Текст книги "Дар Прозерпины"

Гостья, ведомая под руку, прошествовала к трону и присела, откинув плащ. Медленно обвела всех взглядом из-под полуопущенных век.

– На колени перед Владычицей! – скомандовал Главный распорядитель.

Никто не решился протестовать, и горожане, двигая стулья, повалились на пол. Кирилл Матвеевич Строганов завороженно взирал на Черную принцессу, пока пинок сзади в филейную часть тела не привел его в чувство.

– На колени перед Принцессой! – строго прозвучал за его спиной голос одного из почетных гостей в обличье кинокефала, и директор мелькомбината бухнулся на пол вместе со всеми.

– Все здесь?

– Да, ваше величество… – И Иванов отвесил легкий поклон.

– Хорошая работа, Пифон.

Иванов несмело приблизился к трону и негромко сказал принцессе так, чтобы его не слышали другие:

– О Великая Владычица, я в этих краях зовусь Ивановым Иваном Ивановичем…

– А-а, великий лжец Пифон, узнаю тебя. Но почему такое странное однообразное и длинное словосочетание?

– О, Великая Владычица, в этих краях Иванов – одна из самых распространенных фамилий, Иван – самое распространенное имя, а Иванович – самое распространенное отчество.

– Что ж, разумно, Пифон Иванович… Князь духов лжи.

– Служу вам…О Владычица. – И демон поклонился в пояс.

– Что ж, – пророкотала трубным, но довольно мелодичным голосом Владычица, – я рада всех видеть.

Иванов первый захлопал в ладоши, за ним взорвался аплодисментами весь стадион. Когда овации стихли, Владычица снова заговорила, но была немногословна:

– Я вижу, что прервала вашу трапезу. Что ж, пируйте!!! Ешьте, веселитесь, пейте!

В зале снова начались рукоплескания, кое-где даже крикнули «Ура!». По кубкам заплескалось вино и напитки покрепче. С разных концов зала зазвучали тосты во славу Черной принцессы.

Тем временем Владычица жестом подозвала к себе Иванова и спросила его также неслышно для всех остальных:

– Скажите нам, Иван Иванович, кто сей благородный муж, который пригласил в этот славный город всех нас?

Иванов расплылся в улыбке и протянул обе руки к столу, во главе которого еще недавно восседал. Лёва Фрумкин, едва притронувшийся к еде, показавшейся ему слишком пряной, и, лишь пригубив вино, поперхнулся куском, услышав слова Владычицы.

– Сей благородный муж присутствует здесь! Вот он, этот герой! – громко сказал Иванов, чтобы его расслышала не только Черная принцесса.

Публика, сначала замерев в ожидании, снова разразилась рукоплесканиями. А Фрумкин съежился на своем месте, не в силах ни пошевелиться, ни поглядеть кругом, и уткнулся к себе в тарелку.

– Наш герой слишком скромный, – сказал Иванов, – но мы попросим Льва Фрумкина побороть свою природную робость и застенчивость и показаться нам.

Фрумкин словно прирос к стулу.

– Где же он? – спросила черная Владычица.

Фрумкин почувствовал, как ледяная рука тисками сжимает ему горло и тащит вверх, несмотря на обессилевшее тело, дрожащие руки и ватные ноги. Помимо своей воли Лев поднялся. Очевидно, без вмешательства Ивана Ивановича здесь, как обычно, не обошлось.

– Вот он, муж благородный, достойный всевозможных почестей! – Иванов подошел к Фрумкину, положил ему свою тяжелую руку на плечо и пристально посмотрел на него. В глазах демона светилась холодная сталь, и почтальону впервые стало по-настоящему страшно.

– Вы его как-нибудь отблагодарили? – спросила Владычица.

– Нет, о прекраснейшая из Великих, мы дожидались вас. – И Иванов хлопнул два раза в ладоши. Сразу в одном из проходов показался мэр города в сопровождении толпы приближенных чиновников, неся перед собой медаль на бархатной подушечке, поблескивающую в темноте, и свиток с грамотой.

– Сим указом, – чинно, без экивоков, междометий и прочих околесиц произнес мэр, – мы присваиваем Фрумкину Льву Яковлевичу звание почетного гражданина города. Ура, товарищи!

Публика начала громко скандировать «Ура» и фамилию своего благодетеля. Мэр с поклоном вручил грамоту почтальону и повесил на шею медаль, показавшуюся Фрумкину чрезвычайно, непосильно тяжелой. Он был готов провалиться. Стыд, робость и страх одолевали его. Он не знал, куда деваться. Он отдал бы все богатства на свете, чтобы сейчас оказаться где угодно, только не здесь. Яркая краска смущения залила его щеки. Терпеть. Только терпеть. Ничего другого не оставалось.

– Что ж, на мой взгляд, весьма достойно, – резюмировала Владычица и знаком велела мэру удалиться.

После церемонии награждения Фрумкина пир продолжился с новой силой, а Владычица, подзывая по очереди то одного, то другого из своих слуг, советовалась с одними, раздавала поручения другим и беседовала с третьими. Примерно через полчаса после своего прибытия Черная принцесса призвала двух демонов – Араквиэля и Араэля. Первый был в рыцарском обличье, а второй явился в образе львиноголового ангела. Оба преклонили перед ней колено и опустили головы, готовые выполнить любые приказы.

– Пора заканчивать обед, – сказала Владычица, покосившись на Иванова. Тот с готовностью закивал, – и выводить всех… Вас, Араквиэль и Араэль, назначаю командовать колоннами. Вы сегодня подчиняетесь не только мне, но и Пифону. Пифон остается Главным распорядителем. Пока он недурно справляется. Слышите, князь, я вами довольна. Пока вы прекрасно выполняете свои обязанности…

– Служу вам. – Иванов поклонился в пояс.

– Начинайте представление, – сказала Владычица и с этими словами поднялась с трона. – Я буду наблюдать неподалеку.

Араквиэль скомандовал играть сбор, а Иванов громогласно провозгласил окончание трапезы.

– Попрошу всех на улицу. Надо проветриться, не так ли?

– Проветриться!!!

– На улицу! – понеслось со всех сторон. Гости начали вскакивать со своих мест, бросая вилки, роняя недопитые кубки с вином.

– Ура!

– Да здравствует Великая Владычица! Да здравствует Иван Иванович! Спасибо Фрумкину!

Толпы горожан повалили в раскрытые ворота стадиона, где их уже поджидали Араквиэль и Араэль, формировавшие колонны. Оркестр надрывался во все щеки, играя сбор, гости суетились. Как и на пути от почтамта к стадиону, неслись шутки и анекдоты, сопровождая бурное веселье, но с удвоенной силой. Кто-то прихватил с застолья кувшин вина и сейчас, не церемонясь, потреблял его, не прибегая к помощи кубков или бокалов. Бутыли ходили по рукам, про закуску уже никто не вспоминал.

Иванов опять начал смешить народ, корча рожи и кривляясь. На этот раз он откуда-то раздобыл ходули и стал прохаживаться вдоль рядов важный, словно цапля, умело орудуя цирковыми принадлежностями.

* * *

На этот раз следователю Андрею Макарову удалось затесаться в толпу, конечно, не разделяя общего веселья, но и не видя в происходящем особого криминала. Ну, накормили глупый народец тухлятиной, никто же не отравился, в самом деле… Куда сейчас? Этот вопрос тревожил больше всего.

Лёва Фрумкин вышел со всеми и хотел, как и задумывал, незамеченным скрыться, но не тут-то было! После застолья он стал одним из центральных персонажей всеобщего внимания. К нему подходили и здоровались совсем незнакомые люди. Кто-то благодарил, кто-то, не стесняясь, показывал на него пальцем, кто-то жаловался на свои горести, кто-то о чем-то просил.

Женщины вполголоса обсуждали его мужские достоинства: «Невысок… худощав», «Но так-то, ничего», «Он очень даже миловидный», «Посмотрите на его профиль – вылитая античная статуя».

В общем, нелегко давалась Фрумкину слава. Главное – ни минуты покоя. Его постоянно кто-то теребил, кто-то о чем-то спрашивал. Его куда-то звали, договаривались о встречах, сулили почести, чего-то просили. Он совсем потерялся в этой круговерти и реализовать свой план побега, конечно, сейчас не мог. Хотя пытался сделать все, чтобы не привлекать еще большего внимания. Потихоньку «сплавил» грамоту, «забыв» ее на столе, а золотую медальку, вместо того чтобы водрузить с гордостью на шею, украдкой положил в карман.

Бежать не представлялось возможным еще и потому, что за ним хвостом ходил Подольский, очень ревностно относясь к его славе. Если Фрумкин избегал разговоров на тему своего великолепия и избранности, то Подольский, наоборот, стоило кому-то подойти к почтальону, сразу брал инициативу в свои руки и принимался расписывать, как он помог Фрумкину решиться вскрыть письмо. Никто, правда, не понимал, при чём тут какое-то письмо, но слушали внимательно, говорил ведь не абы кто, а самый приближенный к Фрумкину-Глашатаю, Фрумкину-Предвестнику, Фрумкину-Посланнику человек. Через полчаса таких рассказов стало казаться, что уже не Фрумкин герой – какой из него герой – отнюдь, на самом же деле все граждане обязаны своим весельем именно Подольскому – главному инициатору приезда высоких гостей. Треп Подольского безумно надоел и порядком раздражал Фрумкина, но, как почтальон ни пытался отвязаться от своего чересчур болтливого и навязчивого спутника, тот везде тенью следовал за ним, расписывая на все лады, «как оно было», раздавая автографы за самого себя и, конечно, за Фрумкина. Под конец Фрумкин чуть не плакал от отчаяния. Но ничего не поделаешь, он не мог сопротивляться… Обреченно понурив голову, почтальон двигался вместе со всеми. Куда? Зачем? Что его ждет впереди?

Тем временем архивариус Алексей, очень приятно откушав, оказался почему-то рядом со своим соседом по банкету – хмурым и нелюдимым Максимом, которого, казалось, что-то постоянно заботило. Алексей вел дневник происходящего и решил обратиться к Максиму за комментариями. Почти столь же неразговорчивый, как и сам архивариус, Максим производил впечатление опытного человека. Поэтому Алексей решил, что именно он лучше остальных смыслит в происходящем. Максим же, напротив, ровным счетом ничего не понимал и ничего путного пояснить не мог. Тем не менее, один раз разговорившись, соседи, хотя и не испытывали особой симпатии друг к другу, как-то по инерции держались вместе. Ну, хоть какие-то знакомые лица в идущем невесть куда человеческом потоке.

Олег Петрович Потапов, начальник отдела доставки Главпочтамта, шел в первом ряду и своими глазами видел, как из улиц и переулочков в их большую колонну вливались, ведомые вчерашними «гостями» Ивана Ивановича, толпы сограждан, каждую из которых Иванов приветствовал восторженными восклицаниями. Когда Олег Петрович вознамерился закурить, но не нашел под руками зажигалки, он не сробел подойти с просьбой «дать огоньку» к Главному распорядителю. Иванов достал зажигалку и, прикрывая ее руками, поднес к папиросе Потапова. Олег Петрович слегка наклонился и приготовился сделать затяжку. Иван Иванович чиркнул кремнем, и из зажигалки вырвалось тонкой струей пламя, высота которого превысила все видимые размеры, разогнав вьющуюся над толпой стайку пташек. Потапов с испугу отпрянул, но папиросу зажег и запыхтел полусгоревшим окурком. Новое факельное шоу встретило бурные одобрительные аплодисменты публики.

Кирилл Матвеевич, директор мелькомбината, умело лавируя в потоке, чтобы не столкнуться как со своей женой, так и с любовницей-секретаршей, а также избегая попадать на глаза своим сослуживцам, встреча с которыми здесь, в таком обществе, чревата множеством ненужных вопросов, постепенно тоже оказался чуть ли не во главе колонны. Прямо перед ним шествовал оркестр, исполняя очередную бравурную мелодию, и смешил своими фокусами Иван Иванович. Что за несерьезное настроение? Впрочем, Кирилла Матвеевича волновало скорее другое. Отправившись на почту по вызову Иванова, он оделся слишком легко – явно не по сезону. Другие, он заметил, были кто в курточке, кто в пальтишке, а он, по-офисному, шагал в пиджаке и брюках. Несмотря на конец мая, погода стояла совсем не теплая, да еще с визитом Владычицы солнце заволокло облаками.

– Что-то холодно, – вслух посетовал он.

– Холодно? – переспросил невесть как услышавший его слова Иван Иванович. – Все так считают?! – спросил он уже громко, своим голосом перекрыв шум толпы.

– Что? Что?

– О чем речь? – понеслось со всех концов.

– Холодно?! Все так считают? – еще раз гаркнул Иванов.

– Да, потеплей бы!

– Май-маем, а хотелось бы ужо летнюю погодку, – прокаркал какой-то дедушка с цигаркой во рту.

– Все, все хотят тепла! – плеснула женщина, судя по виду, общественный работник не из рядового состава.

– Хотим, чтобы было тепло, – хором выкрикнула какая-то сильно подвыпившая компания.

– Уверены? – еще раз спросил Иванов, высоко подняв при этом бровь, как он это иногда любил делать, когда что-то задумывал…

– Общественное мнение таково, что у нас недостаточно тепло. Может, циклон… – веско заметил начальник отдела доставки Потапов, попыхивая папироской.

Иванов резко крутанулся вокруг своей оси, щелкнул пальцами и крикнул что было духу:

– Аниквелис! Властелин Огня, князь саламандр! Призываю тебя!

Потом Иван Иванович простер руки вверх, и тело его охватила мелкая дрожь, которая все нарастала и нарастала, в итоге вылившись в настоящий экстаз. Потом дрожь так же быстро начала униматься. И вот, вспотевший и вымотанный, в модном фраке, он уселся прямо в уличную пыль.

– Сейчас будет, – пообещал он, – сейчас все будет…

Ждать пришлось совсем недолго, колонны идущих и замедляющих ход граждан не успели рассыпаться. После произнесенных Ивановым заклинаний из канавы выползла громадная змея устрашающих размеров и окраса. Впрочем, никто и не подумал посторониться или отпрянуть. Зачем? Иван Иванович все знает, все умеет, он мудр и смел, он защитит в случае опасности.

Змей, устало ворочая раздвоенным языком, прошипел:

– Вы вызывали меня, князь?

– Да, Великий герцог Аниквелис, хозяин двадцати старших и ста младших герцогов, Властелин Огня и Князь саламандр, вызывал. – Иванов поднялся, отряхивая от пыли брюки. – Этим людям слишком холодно…

– Хозяйка знает?

– Она в курсе. Я вызвал тебя по ее просьбе…

Змей тяжело вздохнул и зашелестел в канаву. Иванов тем временем снова занял место во главе колонны, обернувшись, как это он любил делать, в паяца. Взмахнув руками, он заставил играть оркестр, и процессия тронулась. Улица заполнилась гомоном и шумом толпы. Веселье, беспричинный эмоциональный подъем и удаль целиком овладели гражданами…

Становилось теплее. Кто-то скидывал куртки, повязывая их вокруг бедер, кто-то снимал пальто, вешая их на ветки деревьев, дескать, потом заберу! Свист, улюлюканье и радость во всех концах колонны достигли апогея. Действительно, волшебство сбывалось, температура воздуха поднималась все выше и выше.

– Хвала Ивану Ивановичу! – крикнул кто-то, и его возглас тут же подхватили тысячи глоток. Потом уже другой, более патриотичный гражданин, словно напоминая:

– Хвала Фрумкину!

И вновь толпа подхватила возглас и понесла его из конца в конец. Кто-то предложил «качнуть» почтальона, и вот Фрумкин, против своего желания, был подхвачен десятками рук и, точно на батуте, стал подскакивать вверх-вниз, опасаясь всякий раз оказаться не пойманным и ушибленным о старый асфальт видавшего виды центрального проспекта. Потом истерия как-то сама собой улеглась. Фрумкина поставили на ноги.

А жара тем временем давала о себе знать. Уже никого не было видно ни в куртках, ни в пальто, кроме разве самых старых старушек, которые в любую погоду кутаются в теплые вещи. Многие стали снимать майки, кто-то остался лишь в штанах, закатав их на манер шорт.

– Батюшка Александр, чой-то на свете белом деется! – запричитала старушка, бросившись чуть не под ноги к почетному служителю церкви, вышагивающему наравне со всеми и держащему впереди себя крест на вытянутой руке.

– Все это игры Диавола, сестра… молитесь… – ответствовал священный муж.

Из первых рядов кто-то даже брякнул:

– Может, хватит тепла?

Но на него цыкнули, и он осекся. Ивану Ивановичу виднее, что и как. Потом, не может же жара бесконечно нарастать?! Одни продолжали обмахиваться откуда-то извлеченными веерами, другие мастерили из газеты пилотки, на манер тех, которые делают маляры. Раскрылось несколько зонтиков от солнца, которое, пробиваясь через тучи, светило все беспощадней и беспощадней, накаляя асфальт, вызывая на расстоянии миражи. Вот по толпе пронеслось: «Ох! Ой!» Кто-то не выдержал и свалился от солнечного удара. Его тут же обступили плотным кольцом и послышалось: «Доктора! Доктора!» Явившийся тут же гражданин, веско заявивший, что он врач, констатировал солнечный удар. «Солнечный удар, солнечный удар», – пронеслось в колоннах. Про потерпевшего сразу как-то забыли, теперь озаботившись тем, как бы самим укрыться от палящего сквозь прорехи в густых грозовых тучах солнца. Доктор, кажется в одиночку, отволок бедолагу с солнечным ударом под ближайший куст, засунул ему в рот пилюлю и стал интенсивно обмахивать сложенной в несколько раз газетой.

Когда послышались крики, Андрей Макаров понял: вот оно, началось! По возможности огибая и не слишком сильно расталкивая идущих навстречу людей, он помчался к тому месту, где упал в обморок человек. Потерпевшего и доктора он нашел уже возле кустов, дарующих спасительную тень. Беднягу повернули на бок, расстегнули ворот рубашки.

– Что с ним? – спросил следователь.

– Обыкновенный солнечный удар, разновидность теплового удара. Он уже приходит в себя, – ответил доктор, не отвлекаясь от обмахивания «пациента» газетой.

– Почему?

– Как – почему? – удивился доктор. – Жара ведь какая…

– Правда, а я что-то не чувствую. По-моему, как было около плюс десяти, так и осталось…

– Вы что, шутите? – Доктор посмотрел на Андрея как на умалишенного. Андрей же, в свою очередь, отчетливо увидел в глазах врача сотни неправильно поставленных диагнозов и неверно выписанных рецептов, которые в некоторых случаях приводили и к летальному исходу.

– Нет, я не шучу. Погода как была, так и остается слишком холодной для конца мая.

– Вы перегрелись или сумасшедший! – воскликнул доктор. – Впрочем, какая теперь разница… Если вы не чувствуете этой жары, значит, вам повезло… скажите спасибо…

– Я могу чем-то помочь? – спросил следователь.

– Нет… Чем вы можете помочь… Вы даже жары не чувствуете…

То ли доктор хотел указать Андрею на его ущербность, то ли просто решил не иметь с ним дел, непонятно. Следователь, убедившись, что в его услугах не нуждаются, да и пострадавший вроде перестал закатывать глаза и ожил, решил, что ему здесь делать больше нечего.

Тем временем жара становилась все сильнее и нестерпимее. Горнист из оркестра, более не в силах выдувать трели из своей трубы, выронил ее на землю. Нагревшись на солнце, инструмент стал обжигать губы и руки. Когда Иван Иванович, дирижировавший оркестром, увидел это, улыбка моментально исчезла с его лица, он вплотную подошел к музыканту и, глядя на него в упор, заставил поднять с земли трубу и снова начать играть. И так поступал с каждым оркестрантом, кто пытался прекратить играть. Несмотря на боль, ожоги и волдыри.

В колоннах началась паника. Никто не знал показаний термометра, но, совершенно очевидно, город постигла не просто невиданная жара, а прямо ад кромешный. Кто-то, ползая на коленях, умолял Ивана Ивановича прекратить пытку. Кто-то рыдал во весь голос над грохнувшимся в обморок и не очнувшимся другом или близким, кто-то стремился быстрее унести ноги. Кирилл Матвеевич, обливаясь потом, проклинал теперь себя за то, что на обеде поспешил отсесть подальше от жены и сейчас потерял ее из виду. Распихивая толпу, он пытался ее найти, звал, кричал – все бесполезно. Кто-то неожиданно вцепился в рукав его рубашки. Кирилл Матвеевич обернулся – это была его секретарша. Вытаращив от ужаса глаза, ловя воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, она пыталась что-то сказать. Директор мелькомбината небрежно отпихнул ее, пробормотав что-то вроде: «Не сейчас, не сейчас», – и поспешил дальше. Секретарша со слезами на глазах проводила его взглядом и что есть силы крикнула ему вслед:

– Кирилл Матвеевич, не будьте же таким жестоким!!!

Директор замер на месте, словно уперся в какую-то стенку. Повернул голову назад, сделал шаг и в то же мгновение заметил свою жену, которая лежала в придорожной канаве, беспомощно простирая руки. Вокруг нее бежали люди, но никто не хотел остановиться или даже посмотреть, что у них под ногами. Кто-то наступил на нее и, словно не заметив, побежал дальше. Кирилл Матвеевич, отбросив последние сомнения, ринулся к жене, вовсю пихаясь локтями, толкаясь, сшибая кого-то на своем пути. Кто-то в толчее зацепился пуговицей за зажим для галстука, но директор рванулся, рубашка лопнула, отлетела в сторону пуговица, и он наконец достиг жены и опустился рядом с ней на колени. Жена к тому времени была очень слаба, но держалась стоически.

– Кирюша, милый, ты здесь, здесь… Я звала тебя…

– Да, Лиля, я здесь. Все будет хорошо. – Директор потянулся за шляпой, чтобы помахать, но оказалось, что ее нет – в панике слетела или унесло ветром. Тогда Кирилл Матвеевич принялся увещевать ее словами: – Держись, дорогая, все еще наладится, все будет хорошо. Это какая-то несправедливость. Чья-то трагическая ошибка.

Жена, впадая в беспамятство, только повторяла: «Да, да».

– Эй, кто-нибудь!!! Помогите!!! – Кирилл Матвеевич сам удивился, откуда у него взялись силы на такой громкий крик, ведь и сам он был чуть жив, в горле пересохло, голова шла кругом.

Удивительно, но на его призыв откликнулись двое странного вида людей – один сутулый, в очочках, держащий в руках папку, с которой он никак не хотел расставаться даже тогда, когда все остальные побросали все ненужное, спасаясь бегством неизвестно куда. Второй был во всем черном, даже странно, почему он не хотел сейчас скинуть с себя куртку и рюкзак, болтавшийся за плечами. Карманы его штанов и куртки заметно оттопыривались.

– Помогите, пожалуйста, друзья, отнести мою жену под навес, ей очень плохо!

Тот, который в очках, кивнул, а второй спросил:

– Так за что браться-то?

Кирилл Матвеевич сначала попытался приподнять свою жену за плечи, с тем чтобы двое помощников взяли ее за ноги, но не сдюжил, и пришлось ему браться за плечи вместе с очкариком, а человек в черном с оттопыренными карманами тащил ее за ноги. Они с трудом отволокли женщину в первый попавшийся подъезд. Казалось бы, там должно быть прохладней. Но нет! Там было так же жарко, как и на улице, да вдобавок духота стояла невероятная. Впрочем, подъезд был все же местом относительно безопасным, поскольку на улице все нарастала и нарастала паника, толпы людей стремились в противоположных направлениях, не зная, где укрыться, спастись от жары, и могли просто запихать, затолкать, раздавить человека. Люди сталкивались, падали, некоторые успевали подняться, но других, менее удачливых или более слабых, затаптывали насмерть. Повсюду слышались крики боли, ужаса, паники, особенно зловеще выглядевшие на фоне бравурной музыки, которая, вопреки разгулявшейся вакханалии, играла все громче и громче. Все призывней трубил горн, все протяжней свистела флейта, все зычней громыхали тарелки.

– Что будем делать? – спросил архивариус Алексей, протирая очки.

– Мне уже все равно, – сказал Кирилл Матвеевич, склонившись над телом угасающей жены. – Дорогая, прости мне все, что я совершил… Прости меня, – шептал он ей на ухо, но она уже не могла расслышать его. Еще через минуту она, захрипев и изогнувшись в дугу всем телом, испустила дух.

– Соболезнуем, – тихо сказал архивариус директору мелькомбината. Последний только покивал, его душили горячие слезы, он не замечал, что творится вокруг.

– А как все начиналось! Кто бы мог подумать, что так все кончится? – спросил архивариус сам себя и что-то быстро-быстро начал записывать в блокнот, опершись на подоконник.

– Еще ничего не кончилось, – процедил сквозь зубы человек в черном, с оттопыренными карманами, которого звали Максим, – боюсь, все только начинается… Здесь сейчас оставаться нельзя, мы просто задохнемся.

– Пожалуй, – откликнулся архивариус.

– Вы с нами?

Кирилл Матвеевич обреченно помотал головой. В этот момент для него все, в том числе и нестерпимая жара, стало чем-то внешним, отдаленным. Главное же – безысходность, тупик. Он перестал понимать, что происходит.

* * *

Виктор Подольский и Лев Фрумкин ухаживали за Олегом Петровичем Потаповым, которому, то ли из-за его избыточного веса, то ли из-за давления и сердечной недостаточности, приходилось особенно плохо. Под раскидистым дубом, который каким-то чудом уцелел от скальпелей садовников в центре города, вместе с множеством других страдальцев Виктор и Лев, склонившись над Потаповым, то увещевали его словами, то, насколько позволяли обстоятельства, обмахивая газетой, пытались привести в чувство. Потапов благодарно, но немощно улыбался, было заметно, что ему становится все хуже и, если жара не спадет, его уже не спасти.

– Пить… пить, – зашептал поверженный жарой начальник отдела доставки.

Лев и Виктор переглянулись. Подольский, вздохнув, сказал:

– Я, в принципе, прихватил с банкета бутылочку воды.

– Здорово, тогда давай ее сюда скорее!

– А нам?

– Что? – не понял Фрумкин.

– А ты не думаешь, что вода может понадобиться и нам самим?

Лицо Фрумкина нахмурилось, и он строго сказал:

– А ну, давай быстро воду!!!

Подольский, до того никогда не видавший Фрумкина в гневе, тут же подчинился и извлек небольшую бутылочку воды.

– Только нам немного оставь… – протянул он воду Фрумкину. Тот, ничего не сказав, отвинтил крышку и поднес горлышко к губам Потапова. Потапов сделал два быстрых глотка, но, поперхнувшись, с испугом отпрянул, дико вращая глазами и ловя воздух ртом.

– За что? – вырвалось у него между хрипами, тело обмякло, и он умер.

Фрумкин в недоумении посмотрел сначала на Потапова, потом медленно перевел взгляд на Подольского.

– Ты чего ему дал?

– Как – чего? Что было, то и дал… Воду, конечно!

– А ну, сам пей, шкура!!! – взревел в негодовании Фрумкин, мгновенно удивившись самому себе – он никогда себя не помнил таким злобным, агрессивным, импульсивным.

– Не буду я ничего пить! – В ужасе Подольский подался назад, но уткнулся в ствол могучего дуба, пути к отступлению были отрезаны. Он оглянулся как затравленное животное на охоте, на него надвигался Фрумкин, точнее бывший Лева Фрумкин, а теперь разъяренный, с перекошенным от злобы лицом, со сжатыми кулаками, раскрытым в немом крике ртом. Подольский закрыл глаза, отгородился руками и что есть силы завопил:

– Ты сам во всем виноват. Это ты открыл письмо. Это из-за тебя сейчас гибнут люди!!! Ты виноват во всем!!! Только ты! Ты! ТЫ!!! Лев Фрумкин призвал всех их! Ты за все в ответе. Ты один!!!

Подольский внутренне съежился, ожидая удара, но этого не произошло. Вместо этого на несколько мгновений воцарилась тишина. Потом из разных концов пространства пополз еле уловимый шепот, нарастающий, превращающийся в гул, подобно тому как электричка, мчащаяся издалека, со всей быстротой, на которую способна, врывается на тихий полустанок и, громыхая, проносится мимо. Многоголосие неслось со всех концов улицы, настойчиво твердя: «Это он!», «Это он!», «Это он!». Гул постепенно перерос в настоящий шторм голосов и криков, и вот, словно девятый вал, все остальные звуки, даже марш, который из последних сил выдувал духовой оркестр, перекрыл чей-то зычный голос: «Фрумкин!!! Во всем виноват Фрумкин!!!» И уже другой, более высокий, визгливый, но не менее звонкий, бросил: «Бей его!» Земля заходила ходуном, все понеслись по направлению к дубу, к которому привалился Подольский, зажмуривший от испуга глаза. Потом топот ног сменил направление, и робко приоткрывший один глаз Виктор Подольский увидел, как поток людей удаляется в один из переулков. Перед толпой во весь дух несся Фрумкин, рубашка, выпростанная из штанов, хлопала по воздуху, подошвы ботинок мелькали с неимоверной быстротой. Над удаляющейся многоногой разлапистой людской массой неслись истошные крики: «Догоните его!!!», «Смерть Фрумкину!!!», «Убить!!!», «Покарать!!!», «Уничтожить!!!».

Подольский, не удержавшись от облегченного выдоха, с трудом поднялся на ноги и поплелся в сторону удаляющейся толпы. Через несколько шагов он увидел, что сжимает в руке злополучную бутылочку воды. Ради интереса плеснул немного на асфальт. Не долетев до земли, вода с шипением испарилась. Что это? Кипяток? Кислота? Чем же их поили во время банкета?

* * *

Архивариус Алексей и лицо «свободной профессии» Максим вышли из подъезда, где оставили Кирилла Матвеевича оплакивать утрату своей половины, и чуть было не стали жертвой обезумевшей толпы, куда-то промчавшейся на огромной скорости мимо них. Такая и слона могла задавить и не заметить.

– Вы куда? – крикнул Алексей.

– Виновника нашли!!! – донеслось из массы бегущих.

– Надо же…

– Да врут они все, – веско заявил Максим, – виновника-то надо в другом месте искать…

– В каком? – Алексей чуть не подпрыгнул от неожиданности. Оказывается, его спутник до сих пор скрывал то, чего не знали другие, а именно – кто виноват в происходящем!

– Гидрометцентр. Синоптики.

– А-а-а… – разочарованно протянул архивариус. – Они-то каким боком к нам… то есть к этому делу-то?

– Сам подумай, может ли один человек вызвать такой природный катаклизм?

– Пожалуй, нет.

– Вот. Жара сама по себе ниоткуда взяться не может. Это явление природное, закономерное. А стало быть, предсказуемое. Спутник с человеком в космос запустить умудрились, а приближение такой жары не отследили, слабо оказалось! Вот тебе и прогресс?!

– Синоптики… – с сомнением повторил архивариус.

– А! – только и сказал Максим, в сердцах махнув рукой. – Теперь-то нет смысла кого-то винить. Какой в этом толк? Вон что творится. – Он показал широким жестом в сторону проспекта, на всем протяжении которого то тут, то там валялись мертвые или находящиеся на последнем издыхании люди. Последние, которым явно оставалось недолго мучиться, махали руками и издавали неприятные скорбно-истошные звуки, призывая кого-нибудь на помощь.

Архивариус, изнывая от жары, сел на быстро пожухшую траву, привалившись спиной к стене дома. Рядом устроился Максим. Пот струями стекал по телу, в животе мутило, горло пересохло, а в голове словно били в колокол.

– Чему быть, того не миновать, – заплетающимся языком прошептал архивариус.

– Это верно.

Посидели. Помолчали. Жара все нарастала. За крышами противоположных домов показался дым: что-то загорелось.

– Горим, – безразличным тоном сказал Максим.

– Слушай, я все хочу спросить, – Алексей ронял слова, не поворачивая головы, – почему ты все время ходишь в черном и что у тебя в рюкзаке и карманах. Тяжело же!

– Да так… безделушки всякие.

– Зачем они тебе?

– Понимаешь, я – вор.

Откровенность Максима не произвела ожидаемого эффекта. Архивариус даже не пошевелился, и по тону его не было заметно, что он удивлен. Впрочем, кому сейчас какое дело, кто вор, кто страж порядка или чиновник, а кто крупный начальник.