которую они опирались на своем объединительном пути – Австразию, а также германские земли за Рейном: Аламаннию и Тюрингию. Младшему же достались Нейстрия, Бургундия, Аквитания и Прованс. Еще одному сыну по имени Грифон (Гриппон), бывшему незаконнорожденным, Карл Мартелл оставил разрозненные владения во всех частях страны.

Не желая видеть его у власти и считая источником возможных смут, законные сыновья бросили бастарда Карла Мартелла в темницу. Неизвестно, было ли у него до этого желание бунтовать, однако теперь оно, несомненно, появилось. Сбежав из заключения, Грифон стал знаменем борьбы за независимость для восставшей против владычества двух братьев знати Баварии, Аламаннии и Тюрингии. Первые годы правления Карломана и Пипина прошли в непрестанной борьбе за власть с мятежниками, причем для легитимации собственной власти им пришлось вернуть на пустовавший с 737 г. престол Франкского королевства одного из монархов династии Меровингов. Им стал Хильдерик III (743–751), коронованный в 743 г. и продержавшийся в качестве марионетки майордомов достаточно долго. Опираясь на его символическую власть, братья достаточно быстро, хотя и кровавой ценой, восстановили свою власть в государстве.

Закрепившись во власти, Пипин и Карломан довершили церковную реформу, начатую их отцом Карлом Мартеллом. Преобразования были крайне необходимы вследствие произошедшего объединения страны, требовавшего определенной унификации разнящихся практик организации церковной жизни в разношерстных регионах. Единение Церкви должно было стать одним из важных инструментов централизации страны. Требовала укрепления и церковная дисциплина, чрезвычайно расшатанные за предыдущие десятилетия войн и смут. Священники вели образ жизни, характерный для светских феодалов, открыто заводили семьи, жили с наложницами, нарушали порядок богослужений, были малообразованными, а то и вовсе не умели читать, что, несомненно, подрывало авторитет Церкви в целом в глазах верующих. С этим следовало что-то делать, и братья, в особенности Карломан, погрузились в гущу церковных дел.

Уже в 743 г. в Астразии состоялось собрание священнослужителей, названное «Германским собором», выработавшее решения, обязательные для всего королевства. Они были оформлены в виде капитулярия Карломана, начинавшегося такой преамбулой: «Именем Господа нашего Иисуса Христа я, Карломан, герцог и князь франков, по совету служителей Бога и моих оптиматов, собрал епископов и священников, находящихся в моем королевстве… чтобы получить от них совет о средствах восстановления законов Бога и Церкви, извращенных предшествующими князьями, и дать возможность христианскому народу спасти свою душу и не быть втянутыми в погибель лжепастырями». В течение нескольких лет во Франкском государстве была установлена строгая иерархия церковных должностей во главе с архиепископом, епископами и митрополитами, отлажено проведение церковных соборов, выработаны жесткие правила поведения клириков и монахов.

Так, священникам запрещалось носить светскую одежду, использовать оружие, принимать участие в военных действиях, охотиться, а аббаты и монахи должны были неукоснительно блюсти строгий бенедектинский устав. Был предусмотрен ежегодный созыв церковных соборов для дальнейшей организации церковной жизни. Изменения претворялись в жизнь все тем же фанатичным Бонифацием, возведенным отныне в сан архиепископа и ставшим легатом святого Петра, который насаждал христианство среди язычников за Рейном. И хотя многие представители местного духовенства яро противились реформе, в целом изменения приживались и шли на пользу Церкви как организации, социальному и государственному институту.

Еще более важным стало второе направление церковной политики сыновей Карла Мартелла, связанное с дальнейшим развитием бенефициальной реформы их отца. Проводившаяся Карлом секуляризация земельных владений Церкви вызвала заметное недовольство влиятельных священнослужителей, игнорировать которое в христианской стране было опасным. Священники должны были быть опорой власти, а не ставить ее права на владычество над подданными под сомнение. Видимо, именно этими соображениями был обусловлен найденный компромисс между светской властью и интересами священнослужителей. Он, по всей видимости, постепенно нащупывался уже Карлом Мартеллом, но был окончательно воплощен в жизнь его сыновьями и заключался в простом и вместе с тем эффективном шаге: все розданные в качестве бенефициев церковные земли признавались владениями Церкви, однако оставались в держании бенефициариев, обязанных нести государственную военную службу. Вместе с тем эти, фактически отторгнутые владения, начинали рассматриваться в качестве пожалованного прекария, за который держатель бенефиция должен был выплачивать Церкви двойную десятину. Создававшееся положение удовлетворяло всех: бенефициариев-прекаристов, получавших земельные наделы с посаженными на них зависимыми работниками, государство, обеспеченное достаточно многочисленным боеспособным конным войском, и Церковь, не упускавшую из своих рук прибыль от секуляризированных земель. Страдали, пожалуй, лишь крестьяне-земледельцы, которым приходилось содержать трудом своих рук одновременно и посаженного на их плечи и спины бенефициария, и платить епископам и аббатам. Впрочем, с их недовольством никто не считался. Ведь освященный Церковью порядок вещей считался угодным самому Господу, а навязанный государством строй подкреплялся вооруженной силой. «Если кто-нибудь имеет наш бенефиций, то пусть на нем хорошо трудится и заботится о нем; а кто не хочет этого делать, теряет бенефиций и сохраняет собственное имущество», – предписывал Аквитанский капитулярий Пипина ΙΙΙ от 768 г.

Активное вмешательство в дела церковные, видимо, оказало столь сильное влияние на Карломана, что в 747 г. он отрекся от власти и постригся в монахи, чтобы впоследствии окончить жизнь в одном из италийских монастырей. «Карломан, сжигаемый страстным стремлением к самопожертвованию, – свидетельствует продолжатель Фредегара, – уступил вместе со своим сыном Дрогоном свое королевство своему брату Пипину и отправился к гробнице святых апостолов Петра и Павла в Рим жить в монашеском чине. При помощи этого наследства Пипин утвердился на троне». «Там, – по словам Эйнгарда, – приняв монашеский сан, построил он на горе Соракте у церкви блаженного Сильвестра монастырь, в котором несколько лет пользовался желанным покоем». Позже, страдая от частых посещений паломниками из Франции, мешавших его уединению, «Карломан, покинув гору, удалился в провинцию Самний, в монастырь святого Бенедикта, расположенный близ селения Кассино, и там провел остаток дней своих, ведя благочестивый образ жизни».

Итак, после 747 г. Пипин III стал единовластным правителем, майордомом и принцепсом всего Франкского королевства при лишь номинально правившем короле из династии Меровингов. Впрочем, вскоре и эта формальная преграда на пути к абсолютной полноте власти была устранена. Постепенно вынашивая в течение нескольких лет идею низложить правившего короля и самому короноваться, Пипин III наконец решился сделать это в 751 г., заручившись предварительно поддержкой Папы Римского Захария (741–752). Для этого в Рим «по решению и с согласия всех франков» было отправлено посольство во главе с епископом Бурхардом Вюрцбургским и аббатом Сен-Дени Фульрадом, главной задачей которого было получить от Папы ответ на вопрос «о королях, которые в то время были у франков, но не обладали королевской властью: хорошо ли это?».

Ответ римского понтифика был следующим: «Лучше, чтобы назывался королем тот, кто имеет власть, чем тот, кто пребывает без королевской власти». Получив ожидаемый благоприятный ответ, в ноябре того же 751 г. на созванном общем собрании франкской знати в Суассоне «выдающийся Пипин был по выбору всех франков вместе с супругой Бертрадой возведен на царство, освящен епископами и признан всеми властями». Процедуру коронации провел по поручению Папы архиепископ Майнца Бонифаций. Важнейшим аспектом коронации Пипина стал ритуал «помазания на царство», символизировавший богоизбранность правителя, который должен был отныне править своими подданными при содействии Церкви от имени самого Господа. В ценном документе «Клаузула (окончание) о помазании Пипина» (Clausula de unctione Pippini), составленном около 767 г., упоминается о повторном помазании Пипина III в 754 г.: «…сам счастливейший и благочестивый король Пипин был тремя годами ранее возведен на престол королевства властью и повелением блаженной памяти господина Папы Захарии и через помазание, совершенное руками святых первосвященников Галлии, а также через избрание всеми франками. Затем руками… понтифика Стефана (Папа Римский в 752–757 гг. – прим. автора), в один день, в церкви упомянутых святых Дионисия, Рустика и Элевтерия (Сен-Дени), где архипресвитером и аббатом, как известно, состоит достопочтенный муж Фульрад, Пипин вместе с упомянутыми сыновьями, Карлом и Карломаном, во имя святой Троицы был помазан и благословлен на то, чтобы стать королем и патрицием». Важно обратить внимание на новую титулатуру Пипина, названного также «патрицием». Этот древний римский термин свидетельствовал о владычестве франкского короля не только над своим народом, но давал ему возможность на то, чтобы быть покровителем Рима, «заступником святой Церкви». Так было заложено еще одно основание для будущей коронации Карла Великого императорской короной.

Итак, Пипин III стал первым франкским королем из династии Каролингов, низложенный же последний король из династии Меровингов по имени Хильдерик III вместе с сыном безропотно удалились в монастырь. Давая свой знаменитый ответ посольству Пипина III, Папа римский, безусловно, рассчитывал на благодарность франкского правителя, большую, чем богатые дары и земельные пожалования Церкви. Гораздо более важной была поддержка нового короля в борьбе с врагами Папского престола в Италии. Верховный понтифик не прогадал – союз франков с Католической церковью, восходящий еще к Хлодвигу, в который раз принес свои зримые плоды. Вполне возможно, что повторное помазание Пипина, помимо укрепления авторитета монастыря Сен-Дени, где оно было произведено, преследовало также текущие политические цели престола святого Петра, которому срочно требовалась помощь короля франков в борьбе против лангобардов, опасность со стороны которых вновь нависла над Римом.

В отличие от своего отца Карла Мартелла, Пипин III не проигнорировал призыв Папы. Вначале франкский король попытался решить проблему мирным путем переговоров с лангобардским королем Айстульфом (749–756). Когда же это не удалось, франкское войско перевалило через Альпы и осадила правителя лангобардов в его столице Павии. Айстульф вынужден был капитулировать, выдал заложников и обязался уплатить дань, а также передал Пипину III 22 захваченных им у Византийской империи города в пределах Римской области и Равеннского экзархата. Франкский король передал ключи от этих городов Папе Римскому Стефану II (752–757), заложив таким образом основу территории «патримония святого Петра» – светского государства Пап Римских, которое просуществует вплоть до 1870 г. В него вошли область города Рима (так называемый Римский дукат) и некогда входивший в состав Византии Равеннский экзархат, соединенные между собой узким земельным коридором.

Впрочем, после ухода франкских войск из Италии Айстульф попробовал было отказаться от навязанных им условий и вновь отобрать у Папы утраченные ими города. «Он, – по свидетельству продолжателя фредегаровой «Хроники», – снова подступил со своим войском к Риму, разграбил римскую область, пришел в церковь Святого Петра и предал огню все дома, кои нашел там». Потребовался еще один поход Пипина III в Италию, чтобы окончательно принудить лангобардов признать власть Папы над Римским дукатом и Равеннским экзархатом. Побежденный и в этот раз король лангобардов «Айстульф, по требованию франков и священников отдал сокровища, которые у него были в Павии, то есть третью часть всех богатств, названному королю, а также послал Пипину другие, более многочисленные дары, чем давал до этого. Он снова дал клятвы и заложников, что никогда более не будет непокорным королю Пипину и франкским магнатам, что никогда не будет восставать против них. И лангобарды должны были выплачивать ту дань, которую они с давних пор ежегодно давали через своих послов». Главным же достижением стал окончательный переход отторгнутых у лангобардов земель во владение Папы Римского, скрепленная формальным актом символической передачи, когда аббат Сен-Дени вступил во владение двадцати двумя италийскими городами, а затем возложил ключи и грамоту об их даровании на алтарь святого Петра. С целью обоснования прав Папы Римского на эти владения в это время был изготовлен подложный документ, получивший название «Константинов дар». Согласно ему император Константин, которого крестил Папа Сильвестр, якобы даровал этому священнослужителю взамен императорские инсигнии – золотую диадему и пурпурную хламиду, а также «город Рим, страны и города Италии и всего Запада». Впоследствии «Константинов дар» стал важным аргументом обоснования претензий Римских Пап на верховную власть надо всеми светскими монархами Запада.

Приведя в покорность лангобардскую Италию, король франков тем временем продолжил окончательное присоединение и умиротворение юга. В этих походах, продлившихся с 759 по 768 г., до самой смерти Пипина, ему удалось отвоевать у арабов Нарбон, бывший главным опорным пунктом мусульман в регионе, занять Септиманию, и наконец-то окончательно присоединить все время отпадавшую Аквитанию, устранив там практически всю сепаратистски настроенную местную знать. Вновь объединив страну, перед смертью он поступил, подобно своему отцу Карлу Мартеллу, по давней меровингской традиции – выделил своим сыновьям Карлу и Карломану собственные «долевые королевства» в составе единой франкской державы.

Старший сын двадцатиоднолетний Карл получил северо-западные части Regnum Francorum — Австразию, север Нейстрии и большую часть Аквитании. Младшему сыну Карломану достался юго-восток – Бургундия, Прованс, Эльзас и Аламанния, Тюрингия, Гессен, а также юг Нейстрии. Совместное владение частями Нейстрии, а также Австразии и Аквитании свидетельствовало, подобно тому, как это было в меровингское время, о стремлении не размежевать королевство франков, но сохранить его единство, целостность. Об этом же свидетельствовало и избрание братьями в качестве столиц расположенных неподалеку друг от друга городов. Королевской резиденцией Карла стал Нуайон, а Карломана – Суассон.

Однако единства между царственными братьями не было, и размолвки грозили обернуться длительным и опасным для государства противостоянием, а то и вовсе губительной усобицей и в буквальном смысле братоубийственной войной. Тревожным знаком стало уже то, что Карломан отказался помочь своему брату в опасный для Карла момент, когда против него вспыхнуло восстание в Аквитании, лишь недавно приведенной в покорность Пипином III. Карломан под тем предлогом, что мятеж не коснулся его земель, отказался помочь войсками, и Карлу пришлось справляться своими силами. Эйнгард называет действия Карла по подавлению аквитанского восстания первой («аквитанской») войной, которую довелось вести молодому королю, причем он окончил задуманный поход не раньше, «чем упорством и твердостью добился всего, чего желал». Действительно, Карлу удалось изгнать мятежника Гунольда в Гасконь, где тот попытался найти укрытие у здешнего герцога Лупа. Преследуя беглеца, король франков перешел Гаронну и потребовал выдачи беглеца, на что герцог Луп, «следуя здравым советам, не только выдал Гунольда, но и сам вместе со своей страной признал власть Карла».

Еще более опасным оказалось стремление Карломана установить союзнические отношения с королем лангобардов Дезидерием, тогда как сам Карл поддерживал Папу Римского. Помирить братьев, пожалуй, старалась лишь их мать, вдова Пипина III Бертрада. Именно она, желая установить всеобщий мир и усилить собственную власть, настояла на женитьбе Карла на дочери лангобардского короля Дезидерия (756–774) Дезидерате. Свадьба состоялась в Майнце на Рождество 770 г., причем Карлу пришлось ради этого даже отослать прочь свою законную супругу Гимильтруду, уже успевшую родить ему сына, названного родовым именем Пипин. Однако всеобщее замирение и умиротворение никак не наступало. Лангобардский король Дезидерий, обнадеженный удачным браком своей дочери, делавшим Карла его союзником, с удвоенной силой продолжил натиск на Папу Римского Стефана III (768–772), и все призывы понтифика о помощи к обоим франкским королям оставались без ответа. Франки стояли перед угрозой лишиться жизненно важного для их государства союза с Католической церковью, лишь недавно освятившей королевскую власть династии Каролингов. И действительно, Папе Стефану III, оставшемуся один на один с Дезидерием, не оставалось иного выхода, как покориться этому напористому и воинственному королю лангобардов и признать за ним статус властителя Рима, а также покровителя и заступника папства. Это могло дать лангобардскому монарху такой козырь в установлении своей гегемонии над остальными властителями Запада, который до этого имели лишь Каролинги благодаря удачной политике Пипина III Короткого.

Осознав опасность открывавшейся перспективы, Карл перешел к решительным действиям и начал с того, что отослал восвояси к отцу свою навязанную матерью супругу Дезидерату. Это означало разрыв и скрытое объявление войны. Теперь Карлу ничто не связывало руки, и он мог наконец вступиться за Папу Римского, выступив против Дезидерия. Не до конца ясной оставалась лишь позиция Карломана, при дворе которого, с одной стороны, была сильна лангобардская партия, однако, с другой стороны, он попытался завязать контакты с Папой Стефаном III. Все вскрылось после преждевременной смерти младшего брата Карла 4 декабря 771 г. Его вдова с детьми поспешила ко двору лангобардского короля, что могло означать лишь одно: с самого начала Карломан вел хитроумную игру на стороне Дезидерия. «Последующий ход событий, – свидетельствует Эйнгард в «Жизни Карла Великого», – устранил опасность и вскрыл истину: после смерти Карломана вдова его с сыновьями и наиболее знатными из придворных пренебрегла радушием деверя и бежала в Италию искать покровительства Дезидерия, короля лангобардов». Карл же после смерти брата поспешил прибрать к рукам его земли и стать единоличным правителем всего Франкского королевства.

Сложившаяся ситуация настоятельно требовала от Карла вмешательства в дела Италии. Прежде всего, следовало восстановить прежние отношения с папством, бывшие важным элементом не только внешней, но и внутренней политики Франкского королевства. Именно они были во многом основой легитимности власти новой династии, именно опора на поддержку Церкви была важным элементом насаждения покорности и гражданского согласия в королевстве, в том числе и залогом успешного продолжения бенефициальной реформы Карла Мартелла и Пипина III Короткого, той самой реформы, которая обеспечивала военную мощь государства франков. Лишиться поддержки Папы Римского означало лишиться слишком многого, если не всего. Кроме того, опасным было пребывание под защитой лагобардского короля Дезидерия малолетних сыновей Карломана, которые вполне могли при поддержке покровителя заявить о своих претензиях на свое «долевое королевство» в составе франкской державы и найти немало сторонников в рядах враждебно настроенной по отношению к Карлу знати. Обе проблемы требовали незамедлительного решения, и после не принесших позитивного результата переговоров таким решением оставалась лишь война.

Военная кампания против лангобардской Италии открыла непрерывную череду войн эпохи правления Карла Великого. И опорой в этом ему стали как несомненные достижения бенефициальной реформы Карла Мартелла и Пипина III Короткого, так и собственные преобразования и несомненные достижения, главным из которых стало упорядочивание и детальная формализация правил призыва на службу пехотинцев.

Уделяя внимание коннице и ее значению на поле боя, он не оставил без внимания основную традиционную боевую силу франкского войска. Однако теперь она была поставлена на службу уже не в качестве племенного ополчения, а в качестве регулярно рекрутируемых на основании несения обязательной воинской повинности согласно призыву, проводившемуся перед началом очередной военной кампании. Процесс трансформации племенного ополчения в регулярную пехоту привлекал внимание исследователей в гораздо меньшей степени, чем появление на полях сражений тяжеловооруженного рыцарства. Это не удивительно, ведь в эпоху высокого Средневековья пехотинцы не играли решающей роли на полях сражений, не представляли сообщество, из которого формировалась новая служилая знать и на основе отношений в среде которого вызрели классические формы сеньориально-вассальных отношений, не создали столь яркой культуры, как рыцари. Однако во времена Карла Великого именно пехоте довелось нести основные тяготы длительных и далеких военных кампаний, исходив собственными ногами практически всю Западную Европу. Именно пехота обеспечивала всю логистическую поддержку военных операций, неся обозную и лагерную службу, оставалась в качестве гарнизонов в опорных пунктах франкского владычества на окраинах владений Карла Великого, стойко сражалась на поле боя, твердо выполняя боевой приказ, окоченевала в лютый холод и изнемогла от жары, но стойко выдерживала все тяготы несения службы.

Во многом пехота войска Карла Великого была, безусловно, порождением всей предыдущей истории франков меровингского и раннекаролингского времени. Однако между разношерстным племенным ополчением Хлодвига на рубеже V–VI вв. и централизованно рекрутировавшимися воинами отрядов Карла Великого на рубеже VIII–IX вв. лежала такая же эволюционная и организационная пропасть, как между хаотичными повстанческими конными отрядами батьки Нестора Махно и слаженными бронетанковыми дивизиями Гейнца Вильгельма Гудериана. Причем главное отличие было в данном случае отнюдь не в технической составляющей, а именно в организационном аспекте. Племенное франкское ополчение V–VI вв., да и более позднего времени, отличалось не только во многом разномастным оружием, существенно отличавшимся по состоянию и качеству, но и в целом низким уровнем организованности, управляемости как в бою, так и (тем более!) в лагере и на марше, невысоким уровнем боевого слаживания. Это было именно племенное ополчение со всеми его генетическими достоинствами и недостатками, причем первые становились с течением времени все менее существенными, вторые же, наоборот, усиливались и выходили на первый план. Там, где процесс разложения свободной общины, имущественной и социальной дифференциации шел медленнее, достоинства племенного войска свободных воинов-общинников сохранялись дольше. Там же, где эти процессы происходили в силу большей интенсивности влияния римского наследия и других факторов существенно быстрее, общинное войско теряло свою управляемость и боеспособность практически на глазах одного поколения. Собственно говоря, выдающиеся победы майордомов Австразии из рода Пипинидов-Арнульфингов в последние десятилетия VII – первые десятилетия VIII вв. были обусловлены именно тем, что австразийское войско отставало в своем развитии от нейстрийского, бургундского и аквитанского. Основу ополчения, рекрутировавшегося в северо-восточных областях франкского мира все еще составляли многочисленные крепкие свободные общинники, заинтересованные в сезонном ведении боевых действий. Причем это не угрожало их крепким хозяйствам упадком, вызванным сравнительно длительным отсутствием в них мужских рук.

О том, насколько дезорганизованным могло быть франкское войско уже под конец VI в., свидетельствует Григорий Турский. По его словам, король Гунтрамн (561–592), раздосадованный поражением франков в Септимании во время кампании против вестготов в 586 г., обратился к предводителю таких войск со словами: «Как мы теперь можем одержать победу, если мы не соблюдаем того, чему следовали наши отцы? Ведь они одерживали победы, строя церкви, возлагая всю надежду на Бога, почитая мучеников, уважая священников, и, вооруженные щитом и мечом, часто покоряли с божьей помощью враждебные им народы. Мы же не только не страшимся бога, но даже разоряем святыни его, убиваем служителей господних и даже самые мощи святых с глумлением разбрасываем и истребляем. Ведь нельзя одержать победу, когда творятся такие дела. Вот почему наши руки слабы, меч притупился и щит не сохраняет нас, как бывало раньше, и не защищает. Посему если в этом есть и моя вина, пусть падет она по воле Бога на мою голову. Но если вы пренебрегаете королевской волей и отказываетесь выполнять то, что я приказываю, то тут уж пусть падет топор на вашу голову (не намек ли на поступок Хлодвига по отношению к строптивому воину, разрубившему чашу под Суассоном? – прим. автора). Ибо если будет казнен один из воевод – это послужит уроком всему войску. Однако мы уже должны решить, что следует нам делать. Если кто намерен поступать по справедливости, пусть уж придерживается ее; а если кто думает пренебрегать ею, то пусть на его голову падет законная кара. Ибо пусть лучше погибнут немногие непокорные, чем гнев Божий будет угрожать всей, ни в чем не повинной, стране». Ответ франкских военачальников королю был так же велеречив вначале, но, по сути, сводился к следующим словам: «…при том, что все, что ты говоришь, славный король, мы считаем правильным и справедливым, что мы можем поделать, когда весь народ погряз в пороках и каждому доставляет удовольствие совершать неправедные дела? Никто не боится короля, никто не почитает ни герцога, ни графа. И если, может, кому-либо из нас это и не по душе и он пытается исправлять это ради твоего долголетия, тотчас возникает народное волнение, тотчас – бунт. И каждый против старшего в диком исступлении доходит до того, что если старший не в состоянии долее молчать, то навряд ли ему удастся избежать смерти».