Текст книги "Веселые и грустные истории про Машу и Ваню"

«Это раз!»

За две недели до Нового года я вернулся из поездки в одну из европейских стран и привез детям некоторые подарки. Так, речь шла про двух плюшевых шалопаев с бубенцами, колокольчиками и лыжами в руках, про разные другие игрушки, про большое количество шоколада… Я, может, даже погорячился, но, может, и нет.

Придя домой, я обнаружил стоящую и почти наряженную елку и понял, что могу положить подарки под нее. Я так и сделал.

Дети спали, и в этот раз я разбудил их, которых можно поднять утром в школу и в детский сад только угрозой убийством, одной-единственной, сказанной полушепотом в детской комнате фразой:

– Может, поискать под елкой подарки: вдруг Дед Мороз что-то уже успел принести?

Они ждали этой фразы, видимо, всю ночь, не смыкая глаз. Иначе ничем нельзя было объяснить то, с какой скоростью они сбросили одеяла и рванули к елке. У меня не было ни одного шанса опередить их, даже если бы я поставил перед собой такую цель.

Я думал, они елку снесут. Они выгребли из-под нее все, что там было, в течение одной секунды. Потом еще минуту был слышен хруст с ожесточением срываемой подарочной оберточной бумаги. Все это происходило в полном молчании и делалось с максимальной сосредоточенностью. Потом они, наморщив лбы, изучали подарки, а я, замерев, следил за их реакцией. Я мог и не угадать, и они не стали бы скрывать своего разочарования. Нет, это было бы последнее, что они бы сделали.

Но никакого разочарования не появилось на их лицах. Наоборот, через полчаса они взяли кое-какие подарки с собой в школу и в детский сад, а это уже означало, что на подарках был поставлен безусловный знак качества.

Вечером, вернувшись домой, Маша сказала мне:

– Папа, ты утверждаешь, что все эти подарки принес Дед Мороз, да?

Ну, я сразу почувствовал, что она готова далеко зайти. Она что-то придумала и начала издалека. Поэтому мне следовало быть предельно осторожным.

– Я, Маша, сказал, что это от Деда Мороза, да, но передал он подарки на этот раз через меня, потому что в Европе у него сейчас слишком много дел, у них там Рождество раньше на две недели.

Некоторое время Маша выясняла у меня, почему у них Рождество раньше на две недели, но мне не удалось отвлечь ее внимание от главной цели, которую она все-таки преследовала, тем более что я так толком и не смог объяснить ей почему.

И вот она говорит:

– Так, хорошо! Ты маленький хитрец и обманщик!..

– Что?! – переспрашиваю я с искренней обидой.

– Да ведь мы с Ваней знаем, что это ты купил нам все эти подарки и положил под елку, а сказал, что их принес Дед Мороз!

– Да, – подтверждает Ваня, – мы знаем.

Я стоял, честно говоря, с растерянным, с обескураженным видом. Дело не в том, что я был разоблачен с особым, ни с чем не сравнимым детским цинизмом. Дело в том, что я вдруг с ужасом осознал: мои дети выросли и перестали верить в Деда Мороза. А скорее всего, Маша, которой в конце февраля исполнится восемь лет, перестала и объяснила Ване тоже, что Деда Мороза на самом деле не существует.

И что теперь делать? И как жить – и им, и мне? Я-то, честно говоря, до сих пор не потерял этой великой веры. И я тоже иногда под Новый год ищу подарки под елкой, и сердце у меня колотится в предчувствии чуда, и нахожу я их, нахожу!

И что теперь получается? Мои собственные дети внушают мне, что никакого Деда Мороза не существует. Я-то, допустим, им не поверю, но они-то сами теперь так и будут думать всю жизнь и лишат ее того, что и объяснить-то толком нельзя, но без этого она будет у них другой, совсем другой, непоправимо другой.

Я начинаю успокаивать себя тем, что живут же люди и без этой веры, как без ноги или без руки, и ничего, живут же как-то. Но чего-то мне становится как-то просто тошно. Я не думал, что это произойдет с ними, тем более так быстро.

Маша замечает мой растерянный вид, смотрит на меня победоносно и продолжает:

– Хочешь знать, как мы все это поняли? До Нового года еще далеко – это раз! Мы об этих подарках в письме Деду Морозу не писали – это два.

– И три!.. – кричит Ваня торжествующе. – Три!..

– Мы вообще еще никакого письма не писали! – заканчивает Маша. – Значит, это не Дед Мороз через тебя передал. Значит, что ты сам все купил и положил под елку, когда приехал! И что ты на это скажешь?!

Я, еще не веря в то, что все это слышу, начинаю отвечать и по первому пункту обвинений, и по второму, и по третьему. Я все это говорю сначала неокрепшим голосом, но потом все тверже и тверже. И говорю, что Дед Мороз живет, как известно, в Лапландии, и что я подъехал поближе к нему, и что ничего странного тут нет, что мы с ним как-то там пересеклись, что ли, на пару минут, потому что везде ему успеть нереально просто… И что все эти подарки – такая декларация о хороших намерениях, что это его собственная инициатива и что никто не говорил ведь никогда, что Дед Мороз приносит только то, о чем его попросят в письме.

Но главное… главное!.. Я чувствую вдруг, что, может, еще не все потеряно и что они, может, способны верить? Я уже сам в это не верю.

Я успеваю подумать о том, что придаю этому, конечно, слишком большое значение, но, с другой стороны, я именно так все это сам чувствую, и это та история, которая для меня уж точно по крайней мере такая же важная, как для них, только я это понимаю, а они, видимо, еще нет.

– Ну ладно, – говорит Маша, поглядев на Ваню, словно спросив у него разрешения на то, что сейчас скажет. – Ладно. Тогда так. Когда к нам в Новый год придет настоящий Дед Мороз и принесет подарки, о которых мы ему напишем, тогда мы его и спросим, передавал он вот эти подарки с тобой или нет?! А?!

И она опять торжествующе смотрит на меня.

А я – на нее.

«О сокровенном…»

Ваня написал мне письмо: «Я с тобой не разговариваю. Если ты купишь мне его, я буду с тобой разговаривать». Я пытался понять, что я должен купить, чтобы сохранить хорошие отношения с сыном. И я не мог.

Я, конечно, редко вижу детей. По крайней мере реже, чем мне бы хотелось. Они меня, кстати, тоже. И эпистолярный жанр в нашем общении вполне приемлем. Тем более что он все красиво обставил – отправил мне это письмо бумажным самолетиком.

Но все-таки что я должен был купить? Чем я ему так уж обязан? Я его начал спрашивать, но я не должен был этого делать. Он, конечно, обиделся.

– Папа, ты что, не помнишь? – переспросил он. – Ты же обещал.

Я решил вчитаться в письмо: «Если ты купишь мне его…» Сердце в кружке пририсовано. Я опять спросил.

– Поехали, – говорит он. – Купишь, и все. Тут Маша вступила.

– Как же так! – говорит она. – Ты у папы попросил и у Деда Мороза попросил. Так нечестно!

– Нет, – говорит Ваня, – я у Деда ничего не просил.

– Да ты даже письмо написал! – возмущается Маша. – Я же читала!

– Я понял то, чего ты не можешь понять, – отвечает Ваня. – Дед Мороз старый. Ему всех не объехать. Я у него вообще ничего просить не буду. Не надо его нагружать.

– Лучше папу, да? – говорит Маша.

– Так в чем все-таки дело? Что я должен купить, после чего со мной все начнут разговаривать?

Но Маша не обращает на меня никакого внимания.

– У Деда Мороза, – объясняет она Ване, – надо просить только о самом сокровенном. – А у папы обо всем можно попросить.

– О сокровенном? – задумчиво говорит Ваня. – Ну, тогда надо письмо переписать.

– Какое? – говорю я. – Мне или Деду Морозу?

– Деду, – так же задумчиво отвечает Ваня. – О сокровенном… Тогда подзорная труба. Два «Мадагаскара».

Фотоаппарат. Видеокамеру. «Вольт». Меч из «Звездных войн».

– Остановись! – говорит Маша.

– Почему? – удивляется Ваня.

– А у папы ты о чем попросишь?

– А я уже попросил. Даже письмо ему отправил. Самолетиком.

– Я вообще-то здесь, – говорю я. – Ваня, я так и не понял – я тебе что должен?

– Я никогда не скажу, – отвечает Ваня. Он очень обижен.

– Я скажу, – говорит Маша. – Я знаю правду.

– Не говори ему! – кричит Ваня, бросается под диван и затихает.

– Папа, я не могу, – говорит Маша. – А ты разве не помнишь? Надо просто поехать и купить. Это, конечно, дорого. Но все равно надо ехать.

Я уже не в силах это выносить. И я говорю:

– Ну ладно. Я, в общем, поехал это покупать. Только вы мне покажете, ладно?

– Нет, – говорит Ваня из-под дивана. – Ты сам должен найти. Ты же обещал.

– Да когда это было?! – кричу я. – Я бы запомнил!

– Это было, – отвечает Ваня.

– И я слышала, – тихо говорит Маша.

– Может, пустяк какой-то? – обессиленно спрашиваю я. – Вам что важнее – чтобы я сам вспомнил или получить это?

– Я не знаю, – растерянно говорит Маша.

– А я знаю, – отвечает Ваня. – Пусть думает. До сих пор я думаю.

В этом году в школу пойдет Ваня. Поразительно, как он этого хочет. Он постоянно не только думает, но и говорит об этом.

И мне кажется, что в этом году случится еще что-то очень серьезное. Уже со мной. Я не знаю, что именно, даже не представляю себе, но обязательно случится. Я живу с этим ощущением.

А у них нет таких ощущений. Потому что в их жизни каждый день что-то случается. И, как вы видите из этих историй, с ними каждый день происходят события, по сравнению с которыми меркнут любые мои. Каждый день у них, можно сказать, судьба решается. Вроде и ничего серьезного, анекдоты рассказывают, на коньках катаются, а на самом деле именно эти события предопределяют всю их жизнь. Ваня, вставший на коньки, – это Ваня, вставший на ноги. Формально это произошло четыре года назад (читайте вторую главу этой книги), а фактически – только, я считаю, теперь.

2009. Им есть что сказать

«Могу опять выйти»

Перед самым Новым годом Маша попросила меня прийти на праздник в их школе. Она понимала, что об этом надо просить, потому что сам я не приду – просто не знаю когда и куда – и потому что надо будет поменять какие-нибудь планы. Тем более что праздник оказался в три часа дня. А можно представить себе, что такое три часа дня за четыре дня до Нового года.

Но я пришел не потому, что она меня попросила. Мне стало интересно. Она меня заинтриговала. Девочка рассказала, что у них будет спектакль про злую царицу, принца и заколдованную принцессу Стеллу.

– Маша, – говорю, – ты, конечно, Стеллу играешь? Я тебе предлагаю выходить в том платье, которое я тебе из Барселоны привез. Не опозоришься.

– Нет, – отвечает она, – я – злую царицу. И платье мне уже выдали. Оно лучше, чем то, которое ты мне из Барселоны привез. Мы с Ваней, кстати, до сих пор не понимаем, почему ты туда без нас ездил.

И лихорадочный взгляд в сторону Вани в поисках поддержки. И ответный ленивый взгляд Вани в мою: ну да, не можем взять в толк.

– Да я же вам говорил… – растерялся я. – На один день. По делу…

– Ты же говорил – на футбол.

– А это, по-твоему, развлечение? – перешел я в наступление. – Такие перелеты, такие траты, и все только для того, чтобы посмотреть, как «Барселона» громит «Реал». Да это и так было понятно, что разгромит… И по каналу «Спорт» показывали… И футболку я тебе привез, верно, Ваня?

– Я в ней на ушу ходил, – мрачно подтвердил Ваня.

– Маша, так почему ты злую царицу играешь? – Я вернулся к главной теме разговора.

– Я сама выбрала, – сообщила она. – Роль показалась интереснее.

– А я эту сказку тоже знаю, – сказал Ваня. – Мы ее тоже репетировали, только в детском саду. Я принца играю. Уже на сцену выходил. Тебя не было, папа, кстати. Ты в командировке был.

В общем, и этот разговор, похоже, не надо было начинать.

Я опоздал. Ненамного, но спектакль был уже в разгаре. Было на этот раз очень много родителей (отцов я, между прочим, не заметил, но вот мамы и няни не пропустили этот день), а сам спектакль играли в спортзале. Иначе партеру негде было бы разместиться. Поэтому мне, чтобы в партер попасть, надо было пройти через кулисы.

А за кулисами трепетала Маша. Она уже один раз выходила на сцену и теперь ждала следующего выхода. Она очень обрадовалась мне. Она вскрикнула, бросилась на шею, и я понял, что праздник удался – по крайней мере, у меня.

Маша тайком показала мне, где можно сесть. И тут я увидел Ваню. Он стоял у выхода из-за кулис в легком голубом плаще, голубых трико и с короной на голове. Я понял, что передо мной принц.

Он тоже увидел меня, встрепенулся было, потом тяжело вздохнул и рассеянно кивнул мне. Я очень расстроился. Я понял – что-то случилось. Ваня всегда встречает меня по-другому.

Я прошел через всю сцену и встал за рядами стульев. Пока шел, я не встретил ни одного неодобрительного взгляда, хотя кто-нибудь и мог бы посмотреть на меня косо: спектакль был в разгаре. Но в воздухе словно было что-то разлито, все тут словно надышались душистого иланг-иланга, огромное количество детства в одном месте делало свое дело, оно наполняло души, без преувеличения, светом каким-то, мне казалось, все тут прониклись некой особенной теплотой друг к другу или, по крайней мере, сочувствием… И я в который раз отчаянно пожалел, что редко хожу на детские праздники, где дети часто забывают или путают слова, и это едва ли не главное, из-за чего сюда стоит ходить, потому что именно эти мгновения заставляют любить их еще сильнее…

В общем, я встал за стульями, и тут сразу на сцену вышел Ваня. Он был таким же задумчивым, как и за кулисами. Он подошел к девочке, сидевшей на полу, и я понял, что это и есть заколдованная принцесса Стелла. Принц не мог узнать ее, потому что ее же заколдовали, да и ему, похоже, тоже досталось от злой царицы.

Он ходил вокруг принцессы и говорил:

– Боже, а что, если это она?! Мне кажется, я узнаю ее… Это ты, Стелла?!

Она молчала. Но когда он взял ее за руку, она не стала сопротивляться и поднялась с пола. Она оказалась по крайней мере на голову выше Вани. Это была девочка едва ли не из четвертого класса.

– Эти глаза… – громко шептал Ваня… – Эти губы… Эти руки… Да, кажется, это она…

Только сейчас я понял, почему Ваня словно не замечал меня там, за кулисами. Мысленно он в этот момент был уже весь на сцене. Он был в образе.

И тут я перестал обращать внимание на все эти детали и стал следить за сюжетом. Сюжет был как раз для меня, а не для Вани, по-моему. Но это он заставил меня по-настоящему переживать за эту принцессу. И сюжет захватил меня. Дело ведь должно было закончиться поцелуем. И я хотел это увидеть.

– Или нет, – вздохнул Ваня. – Все-таки, кажется, нет…

Он отступил на один шаг, потом отставил ногу, раскрыл руки ей навстречу, потом закрыл руками лицо, и я могу поклясться, что на этом лице были слезы, как и на лицах некоторых зрительниц.

Тут сменились декорации, и в покои царя ворвалась разъяренная злая царица. Она, почуяв опасность, с такой страстью уговаривала царя расправиться с обоими – принцем и принцессой, предлагала такие изощренные способы, и у нее это так убедительно получалось, что я подумал, не накопилось ли у нее к брату каких-то очень серьезных претензий и что надо поговорить с ней об этом, что ли…

Получив его согласие на расправу, она удовлетворенно кивнула и исчезла за кулисами, сорвав аплодисменты зала.

Но принц все-таки успел поцеловать принцессу, и я это увидел. Царица отступила. От поцелуя смутилась, по-моему, принцесса, а не принц.

Вечером я спросил его, что вообще-то произошло. Ведь его выход, по-моему, не планировался. Это был спектакль младших классов школы.

– Да там мальчик заболел, который должен был играть принца. Я на замену вышел, – сказал Ваня.

– Это же чертовски сложно! – удивился я.

– Ерунда! – махнул он рукой. – Я знаешь сколько эту роль тренировал? Сто раз. Вообще не было проблемы. Могу опять выйти.

– А поцеловать принцессу сложно было? – спросил я.

– Почему? – удивился он. – Это тем более легкота. Я на тренировках Настю сто раз целовал. Хотя одна проблема была… Точно, пап.

– Догадываюсь, – осторожно сказал я.

– Да, – вздохнул Ваня. – Ты хоть видел, какая она дылда?

«Любовь – это очень серьезно»

Мы с Машей и Ваней решили сходить в кино. Вернее, они решили, и мы пошли. Выбирать, честно говоря, было особенно не из чего. Вечером ни в одном кинотеатре города не показывали хотя бы «Приключения Десперо». Даже в «Октябре», где идут, рано или поздно, все фильмы, последний сеанс на «Десперо» был в 18.40, а мы приехали около 9 вечера. Это я, конечно, был виноват, потому что не мог раньше.

И тогда я принял смелое менеджерское решение. Я предложил им пойти на фильм «Всегда говори «да» с Джимом Керри в главной роли. Я уже смотрел эту комедию и теперь вдруг подумал, что Машу и Ваню это может заинтересовать. Может, они уже подросли и доросли.

И их это и в самом деле заинтересовало.

– Комедия? – переспросила Маша. – А любовь там есть?

– Конечно, – сказал я. – Еще какая. Какая же любовь без комедии? То есть комедия без любви… Сентиментальная комедия.

– Отлично! – обрадовалась Маша. – Идем!

– А я не пойду, – сказал Ваня.

Я подумал, что погорячился, конечно, когда отвечал Маше на ее наводящие вопросы, так как не учел, что все это слышит и Ваня, которому зачем про любовь? Черепа-шек-ниндзя там не будет, он это сразу понял, а тогда чего суетиться?

И я начал думать, что сказать Ване, чтобы он все-таки пошел с нами. Потому что насилия применять не хотелось, хотя оно, конечно, и не исключалось. Потому что вечер уже, можно сказать, был в разгаре, и следовало довести его до логического конца.

– А почему ты не пойдешь? – спросил я.

– Потому что любовь – это не комедия, – сказал Ваня.

Вот этого я ожидал меньше всего. Мы с ним давно не говорили о любви. А в таком тоне не говорили вообще никогда.

– А что это тогда? – уточнил я.

– Любовь – это очень серьезно, – сказал он.

– Что-то случилось? – прямо спросил я. Ваня промолчал, потупив взор.

– Случилось! – крикнула Маша. – Он в Катю влюбился!

– Которую я знаю? – переспросил я.

– Ой, ну конечно, ты ее знаешь, – сказала Маша. – Ты ее сто раз видел.

– Так все и есть? – спросил я у Вани. Он кивнул.

– И что ты теперь будешь делать? – поинтересовался я.

Вопрос был не праздный.

– Женюсь, – быстро сказал он.

– Зачем?

– Чтобы больше не думать об этом, – пояснил Ваня.

– А что, вопрос женитьбы стоит перед тобой остро? – спросил я.

– Я неправильно выразился, пап, – поморщился он. – Чтобы не думать о ней.

– О ней – это о Кате? – удивился я.

– Ну да, – подтвердил он, – женюсь и перестану о ней думать.

– Но будешь вспоминать хоть иногда? – спросил я.

– Конечно, у нас же дети будут, – вздохнул он.

– А что, любить ты ее перестанешь, когда женишься? – Я решил выяснить все до конца, чтобы потом, через много лет, напоминая ему об этом разговоре, не услышать от него, что я ни черта не понял и что совершенно не это имел в виду.

– Буду, наверное, – вздохнул он. – Просто очень боюсь, что перестану.

После этого я подумал, что с парнем можно шекспировскую драму смело уже смотреть.

– Нет, – сказал я, – в таком случае надо все-таки пойти на этот фильм. Потому что хоть это и комедия, но любовь там очень серьезная.

– Пойдем, ладно, – сказал Ваня, повзрослевший за эти пять минут в моих глазах года на два.

Мы зашли в кинотеатр. По дороге Маша еще успела рассказать мне, что написала первое в своей жизни стихотворение на английском языке. Я уже ничему не удивлялся, но счел своим долгом узнать подробности.

Подробности были такие. Им в школе дали английское стихотворение, или, вернее, песенку, следующего содержания: «Мы любим кататься на лыжах. Кататься на лыжах. Кататься на лыжах. Мы любим кататься на лыжах холодным морозным утром. Мы любим танцевать на льду. Танцевать на льду. Танцевать на льду. Мы любим танцевать на льду холодным морозным утром». И дали им задание заменить несколько слов в этом стихотворении на какие-нибудь другие.

И теперь она говорила, что написала первое в жизни стихотворение на английском. На самом деле она заменила всего два слова, но они были ключевыми. Вышло, что они любят играть в футбол и кататься на скейте. И все это они любят холодным морозным утром.

Между тем в кассе не оказалось билетов на этот фильм. Он начинался через пять минут, а это же пятница, вечер, так что никаких иллюзий.

– Ну и хорошо, – даже обрадовался Ваня. – Давай лучше еще поговорим.

Я тоже обрадовался после этих его слов.

А Маша сказала:

– Есть другое предложение. Надо зайти вот в этот магазин и купить диски с фильмами. Можно про любовь, можно просто мультики… И приехать и дома посмотреть. Только попкорна надо здесь купить.

Мы купили «Мухнем на Луну!» с очками для просмотра в формате 3D, еще несколько мультиков, а также «Квант милосердия».

Фильм про агента 007 предложила купить Маша. Я спросил ее зачем.

– Я уже его смотрела, – объяснила она. – Ваня же хотел про любовь. Это как раз про любовь. Папа, там такая любовь… Он такой несчастный…

Ваня молчал. Но я видел, как он благодарен сестре за этот выбор.