Текст книги "Загадки истории. Франкская империя Карла Великого"

Помимо названых монастырей и епископств важнейшими центрами культуры во франкском государстве была Павия (бывшая лангобардская столица, а с 781 г. столица короля Италии Пипина), а также, несомненно, папский Рим. Однако подлинной жемчужиной Каролингского Возрождения, его эпицентром, от которого, словно волны от брошенного в воду камня, расходились во все стороны лучи культурного влияния, была придворная Академия (Academia Palatina) Карла Великого. Придворная школа для детей короля и высших вельмож, будущих государственных сановников, существовала у франков и раньше, но при предшественниках Карла, Меровингах, она служила, главным образом, для воспитания воинских доблестей. При Карле Великом она стала служить обучению латинскому языку, классикам, Библии и семи благородным наукам. Здесь, на стыке двора и школы, среди ученых, учащихся, любителей и покровителей учености и сложилось то своеобразное общество, за которым в науке закрепилось название «академии Карла Великого». По удачному замечанию замечательного специалиста, литературоведа и филолога-классика Михаила Гаспарова (1935–2005), Академия Карла была чем-то средним между научным обществом, академией наук, дружеским кружком интеллектуалов и государственным министерством просвещения. Прославлявший Карла Великого в своих посланиях, Алкуин сравнивал созданный франкским правителем центр науки и просвещения с афинской Академией Платона, утверждая, что новые Афины намного превзошли античные, поскольку были наполнены верой христовой: «… многие подражают вашему славному стремлению и намерению создать во Франкии новые Афины, вернее, более замечательные, чем древние, ибо они, благодаря распространившемуся учению Господа [нашего] Христа, превосходят всю премудрость и опытность Академии. Древние Афины прославились, просвещенные лишь платоновским учением, воспитанные семью благородными искусствам; новые же Афины, вдобавок еще обогащенные седьмиобразной полнотой Святого Духа, побеждают все великолепие светской премудрости».

В предисловии к Эйнгардовой «Жизни Карла Великого» аббат монастыря Райхенау Валафрид Страбон (808–849) писал: «Карл, из всех королей наиболее желавший мудрости, старательно разыскивал и выращивал ученых, чтобы те, увлеченно занимались философией… Карл посредством нового и доселе почти неведомого этим варварам образования, превратил темный и, так сказать, слепой к какой-либо науке простор вверенного ему Богом королевства в светлый и зрячий». Действительно, Карл приложил немало усилий для того, чтобы собрать при своем дворе десятки интеллектуалов из разрозненных, удаленных друг от друга на многие сотни километров центров, где еще продолжали тлеть остатки античной традиции. Он нашел их в Италии, Испании, Ирландии и Англии, и, собранные воедино в одном месте при королевском дворе франкского государя и обогащенные взаимным влиянием, эти выдающиеся ученые своего времени зажгли факел науки, яркой, пусть и краткосрочной вспышкой осветивший мрак почти полностью погруженной в невежество средневековой Европы. Первой страной, покоренной Карлом Великим, стала Италия – эпицентр древнеримской античной культуры, которая хотя и пребывала в глубоком упадке после варварского лангобардского господства, однако имела громадный потенциал для возрождения. В здешних монастырях хранились бесценные латинские рукописи, здесь работали разрозненные интеллектуалы, способные не только их прочитать, но также понять и глубоко истолковать. Карл, рано оценивший значение образования и культуры, о чем свидетельствуют уже его ранние распоряжения на этот счет, так же быстро понял и значение Италии в своем государстве. Италийские рукописи были вывезены на север, а ученые-италийцы привлечены королем франков ко двору, где в 80-е гг. VIII в. именно их трудами был заложен фундамент того, что впоследствии получит название Каролингского Возрождения.

Среди ученых италийцев, стоявших у истоков придворной Академии Карла Великого, своим талантом и значением выделяются трое: грамматик диакон Петр Пизанский, талантливый теолог патриарх Павлин Аквилейский и Варнефрид, более известный под именем Павла Диакона. Петр Пизанский (744–799) первым возродил научные занятия в придворной школе и составил учебник грамматики, по которому учились первые «академики», посвятив его самом Карлу Великому. Несмотря на столь льстивое посвящение, сам правитель франков за всю жизнь писать так и не научился, хотя прилагал к этому немалые усилия. «Грамматику, – сообщает Эйнгард, – Карл слушал у Петра Пизанского – диакона, человека преклонных лет… Пытался он также и писать, и с этой целью постоянно держал под подушкой дощечки для письма, дабы в свободное время приучать руку выводить буквы; но труд его, слишком поздно начатый, не имел успеха». Однако при этом король франков свободно читал и говорил на латыни и легко понимал на слух греческий язык. С помощью секретарей вел обширную переписку, составлял капитулярии и другие документы, владел ораторским искусством и даже пел. Тот же Эйнгард, восхваляя своего патрона, сообщает: «Был он красноречив и с такой легкостью выражал свои мысли, что мог бы сойти за ритора. Не ограничиваясь отечественной речью, Карл много трудился над иностранною и, между прочим, овладел латынью настолько, что мог изъясняться на ней, как на родном языке; но по-гречески более понимал, нежели говорил. Прилежно занимаясь различными науками, он высоко ценил ученых, выказывая им большое уважение».

Вторым италийцем был Павлин Аквилейский (ок. 730–802), глубокий знаток как богословия, так и античной литературы. Взгляды Карла Великого на многие вопросы христианского вероучения и место Церкви в создававшемся им Граде Божьем на земле во многом сформировались под влиянием этого крупного теолога своего времени. Третьим стал Павел Диакон (720–799), прибывший к франкскому двору с целью вызволить из плена своего брата, принявшего участие в бунте лангобардской аристократии против франкского владычества. Павел Диакон был бывшим придворным учителем лангобардского короля, агиографом и талантливым поэтом, позже прославившимся своей «Историей лангобардов». Его вклад в Каролингское Возрождение стал особенно значимым. Именно он обучал греческому языку и византийским обычаям дочь Карла Великого Ротруду, обрученную с ромейским императором Константином VI. Его перу принадлежит труд «Деяния Мецких епископов», излагающий историю далеких предков Карла в комплиментарном для Каролингской династии свете. Уже в этом сочинении Павел Диакон проявил себя талантливым историком, умеющим находить и объединять разрозненные факты, и, что самое главное, выстраивать их в выгодном идеологическом свете. «Деяния Мецких епископов» стали важным вкладом в становлении официальной идеологии династии Каролингов, что было важно для продолжения легитимации династии. Позже, словно отдавая последнюю дань уважения своим лангобардским покровителям, история которых клонилась к закату под железной пятой франков, Павел Диакон написал замечательную «Историю лангобардов». Во многом именно благодаря этому сочинению предания и легенды, славные битвы и могучие властители этого германского племени известны современным историкам. Помимо названых трех интеллектуалов Папа Римский Адриан I предоставил Карлу Великому еще двух преподавателей церковного пения, которые впоследствии организовали свои школы в Меце и Суассоне.

Следующий период в истории придворной Академии Карла Великого – 790-е гг. – может быть назван англосаксонским. Он всецело связан с деятельностью выдающегося ученого Раннего средневековья англосакса Алхвина или Алкуина Йорского (730–804). Получивший блестящее образование в кафедральном училище Йорка у архиепископа Эгберта (умер в 766 г.), который, в свою очередь, был учеником самого Беды Достопочтенного (умер в 735 г.) – крупнейшего раннесредневекового ученого, признанного и неоспоримого авторитета того времени. Алкуин стал достойным и даже превзошел своего великого предшественника. Вот такую восторженную характеристику его деятельности оставил Ноткер Заика: «Альбин, родом из англов, прослышав, с какою охотой благочестивый король Карл принимает мудрых людей, сел на корабль и прибыл к нему; а он знал Священное Писание от начала до конца, как никто другой из современных ученых, и был учеником ученейшего Беды, наиболее сведущего толкователя Священного Писания после святого Григория (Папы Римского Григория I Великого) ((540–604) – прим. автора). Карл держал его при себе постоянно до конца своей жизни, за исключением времени, когда он отправлялся на войну; он хотел, чтобы его считали учеником Альбина, а Альбина – его учителем. Но он дал ему аббатство Святого Мартина в Туре, чтобы, когда он сам отсутствует, мог бы Альбин там отдыхать и обучать стекавшихся к нему учеников. Его обучение принесло столь богатые плоды, что нынешние галлы, или франки, могут сравниваться с древними римлянами и афинянами».

Опираясь на наследие латинского писателя первой половины V в. Марциана Капеллы, в частности на его трактат «Брак Филологии и Меркурия», Алкуин возродил учебный план изучения, так называемых «свободных искусств» – artes liberales – впервые разработанный и внедренный в обучение Флавием Кассиодором (ок. 490 – ок. 585) в его знаменитом монастыре под названием Виварий. Главной задачей всего обучения считалось всецелое и всестороннее постижение Библии, а путь к нему проходил через семь дисциплин, разделенных на две части: тривиум (первые три – грамматика, риторика и диалектика) и квадривиум (арифметика, геометрия, музыка, астрономия). После Алкуина план изучения «свободных искусств» стал классическим и надолго закрепился в образовательном пространстве эпохи Средневековья. Столь же длительная популярность ждала и его многочисленные учебники по разным дисциплинам, надолго ставшие классикой. Будучи талантливым педагогом, Алкуин разработал особый «вопросно-ответный метод» (Interrogatio – Responsio), когда ученик вопрошает о чем либо своего учителя, а тот отвечает ему, а затем они меняются ролями, и уже учитель спрашивает ученика, а тот должен давать правильные ответы. Эта диалогичная форма была и методическим приемом, и литературной условностью, вызывая в памяти перипатетические прогулочные беседы античных философов. До наших дней сохранился текст подобного «словопрения», происходившего между Алкуином и сыном Карла Великого принцем Пипином «Словопрение высокороднейшего юноши Пипина с Альбином Схоластиком». Вот его фрагмент:

«Пипин: Что такое человек? – Алкуин: Раб смерти, мимоидущий путник, гость в своем доме.

Пипин: На что похож человек? – Алкуин: На плод.

Пипин: Как помещен человек? – Алкуин: Как лампада на ветру. <…>

Пипин: Что такое свет? – Алкуин: Лик всех вещей.

Пипин: Что такое день? – Алкуин: Возбуждение к труду.

Пипин: Что такое солнце? – Алкуин: Светоч мира, краса небес, счастие природы, честь дня, распределитель часов.

Пипин: Что такое луна? – Алкуин: Око ночи, подательница росы, вещунья непогоды. <…>

Пипин: Что такое земля? – Алкуин: Мать рождающихся, кормилица живущих, келья жизни, пожирательница всего.

Пипин: Что такое вода? – Алкуин: Подпора жизни, омовение нечистот.»

Далее ученик и учитель меняются ролями. И теперь уже хитро составленные вопросы задает наставник, побуждая обучаемого искать разгадки. Предлагаемые Алуином загадки не лишены занимательности и для современного читателя:

«Алкуин: Послущай еще: я видел, как мертвое родило живое, и дыхание живого истребило мертвое. – Пипин: От трения дерева рождается огонь, пожирающий дерево. – Алкуин: Так. <…>

Алкуин: Видел я, как женщина летела с железным носом, деревянным телом и пернатым хвостом, неся за собою смерть. – Пипин: Это спутница воина (стрела – прим. автора). <…>

Алкуин: Какой вестник бывает нем? – Пипин: Тот, которого я держу в руке. – Алкуин: Что же ты держишь в руке? – Пипин: Твое письмо. – Алкуин: Читай же его благополучно, сын мой».

Социальные и политические взгляды Алкуина хорошо прослеживаются на основании изучения его трактата «Риторика» (Disputatio de Rhetorica et de virtutibus). В нем ученый объединяет науку о красноречии с рассмотрением вопроса о добродетелях, логично связывая развитие школьного образования с насаждением высоким идеалов христианской морали и нравственности. Вполне в духе идеалов построения Божьего Царства на земле Алкуин проводил мысль о том, что насаждение учености, осуществляемое Карлом, является на самом деле делом распространения и утверждения Истины и образцов правильного поведения в обществе, соответствовавших пропагандируемым идеалам. Даже война, в особенности война против язычников, на самом деле служит миру, поскольку Карл подносит побежденным наивысший дар – просвещение верой Христовой на пути к Спасению.

Авторитет Алкуина был незыблем и непогрешим. В памяти потомков он остался одной из центральных фигур всего культурного подъема, царившего при дворе Карла Великого. «Он говорил, жил и писал в полную меру своего достоинства, а достоинством он превосходил всех, кроме разве что могущественнейших королей», – писал об англосаксонском ученом Ноткер Заика. А биограф Карла Эйнгард свидетельствовал, что всем прочим предметам, кроме грамматики, франкский император учился именно у Алкуина: «…в прочих же предметах (Карл – прим. автора) имел наставником Альбина (прозванного Алкуином), тоже диакона, сакса, родом из Британии, мужа, умудренного во многих науках. У него Карл обучался риторике, диалектике и в особенности астрономии, благодаря чему мог искусно вычислять церковные праздники и наблюдать за движением звезд».

Третьим истоком интеллектуалов Каролингского Возрождения стала Ирландия, подарившая Академии Карла Великого таких выдающих ученых, знатоков теологии, астрономии, географии, греческого языка, как Дунгал (ум. ок. 828 г.), Дикуил (ум. после 825 г.) и Климент. Изолированные от материка, ирландцы сохранили традиции раннего христианства, их богословие было близко византийскому, а познания коренились глубоко в античной традиции. С их появлением при дворе Карла Великого связана замечательная легенда об ученых, не имеющих за душой ничего, кроме бесценных знаний, и о том, сколь они нуждаются в простейшей, элементарной поддержке, чтобы обеспечить подлинный расцвет науки и образования. В какой-то мере она является квинтэссенцией всего Каролингского Возрождения, залогом которого стало покровительство интеллектуалам того времени со стороны Карла Великого и их поистине невеликие запросы, в которые они оценили свои знания. Легенда в который раз подтверждает, что истые ученые готовы работать не на страх, а на совесть, но остро нуждаются хотя бы в минимальной поддержке, высвобождающей им время и силы и позволяющей всецело посвятить себя не добыче хлеба насущного, но снисканию пищи духовной. Ноткер Заика пересказывает эту красивую легенду следующим образом: «Когда Карл стал единовластным правителем в западных странах мира, а занятия науками почти повсюду были забыты, и потому люди охладели к почитанию истинного божества, случилось так, что к берегам Галлии прибыли из Ирландии вместе с британскими купцами два скотта – люди несравненной осведомленности в светских науках и Священных Писаниях. И хоть они и не выставляли напоказ никакого продажного товара, все же имели обыкновение зазывать толпу, стекавшуюся для покупок: «Кто жаждет мудрости, подходи к нам и получай ее – у нас ее можно купить». Но, говорили они, продают ее только потому, что видят, насколько охотнее народ приобретает то, что продается, нежели то, что предлагается даром. Таким способом они намеревались или вызвать людей на покупку мудрости, как и всякого товара, или, как подтвердилось в дальнейшем, поразить и изумить их подобным объявлением. Словом, они кричали так до тех пор, пока удивленные или принявшие их за безумцев люди не довели о них до слуха короля Карла, который всегда любил мудрость и стремился к ней. Он тотчас потребовал их к себе и спросил, верно ли молва донесла до него, будто они возят с собой мудрость? «Да, – отвечали они, – мы владеем ею и готовы поделиться с теми, кто именем Бога будет достойно просить об этом». Когда же он стал выведывать у них, что они за нее просят, они сказали: «Только удобное помещение, восприимчивые души и то, без чего нельзя обойтись в странствии (имеется в виду земная жизнь – прим. автора), – пищу и одежду». Услыхав это, он очень обрадовался и тут же задержал обоих ненадолго у себя. А затем, когда ему пришлось отправляться в военный поход, одному из них, по имени Климент, он приказал остаться в Галлии и поручил ему довольно много мальчиков знатного, среднего и низкого происхождения, распорядившись предоставить им необходимое продовольствие и подходящие для занятий жилища. Другого же, по имени [Дунгал], он направил в Италию и вверил ему монастырь Святого Августина близ города Тицены, чтобы там могли собираться у него для обучения все, кто пожелает».

Климент, видимо сменил Алкуина на посту руководителя и организатора Академии, став автором грамматики, пришедшей на смену устаревшей грамматике Петра Пизанского. Именно он был наставником прилежных бедных и нерадивых знатных юношей из поучительного рассказа о преподавании в придворной Академии, приведенного Ноткером Заикой. Дунгал, подписывавший свои стихотворные послания к Карлу «ирландский изгнанник» был одним из первостепенных консультантов франкского императора по теологическим вопросам, глубоко аргументируя свою позицию благодаря знанию не только Священного Писания и трудов Отцов Церкви, но и произведений знаменитых христианских поэтов. Наконец Дикуил (это он писал о том, что слон не всегда стоит, но может ложиться на бок подобно быку) стал автором важного географического трактата «Об измерении земного круга» (De mensura Orbis terrae, 825), в котором почерпнутые из античной традиции знания о бывших провинциях Римской империи дополнил информацией об Ирландии, Фарерских островах и Исландии, где летние ночи, по его словам, были такими светлыми, что можно было легко собирать с рубахи вшей. Это бесхитростное упоминание – лишнее простодушное свидетельство того, в каких санитарных условиях жили люди в эпоху Раннего Средневековья.

Наконец, еще одним, уже четвертым по счету внешним первоисточником Каролингского Возрождения стала Вестготская Испания, точнее, ее наследие, сохранившееся после арабского завоевания Пиренейского полуострова. Выходцами из Испании были епископ Тура Клавдий, ярый противник поклонения иконам, и архиепископ Лиона Агобарда, также осуждавший иконопоклонство наряду со знахарством и ведовством и желавший возродить идеалы раннего христианства. К ним также принадлежит и талантливый поэт ‒ епископ Орлеана Теодульф (ок. 750/ 760–821), стихотворные произведения которого позволяют заглянуть глубоко за кулисы придворной жизни Карла, о которой Теодульф был весьма хорошо осведомлен. Чего стоит хотя бы его пространное стихотворное «Послание к королю», изобилующее многочисленными личными и даже пикантными, интимными подробностями и намеками. Вот как, например, испанский поэт описывает придворных дам – многочисленных дочерей Карла Великого (перевод Б. И. Ярхо):

 
Пусть же семья короля быстра в угождении будет,
Наперебой торопясь знаки любви оказать.
Мантии обе его и мягкие снять рукавицы
Карл пускай поспешит, меч же Людовик возьмет.
Чуть он воссядет, дары вперемежку со сладким лобзаньем
Дочери все поднесут – это подарки любви.
Хротруд фиалки дарит, Берта – розы и лилии – Гисла:
Нектар с амврозией дает в дар ему каждая дочь.
Хилтруд – Цереры дары, фрукты – Ротхайд, вино – Теодрада,
Все различны лицом, но красотою равны.
Эта камнями горит, а та – багряницей и златом,
Здесь – из алых камней, там – из зеленых убор.
Этой застежка идет, а ту украшают запястья,
Та щеголяет каймой, той ожерелье к лицу.
Эта в лиловый наряд, а та разоделась в шафранный,
Мягкий нагрудник – одной, красный – другой по душе.
Речью приятной одна, забавой прельщает другая,
Эта – походкой отцу нравится, та же – смешком.
 

А такой предстает в строках Теодульфа давняя неприязнь к некоему обретающемуся при дворе Карла ирландцу, в котором можно попытаться угадать Климента или Дунгала:

 
Скотт! Коль с тобой я сойдусь, то получишь ты те поцелуи,
Кои, ушастый осел, волк залепил бы тебе;
Раньше пес зайца взрастит или волк вероломный – овечку,
Раньше трусливая мышь в бегство кота обратит,
Нежели вздумает гет со скоттом вступить в перемирье, —
Если б он даже хотел, было б, как ветер, оно.
Тот ли бед натворит, или скроется, Австра[28]28
  Австр в римской мифологии – бог влажного южного ветра.


[Закрыть] быстрее:
Может ли быть он иным? Он вед всего только скотт.
Надо б ту букву отнять, что в азбуке значится третьей,
В кличке же злого врага будет на месте втором,
Первою в «крыше» стоит и второю в слове «скитаться»,
Третьей во «вскрытье» она, в «сроке» четвертой звучит.
Он опускает в речах ту букву[29]29
  В оригинале здесь игра слов scottus (ирландец) и sottus (глупец).


[Закрыть]; итак, без сомненья,
Как себя сам он зовет, точно таков он и есть.
 

Теодульф является также автором большого аллегорического стихотворения, изображающего свободные искусства, насаждавшиеся в придворной Академии со времен Алкуина. В нем представлено древо познания, у корней которого восседает Грамматика – мать всех наук, поскольку лишь овладев на должном уровне латынью, можно продолжать дальнейшее обучение. Латынь – язык Священного Писания и богослужения, античной науки и юриспруденции, государственного управления и судопроизводства мыслился как незыблемая основа всякого образования и науки. Собственно, осознание того, что для науки могут быть пригодны и другие языки, кроме латинского, придет уже в Новое время, и то далеко не сразу и не повсеместно. Уметь читать и писать в Средние века действительно означало уметь читать и писать на языке древних римлян. Вслед за Грамматикой идут еще две дисциплины Тривиума – Риторика и Диалектика, рядом с которыми следуют Логика и Этика. С другой стороны дерева симметрично расположились науки квадривиума – Арифметика, держащая в руках циркуль Геометрия, увенчанная небесной диадемой Астрономия и играющая на лире Музыка. Вся эта мастерски проработанная аллегория является еще одним ярким символом Каролингского Возрождения с его ревностным отношением к насаждению классического образования.

К началу IX в. привлечение иноземных учителей в Академию Карла принесло желаемые, и притом весьма богатые плоды. У иностранных наставников выросли местные талантливые ученики и последователи. Приблизительно с 800–801 гг. «италийский» и «англосаксонский» периоды истории Academia Palatina сменяются «франкским». Из наиболее выдающихся ученых и писателей этого времени следует в первую очередь назвать Эйнгарда (ок. 770–840), автора жизнеописания Карла Великого, написанного по всем канонам античных биографий римских императоров, вышедших из-под пера Гая Светония Транквилла (ок. 70 – после 122 г. н. э.). Взяв за образец «Жизнь двенадцати цезарей», франкский последователь изобразил живую, наполненную разнообразными привлекающими внимание подробностями картину правления франкского монарха, в которой есть информация и о войнах, и о мирных свершениях Карла, и о его нраве, семье и любви к наукам, и многом и многом другом. Не будь Эйнгард знаком с трудом своего великого римского предшественника, он вряд ли вообще обратил бы внимание на многие стороны жизни короля франков.

Великие деяния Карла Великого, но уже не в прозе, а в стихах воспел также прозванный в Академии Гомером Ангильберт (ок. 740/750–814), автор поэмы «Карл Великий и Папа Лев», посвященной описанию встречи в Падерборне и мастерски описывающей в нескольких сюжетах блестящий двор короля франков, его могучее разноплеменное войско, свиту Папы Римского, встречу двух исторических деятелей, королевскую охоту и многое другое. Поэма позволяет глубоко погрузиться как в атмосферу происходившего, так и в повседневную жизни знати той эпохи. Не менее интересно еще одно его произведение, посвященное победе франков над аварами – теме, которая крайне интересовала франкское общество во второй половине 790-х гг. Не менее интересен также поэт Муадвин (или Модоин; ок. 770 – ок. 840) – талантливый ученик и друг Теодульфа, наследовавший ему в жанре пышных панегириков. Именно Муадвину принадлежат строки, ставшие основанием для появления в современной науке термина «Каролингское Возрождение»:

 
К древним обычаям вновь возвращаются нравы людские:
Рим золотой обновлен и опять возродился для мира…
 

Выдающимися богословами показали себя два ученика Алкуина: Амаларих Трирский, первый из латинских теологов аллегорически толковавший литургийные обряды, и Фридигус – автор сочинения «О субстанции небытия и мрака», в котором выходил далеко за пределы сугубо традиционных патристических вопросов. Центральной же фигурой был «просветитель Германии» Рабан (Храбан) Мавр (ок. 780–856), аббат Фульдский (822–842) и архиепископ Майнцский (847–856), который прославился как составитель одной из первых средневековых энциклопедий «О природе вещей» (De rerum naturis).

Названые имена – далеко не полный перечень даже самых выдающихся деятелей науки, культуры и просвещения эпохи Каролингского Возрождения, который может быть легко дополнен десятками известных своими литературными сочинениями исторических деятелей. Важнее подчеркнуть иное, то, над чем подчас не задумывается читатель краткой справки в учебнике или энциклопедии. За этими десятками титанов стояли сотни и даже тысячи их читателей и почитателей, высокообразованных интеллектуалов IX в. Этим эрудитам предназначались писавшиеся тексты, они были способны услышать и прочитать, а главное – оценить красоту слога, богатство редкой латинской лексики, понять оригинальность и глубину мысли автора. Эти эрудиты и сами писали, обмениваясь друг с другом стихотворными литературными посланиями. При этом высокое образование не было исключительно мужской прерогативой. Можно найти десятки имен женщин, умевших читать и писать, владевших книгами. Одна из них – графиня Дуода, жена Бернарда Септиманского, написала «Поучение своему сыну», продемонстрировавшее глубокую начитанность и высокую одаренность писательницы. Несомненно, такие эрудиты составляли круг высочайшей культурной элиты того времени, сама принадлежность к которому ценилась не меньше, чем знатное происхождение, богатство или приближенность к королевскому двору. А за ними стояли тысячи и десятки, возможно, даже сотни тысяч просто грамотных людей, уровень грамотности которых мог весьма разниться (от образованных клириков, переписывавших книги, до полуграмотных горожан, которые «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь») и которым было «немудрено блеснуть» умением прочитать или написать простейшую фразу на латинском языке. Латынь явно не вышла из моды в обществе Каролингской империи, оставаясь языком живого разговорного и письменного общения. Конечно же, эти десятки, много если одна сотня тысяч человек, были каплей в море погрязшего в невежестве сельского населения, не имевшего ни малейшей возможности получить образование. Но уже самим своим существованием и деятельностью и высоколобые эрудиты-интеллектуалы, и их грамотное окружения бросали отблеск своей учености на все каролингское общество, вели его по пути просвещения, показывая ценность и величие образования и науки.

Потребности каролингской интеллектуальной элиты, высшего и относительно массового школьного образования породили острую потребность в книгах, вследствие чего Каролингское Возрождение стало временем настоящего бума работы десятков крупных скрипториев – мастерских для изготовления книг – при монастырях, епископских кафедрах, королевских резиденциях. Исследователи подсчитали, что от меровингской эпохи (до 750 г.) до наших дней сохранилось всего около 500 рукописей, тогда как от периода с 750 по 900 гг. – около семи тысяч! И это лишь то, что сохранилось. По самым скромным оценками, лишь в течение IX в. в каролингских скрипториях были переписаны более 50 тыс. манускриптов. Над каждой книгой работал целый коллектив писцов, что значительно ускоряло копирование текста. Книга расшивалась на пронумерованные тетради и раздавалась для списывания, после чего сводилась воедино и вычитывалась редактором. Поскольку опытный переписчик мог скопировать 25–30 страниц в день, то обычную, ординарную рукопись мастерская могла легко изготовить за неделю. Обычно же таких манускриптов могло быть в работе сразу несколько. Причем переписывались далеко не только Священное Писание и прочие богослужебные и богословские тексты. Десятки произведений латиноязычных античных авторов дошли до нашего времени именно благодаря работе каролингских скрипториев.

Тщательная работа с книгами привела к возникновению высокой культуры редакторского дела, сверки текстов, выявления в них ошибок и искажений. Прежде всего, она была направлена на создание канонического текста Библии, очищение его от разночтений. Каролингские редакторы великолепно справились со своей задачей, попутно разработав основы современных методов сверки и корректуры текстов, используемых в науке и книжном деле по сей день. Книга Каролингского Возрождения получила также удобную привычную нам прямоугольную форму и основы структурирования текста, значительно облегчающие работу читателя, позволяя ему быстро ориентироваться в написанном, находя нужные абзацы, фразы, предложения и слова. Именно в каролингское время текст начинает максимально дробиться, не только разделяется на слова, но и на отдельные смысловые обороты, обозначенные знаками препинания. В тексте появились рубрики и титулы разделов, а также завершающий рукопись колофон – далекий предшественник современной справочной информации на последней странице книги с ее выпускными данными – сведениями об авторе, редакторе, издательстве, тираже и прочих технических параметрах.

Не менее важным достижением стало утверждение в каролингских рукописях единообразного, удобного в написании и при чтении стиля письма так называемого каролингского минускула. Его появление датируют 780-ми годами и связывают со скрипторием Аббатства святого Петра в Корби, откуда он быстро распространился по другим рукописным мастерским каролингского мира. Придя на смену сложным рукописным шрифтам с замысловатым написанием букв, каролингский минускул, по словам Стефана Лебека, «порывая с традиционными арабесками, непомерными остриями и затейливыми завитушками, противопоставил им совершенно ровные буквы, с замечательной четкостью очертаний, гармоничностью тонких и толстых линий, образующий новые высокочитабельные шрифты». Пройдя через многие столетия, каролингский минускул стал основой для создания многих известных типографских шрифтов. К нему восходит, в том числе, и популярный среди пользователей текстовых редакторов на персональных компьютерах Times New Roman. Достигнутый высокий уровень каллиграфии делал чтение удобным и приятным, способствуя становлению новой культуры работы с книгой. Немаловажно также заметить, что каролингский минускул был весьма быстрым в написании, что ускоряло процесс переписывания книг, а также достаточно убористым, позволявшим плотно сбивать текстовые блоки, что позволяло значительно экономить дорогой писчий материал того времени – пергамен, изготавливавшийся из кожи животных (коз, овец, телят, свиней).