Текст книги "Веселые и грустные истории про Машу и Ваню"

«Они с меня соскочили»

Уже и не очень понятно, кому показалось, что у Маши неправильно растут зубы. Мне, например, кажется, что все хорошо. Красивые крепкие белые зубы. Всем бы такие! Но вот сложилось впечатление, что Машины зубы растут не так, как надо. А интересно, а кому надо? Маше или кому-то еще? Может, мальчику какому-нибудь понадобилось, чтобы они росли по-другому.

Я не уследил за этой историей. Как-то утром я просто узнал, что они едут к зубному врачу ставить скобки.

– Какие скобки? – удивился я.

– Такие скобки на зубы, – объяснила Маша. – Я их буду носить четыре месяца.

Она с удивительной покорностью относится к такого рода издевательствам над ней. Когда мне показалось, что она начала стремительно толстеть, мы посадили ее на диету – и она села и была яростной сторонницей всех ограничений, которые на нее наложили мы, и еще пару наложила на себя сама – в виде такой епитимьи, очевидно. И потом, когда, например, в гостях взрослые великодушно предлагали ей съесть какую-нибудь сладость, она небрежно отвечала:

– У меня диета. Мне нельзя. Я худею.

И она похудела. На это ушло совсем немного времени. В таком возрасте люди, наверное, худеют еще быстрее, чем толстеют.

И вот ей поставили эти скобки. В тот день я приехал домой поздно вечером, дети уже спали, и только наутро я их увидел.

Вообще-то я предполагал, что это будут не скобки, а общеизвестные брекеты. Их носят и взрослые люди, решившие, что не все у них в жизни так правильно, как им хотелось бы, в том числе и их зубы.

Но нет, это были не брекеты, а именно скобки. Стальная, видимо, проволока намертво схватывала верхний ряд зубов Маши и, честно говоря, мешала ей говорить. Во всяком случае, ее заверения в том, что скобки ей нисколько не мешают, звучали неубедительно, потому что было такое впечатление, что рот у нее полон камней, и я почти ничего не мог разобрать из ее заверений.

Но главное, Маша приняла скобки близко к сердцу и осознала, что она будет носить их четыре месяца не снимая.

Впрочем, оказалось, что она их все-таки снимает. Она призналась в этом на следующий день.

– Папа, – сказала она, – там есть такие замочки: раз – и они снимаются…

– Зачем ты их снимаешь? – спросил я.

– А я пока не привыкла, поэтому и снимаю, – рассказала она. – Это было вчера, а сегодня уже привыкла.

– То есть не будешь снимать? – уточнил я.

– А зачем? – переспросила она.

Следующим утром я проснулся, когда еще было темно. Проснулся, как от толчка, от пронзившей меня мысли: да ведь она может проглотить их!

Я напряженно думал. Если там есть замочки, которые можно расстегнуть, то они ведь могут и расстегнуться сами. Ну а потом все понятно. Да, скобки немаленькие, но чего только дети не могут проглотить.

Я вспомнил, как мне рассказывали про выставку вещей, которые глотали дети. Да, была такая выставка. И там, например, была дужка от ведра. Банка из-под майонеза.

На этом фоне скобки выглядели, так сказать, детской забавой. Во сне разве нельзя их проглотить? Они же мешают ей, и она во сне шевелит языком, подсознательно пытаясь от них избавиться. То есть вот это подсознательное шевеление языком может привести к тому, что замочки расстегнутся.

Я ничего не стал говорить об этом Маше. Но поговорил с ее мамой.

– Алена, – сказал я, – ты не думаешь, что Маша может проглотить скобки?

– Нет, – сказала она, – не думаю.

– Почему? – удивился я.

– Потому что это невозможно, – сказала она.

– Но там же замочки…

– Она уже привыкла к скобкам, – разъяснила Алена, – и ничего страшного произойти не может.

Тогда я позвонил нашему доктору. Она не специалист по стоматологии, но доктор очень высокой квалификации.

– Дело в том, – сказал я ей, – что Маше поставили такие скобки на зубы, она будет носить их четыре месяца, и я серьезно боюсь, что она может их проглотить. Как вы думаете, что делать?

– Ничего, – сказала она. – Все носят.

– Но они снимаются!

– Вряд ли они могут сняться сами, – сказала она. – Я не понимаю, как это может произойти. Но на всякий случай лучше проконсультироваться у заведующей нашим стоматологическим отделением. Приезжайте.

Я все понял, но не мог ждать уже ни минуты. Я позвонил Маше.

– Послушай, – спросил я, – ты больше не снимаешь скобки?

– Снимаю, конечно, папа, – сказала она. – После каждой еды я должна полоскать зубы. И потом, как же иначе я зубы будут чистить, если скобки снимать не буду?

– А как все чистят, кто скобки носит? – спросил я.

– Я не знаю, как все чистят, – задумчиво произнесла она. – Ты считаешь, не надо снимать?

– Не надо! – сказал я.

– А врач, который скобки ставил, сказал, что надо, – так же задумчиво продолжила она. – Два раза в день надо чистить зубы, а потом той же щеткой, которой я чистила зубы, надо чистить скобки.

– Это врач тебе сказала? – поразился я.

Я сразу представил себе, что от такого частого употребления механизм замочков очень быстро разработается.

– Ты можешь аккуратно их носить? – с мольбой, которую уже не мог скрывать, сказал я. – Ты хоть понимаешь, что ты их можешь проглотить?!

Я не собирался ей этого говорить. Оно у меня вырвалось. Я не хотел травмировать ее этой мыслью. Но я, видимо, уже не мог и молчать об этом.

– Понимаю, – тихо сказала Маша.

– Например, во сне, – не мог уже остановиться я. – Они же могут соскочить.

– Папа, – сказала Маша, – да они уже соскочили.

– Когда? – переспросил я.

– Вчера, – сказала Маша. – Вчера ночью. Я нашла их утром около подушки. Но я их сразу надела!

– Так, – сказал я, – я тебе перезвоню. Но сначала я перезвонил Алене.

– Ты знаешь, что скобки уже соскакивали?! – закричал я. – Они соскочили во сне! Замочки расстегнулись! Я же про это и говорил!

Это и правда был какой-то кошмарный сон.

– Вряд ли это могло произойти, – сказала Алена. – Давай я тебе перезвоню.

Как потом выяснилось, она сразу позвонила Маше. В новой интерпретации история выглядела по-другому. Маша вроде бы сказала маме, что она сама на ночь сняла скобки и положила их под подушку.

Это мне и передала Алена.

– То есть Маша рассказала две разные истории? – переспросил я. – И какая из них правдивая?

Алена почему-то настаивала, что ее версия более правдоподобна.

Тогда я спросил у Маши:

– Так где все-таки правда?

– Они с меня соскочили. Я же тебе говорила уже, – с недоумением сказала Маша.

«Я еду на одной ноге!»

На Красной площади закрывался каток Bosco di Ciliegi. Это в целом печальное событие было скрашено тем, что мы с Машей и Ваней успели на последний сеанс.

Маша умоляла меня об этом, Ваня был согласен, что сходить стоит. Это было странно для него: он не любит кататься на коньках.

– Ваня, – спрашивал я его раньше, – почему бы и тебе не выйти на лед? Почему ты все ездишь на каток только для того, чтобы поесть пончиков? Что, на этих пончиках свет клином сошелся?

– Да? А ты их пробовал?! – распалялся Ваня. – Хоть раз пробовал?! А чего ты тогда говоришь?!

Ответить мне было нечего. Пончики я не пробовал. Мне было не до них. Пончики я откладывал до после катка. А когда мы уходили со льда, пончиков нам никто не предлагал, потому что их уже к этому времени съедали такие, как Ваня, стоявшие у бортика и рассеянно наблюдавшие за хорошо освещенным овалом. Таких, как Ваня, было много. Больше, чем пончиков.

И вот теперь Ваня был согласен, что есть смысл пойти попрощаться с катком. Между тем я понимал, почему он не выходит на лед. Причина была только одна: он не умеет кататься. Вряд ли он мог где-нибудь научиться за последний месяц. То есть он просто захотел пончиков.

Маша тоже еще год назад не умела, но желание научиться было таким всепоглощающим, что ей для этого никто не был нужен, и она научилась сама, без посторонней помощи, в том числе и моей. Наверное, она не совсем правильно катается или вообще неправильно, но она это делает с таким наслаждением, что я понимаю: я никогда не позволю ей заниматься фигурным катанием, потому что от усердия и страсти, которая ее охватывает при выходе на лед, она обязательно как-нибудь страшно и непоправимо расшибется.

– А пончики будут? – для страховки все-таки поинтересовался Ваня, когда мы уже ехали на каток.

– Не уверен, – честно сказал я.

– В сахарной пудре? – уточнил свой вопрос Ваня. Первым, кого мы увидели по пути в раздевалку, был юноша с пончиками в сахарной пудре.

– Ешьте быстрее, – торопливо сказал он, – а то остынут.

Вид у него при этом был такой, как будто сам он уже съел столько пончиков, сколько в него влезло, и только теперь он смог позволить себе поделиться этими пончиками с детьми.

В каждом из трех пакетов, которые он нам дал, было по три пончика. Ваню это не удивило.

– Как обычно, – пробормотал он, вонзаясь зубами в пончик.

Я наконец тоже попробовал пончик. Боже, какой же я был глупец все эти годы! Почему же я не ел их раньше! Сколько времени я потерял даром! Жизнь текла сквозь пальцы, как песок, а могла быть наполнена великим смыслом…

Я съел свои пончики, один Машин (еще один у нее съел Ваня), мы зашли в раздевалку, и я попросил коньки. Все как обычно: Маше – 33-й размер, Ване – 32-й, себе – 43-й. Причем было понятно, что Ваня свои коньки не наденет и что они так и проваляются на скамеечке.

– Помоги мне, папа! – корчилась в муках Маша, натягивая конек на ногу.

Я попытался ей помочь, до предела расшнуровав конек, но она все равно не смогла натянуть его.

Ваня тоже застонал, пытаясь надеть свои коньки. Я вдруг все понял.

– Слушайте, у вас ноги выросли, – пробормотал я и попросил дать им коньки 34-го и 33-го размеров.

Они выросли за тот месяц, что мы не были на катке. Когда это происходит так демонстративно и показательно, то внушает какое-то даже смятение. Я подумал даже сгоряча, не взять ли и мне на всякий случай коньки 44-го размера, но опомнился.

Тут я осознал еще одну вещь – Ваня надел коньки. То есть он собрался на лед. Не поздновато ли? В конце концов, последний сеанс в сезоне. Ну посмотрим.

И я вывел на лед их обоих.

– К бортику! – крикнул Ваня. – Ведите меня к бортику!

Несколько минут он стоял, вцепившись руками в бортик. Потом я ему напомнил, что на ушу он так не стоит. Он оторвался от бортика. Мы с Машей взяли его за руки и повезли по льду. Он не двигал ногами (и правильно делал), и мы набирали скорость. Он катился на коньках – и быстро. Впереди был поворот. Это было единственное, о чем я не подумал. Он приближался стремительно, и я понимал, что Ваня не сможет повернуть. Просто не получится. Никак. Исключено. Но и остановиться мы уже не могли. Что я мог для него сделать? Только облегчить его страдания при падении.

– Ваня, – крикнул я, – дядя Володя учит вас падать?!

– Да! – крикнул он.

Дядя Володя, тренер по ушу, сам говорил мне, что учит.

– Тогда падай! – крикнул я.

И тут я увидел, что Ваня, стиснув зубы, поворачивает. Так на проселочной дороге в ливень пытается вывернуть из глубокой колеи пятитонный грузовик. И так же выглядит в этот момент лицо водителя, как выглядело в то мгновение лицо Вани.

Он повернул, мой мальчик. Что-то вскрикнул и повернул.

Упала Маша – и ногами вперед. Она срезала коньками не только Ваню, а и меня. И через мгновение мы все трое валялись на льду в таких неестественных позах, словно нас только что расстреляли в упор.

– Маша, вставай, – сказал ей Ваня.

Он был уже на ногах. Мы ему были больше не нужны. Ему нужен был бортик. Он начал пробираться вдоль овала, держась за него, и отмахивался от моей руки, когда я катился мимо. Через полчаса я видел его оторвавшимся от бортика и падающим. Но дядя Володя научил его падать. Он вставал и шел по льду дальше.

Потом он попросил меня и Машу снова взять его за руки. И мы опять покатились и плавно повернули. Я не верил своим глазам.

– А теперь, папа, – крикнул Ваня, – я подниму ногу! И он проехал несколько метров на левой ноге, чуть-чуть приподняв правую.

– Я еду на одной ноге! Вы видите?! – орал он нам. Мне казалось, его слышит весь каток.

«Приходят Чебурашка и Гена в прачечную…»

Я совсем уж не предполагал, что Ваня станет кладезем анекдотов. Он их собирает отовсюду: из поездок в Ершово с классом Маши, из прогулок во дворе, когда ему удается остаться без присмотра няни, и, конечно, из детского сада.

Проблема в том, что у кого-то эти анекдоты в голове дольше чем на день не задерживаются, а у него они там складируются, причем, подозреваю, на вечное хранение. В результате теперь, если мы едем в машине в кино из-за города, он может час в пробке вместо радиостанции «Юмор. БМ» просто рассказывать анекдоты один за другим без перерывов на рекламу. И он не повторяется, конечно.

– Вызывает король русского, немского и чукчу, – рассказывает Ваня, – и говорит: «Если кто-нибудь научит за неделю мою собаку говорить, я дам царство и красавицу дочь в придачу». А собака его была немая, даже лаять не умела. Через неделю немского вызывает, спрашивает: «Научил собаку говорить?» Тот отвечает: «Нет, она же немая!» Он ему отрубил голову. Русского вызывает и спрашивает: «Научил собаку говорить?» Он говорит: «Да». – «Ну, покажи». Собака залаяла. Русского король отпустил, но царства не дал. Но и голову рубить не стал. Вызывает чукчу и спрашивает: «Научил мою собаку говорить?» Тот говорит: «Конечно!» – «Покажи!» – говорит король. Чукча вынимает сардельку, собака как закричит: «Ну, дай, дай мне сарделька! Я уже целая неделя не есть!» Король отдал ему царство и красавицу дочь и спрашивает: «Как же это ты научил мою собаку говорить? Она же немая». А чукча говорит: «Это очень просто. Надо сначала научить собака голодать, а потом уже учить собака говорить».

И вот Ваня уже весь состоит из этих анекдотов. Я ему говорю:

– Ну, давай, расскажи про Чебурашку и Гену. Ваня морщит лоб, потом говорит:

– Я знаю семь. Тебе какой?

– Четвертый, – отвечаю я.

– Ага, понял, – говорит он и рассказывает про то, как Чебурашка и Гена в самолете летели…

Потом мы приезжаем в кинотеатр «Октябрь», смотрим репертуар и понимаем, что в этом кинотеатре, где больше десятка залов, нету ни одного мультика.

Маша говорит:

– Ну, я не очень-то и хотела смотреть мультик. Я хочу посмотреть «Шопоголика».

– Ты откуда про него знаешь? – удивляюсь я.

– Так реклама же по всей Москве идет, – отвечает Маша. – И потом, мы недавно с классом ходили в кино, на «Австралию». Ты же мне еще 500 рублей утром дал. Ты не помнишь, что ли? Так там перед фильмом показывали отрывки из «Шопоголика».

Я не помню насчет пятисот рублей, хотя и не исключаю, конечно. Уж больно точно она все рассказывает. И я в который раз с тоской думаю, что она уже смотрит взрослые фильмы и что это блаженное время, когда она была ребенком, что-то слишком быстро подходит, кажется, к концу.

– А ты знаешь, кто такой шопоголик? – с надеждой спрашиваю я.

Надежда состоит в том, что она этого не знает.

А моя последняя надежда – на Ваню, который все-таки младше Маши почти на два года. И может, хоть он хоть ненадолго задержится в развитии.

– Шопоголик – это тот человек, который увлекается шопингом и никак не может остановиться, – отвечает она.

– А что такое шопинг? – спрашиваю я, теряя надежду.

– Хождение по магазинам, – говорит Маша, – это же английское слово. Ты что, не знаешь?

– Ну ладно, пойдем на «Шопоголика», – пожимаю я плечами.

– Когда начало? – спрашивает Ваня.

– В 18.40, – отвечаю я.

Я знаю, что он никак еще не ориентируется в цифрах, связанных с часами, но надо же когда-то начинать.

– Это через сколько? – уточняет Ваня. – У меня часов нет.

– А вот они, часы, – показываю я и, сжалившись, добавляю: – Через 30 минут.

На самом деле я знаю, что и в таких цифрах он тоже не ориентируется. Все, что связано со временем, вызывает у него какие-то дополнительные сложности.

– То есть через полчаса? – уточняет Ваня. – А, еще поесть успеем.

Еще неделю назад он в этом ничего не смыслил, это точно. Таким образом, умирает и последняя надежда в виде Ваниного безоблачного детства, которым можно беспричинно наслаждаться, да и только.

Мы покупаем билеты, закусываем и идем в кинозал. Причем я понимаю, что сам уже не успеваю допить чай и расплатиться, поэтому веду их, сажаю на места и возвращаюсь в кафе. При этом меня немного удивляет то, что зал уже заполнен людьми, свет погашен, а кино идет. Это странно: я рассчитывал успеть к началу рекламы, которую они тоже любят смотреть; в отличие, надо ли говорить, от меня. И думал, что успел.

В ожидании счета в кафе я решаю посмотреть билет – и обнаруживаю страшную вещь: мне продали билет на сеанс, который, когда мы только сели перекусить, уже как раз начался. То есть они сейчас сидят и смотрят фильм, который подходит к концу.

Я иду в кассу и пытаюсь выяснить, как это могло случиться. В конце концов, дети в надежном месте. Администратор убеждает меня, что никак не могло.

– Я же просил билеты на 18.40, а здесь написано 17.30, – объясняю я.

– Наши кассиры не могли ошибиться, – уверенно говорит администратор. – Они же все повторяют вслух. Да и какая вам разница? Мы все равно деньги не возвращаем. А билеты не обмениваем.

– А мы в ваш кинотеатр не ходим, – говорю я и все же покупаю билеты еще на один сеанс.

Когда я подхожу к кинозалу, то вижу, что сеанс закончился. И в зале сидят только Маша с Ваней.

– Папа, – кричит Маша, – ты все пропустил! Очень интересный фильм!

– Да, – подтверждает Ваня, – я бы еще раз посмотрел.

– Вот и посмотрим, – говорю я. – Только с начала.

– А он разве не с начала был? – удивляются они оба. И мы идем в кино. На этот раз фильм нравится им еще больше, и они громко, ерзая в креслах и перекрикивая друг друга, в середине фильма начинают пересказывать мне его содержание прямо с того момента, когда я их усадил в зал. Зал слушает их вместе со мной и, странное дело, не перебивает.

– Она сейчас все свои вещи распродаст! – кричит Маша. – Она сейчас скажет, что она не покупает все подряд, но зато вместо этого у нее есть отношения с любимым мужчиной!..

Когда мы выходим из кинотеатра, я объясняю им, что произошло.

– Это как в том анекдоте! – смеется Ваня. – Я тебе сейчас расскажу. Приходят Чебурашка и Гена в прачечную…

«Давай сделаем тату машине»

Я утром хотел отвезти детей в школу. Когда получается, я стараюсь это делать. Стараюсь не в том смысле, что заставляю себя, а в том, что очень хочу, но не всегда получается (впрочем, все равно уже, что бы ни написал, похоже на попытку оправдания).

В общем, я хотел это сделать и спросил проснувшегося и одетого, но лежащего в кровати ничком с закрытыми глазами Ваню, хотел бы он, чтоб я отвез их, или не хотел бы. Разумеется, это было кокетство с моей стороны, и для Вани это было ясно. Он открыл глаза и с упреком сказал:

– Ну конечно, хотел бы.

Машу я даже спрашивать не стал.

А зря: она не захотела. Я был в шоке. У нее появились собственные планы! До сих пор она не отрывала их от Ваниных. Только производственная необходимость могла заставить их разлучиться: плавание в разное время или Машины танцы и Ванино ушу, совпадающие по времени… Но сознательно отказаться от моего общества и от общества брата ей раньше и в голову не могло прийти.

То есть я засек этот момент в ее жизни. Это случилось через две недели после того, как ей исполнилось восемь лет.

Ради чего она это сделала? Чтобы ее отвезла мама. То есть и этот момент я тоже засек. Так, все, Маша льнет к маме.

Но Ваня-то – к папе.

– Маша, – спросил он, – ты что, не едешь с нами?

– Нет, – говорит Маша, – вы что-то долго собираетесь. Я с вами опоздаю в школу. А мне еще цветы купить надо.

Это была правда: у кого-то в школе случился день рождения.

– А, ну ладно, – сказал Ваня, – тогда мы поехали. Через полминуты он был готов к выходу из дома, и ему даже пришлось подождать меня: я не ожидал от него такой прыти в буквальном смысле этого слова. В самом деле, он просто запрыгнул в свои ботинки. Я знаю почему. Он хотел для начала показать, что долгие сборы не причина для того, чтобы не ехать вместе с нами в школу, и что на самом деле у Маши есть какие-то другие причины. И я не могу сказать, что ему не удалось это показать.

Более того, я и сам одевался со слишком подозрительной быстротой, чтобы ее можно было списать на обычную торопливость, когда кто-то куда-то слегка, но уж точно не безнадежно опаздывает. Тем более что мы с Ваней никуда не опаздывали: в детском саду нет звонка в 9 утра на первый урок (хотя он его и слышит, потому что детский сад и начальная школа – в одном здании). Нет, мне, хотя я себе, наверное, и не признался в этом, тоже хотелось показать, что цветы не причина для того, чтобы отказываться с нами ехать.

В машине Ваня сказал мне:

– Папа, у меня есть одна идея. Ты, наверное, не согласишься. А зря.

– Ну, давай, говори, – сказал я, в общем, обреченно. Что он опять себе присмотрел в том магазине на втором этаже?

– Давай сделаем тату машине, – сказал он. Ему удалось меня удивить.

– Подожди, Ваня, – сказал я. – Ты что имеешь в виду? То же, что и я?

Я-то подумал про аэрографию. Более того, я про нее и в самом деле думаю уже некоторое время. Мне хочется, но меня останавливает только одно: я не могу придумать сюжета. У меня нет в голове картинки, которая должна быть на машине. Я смотрел сайты, ездил даже к людям, которые занимаются этим, я перебрал кучу собственных вариантов – и ничего. То, что я видел, кажется пошлым, а то, что придумывал, – пафосным.

Ваня имел в виду именно аэрографию.

– Ну, такое же тату, – пояснил он, – как я на руке себе делаю иногда.

Эти тату, как правило, вложены в жвачку «Хаббл-баббл» и ценны тем, что, по-моему, никогда не повторяются. Еще больше они ценны тем, что стираются через день или в крайнем случае через два.

– Согласен, – говорю я, злясь оттого, что мы на ровном и обычно пустом месте попали в пробку, и что надо было поехать другой дорогой, и что Маша с мамой могут нас теперь опередить. – Но что мы нарисуем?

– Я знаю что, – говорит Ваня. – А ты разве еще не догадался?

– Нет, – говорю я с мгновенно возросшим интересом. – Сдаюсь.

То есть я, будучи крайне заинтересованным в результате, сознательно перескакиваю через несколько этапов разговора, которые ритуально предшествуют капитуляции и обычно доставляют мне удовольствие: первая попытка, вторая попытка…

– Буквы должны быть, – говорит он.

– Какие?

– Все, – отвечает он. – Все, какие есть. Весь алфавит. Чтобы люди ездили мимо нас и учили.

Я так хотел услышать от него ответ на этот так мучающий меня самого вопрос, что совершенно забыл о том, кто сидит рядом со мной (да, я против всех правил, в том числе собственных, посадил его на переднее сиденье – наверное, в благодарность за то, что он не раздумывая поехал со мной в детский сад). А рядом со мной сидел мальчик шести лет от роду.

Потом я подумал о том, что на самом-то деле это не такая уж плохая идея, особенно для машины журналиста. И что сделать-то это можно по-разному (не обязательно же писать на машине «КоммерсантЪ»). Пафос, конечно, в этом тоже есть, но можно попробовать и без пафоса (хотя что-то подсказывает: вряд ли получится). И я говорю:

– Надо подумать. Не исключено. А еще идеи есть?

– Конечно, – отвечает Ваня. – Тигра надо нарисовать.

– Ну, – говорю, – тигр на каждой второй машине есть. Такой, прыгающий, что ли? С раскрытой пастью?

– Ну да, – упавшим голосом говорит Ваня. – Я знаю, что он есть.

Я понимаю, что он сначала сказал то, что хотел, а потом – то, что, он думал, может понравиться мне. И он расстроился оттого, что мне не это понравилось. Может, правда, я придумал себе эти его переживания. Но, скорее всего, нет.

– Нет, – повторяю я. – Зверей на машине не должно быть. Ни диких, ни домашних. Еще варианты есть?

– Конечно, – говорит Ваня. – Надо Маше позвонить.

То есть попросил помощь друга. Не может все-таки без нее обходиться. И не стыдится признаться в этом. Мы звоним Маше. Они тоже уже выехали.

– Тату? – переспрашивает Маша. – Я знаю, что можно сделать. Когда я смотрела «Мою прекрасную няню», то прекрасная няня нарисовала девочке тату: дракон, но не весь, а только голова, а внизу он как привидение, и на нем пятнышки… В общем, пап, когда ты будешь дома, я тебе нарисую.

Я попробовал представить себе, что это будет.

– Ладно, – говорю, – Маша, спасибо.

– Не за что, – отвечает Маша. – А вы где?

– А мы в пробке ехали, а теперь уже подъезжаем к школе. А вы где?

– А я не скажу, – говорит она и отключает телефон.

То есть они еще не доехали.

– Ваня, – опять поворачиваю я голову к мальчику, – можешь еще что-нибудь предложить?

Это уже нечестно, я понимаю. Он и так уже много предложил. Но я все-таки еще на что-то надеюсь. (Хотя тот первый вариант все-таки интересный.)

– Конечно, – говорит он. – Можно небо нарисовать, и в нем самолет летит. Получится, что ты наперегонки с самолетом едешь. Или можно, например, космос нарисовать.

Я еще первую часть не успеваю осмыслить, насчет неба и самолета, а сам уже про космос тоже думаю.

– А как ты космос нарисуешь?

– Планеты надо будет нарисовать, и все, – отвечает Ваня. – Это будет понятно. Юпитер там…

– Ты что, планеты знаешь? – спрашиваю я.

– Ну конечно, папа, – говорит он. – Почему ты все время удивляешься, когда я что-то знаю?

– Ну тогда какие еще есть планеты?

Я вообще-то хотел ему сказать, что какое-то из его предложений, похоже, пройдет и будет реализовано, но сначала закончим разговор о планетах. Не надо было на меня нападать. Да, я удивляюсь. Что, он имеет в виду, что я так редко с ним бываю, что меня удивляет, когда выясняется, что он о чем-нибудь знает?

– Давай, – говорю, – называй планеты тогда.

– Ну, значит, так, – поднимает он глаза с таким сосредоточенным видом, как будто видит все эти планеты как меня и надо только не забыть их все перечислить. – Юпитер, Сатурн…

Ничего себе, думаю я. И правда знает.

– Венера, – продолжает он. – Гарделандия…

– Что?!

– Гарделандия, – повторяет Ваня.

– Ты откуда такую планету знаешь?

– У меня в компьютерной игре она есть. Я тебе покажу, если не веришь.

А я верю.

И я когда выхожу из детского сада и разворачиваюсь на маленьком пятачке, мне кто-то отчаянно сигналит. Я с недоумением смотрю в зеркало: я же никого там не трогал.

А, это Маша подъехала.