Текст книги "Кружево дорог"

Опора

Кончилось всё, в пропасть ухнуло, вдребезги разлетелось, заскрежетало под тяжелым сапогом, в пыль истёрлось. Вот, только всё было: тепло, счастливо, уют рядом, любовью светится, нежностью топит. Чувствуешь: вот оно, настоящее. Веришь, душа тает, глаза в неге закрываешь, улыбаешься. Вдруг толчок грубый: ещё не больно, но уже чуешь – всё.

Как? Почему? Поплыла опора, рухнула из-под ног с противным замиранием внутри. Вот только же стояла крепко! Или… Чудится: звон, скрежет, гвалт вокруг режущим взрывом. Вот – голову разрывает, а будто и нет его, только в ушах звенит. Тишина. Лучше б грохотало. Так тихо, что слышно, как сердце грудь взломать хочет: птицей в клетке бьётся, стоном ворочается, давит. Выжимает кто-то жестокий кровь из него, как тряпку выкручивает.

Можно чувствовать такое и живым оставаться? Больно. Что ж так больно-то? Не хочу. Не хочу так больше! Не могу так больше! Хва-а-ати-и-т!

***

Она открыла глаза. С её лица, застывшего в легком надменном ожесточении, смотрели они взглядом той, что знала эту жизнь. Знала о присущей ей череде лжи и обмана, и неизбежности страданий. Знала о постоянной необходимости держаться настороже и отсекать всё лишнее, закрывать любые лазейки. А если и отступать, позволяя другой предаваться своим бесплодным мечтаниям, то лишь для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, как оно на самом деле. И куда проще было встретиться с неприкрытым бешенством, чем с этим холодным взглядом свысока и едкой презрительностью чуть изогнувшихся в усмешке красивых губ. Было в ней нечто от аристократов прошлых времен, стальной клинок болезненной гордости которых был несгибаем и бритвенно остр. Остр и опасен в своей эффективности. Её звали Хат, и когда она бралась за дело, тот, кто был причиной её появления, сразу это понимал. Без полутонов, отчетливо и неизбежно: так, как трудно игнорировать режущий тело нож.

Хат зашла в комнату. На кровати напряженно свернувшись, лежала Глед. Подушка, в которую она уткнулась лицом, была мокрой. Всхлипы всё не прекращались. Дромир, немного озадаченно перебирала листы исписанной бумаги, недоуменно бормоча себе под нос:

– Не, ну логично же здесь всё… Если уж он так, то всяко же так всё произойти должно. Или вот так. Глед, а Глед, вот ещё вариантик. Ну, хорошо же получилось!

– Да хватит уже! Не могу слышать это больше! – закричала вдруг Глед, оторвав заплаканное лицо от подушки и, отвернувшись к стене, глухо зарыдала.

Хат, стремительно подойдя к Дромир, выхватила у неё из рук кипу листов. Осадила властным жестом уж было вскинувшуюся в возмущении Дромир и погрузилась в чтение. Брови её неудержимо поползли вверх, на лице отразилось искреннее недоумение.

– Дромир, ты как, башкой поехала? Писать такое… Как фантазии хватает?! Да и зачем вообще это все? – сердито спросила она наконец.

– Я – писательница! Я не могу держать в себе эти истории. Это вдохновение свыше! Они просятся, и я их выпускаю! – задрав нос, заносчиво ответила Дромир.

– И что? Обязательное писать именно такие истории? Чтобы ей становилось всё хуже? – возмущению Хат не было предела.

– А какие ещё? Мы тут все, знаешь ли, в одной лодке, да со своими талантами. Ты вот у нас защитница, каких поискать. Ну а Глед всё идеи подкидывает. А я всего лишь логическое развитие предлагаю. Всё в соответствии и с твоими ожиданиями тоже, между прочим. Иначе откуда пыл такой? Ты ж с полунамека сталью скрежещешь.

На это Хат что возразить не нашла, лишь молча глянула на наконец затихшую Глед.

– Ладно. Только не читай ей больше, – сказала, остывая.

– Хорошо, – покладисто согласилась Дромир.

Дверь тихо открылась. Как всегда, в моменты, когда все малость успокаивались, приходила Римели. Её спокойные рассуждения и умозаключения всегда помогали, но обладала она не очень громким голосом, который легко заглушался яркими восторгами Глед, фыркающим гневом Хат и мрачными вдохновениями Дромир.

– Ну и что опять произошло? – спросила ни к кому конкретно не обращаясь Римели.

– А то ты не знаешь, – опять начала горячиться Хат. – Как обычно всё. Стелют мягко, да спать жёстко. Слова, нежности. Долго я его к ней близко не подпускала. А всё ж таки пробился, нашел пути, скотина. Ну ничё, теперь уж я потешусь. Хапнет горя, позабочусь.

– Ну, пока в целом понятно. А вот как обычно ли… Конкретно что случилось? После того, как ты говоришь, эта «скотина» до нашей Глед добрался, – уточнила Римели.

– Да там, то ли посмотрел он на кого-то не так, то ли ещё чего – я сильно не разбиралась. Некогда там в подробности вникать! И так всё ясно! Одним миром мазаны! Веры ни на грош!

– Так, не вникала. Ну да, ожидаемо. А у тебя там что, Дромир? – взглянула вопросительно Римели.

Дромир несколько смущенно протянула ей пачку исписанных листков. Римели наскоро пробежала их глазами и подняла пристально уставилась на Дромир:

– И сколько из всего этого мы видели реально?

– Ну-у-у, ты же знаешь, что у меня очень сильная интуиция и чутьё. И логичность развития достаточно… логичная, – принялась оправдываться Дромир.

– Сколько? – не отступила Римели.

– Пару первых предложений, – буркнула, опустив глаза, Дромир, впрочем, тут же эмоционально встрепенувшись, – но они длинные!

– Так. Понятно, – сделала красноречивое выражение лица Римели. – Ну, а ты, Глед, можешь сказать что-то по поводу этого всего?

Глед села на кровати. Смотреть на неё без жалости было нельзя: словно в тень свою превратилась. Римели и Хат озабоченно переглянулись. Каждая такая история заканчивалась для Глед неким истощением, будто она теряла в них часть себя, исчезала из этого мира. В этот раз подобное было особо заметно. Видимо и впрямь совсем Хат в сторону отошла, открыла путь.

– Больно мне. Присутствие его… Слова… Касания… Так сладко… Так нежно… Это же любовью чувствуешь. И вдруг… Это случается, как вспышкой: видишь, и знанием открывается. Прям сюда бьёт, – Глед прижала ладонь к груди, страдальчески исказив лицо. – Не только твоё это, и другим отдано может быть. Даже представить такое больно. Во что веришь, как в сокровище, безделушкой окажется. Вот только за руку держались, толкнул кто-то и всё, одна. Нет его. Не найти в толпе.

– Думаешь, отошла бы Хат в сторону, если бы не настоящим было? – посчитала должным уточнить Римели.

– А если и настоящее! Предательство другим такой дарить! Пусть не такое – часть, подобное! Всё равно! Гнусное, лживое предательство! Обман! Думать об этом не могу! Крутит внутри всё! Как может это правдой быть для всех! Не бывает так! – выкрикнула Глед и уткнулась лицом в ладони.

– Ненавижу! – сквозь зубы выдавила Хат и пнула ногой стул.

– Надо с этим что-то делать, – задумчиво сказала Римели. – Эдак мы совсем Глед потеряем.

– Не потеряем! Защищу её! Кровью умоются! Никого больше не пущу! – зарычала Хат.

Глед, перестав закрывать опустошенное лицо ладонями, с тоской посмотрела на неё, молча встала и понуро вышла из комнаты. Хат, при виде этого, тотчас остыла.

– Не пустишь? А хорошо ей от этого будет, нашей Глед? В ней же жизни нет, когда ты всем заправляешь. От чего быстрей зачахнет? Кого защищать будешь? Себя? – строго спросила Римели. – А ты чего молчишь, Дромир?

– Ну-у-у, да-а-а. Когда Глед взаперти сидит и писать-то не о чем. От Хат одни рифмы: кровь – морковь, – поддержала Дромир, с опаской поглядывая на Хат.

Та только зыркнула, но комментировать не стала.

– Так. Решено. Я попробую узнать, кто нам сможет помочь. Ждите меня. Ничего не предпринимайте. Глед не трогайте, – распорядилась Римели и решительно направилась к выходу.

***

Они стояли перед закрытой дверью: все четверо. Римели отыскала нужный адрес и притащила всю компанию за собой. Открыла старуха: седые волосы убраны в длинную косу, платье тёмное, взгляд по кусочкам разбирает. Осмотрела всех пристально, в дом пустила. В кабинет сумрачный зашли, рядком перед старухой встали, как по команде.

Хозяйка кабинета жестом остановила уж было начавшую говорить Римели, к Дромир первой обратилась:

– Вон, возьми на полке, ознакомься, какие ещё истории писать можно. – И на шкаф высокий с книгами указала.

Дромир не прекословя направилась к нему, вытащила одетый в бордовую кожу томик и уселась с умным видом в кресло, в чтение погрузилась.

– Ты, – коротко указала пальцем на Хат старуха. – Хорошо защищаешь, молодец. Да не всегда по угрозе ответ выдаешь – горяча не в меру. И скора не к месту. Ещё присвоить хочешь: не жадная, нет – потерять боишься. Теряла уже: давно, во тьме скрыто. Ищешь теперь то, потерянное. Вроде и отторгаешь всё, но пустое это – ищешь ты. Да всё не находишь. А горяча и скора тоже, кстати, от него, от страха. От этого и потерю во всём видеть спешишь, не приобретение. Ведь тогда ты не зря боишься. Потому как, если зря, обидно, да?

На последних словах старуха с ироничной ухмылкой заглянула Хат прямо в глаза. Та вдруг вспыхнула, но тотчас потухла и потупила взгляд.

– А ты от боли бежишь. Не веришь. Не веришь, что по-другому будет. Во всем признаки боли подступающей ищешь. А не находишь, так придумываешь. И обман. Да. Тут тоже дело нехитрое. Смотри сквозь придуманную картинку и всё что за неё вылезло, обманом величай, – обратилась уже к Глед старуха. – А то, что мир чуть сложней бывает и не всё то, что вдруг не влезло, сразу плохо – это тебе да, не по глазам. Так-то мерилом черно-белым жизнь цветную мерить такое себе дело… Но тут уж да, не увидишь, прямо не глянув. А зачем? Стра-а-ашно. Боль рядом. Ну да.

– Обман и есть, что ж ещё? – опять вскинулась Хат.

– Ну да, тут и защитница твоя чуть что. С её бездумной яростью, – всё так же смотря на Глед и не обращая внимания на Хат, продолжила старуха. – Хотя думать конечное не её. Да и не твоё. Но в своём деле хороши, тут уж не отнять.

Глед стояла, широко открыв глаза, стиснув на груди руки и словно всматриваясь в свои воспоминания, пытаясь понять, что же хочет ей сказать эта старая женщина.

– Так, а ты что затаилась? До тебя, разумной, думаешь дело не дойдёт? Где голос твой? Почему шепчешь, когда кричать надо? Почему ждёшь, когда искать надо, а не наблюдением со стороны заниматься? Кто новое поймёт и другим объяснит? – неожиданно строго принялась выговаривать Римели старуха.

Тут Дромир слегка невпопад провозгласила:

– А-а, да тут сплошь красоты, радужные мысли и исполнения желаний. Никаких страданий и душещипательных историй. Бла-бла-бла, все жили долго и счастливо!

Старуха резко повернулась к Дромир: та аж с испугу в кресло вжалась.

– А ты как хотела?! В твоих текстах сила! На всё дальнейшее влияет. А ты ими всё дорогу несчастьям мостишь.

Дромир ошалело хлопала глазами и не пыталась возражать.

– Так. Живете где? К себе ведите, осмотреться надо. Звать меня можете Ветваен.

Придя в их дом Ветваен без промедления, будто собака, ищущая след, принялась ходить по комнатам и даже словно принюхиваться. Обойдя всё, направилась ко входу на чердак. Долго на нём не задержавшись, спустилась обратно.

– Прибрались бы там, – буркнула многозначительно на ходу и направилась к лестнице в подвал.

Там пробыла дольше: что-то брякало, лязгало, затем протяжно заскрипело.

– Сюда идите, – глухо послышался голос Ветваен.

Гуськом они спускались в подвал собственного дома с настороженностью дикого человека, впервые ступившего под своды неизведанной пещеры. В дальнем его конце стояла Ветваен и ожидающе смотрела. Когда подошли ближе, увидели у её ног черный квадрат провала. У него имелась тяжеленная даже на вид крышка с тронутыми ржавчиной петлями: видимо это они так скрипели.

– Странно. Мы и не подозревали, что здесь есть проход глубже, – задумчиво прокомментировала увиденное Римели.

– Не все пути можно углядеть самому. Бывает и помощь нужна, – сказала Ветваен и увесисто добавила, – вам туда.

– Это обязательно? – неуверенно уточнила Дромир, боязливо заглядывая в сочащийся тьмой проем.

– Вы ко мне пришли, не я к вам. Можете дальше так оставить, но дорогу в мой дом тогда забудьте, – подвела итог старуха.

– Нет, мы пойдем, – решительно сказала Хат и, задержав пристальный взгляд на Дромир, первая шагнула к ступеням, ведущим в темноту.

За ней потянулись все остальные.

***

Их поглотил кромешный мрак. Вместе с этим исчезли все звуки. Прежний мир в один момент словно перестал существовать. Тьма обхватила их почти осязаемыми объятиями, заставляя съежиться, панически вертеть головой в бесплодной попытке что-то разглядеть. В голове поневоле принялись формироваться образы кровожадных тварей, таящихся вокруг и подбирающихся всё ближе.

– Не бойтесь. Тьму развеет слова свет, и мы отыщем в ней ответ, – вдруг продекламировала Дромир неожиданно проникновенным голосом.

Первым, что возникло в этой слепой немоте, была негромкая музыка. Следом, как будто размываемый легким течением звука, начал рассеиваться мрак. В нём проступили очертания широких ступеней, грубая кладка стен. Огни нигде не зажглись, но воздух насытился мягко светящимися частицами, словно звёздной пылью. Ступени продолжались каменным коридором, дальнейший путь по которому скрывалось за ближайшим его изгибом.

Все удивленно посмотрели на Дромир. Она озиралась вокруг, судя по всему, сама ошалев от случайно достигнутого эффекта.

– Как у тебя так получилось? – спросила Римели.– Да я сама не поняла. Просто тишина такая накатилась со всех сторон. И внутри тоже как-то затихло. И вдруг слова пришли. Ну, я и брякнула не думая, – призналась она растерянным голосом.

Невольно держась тесной группой, девушки двинулись вперёд, оглядывая стены и сводчатый потолок. За ближайшим поворотом поперек коридора воздвиглась массивная дверь. Хат, опередив по обыкновению всех, взялась за ручку в виде висячего кольца и потянула – без результата. Хат рванула сильнее, ещё сильнее: до вздувшихся на руках и шее жил, упершись в стену ногой – тот же результат.

– Хат, – окликнула Римели, многозначительно указав пальцем знак, выбитый сверху на арке: сердце в шипастом кольце – острия как наружу, так и вовнутрь направлены.

Одновременно вспыхнув догадкой, Хат и Римели расступились в стороны и взглянули на Глед. Взгляд той был уже прикован к этому рисунку. Она, медленно двинувшись вперед, взяла за кольцо и легко потянула: дверь без скрипа открылась. Глед вошла в неё первой. Хат встрепенулась и поспешила следом, озабоченно нахмурив брови. Стены и потолок, начиная от прохода, терялись в белесых, непрерывно шевелящихся прядях тумана. Девушки зашли в него, погрузились в медленно клубящиеся седые струи. Легкая музыка стихла, словно увязнув. Стараясь не разбредаться, они двинулись дальше. Пройдя шагов тридцать, огляделись: вокруг было всё тоже молочное марево.

– Так, тут вообще есть другой выход? Надо вернуться и пойти вдоль стены, – забеспокоилась Римели.

Все, не споря, направились, как им показалось, в обратную сторону, но к двери так и не вышли. Девушки принялись озираться, прислушиваться, с усилием вглядываясь в зыбкую пелену. Накатило ощущение безвыходности. Одновременно с этим туман ускорил своё движение. В нем словно уплотнилась некая сущность, что с тревожащим шелестом кружила вокруг сбившихся в кучку безумцев, посмевших вторгнуться на её территорию. Мелькали полные мрака провалы глазниц и искаженные в мучительной судороге призрачные губы. Шелест становился всё громче, превращаясь в пока неразборчивое бормотание.

Глед вдруг насторожилась, прислушалась: словно тень на лицо упала, отражение тех мучений, что облик кружащей напасти исказили. Глед судорожно вздохнула, горько всхлипнула, пошатнулась, платье на груди в горсти сжала от сдавившей сердце боли.

Хат подскочила к ней, напружинилась, как тетива боевого лука: куда нацелить, метнуть хищное жало? Тут уже для всех шелестящий шёпот словами сложился:

– Оглянись… Оглянись… Оглянись… Ложью дышит… Ложью… Всё равно ему… Всё равно… Ты… Другая… Себя тешит… Тешит… Похоть в глазах… Похоть… Мысли грязные… В других смотрит… Руки тянет… Не будет счастья… Не будет… Боль одна… Боль…

Застыла истуканом Глед, себя обхватила, ссутулилась. Лишь губы чуть слышно шепчут: «Больно, как больно, больно…» – да глаза застыли. На руку Римели перед ними ноль внимания, но словно всматриваются во что-то за некой гранью. Что видят? Не понять, но комкает увиденное лицо страданием.

Зарычала Хат диким зверем, мечется вокруг Глед, рубит туман кинжалом, глаза из орбит от бешенства лезут, оскаленный рот слюной брызжет. Проходит кинжал без вреда сквозь зыбкую плоть сущности, нипочем ей. Кружит, шелестящим голосом сердце Глед болью накручивает. Воздуха уже у Хат в груди не хватает, ноги заплетаются – нет толку.

Стой! – прорвал наконец накал ярости Хат оторопь Римели. – Хватит, остановись!

Римели бросилась к Хат и схватила её за плечи. Та неожиданно легко подчинилась, будто давно ждала этого, не в силах с собой совладать.

– Она должна сама, ты ничем сейчас не поможешь. Время пришло. И место, – уже спокойнее увещевала Римели.

Остановилась Хат, смирилась. Лишь вперила в Глед пристальный взгляд, неистово желая помочь её нежной сущности, поделиться хоть частью своей яростной силы. Из уст Глед вырвался протяжный стон, и она медленно опустилась на колени, свесив голову. Хат уж было рванулась, но теперь уж сама себя поймала. Лишь ещё большим огнем вспыхнуло стремление поддержать.

– И что-то случилось: ощутила Хат, как отделилась часть её и к Глед скользнула. Обвила ласковой силой, коконом светящейся брони, и внутрь втянулась. Воспрянула Глед, с колен поднялась одним движением, плечи хрупкие расправила – стоит тонкая, звенящая. А мниться – больше стала. Мощью от изящности веет, природы стойкостью, что возрождается раз за разом, творя путь жизни. Взор светлый прямо подняла, а показалось, выхватила из круговерти взгляд сущности, в этот мрак безысходности без страха посмотрела.

– Нет, – сказала негромким, но наполненным силой в преддверье взрыва голосом. – Не зову тебя и не слышу. Сама смотрю. Настоящее вижу, ему верю. А будет, как будет – не боюсь. Не отведу взгляд, не спрячусь. Надо, так и боль проживу. Она о важном говорит.

Ещё сильнее взвихрилась на миг мутная круговерть, голос призрачный взвизгнул режущим звуком – оборвался, как и не было. Тишина наступила. Сущность жуткая развеялась, туманом легким, пеленой неподвижной стала. А когда развиднелось, так и выход перед глазами предстал, совсем рядом.

Тут голос негромкий со всех сторон раздался: какой-то не страшный, а древний, что ли, так почему-то казалось.

– Выдержала. Дальше ступай. А за стойкость подарок тебе. – И зазвучал в наступившей тишине голос, другой, до трепета знакомый:

Страсть моя. Чувствуешь?

Сердце бьётся,

Из глаз зверь смотрит, облизывается.

Поцелуем о бороду губы жгёшь,

Сердце замерло,

Дыханье частит, отыгрывается.

Боль мою, видишь?

Лицо гримасою,

В грудь уткнулся, слезу глотает.

В объятиях спасая тискаешь,

Всего лишь кольцо из рук,

Но держит, помогает.

Нежность мою, знаешь?

Не дыша, коснуться,

Пальцем по спине спираль линии.

Чувственно тела изгибы гнешь,

Стоном дышишь,

Крича о радости времени.

Как я к тебе, понимаешь?

Пишу с надрывом,

На коленях бедро замерев целую.

Взором в омут мой ныряешь,

Чувства взрывом,

Телом горячо. Вплотную.

Встрепенулась Глед, подалась голосу навстречу. Вокруг он звучит, а всё равно навстречу: любящая душа знает. Засветилось лицо улыбкой узнавания того настоящего, что видеть умела. Всегда умела, не откликнулась бы по-другому. И Хат почуяла: да, не зря в сторону отошла. Как бы там ни было – не зря.

Глед заговорила, а Римели мнится, что её, – Римели, – слова звучат. Столько в словах рассудительности, не похожей на чувственную сущность Глед, словно не только Хат удалось собой поделится – изменилась девочка.

– А он ведь тоже свой путь идет, нелёгкий. Видно, что и там боли в достатке. Говорила старуха, непросто всё. И любовь светлой тропкой, одной на двоих, – проговорила Глед и тут же поправилась, – нет, не совсем. Любовь каждого внутри, это светлая тропка. А когда вместе – вдвойне светлее. Не сбиваться бы только с неё. Но и тут двоим выбирать, на тропку эту смотреть, или в заросли тёмные по краям.

Дромир внимательно слушала слова Глед с некоторым удивлением: красиво мысль развивать всё же её стезей было. А Римели, глянув на неё, улыбнулась: ну вот и Дромир… Хотя тут ожидаемо, делиться было в самой её сути.

После сказанного Глед туман окончательно рассеялся, и они двинулись к выходу из оказавшейся на самом деле небольшой залы, который был приглашающе подсвечен. Проходя под аркой двери, Римели хмыкнула себе под нос, углядев знак над выходом: так же сердце, только без шипастого кольца – лучи света в разные стороны, словно солнышко. Глед лишь мельком глянула, улыбнувшись краем губ: и без этого чуяла внутри, что другой отсюда уходит.

***

Хат шла на удивление задумчивая после происшедшего. Не смотрела по сторонам, морщила лоб в противоречивых размышлениях. Наконец, не выдержав внутреннего накала, взорвалась тирадой:

– Да не может быть такого! И что, любовь это?! Своим путём, своим путём! Вот пусть и идёт куда подальше! Путём своим!

Римели взглянула вопросительно, а Глед успокаивающе коснулась плеча Хат, но та уже не могла остановится:

– Нет, ну вы скажите, что за любовь-то такая?! Когда злость или недовольство проявлять смеет. Ишь, зубы скалит, нашёлся тоже… А взаимность? Глед, понимаешь, всей душой… Устал он, заботы одолели! Прям сил на внимание не хватило. Она рядом, а он в мыслях каких-то. Ага! Что это? Любовь, когда удобно?! Нашёл удобную! Когда рядом вообще ни о чём, и ни о ком другом думать не должен. Нет другой жизни. Да и не рядом когда. Вот это любовь, я считаю! Да, в чём-то правду старуха сказала. Ищу я потерю, да всё не находится. И не вспомнить, когда она была, смутно всё, а чувствуется внутри. Чувствуется, какая должна быть любовь. Какая была, да ни как из века в век повториться не может. Другое всё. Не признаю я. Не может по-другому хорошо быть. И я защищу нашу девочку, должна защитить.

Вырвались эмоции наружу, вроде поостыла Хат. Тут коридор повернул в очередной раз, а за поворотом опять в дверь упирается. Только дверь та нараспашку и входит в неё кто-то: мужчина. Нечто знакомое в облике: точно не разобрать в неверном свете. Хат как подбросило:

– Эй! Кто такой?! Что в подвале нашем забыл?! – И следом рванула.

Остальные поспешили за ней. Римели на ходу успела увидеть знак над дверью: человек-кинжал. Голова небольшая, шея как рукоять, плечи с рудиментом рук – перекрестье, вместо тела – клинок. Заскочив в дверной проём, также как и в прошлый раз туманом занавешенный, такую картину увидела: здесь Хат была вихрем, и совсем не призрачным. Насел тот вихрь на незваного гостя, теснил вглубь молочного марева, подальше от застывших Дромир и Глед.

Хат в упоении отдалась ярости движения: наконец-то можно действовать! Вот он, обидчик! Не успели вспомнить, а уже тут как тут: мелькают перед глазами искаженные усилием суровые черты. Ничего, хмурься на здоровье! Хат – молния! Хат – острое жало, что найдет путь к твоему сердцу сквозь любую броню! Нет жалости к тому, кто недостоин! Нет шансов на прощение! И лишь легкое недоумение на краю: «Вот, в выпаде провалилась – почему не ударил? Хорошо достал, да слабо как-то – руку придержал?» Отмела Хат эти мысли, как нечто несущественное и не задумываясь в полную силу вдарила, когда тот, напротив, руки опустил зачем-то – навзничь упал. Не стал откатываться от острия у горла – Хат сама остановилась и тут увидела, кто оказывается за спиной поверженного был.

Взгляд любовью напополам с тоской смешанной светит – юноша. Черты чем-то тонким полные, не от грубого мира. Мимо неё смотрит. На неё должен, со страхом смертным. Нет, мимо смотрит. Оглянулась, словно нить связующую увидела, что между глазами юноши и Глед протянулась: сплелись тесно, никого больше нет в мире.

Обратно обернулась Хат, на лежащего посмотрела, хмурый взгляд его встретила. Но не было в нём злости, усталость только. Тоже, видать, давно в пути, в поиске да защите бесконечной. Руку протянула ему Хат – принял, поднялся легко, рядом встал. Хат немного смущённо пожала плечами, криво улыбнулась. Потом ещё раз в глаза пристально посмотрела, кивнула коротко, словно приветствуя и признавая. Он хмуро улыбнулся, в ответ головой качнул.

Римели только сейчас поняла, что безмолвно кричала, умоляя Хат не натворить в запале глупостей. Видимо дозвалась, удалось ей и с Хат рассудком поделиться. Или это ей от Хат силы перепало? Так перепало, что даже безмолвный окрик стремительную ярость от необдуманного остановил.

Туман тем временем, как оказалось заведено в этом тайном подземелье, рассеиваться начал. Вместе с ним и фигура защитника поблекла, руку в прощальном жесте вскинула. Вроде всем, а Хат почуяла – ей. Она тоже в ответ махнуть успела. Глед вперед подалась, пальцами с юношей соприкоснулась, прощаясь: застыли на мгновение, улыбаясь и глаз друг от друга не отрывая. Исчезло всё.

– Поняла я. Думать впредь буду, – помолчав, сказала Хат, обращаясь к Глед. – Одинаковые мы во многом. Всё же для счастья твоего на защиту поставлена, а не лишь бы повоевать. – Глед тепло улыбнулась и ласково погладила Хат по плечу.

Рассеявшийся туман открыл дверной проем очередного выхода. На арке двери виднелась выбитая фигурка человека с кинжалом в руке, направленным вниз.

***

Коридор вел дальше своими плавными изгибами. Вернулась легкая музыка, звёздная пыль в воздухе. Все шли не торопясь. Глед в мечтательных мыслях, улыбка на губах играет, Хат задумчивая, но в этот раз видно: не тревожится, спокойствие на лице. Римели обратила внимание, что Дромир больше всех в себя ушла, даже несколько отстала. Взгляд в далекие-дали брошен, смыслы выглядывает, рука что-то в блокнот записывает.

Коридор тем временем подбросил сюрприз: к развилке вывел. Все, не сговариваясь, на Римели посмотрели. Та вздохнула и принялась изучать направления. Со стороны выглядели они вроде одинаково. На стене, в начале одного, знак в камне выбит: перо над листом бумаги. Ко второму перешла – такой же имеется.

– М-да. Ну что ж, давайте попробуем направо, – подвела итог Римели.

Так и сделали. Шли не долго, опять развилка впереди нарисовалась. Ситуация та же: одинаковые направления и одинаковые знаки. Повернули налево в этот раз. Так блуждали некоторое время, а точнее – довольно долгое время. Римели пыталась и всегда правое выбирать, и всегда левое, и чередовать – всё без толку. Лабиринт кружил и выматывал силы, сводил на нет уж было возникшее равновесие. Хат ощутимо нервничала, Глед начала опять проваливаться в уныние, Римели от логических построений уже пошатывало. Отчаяние сочилось в душу тонкой отравляющей струйкой, грозя затопить полностью.

Только Дромир не обращала на это внимание. Точнее, она с ещё большей страстью погрузилась в охватившее её творчество: что-то лихорадочно записывала на ходу, экспрессивно вычеркивала, яростно вырывала только что заполненные листы, комкая их и бросая за спину.

– Не так, не так… Как прежде всё… Нет, неправильно это, – бормотала она себе под нос.

В конце концов карандаш не выдержал судорожного метания по бумаге и сломался. Дромир бессильно уронила руки, упустив его и блокнот на пол, со стоном опустилась и села, обхватив голову ладонями.

– Да что же это?.. Так, так, так… Ну, где же оно, как же?.. – бессвязно шептала она себе под нос, всклочив пальцами волосы и раскачиваясь из стороны в сторону.

Все озадаченно обступили её. Глед присела рядом и обняла за плечи, Хат подняла и отряхнула от пыли блокнот, взялась чинить кинжалом карандаш. Римели села перед ней на корточки, взяла за напряженные когтями руки, мягко отвела от лица.

– Дромир, ну что ты? С тобой мы. Не расстраивайся.

Взгляд Дромир постепенно прояснился. Она глубоко вдохнула, выдохнула, пригладила волосы. Оглядела всех задумчиво, задерживая на каждом взгляд и слегка улыбаясь в конце. Закрыла глаза, ещё раз набрала в легкие воздуха и выпустила его, как будто перед решительным действием, затем взяла у Хат свои писательские принадлежности.

– Ждите, – сказала коротко и, уже не обращая ни на кого внимания, погрузилась в работу. Все остальные сели вдоль стены: сколько это продлится, было непонятно, лучше уж сразу подготовиться.

То надолго замирая, шевеля губами в поиске нужных слов, то стремительно мелькая острием карандаша, Дромир словно вела свой, невидимый никому поединок. Хат смотрела уважительно: она понимала толк в хорошей схватке. Время от времени Дромир протягивала в сторону руку с затупившимся инструментом – Хат тут же оказывалась рядом и точила её «клинок». Дромир так же молча брала его обратно и продолжала. Лицо её то озарялось улыбкой, то застывало в напряжении. Иногда она судорожно всхлипывала, на глаза её наворачивались слезы, но было видно, что это не горе: рвётся наружу искренность творимого, откликается вспышкой чувств. Наконец Дромир остановилась, ещё раз перечитала получившуюся стопку листов, где-то маленько подправила, подняла глаза на Глед и протянула ей то, что получилось.

Глед невольно сжалась и отпрянула, ощутив легкий испуг. Затем, справившись с собой, осторожно взяла исписанные листки и с легким напряжением на лице начала читать. Постепенно лицо её разгладилось, стало видно, что текст всё больше захватывает её. Она даже глазом не повела на остальных, подтянувшихся в любопытстве ближе, словно мир вокруг перестал существовать – только она и путь, проложенный вязью букв. Перевернув последнюю страницу, она как драгоценность прижала рукопись к груди и посмотрела на Дромир лучащимися глазами, робко улыбаясь, будто не до конца веря в то ощущение счастья, что родилось внутри от рожденных умением Дромир строк.

***

Первый же поворот после этого вывел их к двери, открыв которую они увидели синее небо и яркий свет солнца. Она выходила, как оказалось, на задний двор их дома, из арки, которая была заросшая диким плющом и до этого не привлекала внимания. На зеленой лужайке стояли изящные садовые кресла и столик с ведёрком, в котором охлаждалось шампанское. Одно место было занято: с бокалом в руках там сидела Ветваен, сменившая тёмное платье на белое.

– Разбирайте фужеры, девочки, и располагайтесь, отметим начало новой жизни, – с обаятельной улыбкой предложила она.

***

Солнце слепило глаза, не позволяя сразу разглядеть того, кто стоял напротив. Силуэт расплывался, двоился, троился, снова становился одним. Сколько их там? Она сама чувствовала себя одновременно цельной и состоящей из нескольких, ярких по-своему личностей. Все они были в ней, были ей, и она была ими.

Наконец глаза несколько привыкли. Сколько бы их там ни было напротив, взгляд у них был один на всех. И в нём светилась любовь.