Текст книги "Загадки истории. Франкская империя Карла Великого"

Страница реальной истории отношений Карла Великого с Иерусалимским патриархом со временем обросла сказаниями и легендами, в которых император франков, словно предвосхищая эпоху Крестовых походов, лично отправлялся на Восток, овладевал Палестиной и Сирией, покорял Константинополь и Трапезунд. Недаром путь, по которому последовали в будущем крестоносцы Готфрида Бульонского и Фридриха Барбароссы, был назван «дорогой Карла Великого», а народная молва перед началом Первого крестового похода (1096–1099) разносила весть о том, что великий франкский император восстал из гроба, чтобы лично вести христиан к святому Гробу Господню. И здесь императору франков удалось на несколько столетий опередить будущие события и заложить один из первых камней в идеологическое обоснование Священных войн Средневековья.

Слон же, произведший неимоверный фурор во Франкской империи в год своего прибытия, продолжал пользоваться большой популярностью и в последующие годы. Карл поместил его в свой личный зверинец, где он привлекал толпы любопытных, в том числе и ученых того времени. К примеру, ирландский монах и географ Дикуил использовал наблюдения за слоном Карла для того, чтобы опровергнуть распространенное мнение о том, что слоны никогда не ложатся. «Слон, – писал он в своей книге «Об измерении земного круга» (825), – напротив, лежит на боку, подобно быку, что все люди Франкского государства наблюдали на слоне императора Карла…». А анонимный саксонский поэт, известный как Poeta Saxo в «Анналах и деяниях императора Карла Великого», написанных между 888 и 891 гг., писал: «В этом году из далеких земель слон / Привезен был впервые, дивное зрелище для королевства / Франков» (Hoc de longinquis elephas regionibus anno / Primitus adductus, mira spectecula regno / Francorum). Привязавшийся к слону Карл, который любил брать с собой в поездки и походы двор, жен и детей, стал часто брать с собой и это диковинное животное. Во время одного из таких путешествий слон околел, то ли не выдержав сурового для него северного климата, то ли от тяжести переходов, но, скорее, от старости и масштабной эпизоотии, которая в тот год, по свидетельству франкских хроник, массово косила скот. «Анналы королевства франков» сообщают, что слон умер в 810 г. в Липпенгейме на Рейне, где Карл собирал войска для похода против короля Дании Готфрида: «Пока он оставался там на протяжении нескольких дней, тот слон, которого прежде ему прислал сарацинский король Аарон, умер скоропостижной смертью». В «Ксантенских анналах» (Annales Xantenses) известие о смерти слона и вовсе поставлено в один ряд с сообщением о смерти сына Карла Великого короля лангобардов Пипина: «… и король Пипин, сын императора, переселился [на небеса]; и тот слон, которого Аарон отправил к императору, внезапно умер; и в том же году был большой падеж крупного рогатого скота и других животных; и зима была крайне суровой». Более того, один из источников того времени ставит смерть слона выше смерти италийского короля и сына Карла Великого Пипина, содержа следующую формулировку: «В том же году, когда умер слон, [также и] король Италии Пипин 8 июля из тела переселился [на тот свет]» (Eodem anno quando elephas periit, Pipinus rex Italiae VIII.idus Julii de corpore migravit).

История о слоне Карла Великого надолго пережила свою эпоху, породив ряд интереснейших художественных произведений на историческую тематику как в мусульманском, так и в христианском мирах. Так, уже 1888 г. в Каире было напечатано основанное на глубоком знании арабских исторических источников сочинение уроженца Бейрута Джемиля Нахле Мудувара «Мусульманская культура в Багдаде», в котором о посольстве халифа к императору франков для заключения союза, направленного против Кордовского эмирата Омейядов. Среди подарков багдадского правителя упоминается, в частности, «большой белый слон, бывший еще у халифа ал-Махди, которому его прислал один из индийских царей». Современному русскоязычному читателю доступны замечательный очерк-рассказ «Белый слон Карла Великого» авторства известного историка медиевиста Анатолия Левандовского и исторический роман «Слон для Карла Великого» современного немецкого археолога, журналиста и писателя Дирка Гузмана. О том же, сколь многотрудным было для слона и сопровождавших его людей далекое путешествие (еврей Исаак, конечно же, был не один; он лишь руководил процессом доставки слона), наглядно свидетельствует напольная мозаика из древнеримского города Вейи, изображающая погрузку слона на корабль и превосходно описанная выдающимся византинистом Александром Васильевым (1867–1953): «На корабле, куда грузят слона, находится пять человек; один, который сидит позади кормы, по-видимому, патрон; четверо других стоят в передней части корабля. Между кораблем и берегом устроен помост на подпорках, куда слон уже вступил. При помощи веревок четыре человека на корабле тянут его к себе; другие четверо, стоя на берегу, его сдерживают и направляют. Мозаика дает очень тонкие подробности этой деликатной операции. Передние ноги у слона связаны, чтобы не дать ему убежать. Правая передняя нога обвязана веревкой, которую тянут люди на корабле и которая, по-видимому, обернута вокруг мачты. Левая передняя нога также обмотана веревкой, один конец которой находится в руках одного из людей, стоящих на корабле, а другой конец в руках одного из людей, стоящих на берегу. Наконец, третья веревка окружает левую заднюю ногу животного, которую тянут три другие человека, стоящие на берегу. Таким образом, свободной у слона остается лишь его четвертая правая задняя нога для сохранения необходимого равновесия. Весь этот сложный маневр должен был заставить слона по помосту взойти на корабль». Хотя мозаика датируется временем II–IV вв., то есть значительно ранее доставки слона Карлу Великому, за половину тысячелетия в деле транспортировки слонов явно мало что изменилось.

История дипломатических отношений Франкского государства Карла Великого с другим крупным игроком на международной арене его времени – Византийской империей – является не менее интригующей, хотя и менее известной и диковинной. Впрочем, в ней также есть сюжеты, достойные пера не только хрониста и историка, но и романиста. Взять хотя бы историю императрицы Ирины (780–790 / 797–802), которая свергла с престола и ослепила собственного сына Константина VI (790–797) и к которой пытался свататься сам император франков. Кто знает, как повернулась бы мировая история, удайся тогда этот династический брак. И даже если скупых исторических свидетельств у нас мало, то какое пространство открывается для яркого исторического фэнтези при условии, что автор будет хорошо, глубоко знать реальную историческую эпоху, о которой будет писать, мировоззрение и быт людей того времени. Впрочем, наиболее подробное связное свидетельство о франко-византийских отношениях рубежа VIII–IX вв., оставленное все тем же Эйнгардом, умещается всего лишь в один абзац, и в нем нет ни слова о брачных намерениях Карла: «Очень часто также отправляли к Карлу послов и императоры константинопольские, Никифор, Михаил и Лев, добровольно искавшие с ним дружбы. Когда же принятие Карлом императорского титула возбудило в них сильное подозрение, будто бы наш государь хочет отнять у них империю, Карл, дабы ликвидировать всякий повод к скандалу, вступил с ними в теснейший союз. Вообще же римляне и греки всегда недоверчиво относились к могуществу франков. Отсюда и произошла греческая поговорка: «имей франка другом, но не имей соседом»». В другом месте своего сочинения биограф Карла Великого замечает: «Ненависть константинопольских императоров, тотчас возникшую (после императорской коронации – прим. автора), Карл перенес с великим терпением, а упорство их победил своим великодушием, в котором, несомненно, намного их превосходил. Он часто отправляли к ним посольства, и в письмах называл их своими братьями».

За этими скупыми и весьма сглаженными свидетельствами Эйнгарда кроется на самом деле почти полувековая история крайне непростых отношений Карла Великого с византийскими императорами, наполненная войнами, интригами и подкупом, тайными разведывательными поездками и официальными дипломатическими миссиями. Столкновение интересов стремительно набиравшего силу Франкского государства и существенно пострадавшей от войн с арабами, но все еще мощной Византийской империи происходило в трех сферах, значимость каждой из которых то усиливалась, то несколько отходила на второй план, однако никогда не исчезала окончательно. Первая сфера была сугубо военно-политической; вторая касалась вопросов религии и установления единственно верного устоявшегося взгляда на сложные богословские вопросы; третья же крылась в постепенно вызревавшей по мере усиления Франкского королевства претензии Карла Великого на возрождение и обновление Римской империи на Западе.

Нашему современнику наиболее понятна первая, самая простая и наглядная из них: территориальные претензии и военно-дипломатическое противостояние на этой почве за земли Италии. Первым из важнейших великих завоеваний Карла Великого стало покорение Лангобардского королевства. Окончательно подчиняя себе италийские земли, воюя с сыном разгромленного короля Дезидерия Атальгизом и герцогом Беневенто Арихизом в 775–776 гг. и затем в 787–788 гг., франкский король неизбежно вступал в противоборство также и с византийцами, оказывавшими всяческое возможное содействие его италийским врагам. Заключалось оно как в идеологической, финансовой и дипломатической поддержке, так и в предоставлении военных специалистов и ограниченных контингентов войск. Византия воевала в это время на италийском театре преимущественно от чужого имени и чужими руками. Однако всем было очевидно, что за выступлениями местной мятежной знати стоит мощная фигура могучей Империи ромеев. Византийское присутствие в Италии ослаблялось лишь внутренними проблемами в самом ромейском государстве. Так, на 775–776 гг. пришелся переход власти от отца к сыну: Константина V Копронима (741–775) на престоле сменил Лев IV Хазар (775–780). А военные действия в Италии в 787–788 гг. совпали с первым периодом правления императрицы Ирины (780–790), подготовкой и проведением VII Вселенского собора в Никее и внутриполитической борьбой за власть.

На период между этими двумя столкновениями франков и византийцев в Италии пришелся момент краткого потепления в отношениях двух государств, когда императрица Ирина, правившая в качестве регентши от имени своего десятилетнего сына Константина, приняла в 781–782 гг. дальновидное решение о заключении династического брака между ним и дочерью Карла Великого Ротрудой. Византийский хронист Феофан Исповедник писал по этому поводу: «В сем году отправила Ирина Константина сакеллария и Мамала старшего по церкви к Карлу королю франков с прошением выдать дочь его Эрифру замуж за царя Константина, сына ее. Когда последовало согласие и подтверждено взаимною клятвою с той и с другой стороны, то оставили они евнуха и нотариуса Елисея научить ее греческим письменам и языку и наставить ее в обычаях Ромейского царства». «Лоршские анналы» сообщают, что церемония обручения состоялась в Риме в 781 г., вероятно, ошибаясь в дате на один год: «И там же Хротруда, дочь короля, была обручена с императором Константином». Женитьба византийского императора на варварской принцессе не была чем-то из ряда вон выходящим. К примеру, свекровь императрицы Ирины, жена Константина V Копронима и мать Льва IV Хазара, также Ирина по имени, была крещеной дочерью хазарского кагана. Заключение подобного брачного союза в интересах установления дружественных, добрососедских отношений свидетельствовало, с одной стороны, о важности этого направления для византийской внешней политики, с другой же – признавало военно-политическую мощь государя, с которым шли на такого рода переговоры. Карл Великий, фактически владевший Римом и утвердивший свою власть над значительной частью бывшей Западной Римской империи, был, несомненно, достоин стать тестем императора Византии. Точнее, империя могла себе позволить оказать ему такую честь.

Открывавшиеся перспективы подобного брачного союза действительно были весьма значительными, о чем свидетельствует реакция на него современников. Павел Диакон писал по этому поводу: «Я радуюсь тому, что Ваша прекрасная дочь, государь, отправляется через моря и получает скипетр, для того, чтобы силы государства через дочь были направлены в Азию». Безусловно, это не могло бы привести к объединению двух государств, или, скорее, присоединению Франкского королевства к Византийской империи, однако явно способствовало бы их сближению и нахождению точек соприкосновения, сближавших между собой две равновеликие половины общего христианского мира – Запад и Восток.

Но намечавшемуся союзу не суждено было осуществиться. В 787 г. Ирина в одностороннем порядке расторгла помолвку и резко активизировала антифранкскую политику в Италии, оказав поддержку мятежному беневентскому герцогу Арихизу и сыну Дезидерия Атальгизу. «Царица, разорвавши сделку с Франкией, – сообщает по этому поводу византийский хронист, – послала Феофана, первого оруженосца, и взяла невесту из армянок по имени Марию из дома Амния, и соединила ее браком с царем Константином, сыном своим, хотя он очень печалился, и не желал сего по привычке своей к дочери Карла, короля франкского, с которою был обручен, и совершили брак его в ноябре месяце индиктиона». Причины, толкнувшие Ирину на этот шаг, довольно ясны. Восстановивший почитание икон после длительного периода иконоборческих гонений VII Вселенский собор существенно повысил ее авторитет и влияние в государстве, а непомерно возраставшее могущество короля франков внушало уже скорее не надежду на сотрудничество, а серьезные опасения: как бы ему не пришло в голову то, о чем лишь задумывался, по словам Агафия Миренейского меровингский король Теудеберт I (534–548) – пойти войной на Константинополь и самому воцариться в столице Империи ромеев.

Здесь самое время вспомнить также о второй составляющей противостояния Византийской империи и Франкского королевства, не менее, а то и более значимой для современников, чем взаимные политические претензии и борьба за территории. Речь о богословских расхождениях, все более отдалявших и отделявших византийскую (греческую) православную христианскую Церковь Востока от франкской (латинской) католической христианской Церкви Запада. На этом процессе уже давно сказывались постепенно нараставшие расхождения в обрядовой практике и стремление римского первосвященника к особому, первостепенному позиционированию во всем христианском мире, подкрепленное фактической независимостью Рима и Римского дуката от лишь формально контролировавшей эти области Византийской империи. В 754 же году произошел окончательный разрыв, к которому, помимо политических интересов папства, настойчиво подталкивали сами византийские императоры, настойчиво и упорно насаждавшие в своем государстве иконоборческую ересь. В том же 754 г. в Иерии состоялся масштабный иконоборческий собор, который подверг полному и окончательному запрету поклонение мощам и иконам и объявил еретиками всех «древо– и костепоклонников». Это вместе с разворотом Папы Римского в сторону Франкского королевства стало мощным ударом по символическому единству христианской Церкви. Запад не поддержал иконоборчество, осудив собор, и франкские епископы уже в 767 г. определенно высказались, в пику византийским иконоборцам, в пользу почитания икон.

Позже, со второй половины 780-х и особенно в 790-е гг. в полемику по этому поводу стал включаться и лично Карл, несомненно, считавший себя компетентным высказываться и, что еще важнее, уполномоченным вырабатывать окончательные решения по этому поводу. Казалось бы, VII Вселенский собор 787 г., восстановивший почитание икон в Византии, должен был встретить поддержку короля франков и франкского духовенства, однако этого не произошло. Именно во время его проведения произошел окончательный фактический разрыв в общении византийских и франкских священников, которое до этого, несмотря на все разногласия, все еще старались поддерживать. Недовольство франкских епископов вызвал тот факт, что они не были особо приглашены на собор 787 г. в Никее и от имени Церкви Запада говорили лишь уполномоченные представители Папы Римского. Такую позицию франкского духовенства явно поддерживал и поощрял Карл Великий, более того, весьма вероятно, что именно он и был ее инициатором. Заявление об особом статусе Церкви во Франкском государстве было для короля франков важным как в контексте выстраивания отношений с Папой Римским, так и в плане позиционирования себя на международной арене по отношению к Византийской империи.

Претендуя на отдельное представительство и приглашение на Вселенский собор, Карл Великий наглядно подчеркивал свою независимость и особый статус церкви в своей стране по отношению к римскому первосвященнику. Отныне Папа, по мнению короля, не имел права говорить ото всей Церкви Запада, у Франкии должен был появиться свой особый независимый голос. Что касается Византии, то заявка на особое приглашение франкских епископов на Вселенский собор была непрямым вызовом особому статусу византийского императора в христианском мире. Ведь если епископов Запада нельзя пригласить только через Папу, то кто может стать вторым, столь же значимым представителем Запада, имеющим право говорить от имени Церкви? Им мог быть только император, на фактическую роль которого, по сути, и претендовал Карл Великий, не заявляя о своих претензиях прямо и, возможно, на тот момент даже не вполне осознавая их природу, суть и далекоидущие последствия. Понимание собственного уникального квазиимперского статуса – залога будущего (воз)обновления империи на Западе – лишь постепенно, исподволь вызревало в сознании франкского монарха по мере накопления критической массы его успехов во внешней и внутренней политике и благодаря деятельности интеллектуалов со всей латинской Европы, собранных им при дворе. Именно об этом писал в одном из своих писем к Карлу Великому глубокий ученый и тонкий богослов Алкуин: «В мире существовали доселе три высочайших существа: Апостольская верховная власть, представляемая викарием блаженного Петра, князя апостолов. Затем следует императорское достоинство, то есть гражданская власть второго Рима (Константинополя – прим. автора)… Наконец, следует королевская власть, в каковой промышлением Господа нашего Иисуса Христа вы поставлены главой христианского народа. Могуществом вы выше упомянутых властей, мудростью славней, достоинством царства превосходней. В тебе одном почиет спасение христианской Церкви, ты мстишь злодеям, ты исправляешь заблудших, поощряешь добрых».

Таким образом, не получив приглашения к участию и, соответственно, не приняв участия в VII Вселенском соборе, Карл Великий и франкские епископы не признали вселенский статус этого церковного собрания. Более того, масла в огонь подлил неудачный перевод постановлений никейского собора с греческого на латинский язык, в котором были отождествлены и смешаны два качественно различных понятия: «обожение» (adoratio) и «почитание» (servitium). Это дало Карлу Великому сполна высказать свои богословские взгляды по поводу почитания икон, а заодно и утвердить свои позиции праведного и, по сути, единственного защитника истинного христианского вероучения и истинной Церкви, обвинив византийских императоров и «греческих» священников в том, что они продолжают упорствовать в своей ереси. И неважно, что его критика основывалась на неправильном переводе и недостаточном понимании богословских тонкостей принятых на VII Вселенском соборе решений, ведь со своей точки зрения он был непогрешимо прав и изрекал непреложную истину.

В так называемом «Опусе короля Карла против Синода» (Opus Caroli regis contra synodum) или «Каролингских книгах» (Libri Carolini), составленном между 789–791 гг., франкский монарх уверенно и мощно, словно библейский пророк, разил своих погрязших во грехе и заблудших во лжеучениях противников глаголом: «Неизмеримое честолюбие и ненасытная жажда славы овладели на Востоке не только Царями, но и епископами. В пренебрежении святого и спасительного Учения Апостольского, преступая заповеди отцов, они посредством своих позорных и нелепейших Соборов[27]27
  Имеются в виду иконоборческий собор 754 г. Иерии и восстановивший почитание икон VII Вселенский собор 787 г. в Никее.


[Закрыть] пытались ввести новые верования, каких не знал ни Спаситель, ни апостолы. И дабы слова их распространились до отдаленного потомства, они не задумывались разорвать узы единства Церкви. Несколько лет назад в Вифинии происходил Собор, который имел дерзость объявить отмену икон. Слова Спасителя в приложении к языческим идолам этот Собор применил ко всем изображениям, не принимая в соображение, что образ есть род, а идол – вид, и что нельзя делать заключение от вида к роду, и наоборот. В этой же местности был составлен второй Собор, на котором председательствовали преемники прежних Царей, и где присутствовали, между прочим, члены, бывшие на предыдущем Соборе. И этот собор [так же] впал в ошибку, как и первый. Первый Собор запретил даже смотреть на иконы, второй повелел их обожать и молиться им (adorare). Эти два Собора осквернили Невесту Христову (Церковь – прим. автора) и отвергли учение отцов, которые не повелевают воздавать божественное поклонение иконам, но употреблять их лишь для украшения церквей».

Как видим, Карл Великий и его богословы высказывали чуть ли не протестантский взгляд на иконы, утверждая, что они не более чем «украшение церквей», призванные пробуждать чувства любви и преклонения верующих перед Господом. Еще большее значение для будущего раскола Церкви в середине XI в. имело сделанное в каролингских документах прибавление Никео-Константинопольскому Символу Веры утверждения о том, что Дух Святой исходит не только от Отца, но и от Сына – так называемая поправка filioque (от Сына). Карлу Великому удалось предвосхитить будущее и в этом.

Сильные по своей сути антивизантийские инвективы Карла были дополнены не менее значимой формой их принятия и распространения. В 794 г. во Франкфурте был проведен собор, ставший ответом на VII Вселенский собор 787 г. На нем были представлены не только франкские епископы, но вся Церковь Запада во главе с самим Папой Римским, причем Карл, по примеру Константина Великого и других византийских императоров, лично возглавил его работу. Если отложить в сторону богословские тонкости и обратить внимание исключительно на политическую подоплеку события, станет очевидным, что главным требованием Карла, к которому он настойчиво вел собор, было объявление анафемы VII Вселенскому собору и, следовательно, всем тем, кто принимал в нем участие и его организовывал. По сути, это была анафема самим византийским императорам, чего, судя по всему, и добивался Карл. Папа Римский Адриан I (772–795 гг.), понимая, что VII Вселенский собор не был еретическим, пытался уклониться от требований франкского короля. Однако поняв, что это невозможно, пошел на уловку, заявив, что будет осуждать занимавшего на тот момент престол императора Константина VI (780–797) не за собор, а сугубо исходя из территориальных претензий Византийской империи на земли «патримония св. Петра». «Я буду увещевать Императора, чтобы он возвратил св. Петру все его земли, которые он отнял; если он откажется, я объявлю его еретиком», – заявил Папа Адриан Ι. Карла Великого, судя по всему, вполне удовлетворила такая позиция. И это лишний раз наглядно свидетельствует о том, что главной политической целью Франкфуртского собора было для короля франков именно официальное церковное осуждение ромейского императора.

Последующие события позволяют понять, зачем это было нужно Карлу и к чему именно он так настойчиво готовился. Правда, в них вмешались непредвиденные обстоятельства, однако Карл уверенной рукой использовал их для своего замысла, корректируя его в зависимости от складывавшейся политической ситуации. И они как нельзя лучше укладывались в мозаику задуманной политической комбинации, лишь дополнительно украшая ее хитроумный узор. Первым таким незапланированным обстоятельством стал устроенный летом 797 г. государственный переворот в Византийской империи, во время которого был ослеплен и свергнут ее василевс Константин VI, и Ирина вновь стала полновластной императрицей. Смена одного константинопольского правителя-еретика другим, тем более женщиной, ничуть не усложняла, а лишь упрощала Карлу его задачу. Теперь можно было не беспокоиться об активной пропаганде и агитации против византийских императоров. Во-первых, самим фактом свержения законного правителя они подтверждали свой статус изменников и нечестивцев в глазах Карла, а значит, по его мнению, и всего истинного христианского мира, и уж точно, как минимум, Запада. Во-вторых, власть в Империи ромеев… захватила женщина! Все это вместе, по мнению Карла, составляло козырь, который следовало разыграть в полную силу, причем теперь даже не нужно было особо упорствовать в анафемствовании константинопольской властительницы: византийцы все сделали сами. О том, насколько значимым он представлялся современникам, свидетельствуют следующие слова из письма Алкуина Карлу: «Императорское достоинство, мирская власть второго Рима (претерпели урон). Глава этой империи был низложен путем бесчестным и нечестивым, ибо низложили его и не чужеземные захватчики, а его же собственная семья и его же сограждане. Когда весть об этом стала известна, молва разнесла ее повсюду». Об этом же не двузначно говорят и «Лоршские анналы», заявляющие, что императорский титул удалился из «страны греков», поскольку престол там узурпировала женщина. Мысль проста и сильна в своей наивной простоте: захватчик-узурпатор, а тем более, если это женщина, не может быть законным императором. Первая часть задачи – устранить с пути византийских императоров – решилась сама собой.

Вторым непредвиденным обстоятельством стал римский мятеж весной 799 г. против Папы Льва III, после которого униженный и покалеченный первосвященник вынужден был искать защиты при дворе Карла. Это решало вторую задачу – поставить наместника святого Петра в полностью зависимое, подконтрольное Карлу положение. Причем все происходило настолько удачно, что королю франков оставалось лишь собирать спелые плоды, сами падавшие ему в руки. К этому следует добавить отправленное в 797 г. – году свержения Константина VI и воцарения Ирины – восточное посольство, формальной задачей которого было привезти королю франков слона. Однако только ли о слоне должна была идти речь при дворе Харуна ар-Рашида, не говоря уже о важном, в пику как Константинополю, так и Риму, установлении прямых контактов с Иерусалимским патриархом?

Карл Великий строил планы и воплощал их в жизнь неспешно, в темпе времени, в котором ему довелось жить, но в стратегическом таланте системной игры на многих шахматных досках для достижения желаемого результата ему не откажешь. И 25 декабря 800 г. усердно ткавшаяся политическая паутина принесла желаемое – Карл Великий был коронован как император. То, что это произошло не совсем так, как он планировал, то, что не все посольства вернулись вовремя, было лишь незначительным напоминанием Карлу со стороны провидения, щедро помогавшего ему перед этим, что он всего лишь человек в руце Господней. И новокоронованный император, видимо, отнесся к этому, как и подобало великому властителю, с христианским смирением и философским пониманием, усердно продолжив и далее выкладывать мозаику своих планов.

Мы уже знаем, что 20 июля 802 г. во Франкию, точнее, в Аахен прибыл слон. И в том же 802 г., по свидетельству хрониста Феофана, «Карл, король франкский… намереваясь отправиться с флотом против Сицилии, раздумал, и лучше хотел соединиться браком с Ириною, и для того отправил послов». Несущественное совпадение забавной диковины и значимого международного события. Но это лишь на первый взгляд, ведь впереди слона шел официальный посол Харуна ар-Рашида, тот самый «перс с востока», с которым Карл встретился летом 801 г. в Верчелли. Нам, к сожалению, ничего не известно о том, какие сведения мог привезти этот, безусловно, высокопоставленный дипломат, что именно сообщал Харун ар-Рашид Карлу в ответ на его давнее уже посольство 797 г. Привезенные ответы могли уже устареть и быть бесполезными, но это лишь в том случае, если правитель франков задавал халифу сиюминутные, малозначительные вопросы. Нам же известно, что он не любил поспешности и строил планы основательно, на годы и десятилетия вперед. Мог ли Карл интересоваться отношением Харуна ар-Рашида к тому, чтобы их владения стали смежными, а сами они должны были установить добрососедские отношения? Не разменивали ли Харун ар-Рашид и Карл Великий между собой Кордовский эмират и Византийскую империю? На эти вопросы нет ответа, но они не кажутся неуместными или совершенно фантастическими. Ясно одно – восточный посол что-то сообщил Карлу, нечто важное, существенное, такое, что, либо поддерживало, либо противоречило планам франкского императора. И именно после этого Карл Великий заслал сватов к императрице Ирине, намереваясь одним брачным союзом разрубить Гордиев узел противоречий между Западом и Востоком, причем сделать это мирным путем без каких-либо военных действий и ненужного кровопролития.

К сожалению, столь интригующему и многообещающему брачному союзу не суждено было воплотиться в жизнь, хотя к предложению и послам Карла Великого в Константинополе поначалу отнеслись благосклонно. Во время пребывания франкского посольства в столице Византии 31 октября 802 г. там произошел очередной давно зревший переворот – логофет Никифор сверг императрицу Ирину и сослал ее вначале на остров Принкипо, а затем на Лесбос, став новым императором Никифором I Геником (802–811). Послам Карла Великого пришлось вернуться в Аахен ни с чем. Блистательная комбинация, которая была способна изменить ход мировой истории, провалилась. Императору франков вновь пришлось вернуться к скучной рутинной политике – искусству возможного. Поддерживая дипломатические отношения как с багдадским халифом, так и с византийскими императорами, Карлу в итоге удалось добиться от последних признания своего императорского титула, хотя и без упоминания о его римском происхождении. Видимо, франкского монарха это вполне устраивало, ведь он мыслил свою империю не римской, но христианско-вселенской, и временно, под давлением необоримых обстоятельств, был готов смириться с тем, что рядом с его праведным царством будет еще какое-то время существовать искаженная греками-еретиками копия – Византийская империя.