Текст книги "Край Света. Невероятное путешествие к Курильским островам через всю Россию и Азию"

29 мая
Худжанд

К обеду мы добрались до Худжанда. «Наш Петербург» – как в шутку называли его сами таджики. С российской Северной столицей таджикскую, помимо прочего, роднило и прошлое название. В те времена, когда Санкт-Петербург был Ленинградом, Худжанд назывался Ленинабадом.

Его история на тысячелетия дольше, чем у Душанбе, и, по преданию, начинается с Александра Македонского. Тут, на берегу Сырдарьи, полководец решил, что дороги дальше нет, и основал город Александрия-Эсхата, то есть Александрия Крайняя – последний оплот человечества на краю Ойкумены.

Мы проскочили его почти не глядя. Нас манило море. Ну как море… Таджикское море [21]21
  Кайраккумское водохранилище.


[Закрыть], одно из крупнейших в стране водохранилищ, весьма популярное у местных.

Пройдя вдоль побережья, мы нашли безлюдную бухточку, в которой и решили остаться. Накупавшись, валялись на песке.

– Эх, хорошо… Только пива не хватает, – вздохнул Вова со своей койки. – Пойду куплю, что ль.

– И не лень тебе? – спросила Настя. – Туда-обратно ради пива ходить?

– Пиво это свято-о-ое, – протянул Вова, – В Саянах случай был. Шли мы в водный поход. Но чтобы дойти до воды, надо преодолеть перевал. И вот ползем мы на него со всей водной снарягой – судами, вещами, едой, – а вы в курсе, сколько жратвы берут на воду. Ну вот, на перевале нас накрыл ураган. С горы камни сыпятся. Руководитель командует: вещи бросить и срочно спускаться, потом заберем, как успокоится. А один парень ящик пива тащил, с поезда еще. Ну он тоже все бросил, побежал вниз. Потом оборачивается – пиво грустное стоит наверху, беззащитное совсем, гибнет под камнепадом. И парень с криком «Сдохну, но пиво не брошу!» бросается обратно. Героически спас ящик. Хорошее пиво было. Жалко, теплое.

* * *

Ночь застала нас лежащими вокруг костра и смотрящими на звезды.

– Вообще, многоженство выглядит весьма интересно, – задумался я вслух.

– Да не может быть, – хмыкнул Вова.

– Да я не о том… Настя, перестань пытаться прожечь меня взглядом! Я вообще не о том! Просто… Просто многое ли изменилось, когда мы из России въехали в Азербайджан? Сколько дней мы искали в Иране «таинственный Восток»? Читаешь какого-нибудь Крузенштерна – там у них островитяне-каннибалы бегают, тут японцы в продуваемых всеми ветрами бумажных домах живут. Мир непознан. Белых пятен тьма. И это всего двести лет назад. – Я помолчал. – А теперь мир словно становится одинаковым повсюду, как будто уменьшается. Одинаковые дома, одинаковая еда, одинаковая одежда. В Москве можно съесть итальянскую пиццу. В монгольском рок-клубе послушать ирландский панк. Поэтому такие культурные особенности кажутся мне очень важными. В них как будто сохраняется разнообразие мира.

– Ну знаешь, – возразила Настя. – Это снаружи может быть интересно смотреть. А изнутри… Если все больше древних традиций исчезает, то, значит, люди не хотят по ним жить. И тогда это хорошо, что их нет. И люди могут выбирать. Вот эта одежда иранская – турист приедет и скажет: «Вау, как интересно, тут женщины должны одеваться по определенным правилам!» Турист поудивляется и вернется домой, а платок этот дурацкий иранкам и дальше носить придется!

– Все никак не пройдет у тебя ненависть к этому платку, я смотрю.

– Это навсегда.

На какое-то время повисла тишина, нарушаемая только шепотом волн и треском костра.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь, – продолжил я после паузы. – Действительно, чтобы свободно путешествовать во времена Крузенштерна, нужно было быть… кхм… ну, Крузенштерном. Или кем-то вроде. Скорее всего, тогда бы у нас даже не было бы возможностей никаких. Месили бы грязь в поле всю жизнь. И да, я бы тоже предпочел жить в доме с каменными стенами, а не бумажными. Мир меняется, потому что так удобнее.

– Но все же остается такое ощущение, будто мы опоздали. Будто бы мы родились слишком поздно, чтобы исследовать свою планету.

Я посмотрел на звезды.

– Или слишком рано, для того чтобы исследовать другие.

Вова протянул мне бутылку пива:

– Слушай, чудесная ночь, мы черт знает где и едем черт знает куда. Разве этого не достаточно?

И этого действительно было достаточно.

Скоро одного за другим сон начал загонять нас в палатку. И только Вова так и остался на улице, дымя сигаретами и о чем-то размышляя.

– Слишком хорошая ночь, чтобы спать не под звездами, – сказал он на прощание.

30 мая
Таджикское море

Было солнечно и очень тепло. По левую руку лениво плескались волны, по правую тянулись абрикосовые деревья. Мы на ходу ели их маленькие плоды и улыбались – так замечательно начинался день.

* * *

Продолжался он тоже неплохо. Меняя попутки, мы продвигались к киргизской границе. Сначала по Таджикистану. Потом небольшой перерыв на шмонание рюкзаков, проверку нетбука, изучение аптечки – и путь продолжился по Узбекистану, через Ферганскую долину. Горы стали ниже, зато добавилось зеленого цвета.

* * *

На киргизскую границу прибыли в темноте. Переход был закрыт. Как вскоре выяснилось – единственная гостиница тоже. Оставаться на улице не хотелось – так негостеприимно все выглядело. В воздухе чувствовалась то ли опасность, то ли какое-то напряжение, как в месте, где есть много оружия и подозрительных личностей. Неожиданно обнаруженный местный подсказал, где можно переночевать за деньги. Мы постучались в указанный дом.

– Что надо? – поздоровался хмурый хозяин, чуть приоткрыв дверь.

– Нам сказали, у вас можно переночевать.

– Кто сказал? Кто вам это сказал?

– Э-э-э… не знаем… прохожий.

– Ладно, заходите. Заходите скорее, не надо перед домом маячить. – Закрыв за нами дверь, хозяин немного расслабился. – Тут нельзя пускать ночевать домой никого. Если кто-нибудь настучит – придется штраф платить.

– Почему так?

– Видели отель? Он так с конкурентами борется.

– Так он же закрыт!

– Закрыт? Не знаю. Меня штрафовали уже. Ладно. Уйдете рано утром. Нет, не через эту дверь, через заднюю. Пойдем, покажу. Вот, вот тут. Здесь будете спать. – Посторонившись, он пропустил нас в комнату с уже привычным набором мебели – ковер и курпачи. – Деньги сразу. Ага. Все, располагайтесь, я вам чаю принесу.

31 мая
Узбекистанско-киргизская граница

Вчера запараноенный хозяин чудесно вписался в общее ощущение небезопасности, которое вызывал у меня безлюдный ночной погранпереход. В ярком утреннем свете все казалось другим. Только узбекские пограничники были еще более строгими, чем обычно. Настю и других находившихся на переходе женщин ждало знакомое по Ирану развлечение – личный досмотр женщиной-офицером в отдельной комнате.

– Как же достало это! Это унизительно – раздеваться в комнате, полной незнакомых людей, – злилась вернувшаяся из «ощупывательной» Настя.

– Что, прям совсем раздеваться? – полюбопытствовал я.

– Ну, до белья.

– Эх, я бы вот не отказался, чтобы меня красивая пограничница раздела, – замечтался Вова.

– Тебя бы, вероятно, раздевал пограничник. Возможно, красивый, – добавила Настя ложку дегтя.

– Ну вот чего ты начинаешь? Уже и помечтать нельзя!

Я снова отметил про себя, что переход прошел гладко и официально. Было похоже, что времена тотального вымогательства на среднеазиатских границах, о котором так много написано, ушли в прошлое. Ну не могло нам так везти – сегодня мы уже пятый раз за последние пару недель переходили из страны в страну, а про бакшиш никто и не заикнулся ни разу.

Я протянул паспорт в очередное окошко. Киргизский пограничник взглянул на обложку без всякого интереса. Спросил:

– У вас сигаретки не найдется?

Я окликнул Вову. Пограничник взял сигарету, встал из-за стола, сказал: «Вижу, вы люди хорошие, не буду вас проверять». Бодро прощелкал печати и вышел вместе с нами на улицу, с наслаждением закурив в теньке.

* * *

Ош начинался практически сразу за погранпереходом. Первым делом мы озаботились жильем и отправились в первый хостел, который нашли в интернете. Договариваться о цене взялась Настя. Сегодня она была в ударе. Много шутила и мастерски торговалась. Администратор смотрел на нее полными восхищения глазами и называл Великим переговорщиком. Стоимость номера при этом стремительно уменьшалась.

* * *

Главной, а если уж быть совсем честным, единственной достопримечательностью Оша являлась возвышающаяся в его центре Сулейман-гора. Мы осматривали город ленивым взглядом со смотровой площадки. Ничто не цепляло взгляд. В дымку уходил ковер светлых крыш двухэтажных домиков бесконечных махаллей. Более высокие здания, казалось, можно пересчитать по пальцам – из-за угрозы землетрясений тут никогда особенно не строили в высоту. И сверху, и с уровня улиц Ош не производил никакого впечатления и казался безликим и завешанным рекламой.

Сама гора выглядела интересней. То тут, то там попадались петроглифы – из-за них принято считать, что Ошу три тысячи лет, хотя первое упоминание о нем датировано IX веком. Петроглифы при этом очень разных времен, могут на столетия отличаться друг от друга по возрасту. Это позволяет переосмыслить отношение к встречающимся иногда подписям вроде «здесь был Вася». Через тысячу лет и они будут древними петроглифами, а через десять тысяч исчезнет и существенная разница между ними и первыми надписями.

По Сулейман-горе проложен туристический маршрут, но местами и вне его камни до блеска отполированы ногами. Это следы паломников. Гора веками считалась священной, да и сейчас многие приходили сюда за исцелением. Ну, или в качестве профилактики. В некоторых местах лежали таблички с подписями вроде «Кол-таш» (Рука-камень) – так отмечались узкопрофильные лечебные камни. В случае Кол-таш для исцеления суставов предписывалось засунуть руку в расщелину. По всей горе таких мест набиралось немало – для рук, ног, спины, головы, деторождения, словом, полноформатный медицинский центр.

1 июня
К югу от Оша

У нас оставался некоторый запас времени до начала действия китайских виз, поэтому мы решили добавить к маршруту крюк и съездить посмотреть на Памир поближе. Вновь начался автостоп по горным дорогам. Киргизская природа радовала глаз куда больше, чем киргизские же города. На сочных зеленых холмах паслись кони. То тут, то там встречались традиционные юрты. В качестве летних жилищ на пастбищах они вполне используются и поныне, а шесть перекрещивающихся перекладин дымового выхода даже изображены на государственном флаге.

Дорога взбиралась наверх крутым серпантином. Справа стена, слева обрыв. Поворот. Слева стена, справа обрыв. Поворот. Казалось, американским горкам не будет конца. Но вдруг подъем закончился. Перед нами лежало село Сары-Таш, сплошь одноэтажное. За ним – двадцать километров пустой степи. А за степью стоял Памир. Даже с такого расстояния горы казались гигантскими. Белая стена тянулась сколько хватало глаз от горизонта слева до горизонта справа.

Мы проехали еще немного дальше, до следующего села. Оттуда альпинисты уходили на покорение пика Ленина [22]22
  Пик Ленина – горная вершина Чон-Алайского хребта на границе Киргизии и Таджикистана. Одна из высочайших вершин Центральной Азии, находящаяся в горной системе Памира, высота – 7134 м.


[Закрыть], несколько лет назад переименованного Таджикистаном в пик Абу Али ибн Сины. Смена названия пока оставалась только на бумаге – местные продолжали называть гору по-старому. Наши планы, конечно, не были столь смелыми – ни снаряжением, ни достаточным опытом для таких вершин мы не обладали. Но пройти часть пути и посмотреть на Памир вблизи – это мы могли себе позволить.

* * *

Пусть Сары-Могол и производил впечатление забытого богом медвежьего угла, но тут был даже туристический центр, где нам выдали деда, у которого можно снять комнату. Традиции меблировки роднят народы Средней Азии – снова на полу ничего, кроме ковра и курпачей. Зато стены увешаны множеством предметов. Среди прочего я обнаружил маленький киргизский флаг. В центре красного полотнища желтое солнце с несколькими десятками лучей, а в солнце – шесть пересекающихся балок. Лучей должно быть сорок, по количеству изначальных племен. От нечего делать взялся их подсчитать – получилось тридцать два. Возможно, дальнейшее изучение привело бы к обнаружению бирки made in China, но тут Вова позвал смотреть окрестности.

Назавтра нам предстоял большой поход к горному озеру в двадцати пяти километрах. А пока нужно акклиматизироваться. Мы приехали сюда на машинах и не заметили, как набрали три тысячи метров высоты. Теперь это ощущалось. Не очень сильно, но все же. Каждый вдох давал меньше кислорода, чем хотелось бы.

Памир делал все лучше. Деревенские улочки с неказистыми домами выглядели бы печально, но на заднем фоне возвышались гигантские белые горы в лучах заходящего солнца.

На рыночной площади уже не осталось торговцев, только вели неспешные беседы седые аксакалы, все как один в высоких черно-белых шапках, безусые, с длинными белыми бородами. Самые румяные в мире детишки выстраивались в ряд, заметив направленный на них объектив Вовиного фотоаппарата. Временами кто-нибудь проезжал мимо верхом на ишаке. Солнце опускалось все ниже, и вместе с ним снижалась температура. Утром из Оша мы уезжали в футболках, теперь же нацепили на себя куртки, лежавшие без дела с самой Армении. Пора было идти спать – завтра ждал ранний подъем.

* * *

Всю ночь за окном орали какие-то ослы. В прямом смысле. Сильно упала температура. Дом промерз. К рассвету каждый из нас при ближайшем рассмотрении представлял собой кучу тряпья – все, что можно использовать как еще одно одеяло, превращалось в одеяло.

2 июня
Сары-Могол

Вова наконец вернулся из аптечного пункта. Он хотел купить таблеток от горной болезни – времени на нормальную акклиматизацию все-таки не хватало.

– Ты чего-то долго.

– Пришлось ждать, пока аптекарша закончит корову доить.

* * *

Мы шли уже несколько часов, но что удивительно – горы не становились больше, как будто бы даже не становились ближе. Они все еще занимали весь горизонт, сплошной стеной отделяя нас от чего-то неведомого там на юге.

– Эй, ребят, вам ишак не нужен? – Мы расселись на привал посреди, как только что казалось, совершенно пустынной степи. Из ниоткуда появился продавец ишака.

– А почем? – заинтересовалась Настя.

– На рынке за две тысячи купить можно. Но вы если попросите, может, и просто так подарят.

– А почему так дешево?

– Да они не нужны особенно никому. То есть если тебе вот прямо сейчас нужен ишак, воду привезти, например, берешь ишака на улице и везешь на нем воду. Как довез – дал ему под зад, и все, он дальше пошел.

– А что, если пройти Памирский тракт на ишаке? – тихо сказал Вова будто бы самому себе.

* * *

Возможно, озеро было красивым. Горы по крайней мере точно были. Наверное. К моменту прихода на озеро, заявленное целью прогулки, мы уже валились с ног. А ведь еще предстояло возвращение в Сары-Могол, то есть это еще те же самые двадцать пять километров. На фоне этих нехитрых расчетов даже красота озера несколько меркла.

* * *

Последние пару часов мы ползли уже ну просто потому, что деваться некуда. Когда вдалеке показался Сары-Могол, нас догнал грузовик со щебнем, в кузове которого мы и преодолели оставшиеся километры. Войдя в дом, рухнули без сил на курпачи. Удивительно, как измотала дорога. Пятьдесят километров пешком на высоте трех тысяч метров. Чего-то мы в этом плане не учли.

– А у меня такая же красная рожа, как у тебя? – спросил Вова.

Утром мы посчитали, что после месяца в Иране уже не нужны никакие крема от солнца. Просчитались. Лица горели и светили теплым светом.

– Черт! Я не могу снять очки. Они прикипели к лицу! – Насте повезло меньше всех, солнце обожгло ее до волдырей.

* * *

Старики-хозяева пригласили ужинать плов. За время нашей прогулки в соседнюю комнату вселилась пара англичан, точно таких же краснолицых, как и мы. Когда все собрались за столом, в комнате определенно стало светлее.

3 июня
Сары-Могол

– Это насилие над личностью! – возмущенно воскликнула Настя.

– О, знала бы ты, сколько киргизов родилось после этого! – под общий смех ответил ей водитель – упитанный дядька лет пятидесяти.

Мы снова ехали вдоль Памирских гор, только теперь они тянулись по правую руку – пора было двигаться дальше, через Ош и Бишкек в сторону Китая. Водитель маленького грузовичка, в кабине которого мы кое-как уместились все вместе, рассказывал про кражи невест. Когда-то в молодости он и сам украл девушку для друга. Эта тема вызвала у Насти даже больше возмущения, чем многоженство:

– А он не мог к ней просто подойти познакомиться?

– Да не-е-е, он стеснительный очень. Да она бы и не взглянула на него. Зато теперь девять детей у них, мать-героиня. Говорит, хорошо, что украли.

Мы попросили рассказать о краже невест поподробнее.

– Сейчас все уже иначе, конечно, – продолжил водитель после паузы. – Если невесту против ее воли украдут, то сразу милиция приедет, за такое в тюрьму можно сесть. Так что это уже так, одно название. Например, все уже договорились о свадьбе, и парень свою невесту «похищает» – потому что традиция. Или вот еще бывает так: родители девушку хотят за одного парня выдать, а она сама хочет за другого. Тогда она к своему уходит, но говорят, что это не она «ушла», а он «украл». – Водитель продолжал: – Хотя и бывает иногда, что кого-нибудь крадут против воли. Тут уже, конечно, будут у девушки проблемы, если она от похитителя уйдет.

– Какие такие проблемы? Почему?

– Ну, вот освободит ее милиция, вернется она домой. А что дальше? Она теперь считается побывавшей замужем. Ее никто в жены не возьмет уже. Второй или третьей разве что.

– Что, даже если против воли украли?

– Да, конечно. Она же не девушка уже. Это вообще очень важный момент в традиции. Если девушка не девственница, то ее и сам похититель дома не оставит – выгонит.

Помолчали. Настя думала о вопиющей несправедливости Средней Азии по отношению к женщинам. А еще о том, что ей повезло родиться не тут. Вова размышлял о том, сколько баранов можно получить за Настю и куда их потом девать.

– Теперь закон усилился, – вздохнул водитель. – Больше не крадут невест.

– Что, и в горных кишлаках? – спросил Вова.

– Не, там крадут, до них когда еще закон дойдет, у-у-у…

* * *

Вечерело. Ветер гнал по небу чернейшие тучи, гнул деревья и мял палатку. В отдалении уже грохотал гром. За неимением лучшего варианта мы поставили лагерь на поляне рядом с деревней. И теперь двое из троих думали, что и этот вариант не хорош. Мне не нравилось стоять на виду у всего честного деревенского народа – как бы ночью кто из особо любознательных не пришел бы к нам с темными целями. Настю больше настораживал не человек, а природа – оказаться во время грозы посреди поля тоже, пожалуй, не самая хорошая затея. Она отправилась в деревню. План был прост – спросить, где тут можно переночевать. Расчет строился на том, что ответом на вопрос будет приглашение в гости. Так и произошло.

Скоро мы уже лежали в комнате на ковре вокруг подноса, заставленного пловом и чаем. Носились по двору цыплята, алела на подоконнике герань. За окнами гремел гром, и временами молнии прочерчивали черные тучи. Нас приютила милая чета пенсионеров. Дом мало чем отличался от узбекских и таджикских, в которых нам доводилось ночевать. Тот же минимум мебели, те же ковры, те же курпачи. То же гостеприимство – небогатые люди стремились угостить случайных гостей самым лучшим, что было в доме.

4 июня
К северу от Оша

– У нас вообще запрещено в кузове ездить. Если вдруг тормознут менты, то штраф с вас, – закончил брифинг водитель грузовичка, согласившийся взять нас на несколько сотен километров.

Мы с Настей сидели в кабине вместе с ним, Вова и рюкзаки – в кузове. Время от времени подавалась команда «менты». Тогда мы накидывали на себя единственный ремень безопасности, который, правда, ни к чему не присоединялся, и стучали в окошко. Услышав этот звук, Вова рыбкой прыгал на дно кузова и прятался за рюкзаками.

5 июня
Еще дальше к северу от Оша

Нам потребовалось три дня пути, чтобы преодолеть тысячу километров.

Солнце золотило снежные вершины окруживших озеро гор. В паре сотен метров слева плескался Иссык-Куль. Это выглядело очень красиво, но я в основном смотрел под ноги – прыгая с кочки на кочку, лучше не вертеть головой по сторонам. Можно было бы идти между ними, но не хотелось промочить обувь – полоску луга между пастбищем и песками немного подтопило.

* * *

Небо затянули тучи. Было слышно, как в Балыкчи муэдзин призывает верующих на вечерний намаз. Но куда отчетливей слышались маты и хлюпанье. И то и другое издавали мы. Выдергивая глубоко ушедшую в грязь ногу, я по пояс обдал себя водой цвета нефти. Все потому, что не было луга – было болото. И песка за ним не было – только болото с желтой травой. Небо затянуло, моросил мелкий дождь. В сгущающейся темноте мы стояли по голень в воде, пытаясь лучами налобных фонарей нащупать какую-нибудь тропинку отсюда. Настя сильно хромала. Ее сандали жутко скользили, и чтобы не подвернуть ненароком ногу, она их сняла. И сразу чем-то пропорола ступню – может, веткой, может, стеклом. Оставалось только утешаться вовремя сделанной перед поездкой прививкой от столбняка.

* * *

В Балыкчи муэдзин теперь уже призывал верующих на ночной намаз. Против всякой логики болото закончилось у берега озера. На узкой полоске земли между этими водами разбили лагерь. Вокруг звенели тучи комаров-вегетарианцев. Несмотря на численное превосходство, ни один из них не бросался на нас в атаку. Мы насквозь промокли и с ног до головы измазались. Костер разводить было не из чего. Но теплый летний ветер разогнал тучи. Над Иссык-Кулем рассыпались звезды. Грязные, уставшие и счастливые, мы сидели у входа в палатку, передавая по кругу подаренную одним из попутчиков бутылку киргизского вина. Начинался третий месяц путешествия.

– Знаете, как бывает? – заговорил Вова. – Путешествие воспринимается как какое-то отдельное от обычной жизни событие.

Мы помолчали, обдумывая эту мысль. Вова не торопил. Действительно, в воображении жизнь, как правило, четко делится на «во время» и «после». «Во время» может твориться все что угодно. Ты можешь мокнуть, мерзнуть, катиться по камням, оступившись. Но тебя всегда ждет «после» – дом, работа, знакомые улицы. Мы покивали.

– Я заметил на днях, – продолжил Вова, – что больше не чувствую этого разделения. Путешествие перестало быть чем-то вне обычной жизни. Оно само по себе стало обычной жизнью. А все, что было раньше, – оно как будто было бы совсем давно и не со мной.