Текст книги "Загадки истории. Франкская империя Карла Великого"

Не менее выдающимся достижением стало создание десятков уникальных книг, не просто качественно переписанных, но богато украшенных яркими талантливыми миниатюрами. Храбан Мавр мог сколько угодно писать, что «изображение радует лишь одно мгновение, обращается лишь к одному чувству и не является достойным веры, ибо искажает истинный смысл вещей, только написанное может служить путеводной нитью» – читатели и зрители выдающихся каролингских иллюминированных манускриптов никогда не согласятся со столь категоричной оценкой. Описывать их в не проиллюстрированном изображениями тексте – напрасный и неблагодарный труд, и следует лишь назвать наиболее яркие, выдающиеся, а потому и наиболее знаменитые из них, чтобы заинтересованный читатель легко мог найти их, благо современный Интернет изобилует сайтами с качественными изображениями миниатюр каролингских иллюминированных манускриптов. Это Евангелие Годескалька (781–783), Евангелие из Лорша (ок. 810), Евангелие Ады (ок. 800), Евангелие из Сен-Медрада (начало IX в.), Венское коронационное Евангелие (ок. 800), Шантенейское Евангелие (начало IX в.), Аахенское Евангелие (ок. 820), Четвероевангелие Эббона (между 816–825), Утрехтская Псалтирь (между 816–835) и многие другие. Миниатюры этих рукописей заложили основы европейской изобразительной культуры, предвосхитив многие художественные явления, проявившиеся не только в Средневековье и Новое время, но также характерные уже для ХIХ – XXI вв.

Часть из названых каролингских кодексов писались золотом и серебром на пурпурном пергаменте, создавая у читателя и зрителя впечатление статичной пышной торжественности, основательности бытия, направленного в Вечность. Они величественны, благообразны и монументальны и позволяют прозреть жизнь вечную в Царствии Небесном после Страшного Суда. Глубокое символическое значение драгоценных пурпурных рукописей позволяют понять вдохновенные строки Годескалька, одного из создателей знаменитого Евангелия (перевод О. А. Добиаш-Рождественской):

 
Фоны пурпурные здесь письмена золотые покрыли;
Алою кровью гремящего царства открыто небес;
Радости райские нам звездный чертог обещает;
В ярком сиянье торжественно слово Господне блестит.
Божьи заветы, одетые алыми розы цветами,
Нас сопричастными делают таинству крови Его.
В светлых же золота искрах и нежном серебряном блеске
К нам нисходит таинственно белое девство небес…
 

Совершенно иным духом пронизано знаменитое Четвероевангелие Эббона, в котором евангелисты изображены чуть ли не в импрессионистской манере, создавая впечатление снисходящего на пишущих Божественного вдохновения, динамики, драматизма и экспрессии. Выдающийся искусствовед Цецилия Нессельштраус (1919–2010) так описывает портрет евангелиста Матфея из этого манускрипта, противопоставляя его строгим монументальным изображениям евангелистов из «пурпурных» рукописей: «Матфей сидит под открытым небом за пюпитром в профиль к зрителю и пишет в лежащей перед ним книге. Однако манера исполнения решительно изменилась. Прежде всего, она стала более графичной. Живописное пятно вытесняется теперь беспокойной, вибрирующей линией. Эта динамичная, дробная, дрожащая линия уже сама по себе вносит в изображение оттенок лихорадочной возбужденности. Все здесь: фигура, одежды, бегло намеченный склон холма, деревья – охвачено трепетом. Но этого мало. Для того, чтобы передать состояние охватившего евангелиста экстаза и подчеркнуть сверхъестественное значение происходящего, художник прибегает к деформации. Широко открытые глаза Матфея словно выкатываются из орбит, волосы поднимаются над головой в виде змеящихся прядей, а лежащие на книге пальцы, переносящие на страницу слова Божественного Завета, непомерно вытягиваются и причудливо изгибаются, как бы пронизанные таинственной вибрацией».

Еще более своеобразны рисунки из Утрехтской Псалтири, являющиеся не миниатюрами, а беглыми перьевыми рисунками без рамок, нанесенные теми же коричневыми чернилами – бистром – что и текст рукописи. 165 рисунков псалтири, состоящих из многих отдельных самостоятельных сцен, являются настоящим комиксом, иллюстрирующим и дополняющим написанное. Они словно прочерчены самим переписчиком под свежим впечатлением прочитанного и написанного, причем выполнены в столь же экспрессивной манере, что и миниатюры Евангелия Эббона. Художнику удалось здесь всего несколькими штрихами передавать индивидуальность и своеобразие каждого изображенного человека, животного, строения и части пейзажа. При всей условности рисунков автор проявляет глубокий интерес к элементам быта, архитектурным деталям, оружию и одежде. Рассматривать эти беглые перьевые рисунки, подмечая незаметные на первый беглый взгляд детали – истинное наслаждение. Если же дополнить это сопоставлением рисунка и текста, к которому он относится, можно попытаться проникнуть в сознание художника, понять мотивы, побудившие его сделать изображение именно таким, каким его видит зритель, осознать мысль и смысл образа, которые он желал донести до читателя Утрехтской Псалтыри, рисунки которой «пронизаны бурной динамикой. Среди намеченных беглыми штрихами холмов и долин мчатся, словно подхваченные вихрем, воины, путники, ангелы. Легкие тела их едва прикасаются к земле, одежды развеваются, головы наклонены вперед. Но при всей беглости рисунок удивительно точен и насыщен деталями. В маленьком домике или храме, затерявшемся сред холмов, художник не забывает показать портьеру на дверях, в сцене выезда на охоту умеет передать и нетерпение скачущих вокруг охотников собак, и трепетанье крыльев взлетающего сокола, и горячность резвого скакуна».

В завершение следует сказать насколько слов и о развернутой Карлом Великим масштабной строительной программе. О ней свидетельствует уже Эйнгард в «Жизни Карла Великого»: «На первое место среди подобных предприятий должны быть поставлены удивительной работы собор Богоматери в Аахене, мрамор для колонн которого специально привозился из Рима и Равенны… Начал он возводить и дворцы отличной архитектуры, один – неподалеку от Могонтиака, у поместья Ингильгейм, другой – в Новиомаге на реке Ваале, которая с южной стороны омывает остров батавов. Но особенно заботился Карл о восстановлении церквей, пришедших в упадок: он посылал соответствующие приказы священникам, а для надзора за исполнением отправлял своих посланцев».

К сожалению, до наших дней каролингские постройки почти не сохранились, и судить об их величии позволяет лишь незначительная их часть, хотя на основании изучения письменных источников и данных археологи подсчитано, что при Карле было построено 27 соборов, 232 монастыря и 65 дворцовых ассамблей.

Наиболее известным и пышным из этих сооружений стала, безусловно, Аахенская капелла, сведения о возведении которой сохранили разные источники, авторы которых прекрасно понимали уникальность строения. «Хроника Муассака» (Chronicon Moissiacense) содержит следующее упоминание об утверждении Аахена в качестве главной королевской столицы и развернувшейся там в связи с этим строительной программе: «Год 795: сделал он (Карл Великий – прим. автора) резиденцией своей город Аахен. Приказал он построить там собор дивной красоты: ворота его и кафедры были сделаны из бронзы. Он с усердием заботился о строительстве и следил, чтобы там было все, что требуется. Тут же он велел построить дворец, который назвал Латеранским, а затем приказал свезти туда сокровища из всех его королевств. Также приказал он соорудить там множество величественных построек». В «Деяниях Карла Великого» Ноткер Заика также уделил несколько строк сооружению Аахенской базилики: «Когда среди своих предприятий император Карл мог позволить себе некоторый отдых, он все же пожелал не оставаться в бездействии, но посвятил себя служению Богу, так что даже задумал построить в своем отечестве базилику по собственному плану, которая превосходила бы древние сооружения римлян, и уже радовался, что вскоре достигнет исполнения своего желания. Для этой постройки он созвал со всех стран, расположенных по эту сторону моря, художников и мастеров разного рода».

Построенная по образцу византийских центрических храмов IV–VI вв., она возводилась и богато украшалась в течение нескольких лет с 795 по 805 гг. архитектором Эйдом (Одом) из Меца. По завершению строительства капелла была освящена папой Львом III в честь Спасителя и Божьей Матери. Она представляет собой высокий центральный восьмиугольный (октагональный) зал диаметром в 15 м, окруженный более низким шестнадцатигранным деамбулаторием с галереями, диаметр которого составляет 29 м. Увенчивает капеллу куполообразный свод из восьми секций, поддерживаемых восемью мощными несущими столбами. Крайне интересным является решение второго этажа строения, имеющего двухъярусную аркаду на колоннах, что создает у зрителя впечатление трехэтажности здания. В целом Аахенская капелла стала выдающимся архитектурным памятником Раннего Средневековья, по сей день поражающим посетителей своим великолепием и мастерством инженерных решений. Выдающийся французский медиевист Жорж Дюби (1919–1996) в книге «Европа в Средние века» писал о значении соборов – наследников и продолжателей традиций Аахенской капеллы – для общества эпохи Средневековья: «Собор открыт миру. Это была публичная проповедь, безмолвная речь, обращенная ко всем верующим, но прежде всего демонстрация власти. Своими фасадами, похожими на крепостные, неприступными башнями, служившими им продолжением, собор говорил о верховной власти, о Христе-Царе. И стены его украшали скульптурные вереницы царей и епископов. Собор и в самом деле утверждал, что спасения достигают, соблюдая порядок и дисциплину, под контролем власти, или, точнее, двух сотрудничающих властей – епископа и государя. Кафедральный храм, возведенный в городе, этом источнике самого подвижного богатства, с тем, чтобы управлять им и использовать его, устанавливает соглашение между обновленными и возрожденными Церковью и монархией». Аахенская капелла действительно была наглядным выражением единения и мощи Церкви и Империи, совместными усилиями направлявшими вверенный Господом их попечению, наставлению и управлению народ Божий ко Спасению в Царствии Небесном.

* * *

Таким многообразным, внутренне противоречивым, но, несомненно, ярким было таинство культуры Каролингского Возрождения. Один из классиков знаменитой французской школы «Анналов» Жак Ле Гофф (1924–2014) замечал по поводу Каролингского Возрождения, что его культура «обычно не шла дальше почти что детских забав, столь соблазняющих варварские умы. Словопрения, загадки, ученые головоломки – все это напоминает игры и упражнения, предлагаемые современными журналами для развлечения. Королевская Академия была чем-то вроде светского увеселения, которому предавался кружок близких к государю лиц, которые именовали его ради забавы Давидом… Император, научившийся читать, но не писать, что было уже большим достижением для мирянина, как дитя забавлялся сделанными для него большими буквами, которые он по ночам угадывал ощупью под подушкой. Увлечение античностью чаще всего ограничивалось знакомством с нею по Кассиодору и Исидору Севильскому». Однако нельзя безоговорочно согласиться с этой во многом справедливой, но излишне категоричной оценкой. Благодаря поддержке франкских правителей, культура и искусство этого периода переживают расцвет, особенно заметный на резком контрасте с глубоким упадком VII – первой половины VIII вв. Каролингское Возрождение во многом послужило фундаментом для культуры последующих эпох, особенно для наследующего каролингское Оттоновского Ренессанса, а культурное развитие Европы более не прерывалось периодами культурной деградации и застоя.

Каролингское Возрождение с его обширной программой восстановления относительно массового образования и науки, с привлечением ко двору Карла малочисленных поначалу, но мощных европейских интеллектуалов, воспитавших следующие поколения учеников, развитием скрипториев и широко, основательно налаженного книжного дела с переписыванием богато украшенных миниатюрами драгоценных манускриптом, с развитием строительного дела было, безусловно, лишь в малой своей части отголоском Античности. Оно рождало новый христианский европейский мир, закладывало основы Европы эпохи Средневековья. И, снова же отчасти, оно было прообразом будущего классического европейского Возрождения, породившего, в конечном итоге, современную Европу, а вместе с ней и современный мир. Так осуществлялась неразрывная связь времен – Античность бросила свой отблеск на Империю Каролингов, из Каролингского Возрождения выросла средневековая Европа, сквозь культуру которой, отталкиваясь и в то же время щедро черпая из ее наследия, пророс Ренессанс.

Империя должна умереть, или Подноготная упадка и гибели Каролингов (вместо эпилога)

 
С востока солнца до прибрежий западных
Плач сотрясает сердца верноподданных.
Горе мне, грешному!
Народов ратных полчища заморские
Грусть посетила, горесть превеликая.
Горе мне, грешному!
Римляне, франки, все христолюбивые
Полны печалью, тяжким воздыханием.
Горе мне, грешному!
Дети и старцы, святые епископы.
Матроны плачут о кончине кесаря.
Горе мне, грешному!
Не иссякают их потоки слезные:
Весь мир рыдает о гибели Карловой.
Горе мне, грешному!
…
О горе Риму и народу римскому,
Светлого света – Карла потерявшему!
Горе мне, грешному!
И ты восплачешь, о, краса Италия,
Со всеми городами досточтимыми.
Горе мне, грешному!
Франкия, много злых бед претерпевшая,
Ввек не видала тягчайшего бедствия, —
Горе мне, грешному!
 

Плач о Карле Великом

(пер. Б. И. Ярхо)

Единая Франкская империя Каролингов ненадолго пережила своего создателя Карла Великого, отошедшего в мир иной в 814 г. С наследованием вопросов не возникло. На момент смерти франкского императора в живых оставался лишь его сын Людовик Аквитанский, которого Карл собственной властью короновал императорской короной еще в 813 г. Однако проблемы коренились за фасадом все еще прочной внешне, но крайней рыхлой изнутри монархии. Центральная власть, стремясь усилить свое влияние на местах, собственными действиями порождала своих будущих могильщиков: самовластных крупных землевладельцев-феодалов, не считавшихся ни с чем, кроме грубой силы. Усиливая позиции региональных управленцев-графов, уже Карл, сам того не желая, бросал в землю семя будущего регионального сепаратизма, который в условиях технологий и коммуникаций Раннего Средневековья расцветал тем пышнее, чем дальше находился местный князек-властитель от места пребывания императора. Земли и власть ускользали из рук императора уже при жизни старевшего Карла Великого, которому в 811 г. докладывали: «Твои посланцы не встречают больше повиновения, приказания твои в графствах не исполняются». «Достижения Карла Великого были одно, а его наследие – другое, – подводит неутешительные итоги правления первого императора франков один из ведущих британских специалистов по истории варварской раннесредневековой Европы Джон Майкл Уоллес-Хедрилл (1916–1985). – Его преемнику досталась пустая казна, продажная и мятежная свита, разваливающаяся империя, пораженная голодом и опустошаемая чумой, в сельских районах которой зачастую единственным законом была кровная месть. За видимостью единства и однородности стояло общество, раздираемое местническими интересами, не способное питать ни национальных, ни тем более имперских устремлений».

Впрочем, воцарившемуся после смерти отца Людовику Благочестивому (814–840) все еще удавалось поддерживать единство империи. В отличие от Карла Великого, император Людовик не стремился к далеким походам и масштабным завоеваниям, сосредоточившись на сохранении уже завоеванного и установлении в государстве всеобщего благочестивого порядка. Отныне государь мыслился не как воин, а как мудрый властитель и справедливый судья, блюститель мира и гарант всеобщего порядка, отвечавший за неукоснительное соблюдение заповедей Господа и будущее Спасение всех своих подданных. Анонимный автор пространной «Жизни императора Людовика», известный под прозвищем Астроном, свидетельствует, что этот правитель, напоминающий скорее иерея, чем воина, как нельзя лучше подходил для этой задачи. Если Карл, завоеватель и создатель государства, был схож с библейским царем Давидом, то Людовик, несомненно, был в этом сравнении мудрым Соломоном, продолжателем свершений отца, но уже преимущественно в мирном русле.

В нашей памяти этот тандем Карла и Людовика справедливо может вызвать также образы князей киевских Владимира Великого и его сына Ярослава Мудрого. И действительно, Людовик во многом продолжал программу отца, но уже на мирном поприще, причем, будучи в высшей степени религиозным человеком, с утроенным рвением сотрудничал с представителями Церкви. Епископы и аббаты крупных монастырей действительно стали важнейшей опорой его власти, развивая и отстаивая концепцию неразделимости империи и идею об особой природе королевской власти, призванной, прежде всего, служить делу укрепления истинной веры Христовой. В этом отношении именно при Людовике Благочестивом нашли свое максимально полное осознание и воплощение те принципы правления, которые путем проб и ошибок нащупывались Карлом Великим.

Итак, в деле приготовления страны ко Второму Пришествию Иисуса Христа и Страшному Суду Людовик Благочестивый преуспел не менее, если не более своего отца. Он покончил с фривольностью придворной жизни, процветавшей при Карле, заменив ее тихим смиренным благонравием. «Единство, упорядоченность – вот ключевые понятия нового императора Людовика… Как только Людовик вступил на престол, он тотчас занялся этим упорядочиванием, – пишет об этом в книге «Наследие Каролингов. IX–X вв.» знаменитый французский медиевист Лоран Тейс. – И для начала произвел чистку своего окружения, родственников, освобождаясь от вековых наслоений: многочисленные сестры императора были отправлены в монастыри для укрепления их целомудрия, а их любовники были удалены от королевского двора. Женщины с неопределенным положением, ведущие себя двусмысленно, живя на содержании у вельмож, были изгнаны. Очистив дворец от женщин и связанных с ними удовольствий, Людовик превратил его в ризницу Божественного храма, стремясь к чистоте, к которой Церковь с переменным успехом пыталась призвать мирское общество…».

При Людовике прекратила существование в качестве отдельного научно-образовательного центра, кружка интеллектуалов и клуба для проведения досуга придворная Академия. Последнее, кстати, совершенно не означает окончания Каролингского Возрождения. Просто отныне его главные центры окончательно переместились в крупные монастыри страны, которым Людовик оказывал всецелую поддержку. Дочерей Карла, собственных сестер, Людовик отправил в монастыри. Все было готово к вхождению подданных благочестивого императора в Царство Небесное. Проблема заключалась лишь в том, что ожидаемый конец света все никак не наступал, и нужно было как-то управляться не только с духовными, но и с сугубо светскими делами. Можно сказать, что противоречие между эсхатологическими ожиданиями и не вписывавшейся в них реальностью стала базовой онтологической проблемой Каролингской империи. Она могла собрать и удержать в своей власти множество народов и громадные территории лишь на некоторое, не слишком продолжительное время. Когда же современники начали осознавать, что конец времен при их жизни, а, возможно, даже при жизни их детей и внуков, не настанет, имперская машина начала сбоить из-за накопившихся в ней противоречий.

И одним из главнейших противоречий, грозивших разорвать империю, была традиционная для Франкской монархии еще со времен Меровингов необходимость выделения удельных владений для каждого из сыновей после смерти отца. С необходимостью упорядочить этот вопрос столкнулся уже Карл, в 806 г. разделивший свое государство между тремя своими сыновьями – Пипином Италийским, Людовиком Аквитанским и Карлом Юным. Этот документ о разделе владений стремился сохранить единство империи, но, вместе с тем, размывал ее фундамент. В изданных посмертно в 1888 г. лекциях харьковского профессора Михаила Назаровича Петрова (1826–1887) абсолютно справедливо сказано по этому поводу: «… так как материалом для этого величественного здания (империи Каролингов – прим. автора) служили древнегерманские учреждения, по натуре своей сильно противоположные таким идеям (восстановление империи – прим. автора), то из подобной комбинации несовместимых факторов и не могло выйти ничего прочного». О неразрешимых внутренних противоречиях, делавших сохранение невозможным, весьма наглядно свидетельствует уже сам документ 806 г. о разделении государства: «Всем вам известно, как Божья милость даровала нам трех сыновей… Итак, мы хотим, чтобы вы все были осведомлены, что мы желаем по милости Божьей оставить этих сыновей и при нашей жизни и после кончины наследниками нашего королевства и нашей империи. Мы вовсе не хотим, однако, передать им это королевство неразделенным вне всякого порядка как предмет для столкновений. Но мы делим все королевство на три части, назначая каждому ту, которой он должен править и которую будет защищать. Таким путем каждый, удовлетворенный своей долей согласно нашему распоряжению, постарается защищать границы своего королевства, соприкасающиеся с чужеземцами, сохранять мир и любовь с братом».

Таким образом, лишь смерти Пипина и Карла Юного уберегли империю от раздела уже в 814 г. и позволили Людовику единолично унаследовать все государство. Однако у этого императора также было трое своих сыновей, и он столкнулся с той же проблемой, что и его отец Карл Великий. Стремясь организовать и упорядочить будущую передачу власти после своей смерти, в 817 г. Людовик предпринял попытку того, что можно назвать выделением без раздела. Иными словами, он попытался выделить каждому из сыновей отдельные территориальные владения, сохранив при этом верховную власть надо всей империей лишь одному из них. Принятый с этой целью документ гласил: «Ни нам, ни нашим праведным советникам не представляется возможным из любви к нашим детям разрушить единство империи, которое Бог сохраняет нам во благо. Мы не хотели бы также нанести ущерб св. Церкви и подорвать ее могущество, на котором покоятся права всех королевств в целом». Императором и единственным наследником всей империи провозглашался, таким образом, старший сын Людовика по имени Лотарь, тогда как Пипину предоставлялось «долевое королевство» в виде Южной Галлии и Аквитании, а самый младший Людовик, впоследствии прозванный Немецким, получал обширную Баварию и смежные марки.

С одной стороны, в 817 г. был сделан шаг вперед по сравнению с хартией 806 г. о разделе королевств. Карл Великий не упоминал в своем документе о наследовании титула императора лишь одним из сыновей, что позволяет исследователями предположить, что его либо могли наследовать в равной степени все сыновья, либо вообще не получал никто. На момент принятия документа о разделе Карл все еще находился в сложном процессе осознания природы своего императорского статуса и вполне мог считать его уникальным и не передающимся по наследству. В хартии 806 г. император лишь подчеркивал, что сыновья должны проявлять послушание по отношению к нему самому: «И сыновья наши должны быть нам послушны, равно как и народ наш, Богом возлюбленный, обязан подчиниться нам так же, как пристало сыновьям подчиняться отцу своему, а также своему королю и императору». С другой стороны, в новом разделе 817 г. Людовик отошел от давнего меровингского принципа, согласно которому «долевые королевства» нарезались чересполосно, предупреждая тем самым поползновения к открытому сепаратизму. Теперь братья-короли получили компактные территориальные уделы, которые вполне могли существовать как отдельные государства. И уже тогда в их очертаниях начнут угадываться территории будущих европейских государств трех отдельных народов – французов, немцев и итальянцев.

Сложившаяся система с ее зыбким равновесием оказалась нарушена, когда от нового брака у Людовика родился очередной сын, названный Карлом (со временем он получил прозвище Лысый), для которого в 833 г. выкроили отдельные наследные земли – Алеманнию. При этом Лотарю, помимо его территориальных владений должен был остаться лишь пустой императорский титул без какой-либо реальной власти над областями, доставшимся братьям. Это вызвало недовольство старшего наследника, стремившегося сохранить единство империи и опиравшегося на поддержку духовенства. Опираясь на сторонников целостности государства, Лотарь силой заставил отца отречься от престола, и хотя вскоре Людовику удалось вернуть себе власть, о прежнем спокойствии оставалось лишь мечтать. В стране продолжилась борьба между кликами знати, отстаивавшими либо свои региональные, либо общеимперские интересы. Ко всему этому следует добавить господство натурального хозяйства, замкнутость отдельных областей и районов государства, даже отдельных имений, слабое развитие городов и торговли. Все это способствовало неизбежному распаду империи.

После смерти Людовика Благочестивого в 840 г. братья возобновили усобицы с удвоенной силой. На этот раз против императора Лотаря (840–855) выступили оба младших брата – Людовик Немецкий (843–876) и Карл Лысый (843–877) (Пипин Аквитанский к тому времени уже умер в 838 г.). 25 июня 841 г. младшие братья разгромили армию Лотаря в битве при Фонтене (Фонтенуа). А в следующем 842 г. 14 февраля произошло событие, иногда называющееся Днем рождения Европы – Людовик Немецкий и Карл Лысый заключили под г. Страсбургом соглашение о продолжении борьбы с Лотарем до полной победы над ним. При этом для современных европейцев важен даже не этот договор, а упоминание в истории Нитхарда о клятве, которую каждый из королей произнес на своем национальном языке – романском, основой будущего французского (Карл Лысый), и германском, основой будущего немецкого (Людовик Немецкий).

Не имея достаточных войск для сопротивления объединенным силам двух младших братьев, Лотань согласился на раздел государства, закрепленный Верденским договором 843 г. Сам он сохранил за собой формальный титул императора, но без каких-либо особых прав в отношении своих братьев, которые стали отныне абсолютно самостоятельными королями. Согласно произведенному разделу Лотарю достались Италия и земли между Рейном на востоке и Маасом, Шельдой, Сеной и Роне на западе, включая Бургундию, а также два ключевых имперских города – Рим и Аахен. Земли к востоку от Рейна получил Людовик Немецкий, земли к западу от владений Лотаря достались Карлу Лысому. Таким образом, Каролингская империя распалась на три части, положившие начало будущим Франции, Германии и Италии. При этом для самих современников этот раздел еще не имел значения окончательного распада империи. Сохранялся титул императора, признавался его особый статус. Долго еще по инерции продолжало жить представление о некоем условном единстве государства, однако центробежные силы давали о себе знать все сильнее и сильнее с каждым годом.

Власть Каролингов ослабевала с каждым десятилетием. В самом конце IX в. восстановить единство империи ненадолго удалось Карлу Толстому (880–887), однако он вскоре был низложен на собрании знати. На обломках государства Каролингов возникло семь королевств с выборной королевской властью: Франция (причем Францией в то время называлась не вся территория современной Франции, а лишь ее северная часть), Германия, Италия. Отдельно существовали также королевство Прованс, королевство Бургундское, Лотарингия и королевство Наварра за Пиренеями. Династия Каролингов во Франции, представленная все более невзрачными королями, окончательно сошла с политической арены в 987 г. Последним ее представителем стал Людовик V Ленивый (986–987), само прозвище которого вызывает в памяти судьбу последних королей династии Меровингов. Созданная Карлом Великим империя окончательно умерла, дав возможность родиться классической средневековой Европе.

Эпитафией по Каролингской империи франков может быть надпись, нанесенная, по свидетельству Эйнгарда, на золоченой арке над гробницей ее создателя.

ПОД ЭТИМ КАМНЕМ ЛЕЖИТ ТЕЛО

ВЕЛИКОГО ПРАВОВЕРНОГО ИМПЕРАТОРА КАРЛА.

ОН ЗНАТНО РАСШИРИЛ ФРАНКСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

И СЧАСТЛИВО ЦАРСТВОВАЛ XLVII ЛЕТ.

УМЕР СЕМИДЕСЯТИДВУХЛЕТНИМ В ГОД ГОСПОДЕНЬ DCCCXIV,

ИНДИКТА VII, V КАЛ. ФЕВР.