Текст книги "Сообщество лояльных ведьм"

IX. Здравствуй, ж…, Новый год!

Первое, что бросилось в глаза Векшину, когда он приехал на студию, так это отсутствие на рабочем месте двух самых ярких персонажей в его съемочной группе, двух антиподов – Николы Губанова и Иннокентия Михайловича Артшуллера, оператора-постановщика и директора съемочной группы. Векшин поздоровался с остальными. И в ответ услышал что-то неразборчивое. С недоумением оглядел всех. Уж что-что, а коллектив здесь подобрался живой и компанейский. Но сейчас члены его команды имели довольно пришибленный вид. А Люся Хабарова, помощник режиссера – «хлопушка» – и вовсе возилась с платочком и похныкивала.

– Да что с вами такое? Умер, кто-нибудь?

Бася, художник по костюмам, откашлялась и произнесла грудным голосом:

– Еще нет…

Векшин плюнул с досады.

– Что происходит, объяснит мне кто-нибудь или нет? И сделайте кофе, пожалуйста!

Люся, обрадованная возможностью чем-то занять себя, схватила пустой чайник и выбежала в коридор.

– Вера Ивановна, рассказывайте, настоятельно вас прошу, – сказал Векшин и плотно уселся на колченогий стул.

Вера Ивановна, дама сорока восьми лет, в той или иной вариации видавшая в киношной жизни все без исключения сюжеты, подалась в его сторону.

– Павел Артемьевич, десять минут назад сюда заглянул Николай и заявил нам, что собирается применить к Иннокентию Михалычу «последнюю степень устрашения» и что, вообще, тот будет умирать мучительной смертью. По-моему, он не шутил. Вид у него был довольно убедительный.

– Вот черт, нашли время! Где они оба? – вскочил на ноги Паша.

– Они в третьем павильоне заперлись. В нашей декорации, – сказала со своего места администратор Женя Кормильцева.

– Так-так-так… Дамы, оставайтесь на своих местах. Всех впускать и никого не выпускать. А Люську срочно пошлите за коньяком. И пусть лимон не забудет.

Павел бросился по лестнице вниз. Спасти жизнь директора группы было его прямой обязанностью. Вдогонку ему кричали что-то, но он отмахнулся.

– Павел Артемьевич! Самое-то главное мы вам не сказали! Павел!

Массивная железная дверь павильона была действительно заперта изнутри. Векшин прислушался. Звучал старый добрый рок. Конечно, при других обстоятельствах его любимый альбом «Дип перпл» воспринимался бы по-другому. Но сейчас крик души ветеранов классической гитарной музыки только подчеркивал абсурдность ситуации.

Векшин заколошматил по железу.

– Никола!

Никакого ответа. Тут он вспомнил, что их декорация в павильоне одной своей стороной выходит к небольшому оконцу, неизвестно для какой цели сделанном в практически глухой стене. Метнулся туда. Форточка была открыта на уровне примерно двух с половиной метров. Вся надежда была на то, что как каждый, или почти каждый мужчина в экстремальной ситуации, Векшин сможет собраться, допрыгнуть и подтянуться. Студийная бабушка-вахтер с удивлением а и живой заинтересованностью следила за тем, как Паша Векшин из Москвы бросается на эту амбразуру. С пятой попытки Векшин добился своего.

Он протиснулся внутрь довольно быстро. Слава богу, его формат совпадал с размером окна. Прямо перед ним стояла выгородка комнаты, где снималась постельная сцена с участием главных героев фильма. Но сейчас на широкой постели восседал по-турецки Никола Губанов. Мизансцена была странноватая. Никола сидел спиной к Векшину, повернувшись лицом к прикроватному шкафу, и раскачивался в такт оглушительной музыке. Но вот она прервалась.

– Ну, что Иннокентий Михалыч? Вспомнил?

– Колька, скотина, прекрати сейчас же!

Голос директора съемочной группы раздавался из шкафа. Это было не только интересно. Это было захватывающе интересно. Поскольку пока ничего опасного для жизни директора не обнаруживалось, Векшин решил понаблюдать. Он осторожно начал обходить декорацию, чтобы увидеть Николу анфас. Из шкафа раздавались решительные высказывания о ближайших родственниках Николы и о нем самом. Векшин никогда бы не подумал, что таким образом мог выражаться обычно флегматичный и утонченный Иннокентий Михайлович.

– Господин Артшуллер, я вас не выпущу отсюда, пока не услышу всей правды. Клянусь Урусевским!

Имя святого для Николы Губанова классика операторского искусства подтверждало серьезность его намерений. Векшин увидел оператора съемочной группы прямо перед собой. Никола сидел, поджав ноги, во рту дымилась огромная сигара. Слева перед собой он держал осколок стекла, а в правой руке зажал кусок какого-то белого материала. Когда он со всей силы начал водить им по стеклу, Векшин понял по звуку, что это пенопласт.

Из шкафа снова донеслись проклятия. Губанов прервал свое занятие. Затянулся. Выпустил в сторону шкафа облако дыма. Включил стоявший рядом магнитофон. Музыка вновь заполонила пространство. Векшин силился что-то понять. Прошло минуты три.

– Ну, как вам композиция, дядя Кеша? Нравится?

Молчание.

– Ну-ну, Иннокентий Михалыч, если будете симулировать обморок, мы просто потеряем больше времени.

Альтшуллер на этот раз зарычал с подвыванием.

– Выпусти меня отсюда! Башибузук хренов!

Губанов кивнул и взялся за стекло и пенопласт. Векшина передернуло от омерзительного писка, и он решил, наконец, обнаружить свое присутствие. Павел шагнул в пространство выгородки. Похлопал Николу по плечу.

– А, Паша, это хорошо, что ты пришел! Будешь присутствовать при моменте истины!

– Павел Артемьевич, остановите вы этого кретина! – вскричал в шкафу Артшуллер.

– Колись, враг народа! – зарычал Никола.

Векшин решил, что пора вмешаться. Вырвал у Николы пенопласт. Сел рядом.

– Чем ты сейчас занят Николай?

– Добиваюсь правды! – заявил Никола.

– Какой правды?

– Е-мое, так ты не в курсе, Паша?! Дело в том, что в нашей команде появился засланный казачок. Господин Артшуллер полностью оправдал свою фамилию.

– Антисемит! – отреагировал запертый.

Векшин подошел к шкафу. В замке торчал обломок ключа.

– Никола, твоя работа?

– Моя! – без тени раскаяния сознался оператор. – Паша, дорогой, да за это убивать надо мучительной смертью!

– Так, Никола. Глубокий выдох и все по порядку, – сказал Векшин.

Губанов положил сигару в стоявший рядом бокал.

– Павел Артемьевич, официально вам заявляю: директор нашей съемочной группы – подлый обманщик и предатель…

– А ты фашист и хулиган! – успел вставить Иннокентий Михалыч.

– … он ввел меня, вас, нас всех в заблуждение, а режиссера вообще чуть не убил собственной ложью! Пленка-то наша лежит себе в сейфе на своем месте, а он врет, что она исчезла!

– Твою мать! – сказал Векшин.

– Его, его мать, Паша! И он мне говорит, что это просто недоразумение.

Векшин взял сигару и глубоко затянулся. Закашлялся. В шкафу задвигался директор. Векшин сходил к «амбразурному» входному отверстию, где он заметил приличный железный прут, и стал освобождать узника. Выходя из своей камеры-шкафа, тот имел довольно заплесневелый вид.

– Ну-с, Иннокентий Михалыч, что вы можете сказать по этому поводу? – спросил Векшин.

– Павел Артемьевич, это просто какая-то трагическая ошибка, клянусь мамой. На втором и третьем этаже студии стоят абсолютно одинаковые ряды сейфов. И там, и там есть цифра «13». Накануне мы положили пленку в сейф № 13 на втором этаже, а потом пришли забирать материал на третий этаж, к тринадцатому же сейфу. И что характерно, ключ подошел один к одному. А сегодня я обратил внимание на это совпадение. И, слава богу, обнаружил пропажу на втором этаже.

– Он еще и бога поминает… – проворчал Никола.

– Пили что-нибудь, перед тем как подходили к сейфам накануне? Только быстро! – спросил Векшин.

Антагонисты потупились.

– Так! Оштрафованы оба в размере месячной зарплаты. Чувствую, пора вводить в группе сухой закон. Сегодня, что у нас? Пятница? C понедельника в «Другой жизни» объявляется круглосуточный сухой закон. Иннокентий Михалыч, я попрошу вас сейчас позвонить в больницу режиссеру, обрадовать его и, конечно, выслушать первый поток благодарности.

– Паша, зря ты его отпускаешь, врет он! – снова расправил плечи Никола.

– А вас, Губанов, я попрошу остаться.

Когда отряхнувшийся Артшуллер вышел из павильона, значительно воспрявший духом исполнительный продюсер наконец удовлетворил свое жгучее любопытство.

– Так ты зачем Кешу в шкаф посадил?

Никола поднял на него свои чистые арийские голубые глаза и поведал:

– Я не только его в шкаф посадил – он же известный клаустрофоб – я ему еще и хард-рок включил, я его еще и сигарой травил, я его еще пенопластом по стеклу охаживал. Я все делал правильно – всех этих вещей господин Артушуллер не переносит до смерти. Паша, он бы у меня обязательно заговорил, если бы ты его не отпустил сейчас.

– Cкажи, Николай, у тебя в органах дознания никто из семьи не служил?

– Я потомственный кинематографист, Павел Артемьевич! – гордо заявил Губанов.

– Н-да. И все же сдается мне, что твоя прабабушка с каким-то чекистом согрешила! А если бы помер наш директор?! А если бы он рассудка лишился?!

– Да о чем ты говоришь?! Он же живуч, как…

– Все, Николай! А вообще я тебя поздравляю: будем снимать кино дальше. Шоу продолжается!

Никола кивнул. И они обнялись. А через три часа оба изрядно выпимших кинематографиста отколупывали кухонным ножом железные, намертво пришпиленные цифры на сейфах второго, третьего и, на всякий случай, четвертого этажа. А на другое утро Павел Артемьевич Векшин за свой счет заказал знакомому художнику-декоратору изготовление сейфовых номерных знаков, договорившись с руководством студии навсегда исключить из оборота цифру «13».

Х. Точка возврата

Ей ничего не снилось, кошмары ее не мучили, она дышала ровно и глубоко. Проведя 11 часов во власти безмятежного морфея, Елена Николаевна открыла глаза. На душе было легко. Она нажала кнопку на пульте телевизора.

– Вчера около двух часов ночи возле торгово-развлекательного комплекса «Бегемот» прозвучали несколько взрывов. Очевидцы из окрестных домов и охранники комплекса рассказывают, что по своей форме и звучанию взрывы напоминали скорее атмосферные явления – раскаты грома и сверкание молний, нежели стрельбу и взрывы гранат, сопровождающие криминальные разборки.

Красивая корреспондентка на экране телевизора, рассказывала о происшедшем увлеченно и приподнято. Может быть, она была неисправимой оптимисткой?

– Тем не менее, на месте происшествия были обнаружены два человека, хорошо известных в криминальном мире города. Иван Цимлянский по кличке Вано и его охранник находились в бессознательном состоянии неподалеку от своего сильно поврежденного лимузина.

Камера показала искореженные останки редкостного автомобиля.

– По словам врачей, работавших на месте происшествия рядом с торгово-развлекательным центром «Бегемот», лидеру одной из крупных преступных группировок города, Вано Цимлянскому нанесен значительный ущерб в паховой области, несовместимый в дальнейшем с исполнением им, Цимлянским, детородных функций. После оказания первой медицинской помощи пострадавшие пришли в сознание, но ничего по поводу событий, оказавшихся причиной их теперешнего плачевного состояния, сказать не могут. Медики констатируют потерю памяти. Свидетелей разыскать также пока не удалось. Столь необычное происшествие заставляет предполагать…

Лена села на кровати. Хорошее настроение не выдержало перехода из горизонтали в вертикаль и медленно осыпалось. «Ого! А ведь это, кажется, моя работа… Это что же получается? Опять мои законопослушные дамы проявились? Вовремя, надо признать. Хотя… А как же наша договоренность? Тихонова, а Тихонова, а ведь с тобою что-то происходит…»

Лена вошла в ванную комнату и открыла воду. Придирчиво посмотрела в зеркало и, что характерно, осталась собой довольна. Членовредительница прекрасно выглядела и не испытывала никаких угрызений совести.

Любой знакомый Елены Николаевны, оказавшийся рядом с ней в эту секунду, не смог бы с уверенностью определить, что именно изменилось во внешности его знакомой. Но то, что перемены произошли, было не только видно невооруженным глазам, но и ощущалось энергетически. Кажется, чуть больше изломились ее тонкие брови, может быть, немного насыщеннее заалели губы, а может быть, несколько царственнее стала осанка учительницы истории… И взгляд. Серые глаза стали темными, почти непроницаемыми, зрачки расширились как у молодой кошки, играющей с мышью, и в них появился притягательный, очень притягательный свет. Кстати, сама излучательница чарующего свечения ничего необычного в себе не заметила. И через мгновение опустилась в душистую пену ванной и замурлыкала какую-то песенку.

Мелодия была несовременная, и сама Елена наверняка удивилась бы, если бы ей сказали, что она выбрала для себя тему оперы Гуно «Фауст».

Пока Елена, вся в пене, обдумывала вчерашнее происшествие, в номер постучали. Она откликнулась. Вошла горничная и что-то сказала ей через дверь. Когда Елена, воздушная и прекрасная, вплыла в комнату, то увидела чудо. Роскошное и благоухающее чудо – если не миллион, то уж из несколько дюжин алых роз… Последний раз ей дарили цветы в ее родном преподавательском коллективе на прошлогодние мартовские торжества. Елена, поотвыкшая от даров флоры, обмерла и, скрестив ноги, молчком уселась перед букетом. Попыталась сосчитать и сбилась. Опустила лицо в полураскрывшиеся бутоны и, разумеется, укололась. Наконец заметила небольшой конверт. Векшин сообщал, что думает о ней постоянно и приглашает ее сегодня в кинематограф. Но не на последний сеанс и не на последний ряд, а к себе в «Другую жизнь», где она сможет познакомиться со знаменитыми артистами и понаблюдать за рождением искусства. «Что-то в этом роде я уже слышала когда-то».

Зазвонил телефон. Межгород. Лена с трудом оторвалась от цветов.

– Алло!

– Алена, что ты со мной делаешь!

– Мама, я же тебе звонила на автоответчик. Разве ты…

– Елена, ну как ты можешь так себя вести. Детский сад, честное слово! – и на таком расстоянии выговор Елены Сергеевны пробуждал угрызения совести.

– Мама, я …

– Ну, вот где ты теперь?

– Я? На полу в гостинице, рядом с цветами, – в точности обрисовала свое положение Елена Николаевна.

– Какими еще цветами?

– Розами. Их тридцать… раз, два… их тридцать пять штук. И они ярко-алые.

– Я надеюсь, их подарил тебе приличный человек?! И я тебя тоже поздравляю, Аленушка! Успехов тебе в труде и в личной жизни! Здоровья! Счастья! Будь умницей, дочь, и не огорчай маму!

– Мама дорогая, а я и забыла! Вот что, значит, встретиться с молодостью в компании ведьм, – пробормотала Елена.

– Что-что?

– Спасибо, мамуля! Как на работе у тебя?

– Странная ты какая-то сегодня… У тебя все в порядке? Ты мне сказала, что едешь в командировку. В школе говорят – отпуск за свой счет. А сейчас ты вспоминаешь молодость, забыв о собственном дне рождения?!.. Кто он, Елена? – спросила мать.

– Мама, у меня действительно творческая командировка, я чувствую себя прекрасно и впереди у меня блестящее будущее, а цветы мне подарил … коллега как раз по этой самой командировке. Как говорят в американских школах, у меня все о-кей. Честное слово, мама!

Отчитавшись перед матушкой, также имевшей опыт творческих поездок в молодости, – Елена Сергеевна была чемпионкой области по женскому биатлону – Лена принялась размышлять о том, в каком виде она завтра выйдет в свет. Эти размышления заняли у нее не более четырех часов. Решила одеться поскромнее: подустала уже от кабаков и нарядов, а также от чрезмерного внимания мужчин.

Одеваться и причесываться начала заранее, минут за пятнадцать до назначенного Векшиным времени. Два зеркала в шкафу угодливо показали ей спину и все, что ниже. Огромный синяк был там, где ему и полагалось быть. Лена недобрым словом помянула Вано Цимлянского и подумала почему-то о том, как бы прокомментировал это украшение Векшин. Вспомнила ночную «творческую командировку». Обозлилась еще больше. Зеркальная поверхность не выдержала ее взгляда и мгновенно покрылась сеткой трещин. Лена вздрогнула и глубоко вздохнула. «Как бы там ни было, все вчера было сделано правильно. По крайней мере, с педагогической точки зрения. Только вот… кто бы мне объяснил…». В этот момент зазвонил телефон. Лена вздрогнула и неловко задела локтем дверку шкафа. Морщась то ли от боли, то ли от участившегося сердцебиения, подняла трубку.

Векшин, кажется, сконцентрировал в голосе все свое обаяние.

– А я думал, ты уже куда-то исчезла. Звонил днем несколько раз – никто не отвечает… – сказал он.

– У меня был здоровый сон и чуточку депрессии. Спасибо за цветы. А я думала, ты ни о чем не догадывался.

– Я знаю о тебе гораздо больше, чем ты думаешь. Впрочем, цветы это не подарок, а естественное проявление моего отношения к тебе. Подарок будет позже, – сказал Векшин.

– Только не говори, что в качестве суперприза хочешь предложить себя, – подала идею Елена.

– Не буду говорить.… Так ты сможешь сегодня быть на нашей скромной вечеринке?

– Пожалуй. Но только обязательно со знаменитостями, – сказала Лена.

– На твоем фоне они все равно померкнут, – сказал Векшин.

– Векшин, неужели это ты мне говоришь все эти банальности?!

– Я… Старею, наверное. Пожилые люди, когда влюбляются, глупеют обычно, – попробовал сострить Векшин.

– Павел Артемьевич, вам действительно надо поработать над диалогами.

– Диалог – плод совместного творчества двоих, как минимум… Предлагаю сегодня поработать над этим вместе, – нашелся Векшин.

– Я подумаю.

… Сухой закон в группе должен был наступить с понедельника. А в выходные полномочный представитель Центра Павел Артемьевич Векшин решил организовать вечер, знаменующий наступление нового этапа в съемочной группе «Другой жизни». Поводом, собственно, послужило недавнее «чудесное обретение» исчезнувшего материала. Режиссер Катайцев, узнав о казусе с пленкой, отреагировал на это достаточно неожиданно: «Черт, как жалко, что она нашлась. А я уже было другой поворот в сюжете продумал. Блестящий поворот, коллеги!». Векшин ощутил тогда острое желание снова отправить главного творца в больницу. Правда, постановщик вскоре образумился и начал набрасывать план съемок на следующую неделю.

На вечеринку позвали всех до единого членов съемочной группы, даже наемных водителей. Была арендована одна из огромных производственных столовых неподалеку от студии. Векшин сознательно хотел воспроизвести на вечере хорошо знакомую большинству его соратников атмосферу коллективной гулянки с роскошным столом, тамадой (эту роль охотно возложил на себя Никола Губанов) и неформальным общением. Кроме того, Паша воспользовался служебным положением и пригласил на вечер своих давних одесских товарищей, которых осталось в городе не так уж много после израильского исхода. Благо он мог позволить себе устроить это мероприятие на собственные деньги. Правда, Векшин не знал пока, как представит своим единомышленникам и друзьям никому незнакомую девушку по имени Елена. Особенно его раздражала перспектива возможных оценивающих взглядов и комментариев двух-трех дам, которые, являясь сотрудниками съемочной группы, должны были присутствовать на вечеринке. Решил что-нибудь придумать по ходу дела.

Официальная часть мероприятия ограничилась коротким спичем Векшина: «Ребята, давайте жить дружно и уже снимем побыстрее наше кино!». Все похлопали с чувством. Затем высказался Катайцев в том смысле, что побыстрее оно конечно хорошо, но главное – это качество и дух подлинного искусства. Ему тоже поаплодировали. Затем прозвучал тост за кинематограф, второй – за всех здесь присутствующих, третий – за прекрасных дам. И пошло…

– Вот уж не думал, Паша, что ты сможешь когда-нибудь познакомиться с такой женщиной, – сказал Векшину Кульман, когда они собрались пойти покурить. Частный детектив, также приглашенный на вечер и пришедший сюда в костюме и в галстуке (случай экстраординарный), проговорил это достаточно громко, и Елена Николаевна, сидевшая рядом, спросила своего нового знакомого:

– C какой «такой», Илья Семеныч?

– С Женщиной с большой буквы, Елена Николаевна.

– А с кем же он общался раньше?

– С инфузориями-туфельками. Паша никогда не слушал моих советов. А старый Кульман знает толк в женщинах, – при этих словах на Илью пристально посмотрела жена и, судя по всему, собралась потребовать разъяснений, но Векшин подхватил старого товарища, и они двинулись к выходу отравляться табаком.

Павел Артемьевич, я не поняла, так вы женаты что ли? – с притворным удивлением спросила студийная гримерша Вероника, держа в руках длинную тонкую сигарету и натянуто улыбаясь. В зеленых глазах плескалась злость. «Начинается…» – подумал Векшин. Он притянул к себе Веронику, с которой его связывали непонятные отношения «коллега-любовница-подчиненная» вот уже несколько лет, вернее картин. Поцеловал в щеку. Прошептал что-то на ухо. Вероника стряхнула пепел ему на туфли, размахнулась и дала ему что-то вроде пощечины. «Вроде» – потому что удар пришелся на нос. Кровь не замедлила появиться. И на белой рубашке тоже.

Векшин охнул и зажал свой слабый орлиный нос платком и подумал про себя, что красное на белом – весьма трагичное сочетание цветов.

В курилке, образовавшейся в «предбаннике» столовой, наступила тишина. Хорошо еще, что вместе с Ильей и Векшиным молчали еще человека три, не больше. Справедливейшая из Вероник гордо процокала в зал. На этот раз Кульман взял Пашу под руку и увлек куда-то в кастрюльно-моечное помещение. Посадил на стул. Увесистые тетеньки в белых халатах поойкали, дали Векшину полотенце и показали, где умыться.

– Чего ты все хмыкаешь, Кульман? – спросил он, стараясь держать нос кверху.

– Я? Да нет, это я всхлипываю. У тебя запасной рубашки нет?

– У меня нет рубашки. У меня нет, наверное, уже и авторитета. Продюсера по лицу… Прилюдно. Я ее придушу!

– Паша, не расстраивайся. Думаю, что факт кровопускания придаст твоей личности еще больше загадочности и значительности. Особенно в дамских глазах. И не вздумай никого душить, тем более щипать или обливать водой. Умылся? У меня в машине свитер есть. Я сейчас, – сказал Кульман.

Елена Николаевна с удивлением посмотрела на Векшина.

– Ты что плакал?

– Нет, что ты. У меня всего лишь внезапный приступ аллергии.

– Боже мой! На что же?

– На сигареты «Моre», Лена. Но теперь уже все в порядке.

– Ничего не понимаю, – сказала Елена Николаевна и собралась задать следующий вопрос. Но Паше пришла на выручку зазвучавшая музыка.

– Это, кажется, твои любимые итальянцы. Потанцуем? – пригласил он и через мгновение услышал рядом с собой:

– Павел Артемьевич, разрешите пригласить вашу даму?

Рядом с ними стоял Катайцев. Выглядел он сногсшибательно. Бледный, стройный, с выдающимся кадыком, весь в белом и к тому же в красном галстуке.

Павел поморщился.

– Познакомься, Лена. Это наш режиссер, надежда отечественного кинематографа и моя тоже, – представил он.

– Сергей.

– Елена.

Векшин скрепя сердце дал разрешение, которого Елена, кстати, не спросила ни словом, ни взглядом. Паша откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, положил ногу на ногу. Он не знал и не мог знать, что одновременно с ним за этой парой наблюдает еще одна пара глаз, голубых, почти прозрачных. Члена координационного совета «Сообщества лояльных ведьм» Марину Аркадьевну Дейнеко неузнаваемо преобразила сегодня новая ультракороткая стрижка и строгий, почти мужского покроя костюм а-ля Марлен Дитрих. Радикальная смена имиджа была связана и с вошедшей в пиковую стадию предвыборной кампанией (белокурые локоны и голые коленки с политикой плохо вязались), и с новыми знакомствами, которые Марина с охотой завязывала в среде творческой интеллигенции. В частности, с художником-визажистом киностудии Вероникой Бурмистровой. Она-то и пригласила ее сегодня на вечеринку. Гримерша не была посвящена в дела Сообщества. Марина пока присматривалась к ней и время от времени с ее помощью решала кое-какие мелкие проблемы производственного и личного характера.

Визит на эту кинотусовку очень заинтересовал Марину Аркадьевну. И теперь, глядя на не узнавшую ее кандидатку в Сообщество, с завидной легкостью ставшую центром внимания присутствующих на вечере мужчин, она призналась самой себе почему.

Вот и режиссер Сережа начал оказывать явные знаки внимания этой подающей надежды старлетке… А ведь еще недавно примой была бы только она и никто другой. И тут Настоящей женщине Марине Аркадьевне Дейнеко пришла в голову мысль, показавшаяся ей очень занятной. Она даже зажмурилась от удовольствия. «Хочешь быть центром вселенной, милая? Ну что ж!… Интересно, а что скажет твой „подопечный“? Я бы на его месте…»

Тото Кутуньо что-то там пел про одиночество. Катайцев что-то оживленно говорил своей визави. Она улыбалась и даже один раз кивнула в ответ. После настоящего итальянца вступили «Иглз» с гостиничной темой. Вопреки ожиданиям сидящих за столами некоторые танцующие пары не стали возвращаться к столам.

Кульман придвинулся ближе к рассеянно поедавшему салат Векшину.

– А я бы не раздумывал, Паша!

– А я и не раздумываю, – ответил Векшин.

– Когда на свадьбу пригласишь в таком случае?

Векшин засопел. Потом налил в рюмки водки.

– Будешь?

– Смотри, Паша, уведут красну девицу, – хрустнув огурчиком, кивнул Кульман в сторону танцующих.

– У меня?

Очень долго не кончалась песня об отеле с нерусским названием. Векшин встал, когда Елена Николаевна в сопровождении своего партнера по бесконечному танцу подошла к столу.

– Благодарю вас, Елена. Надеюсь, что наш разговор будет иметь свое продолжение.

Лена предупредила вопрос Векшина.

– Сергей по доброте душевной выразил восхищение моей неземной красотой … чем-то там еще…

– Наверное, фотогеничностью? – помог Векшин.

– Да, и фотогеничностью. И даже предложил мне сниматься в кино.

Катайцев застенчиво начал объяснять:

– Понимаешь, Паша, я в последнее время много думал об эпизоде, который закольцевал бы сюжет фильма. И, что очень важно: в нем просто необходимо присутствие красивой дамы с нерастиражированным в кино лицом и фигурой.

– Вероятно, это будет нечто эротическое? – невинно присоединился к разговору Кульман.

– Вовсе не обязательно. Хотя… Павел, пойми меня правильно. Дело в том, что твоя новая знакомая, как мне кажется…

При этих словах Лена скрестила руки на груди и горделиво посмотрела на Векшина.

– … в полной мере обладает уникальным сочетанием качеств, почти не сочетаемых в женской природе. Елена Николаевна красива, умна, интересна и фотогенична. Эта женщина создана для того, чтобы быть Музой.

– Предлагаю выпить за Музу, – предложил откуда-то взявшийся Никола.

– Но только тихо. А то я боюсь, как бы ваши дамы не расстроились, услышав этот тост, – добавила Елена Николаевна и подняла бокал с шампанским, решив не обижаться на режиссерское высказывание о женской природе.

Предосторожность Елены Николаевны была совсем нелишней, поскольку исполнительница главной роли Инесса Валентинова как раз находилась в это время неподалеку от тостующих. И, кажется, кое-что она все-таки услышала, судя по поджатым губам и гневному румянцу на щеках.

Векшин поиграл желваками на скулах. Елена болтала с окружающими ее мужчинами и, казалось, совсем не обращала на него никакого внимания.

– Елена Николаевна, разрешите Вас пригласить, – Векшин с досадой услышал не свой, а кульмановский голос. Мельком взглянув на Пашу, Лена улыбнулась Кульману.

– Илья Семенович, я бы с превеликим удовольствием, но боюсь, что если я не отдам следующий танец господину Векшину, у него случится нервный срыв.

Кульман понимающе закивал. А Лена сделала шаг к Векшину.

– Пойдешь со мной танцевать?

– Ну, если ты настаиваешь.

Шутливой интонации не получилось, и Паша разозлился на себя еще больше.

– А ведь тебя «заязвило», как сказала бы моя бабушка, оттого, что я немного пококетничала с вашим главным, – догадалась Елена.

– Ну, во-первых, главный здесь я… – сказал Паша.

– Да-да, извини, я не очень разобралась пока в вашей табели о рангах.

– И, во-вторых, это ты называешь «немного пококетничать»? Ты посмотри на нашего режиссера, на нашего Сережу Катайцева. Да у него вид человека, только что испытавшего сексуальный шок. Что ты с ним сделала за два часа знакомства? – сказал Векшин.

– Павел Артемьевич, не надо меня так прижимать к себе. Люди кругом, – прошипела ему на ухо Елена.

– А ты действительно очень изменилась за эти годы…

– Говорите, мне интересно… – сказала она.

– Теперь ты правильно себя ведешь с мужчинами.

– Надеюсь, ты мне не льстишь.

– И хоть ты все делаешь правильно, но меня совсем это не радует, – грустно добавил Векшин.

– Говоришь загадками, Павлуша!

– Как-как ты меня назвала?

– Павлуша. Так называла Павку Корчагина его мама в фильме «Как закалялась сталь», – ответила Елена.

– И ты меня так называла когда-то, нет?

– Да, кажется. Слушай, музыка уже кончилась, а мы с тобой все топчемся.

– Ну и что. Потанцуем еще. В конце концов, чем я хуже Катайцева, – сказал Векшин.

Вновь зазвучала музыка. Как по заказу медленная. «Наверняка Кульман проконтролировал».

– Ты не хуже, ты лучше. Как жаль, что я не могу назвать тебя своим мужчиной…

– И в кино я тебе не предлагаю сниматься, – проговорил Паша.

– Почему кстати? Ты ведь не последний человек в этой компании, сам сказал, – поинтересовалась Лена.

– Знаешь, у меня когда-то был один знакомый. Он знакомился с девушками таким образом: «Здравствуйте! Не скажите сколько времени? А я работаю в кино!..»

– И что дальше?

– Дальше – дело техники. В девушке просыпался, а потом и нарастал интерес то ли к кинематографу, то ли к моему знакомому. Но мне всегда такой способ знакомства казался пошловатым.

– А если меня и в самом деле заинтересовало предложение вашего режиссера?..

– Елена, не сходи с ума. При всем моем уважении, так растаять перед перспективой обнажить задницу перед миллионами зрителей может только…

– Кто?! А ты можешь быть резок со мной! И подумай все же, а если мое скромное участие и впрямь пойдет на пользу вашему фильму? Разве режиссеру фильма не видней? Рассуждай как профессионал! – обратилась Елена к мужской логике.

– А я и рассуждаю как профессионал, который не путает личную жизнь с профессией. И вообще, что-то я раньше не замечал, чтобы ты интересовалась кино, – отвечал Павел.

– Ты вообще раньше мало что замечал. Итак, ты мне запрещаешь попробовать? – чуть повысила голос Елена Николаевна.

– Как я могу тебе что-то запретить? Я ведь не твой мужчина, – склонил голову Векшин.

– Вот и отлично. Теперь-то я знаю, как проведу свой отпуск.

– Обнажайся на здоровье. Могу даже устроить тебе сцену в стиле мягкого порно, – продолжил в том же духе Паша.

– Я подумаю, спасибо, – ответила Елена.

– Меня всегда живо интересовал поголовный женский эксгибиционизм. Что это: врожденное или благоприобретенное?

– А меня всегда мучил другой вопрос: отчего за благообразной личиной каждого мужика обязательно кроется ревнивый самовлюбленный самец? – оставила за собой последнее слово уже не на шутку рассерженная Елена.