Текст книги "Хранитель ключа"

18. Геллер в плену

Когда за окном громыхнуло из пушки, Геллер повернул голову и, не открывая глаз, кивнул. Шарахнуло далече, с пару верст от места, где он спал. Пока бой доберется сюда, если вовсе доберется, можно еще один сон посмотреть. И действительно – заснул, будто провалился. Рихарду снилось лето, город, утонувший в запахе акаций. Снились и барышни под этими акациями, и он сам отчего-то в белоснежном мундире лейб-гвардии. Барышни ему улыбаются, и он с барышнями чрезвычайно мил. Нарушить такой сон – это сущее преступление. Потому Рихард, хоть и понимал, что это обман, видение, держался за него цепко. Сон стал разрушаться, Геллер с этим боролся, отмахиваясь от реальности, которая вторгалась в его грезы. Когда это стало совершенно невозможно и он все же проснулся, то несколько минут лежал, смежив веки. Пытался уснуть, вернуться в тот самый летний день. Но нет – возврата не было. Убедив себя, что это сон пророческий, Рихард все же решил подниматься. Лавка под ним была тверда, под шинельку набивалась прохлада. Не хотелось терять эту толику тепла, но надо было вставать. Тем более что мир за пределами этой шинельки продолжал жить своей жизнью. Где-то на улице застучали копыта, затарахтели колеса какого-то шарабана. Еще не отойдя ото сна, Рихард отметил, что звук этот дурной. У него вроде бы была лошадь, но какого ляда ее взяли без разрешения хозяина? А если это лошади чужие, да еще и с этим шарабаном, то положение вовсе скверно. Сдернул шинель, поднялся с лавки. Осмотрелся. Ряд скамеек, большие окна, высокий потолок. Паровоз, намалеванный на противоположной стене. Сразу вспомнилось все: это зал ожидания, вокзал, напротив должно быть депо, у которого стоял маленький, в четыре вагона, бронепоезд. Рихард пробежал к окнам, посмотрел на улицу. Бронепоезда не было. Ольга! Аристархов с тем большевиком! Где они? Его забыли, а он проспал! Схватив в одну руку пулемет, а в другую – шинель, Геллер рванул к лестнице, скатился по ней вниз, туда, где была касса. Но нет, поздно.

На улице были люди. Человек без оружия в штатском и двое одетых в остатки военной формы. У последних были винтовки… Отчего-то они зашли в здание тихо. Вероятно, были не в настроении для разговоров и шума. А может быть, Геллер не услышал их за грохотом своих сапог. Среагировали одновременно. Геллер бросил шинель на ступени, навел пулемет на штатского, двое недосолдат взяли на изготовку винтовки. Лязгнуло три затвора. Все четверо выглядели удивленными в той или иной степени. Геллер знал: такие расклады не играются, они просто не могут закончиться хорошо. Удивлял только этот, безоружный, с чемоданчиком, похожий на докторишку. Он улыбался. Это настораживало и злило. Досадно было, что солдаты стояли по разные стороны от штатского. Стояли бы компактней, можно было срубить одной короткой очередью.

– Может, опустим оружие, и я просто пройду? – предложил Геллер.

И сам чуть опустил пулемет. Стал целиться не в грудь безоружному, а в пах. Безоружный улыбнулся еще шире.

– Оружие? Где ты видел оружие? – спросил он. И рукой сделал мягкий жест в направлении Геллера, словно что-то струсил с пальцев. – Посмотри, что у тебя в руках.

Геллер скосил глаза – в его руках извивалась змея. Он тут же отбросил, швырнул ее в колдуна. Но змея упала, не долетев до противника. Рухнула на землю с неприсущим змее лязгом. На полу лежал грозный «Шош»…

– Взять его! – распорядился колдун.

* * *

Где-то до обеда Геллер коротал время в стоящем на перроне ларьке. Вероятно, до революции в нем торговали пирогами, чаем да сельтерской водой. Но к появлению Рихарда от пирогов и чая не осталось и запаха. Зато чувствовалось, что кто-то пользовался ларьком в качестве отхожего места. В обед принесли миску с луковой похлебкой и кружку чая. Хлеба не предложили. Равно не имелось в чае и сахара. Впрочем, похлебку Геллер уплел с энтузиазмом. Во-первых, похлебка означала, что расстреливать его пока не собирались. Во-вторых, действительно хотелось жрать. Не кушать, словно в светских салонах, не есть, а именно жрать. Набивать живот, чем попало, быстро, не обращая внимания на сортирный запах, чавкая и плюясь слюной…

Часы на башне вокзала пробили полдень. Странно, что они по-прежнему шли. Заводить в этой круговерти их было решительно некому. Поев, задумался о насущном. Ларек выглядел хлипко, и, вероятно, Геллер мог подломать какую-то стену, может, сорвать решетку с окон – наверняка гвозди уже сгнили. Иное дело, что любое его действие вызовет шум. Кстати, дверь запиралась только изнутри. Замка с противоположной стороны, похоже, не было. Закрыться со своей стороны? Так эти бандюки разломают халабуду за четверть часа. А то и просто сожгут. Убить часового ложкой? Как? Разве что долго колотить ею по лбу – она была деревянной. Рихард посмотрел в щель двери. Вопреки уставу караульной службы часовой не стоял, а сидел на лавочке в пяти шагах от двери. Ясно было, что убить его неожиданно не получится.

Часа в два дверь ларька открылась:

– Давай, выходи.

Геллер вышел, щурясь от осеннего, но яркого солнца. Пленного отвели в здание депо, в комнату, где некогда размещался начальник. На стуле сидел тот самый, который был без оружия. Рихард уже не сомневался – колдун.

– Вас покормили? – спросил он с порога.

– Да.

– Все в порядке? Содержание, обращение?..

Геллер вспомнил запах в ларьке, но решил промолчать. В конце концов, бывало и хуже… Поэтому кивнул:

– Да, все хорошо, спасибо за заботу.

Колдун улыбнулся:

– Только прошу вас, не делайте из этого далеко идущих выводов. Все дело в том, что вы у нас первый пленный. Я мог бы приказать вас пристрелить сразу, но подумал: надо же когда-то начинать.

Геллер осмотрелся, комната небольшая, в одно окно. В углу растопленная печь-буржуйка, около нее навалены дрова.

– Значит, вы и есть тот самый колдун? – спросил Рихард.

– Да, признаться, он и есть… А ваше имя какое?

– Оно вам ничего не скажет.

– Вероятно, так, но лучше знать, что писать на могиле.

– Странно, мне отчего-то думалось, что вы и своих-то не хороните.

– Откуда у вас желание обидеть? Своих мы хороним, как водится, на три четверти сажени.

– А чужих тоже хороните?

– Хороним, как не хоронить. Причем на той же глубине и довольно часто – живьем…

Зашел солдат. Молча поставил на стол между Геллером и Лехто крынку с какой-то жидкостью.

– Так как вас звать? – переспросил колдун.

– Рихард.

– А меня – Лехто. Арво Лехто.

– Не буду врать, что рад знакомству, – почесал нос Геллер.

– Взаимно, – согласился колдун.

Рихарду вдруг подумалось, что неплохо бы попить воды. Не пустого горького чая, а воды незамысловатой, студеной.

– А что в посуде? Вода? – спросил Геллер у колдуна, указывая на крынку.

– Керосин.

Геллер посмотрел на колдуна внимательней, думал, что тот шутит и сейчас же улыбнется. Лехто оставался серьезным.

– Я угощусь?.. – осторожно спросил Рихард.

– На здоровье.

Геллер потянулся к крынке, думал попить. Но нет, там действительно был керосин. Из рук Рихарда крынку принял Лехто. Прошел в угол, к буржуйке. Сырую воду плеснул в чайник, поставил его на плитку. Открыл дверцу, бросил в огонь несколько поленьев.

– …Должен вас обрадовать или огорчить – ваши товарищи прорвались через порядки противника, что стоял на востоке от станции, – рассказывал колдун, явно никуда не спеша. – Сам же противник снялся с позиций и начал преследование. Уверен, догнать им ваших друзей не получится. Я не стану спрашивать, куда они направились. Вам это наверняка неизвестно. Да они и сами не знали, куда бегут.

– А кто там был? На востоке-то?

– Ума не приложу. Мои войска занимали положение к западу.

Геллер криво ухмыльнулся. За несколько минут он уже понял, что тех самых войск – кот наплакал.

– Кстати, а сколько у вас было людей? – продолжал Лехто. – Если даже вас умудрились забыть, то, наверное, много?

– Ага… – зевнул Геллер. – Человек двадцать.

– Врете, по глазам вижу, что врете. Впрочем, неважно.

На плитке зашумел чайник. Колдун отошел и с готовой чашкой чая вернулся к столу. Сел, втянул чай, достал трубку.

– Вы бы не курили после керосина-то, – бросил Рихард. – Вспыхнете ведь. Вам все равно, а мне можете одежду попортить.

– Ладно… Если хотите, можете угощаться. Там возле печки есть вторая кружка.

Геллер, пока готовил себе чай, бормотал:

– Лихо… Я видел, что некоторые обращали воду в вино и наоборот. Но так, чтоб воду в керосин и в обратную сторону… Братья Нобель вам за такое заклинание миллионы отдадут.

– А где это вы видели фокус с вином и водой?

– Да на таможне в Одессе. Там и не такое увидишь.

– Кстати, Рихард, вы кем служили в царской армии? Судя по всему – броненосцем «Потемкиным». Вам тут смерть глазки строит, а вы хохмите.

– В артиллерии я служил.

– А можно узнать ваши политические взгляды? Судя по всему, вы не монархист?

Рихард покачал головой.

– По имени ясно, что вы не из казаков или малороссов. Стало быть, не самостийник…

В ответ Рихард покачал головой еще раз.

– Но не кадет же вы?.. Не эсер, не большевик, не анархист… Неужели безыдейный? Стойте! Не подсказывайте… – Молчание Лехто затянулось на добрые полминуты. – Я, кажется, догадываюсь. Вы – масон.

Геллер не стал подтверждать. Но и не покачал головой, не опроверг. С кружкой кипятка и пачкой чая Рихард вернулся к столу. Сел напротив Лехто, стал будто бы от безделья разглядывать пачку чая. Прочел на ней:

– «Уже 20 лет купец Епифанов отбирает лучший чай! Лидер на рынке чая!» – Геллер фыркнул. – Лидер на рынке фуфла! Да, соглашусь: у него шмурдяк матерый, но это не чай. Чай так не пахнет, это какая-то смесь махорки, дубовых листьев и непонятно чего. Или так: поля Индии, засаженные чаем. Трудолюбивые индусы по веточке собирают чай на плантациях. И тут появляется агрегат купца Епифанова! Он рубит под корень чайные кусты, амброзию, которую не успели выполоть, или что там у них в Индии растет. Ну а если попадется зазевавшийся индус – тем лучше! Меньше конкурентов.

Колдун откровенно хохотнул:

– А вы далеко пойдете. Если, разумеется, пойдете со мной… Иначе дойдете лишь до первой стенки. Рихард, вы мне определенно нравитесь.

Геллер кивнул, дескать: ну да, как это я да могу не нравиться. Если бы в окно комнаты заглянули, подумали, что за чашкой чая встретились два друга. Но солдаты из разбитого эскадрона старались держаться от Лехто подальше. Они знали: у Лехто нет друзей. Просто быть не может. Меж тем колдун продолжил:

– Коль вы уже у меня в плену и пока не расстреляны, я хотел бы с вами побеседовать.

– Валяйте, – Геллер зевнул и поправился: – К вашим услугам…

– Может, вы бы поработали на меня? Пока мне нужен человек, который, к примеру, занялся бы обучением новобранцев, коль скоро такие появятся. Стрельбы, муштра. Я слышал, что муштра повышает дисциплину войска. Затем надо обеспечить фураж лошадям, питание личному составу, квартиры…

– Этим занимается квартирмейстер, – возразил Геллер.

– Вот! – оживился колдун. – А я даже этого пустяка не знаю. И войско у меня на самообеспечении, другими словами на грабеже! Кто-то должен это упорядочить. Разумеется, со временем вы подберете себе помощников. С ростом армии будут расти ваше звание и награды… Как вам такое предложение?

– Признаться, никак.

– А по какой причине, разрешите узнать?

– Разрешаю, – кивнул Геллер. – Я не люблю диктаторов. А вы метите именно на эту должность – видно за версту. Есть определенный тип людей, они стремятся к власти исключительно ради желания покомандовать. Им нравится, когда люди маршируют строем, роют ямы, абсолютно никому не нужные. Конечно, сейчас вы скажете, что будете совсем иным диктатором. Просвещенным…

– Ну да, – улыбнулся и кивнул Лехто. – Вы даже не представляете насколько иным.

– Хорошо не отказываетесь, что метите в диктаторы. Но дело не в кордебалете на плацу. Я сам был в армии и лично ходил строевым шагом там, где это никому на самом деле не надо. Всякая диктатура трещит по швам, когда умирает диктатор. И кровь льется так, что поднимаются ковры, паркет пучит. Зачастую это кровь непричастных, тех, кого убили просто так, на всякий случай. Я не люблю, когда убивают тех, кто стоит в стороне. Это неспортивно.

– О-о-о, – улыбнулся Лехто. – Кто-кто, а уж вы точно не будете в стороне. Вы будете главным претендентом… Впрочем, смею вас успокоить: эту проблему я решу. Я буду жить вечно.

Геллер скривился:

– С вами опасно иметь дело, вы определенно безумны. Слушайте… У меня к вам будет встречное предложение. Я не убиваю вас, а вы – меня. Мы расходимся в разные стороны, и я даже убираюсь из этой губернии. Поверьте – вам это предложение выгодно, так как ордер на ваше убийство я уже получил.

– Наверняка задаток тоже получили? Как я могу поверить в вашу честность?

– Я авансов не беру! – с гордостью ответил Геллер.

Но в ответ колдун улыбнулся:

– Вы осознаете, что, будучи у меня в плену, вы мне же угрожаете?

– Не угрожаю, а честно предупреждаю. Конечно, если убью вас прямо сейчас, то несколько рискую. Но, в конце концов, я же беру деньги за риск.

– И как вы себе это представляете? – спросил колдун, все так же холодно улыбаясь.

Геллер улыбнулся в ответ:

– Я пока над этим не задумывался. Но один раз я убил человека заточенным карандашом. Если хотите, могу продемонстрировать.

В ответ колдун покачал головой:

– С вами определенно интересно разговаривать. Знаете, приелась эта деревенщина. Так и быть, я расскажу, зачем мне нужна власть.

– Абсолютная?

– А как иначе? Впрочем, нет… Оставим пигмеям Африку, а эскимосам – Чукотку, или где они там обитают. Пусть только не посягают на мой мир. Да и что толку будет с их потуг? А вот тех, кто может меня потревожить, следует пацифицировать. Вы не поверите, но я бы предпочел жить в каком-то тихом замке, не беспокоиться о дне завтрашнем. Не просто не думать, что мне кушать в день грядущий, а так чтоб мне готовили эту самую еду. Чтобы я не боялся, что обезумевшие крестьяне придут ко мне делить мои пробирки и мой рояль. Хочется спать сколько надо, а не сколько придется. И чтоб над головой не бегали дети. А еще, чтоб хоть часть дел выполнял не я. Чтоб, положим, все доступные в районе девственницы ежемесячно сдавали кровь – пусть всего по пять унций. Я так думаю, кровь разных девушек будет обладать различными магическими свойствами…

– А я думал, вы ее на колбасу пустите, кровяную.

Но, пропустив мимо ушей остроту Геллера, Лехто продолжал:

– …Чтоб можно было отправить одну экспедицию на поиски Грааля. Другую – изловить Кракена или Левиафана.

– То есть видите себя в роли абсолютного, эпического самодура? Этакий современный царь Горох, требующий на обед заячье сало? Дурацкое зрелище.

– Самое дурацкое зрелище, которое я доселе видел, – это одноногий на катке. Все остальное – более или менее терпимо.

– Вас низвергнут.

– Кто? Ваши друзья-масоны? Но они безумно далеки от народа. А народ меня будет любить. Вы знали Костылева?..

– Это кто?

– Бандит, от которого мне в наследство достался этот отряд. Я его убил пару недель назад. Совершенно никчемная личность, но многое он понял интуитивно. Наша земля – это не Европа, и тем паче – не Азия. Не Евразия, как говорят некоторые, и путь наш не особенный, ибо подобное в истории уже было. Мы – Византия. И народ здесь стерпит казни, глупости правителя. Только глупости должны быть как раз эпическими – длиной в несколько лет, в сотни верст, казни – пышными, чтоб кровь рекой…

– Многовато философии.

– Согласен. На неокрепшие умы истина действует не всегда адекватно. Я дам вам время обдумать мои слова. Тем паче что меня ждут дела государственной важности.

– В сортир припекло, что ли? – ухмыльнулся Геллер.

– Впрочем, какой будет ваш ответ?

Геллер скривил кислую мину и покачал головой:

– Я уже высказал свое предложение: вы меня отпускаете, и я вас не убиваю.

– А может, поторгуемся еще?

– А что толку с вами торговаться. Это, как говорил мой приятель: «Я скажу: рубль – вы пятьдесят. А сойдемся на рубль пятьдесят».

– Что же. Это во многом правильный ответ. Если бы вы тут же стали на мою сторону, я бы вас убил, посчитав неискренним. Ну а пока у вас остается шанс. Посидите в цепях, подумаете. Может, из вас не выйдет главнокомандующего, но при самодуре обязательно должен быть шут.

Оба улыбнулись. У Геллера улыбка вышла кривоватой и печальной.

– Прошу помнить – когда самодуру надоедает шут, от него избавляются быстро и тихо, – напомнил Арво. – Впрочем, нет, вы умрете иначе. Я распоряжусь, чтоб вырубили прорубь. И вас туда сбросят прямо в цепях.

– Значит, смерти мне можно опасаться только зимой?

– Специально для вас я заморожу реку на версту.

– А что, просто с моста – не то?..

– Мостов здесь нет. А просто с помоста – недостаточно зрелищно. Красочные казни повышают популярность. Византия, мой друг, Византия…

– Ладно, давайте ваши наручники, – кивнул Геллер.

– Кто вам сказал про наручники? Наручники хороши для гуманной Европы. Даже если бы захотел – не нашел. А я не хочу. Но под рукой есть традиционные кандалы.

20. Побег

«Ничего, из ларька можно сбежать даже в кандалах, – думал Геллер, – пусть и холодно там будет ночью…» Но нет – на ночь Геллера перевели в маленькую баню. Сруб с единственным окошком, сложенный из толстых бревен и с дверью из досок не менее двух дюймов. Потолок выглядел слабей, но не на столько, чтоб разбить его без топора. Еще имелась сложенная из камней печечка, две полки. Печка, разумеется, была холодная, как шепот смерти. К тому же из нее изрядно сквозило. Хозяин бани строил ее на века, так, чтоб тепло она держала крепко, долго. Но, вероятно, баней пользовались давно, теперь тут было сыро, да еще натекло холода. Сначала Рихард пытался ходить, чтоб согреться, – выходило не очень. Четыре шага туда и обратно. Геллер присел на полок, попытался руки под ногами из-за спины вывести вперед. Когда-то давненько такой номер он проделывал с легкостью. Но то ли сказывались года и отсутствие гимнастических тренировок, то ли мышцы на этом холоде задубели, долгое время ничего не выходило. Пришлось стянуть один сапог. Задача оказалась не из легких – руки были заведены за спину. Наконец удалось пропихнуть в кольцо скованных рук ногу… Уже легче снялся второй сапог. Вот и руки впереди. А что толку? Как и обещал колдун, на руки Рихарада надели кандалы с браслетами шириной в полдюйма и с цепью между ними недлинной, но толстой, способной удержать не то что собаку – медведя. Полубраслеты соединялись с одной стороны петлями, с другой были закрыты на две заклепки. В случае чего их просто срубали. А если каторжанин умирал, его запросто хоронили вместе с кандалами. Кандалы практически ничего не стоили. Еще меньше стоили заклепки. Как, собственно, и жизнь каторжника… Рихарду только оставалось натянуть сапоги – в них было немного теплей. Затем он еще раз обошел баньку, проверил, что может сделать с руками, которые теперь перед собой. Оказалось, что ничего особенного. Все что ему удалось – это пощупать бревна и понять, что дверь ему не сломать, стены и пол были еще толще, в окно не пролезть.

Где-то часа в четыре ночи в баню зашел солдат, Геллер сидел в дальнем углу, сжавшись в комок. И на бандита совершенно не прореагировал.

– Вставай! – потребовал вошедший.

Геллер не пошевелился. С порога не было даже видно – дышит ли пленный.

Потому солдат подошел и сказал уже громче:

– Давай вставай…

Нет ответа.

– Вставай, кому говорю, – повторил конвоир и легко стукнул пленного прикладом в плечо.

Геллер стал медленно подниматься. Цепи на его руках гремели.

– Давай за мной.

Развернувшись, конвоир направился к выходу.

Рихард вскочил, в два шага настиг солдата и набросил на его шею цепь кандалов, натянутую между руками.

То, чего боялся Геллер, не произошло – солдат не стал стрелять, а, отбросив винтовку, потянулся к удушающей цепи. Попытался позвать на помощь, но сдавленное горло уже не рождало звуков. Коленом Рихард стал давить в спину солдату, выгибая его все сильней. Наконец конвойный затих. Геллер поднял руки, и мертвый конвоир мешком рухнул на землю. Солдат больше не дышал, зато Геллер пытался отдышаться за двоих. В холоде карцера пар валил изо рта хлопьями.

– Никогда, – прошептал солдату Геллер так, словно совет тому мог пригодиться, – слышишь, никогда не поворачивайся к конвоируемому спиной.

Солдат уже не слышал, лежал на земле и глядел вверх отчего-то удивленно. Рихард поднял винтовку, передернул затвор, проверил магазин. Затем стал раздевать конвоира, стянул с него все до кальсон. Обмотал тряпьем винтовку, свои кандалы. Выстрелом попытался перебить цепь. Получалось это не сразу – рука не доставала до спускового крючка. Пришлось разуться и нажать на спуск пальцем ноги. Пороховые газы запутались в ткани, звук получился совсем негромкий. Пуля разорвала цепь, тряпки, пробила худенькую крышу и улетела в ночное небо. Обрывки цепей привязал тряпками к рукам. Получилось тяжело, неудобно, но свободно. Неслышно вышел в ночь. Дверь бани закрыл на замок – глядишь, пока собьют его, поймут, что внутри Геллера нет, он сможет уйти немного дальше. Пошел из депо пешком, не стал пытаться перебить остатки сотни, убивать Лехто, угонять тачанку или хотя бы пытаться увести коня из конюшни. Все внутри Рихарда кричало, требовало убираться отсюда поскорей. Сначала крался между пакгаузами, собираясь застать врасплох и снять пост. Но отчего-то пост так и не обнаружил. Это в определенной мере удивило Геллера: то ли Лехто настолько не смыслил в военном деле, что про посты даже и не подумал, то ли колдун считал, что депо никому не нужно, и не стал выставлять дозор. А может, охрана все же была назначена, но сейчас счастливо дрыхла в каком-то закутке, и сон колдуна защищало нечто иное? От этой мысли Геллера передернуло – думать, почему отсутствуют посты, расхотелось.

Ночь, через которую бежал Рихард, была чистой, тихой, прозрачной. Казалось, стук его сердца можно было услышать за полверсты. Сначала было неплохо. Луна светила полная, и дорога была словно на ладони. Но это же было и плохо, ибо говорится: если ты видишь врага, то и враг видит тебя. Затем похолодало. Зима заглянула как-то внезапно. Еще с четверть часа назад была осень, но теперь ветер сек ледяным кнутом. Пошел снежок мелкий, но вредный. Словно наждачной бумагой он тер лицо беглеца, норовил забиться в нос, в открытый рот. Уши и нос Рихарда стали тяжелыми, жесткими. Перекладывая винтовку из одной руки в другую, Геллер то и дело тер их. Становилось легче, но ненадолго. Седой пар валил изо рта такой густой, что иногда даже становилось не видно дорогу. Беглец был готов идти десятки верст, прятаться от погони по кюветам, в оврагах. Совсем не исключалась возможность сдохнуть в какой-то яме от холода. Но Геллеру снова улыбнулась удача, всего через две версты попался хуторок в десять домов, с трактиром, конюшней и кузницей. Меж домов сразу стало теплей. Оттаяли уши. В деревне было абсолютно тихо, огни в окнах не горели. Спали в теплых будках собаки. Трактир и конюшня по причине ночи были закрыты. Кузница при конюшне, ввиду малоценности содержимого, оказалась прикрытой лишь на щеколду. В печи еще дотлевала зола, от нее было горячо. Рихард нашел зубило, полумолот, стал рубить заклепки. От ударов наручи ерзали, раздирали руки до крови. Но боли Геллер не чувствовал, он боялся, что звуки в кузнице разбудят хозяина, тот прибежит с домочадцами. Но нет, никто не нарушил его одиночество.

…На самом деле его отлично слышали во всех домах. Но решиться выйти в глухую ночь, по нынешним временам, когда нечисть так и распоясалась, – дураков не было. Кто его знает, что там в конюшне? Может, Смерть кует себе новую косу побольше? Даже в ставни боялись смотреть. Сидели ниже травы тише воды.

Уже без кандалов Рихард пошел дальше. Сразу за деревенькой был железнодорожный переезд, блестели рельсы в лунном свете – здесь явно ходили поезда. На переезде Рихард задумался. Если за ним погоня, то наверняка конные поскачут по дороге и переезд даже не заметят. Геллер осмотрелся, вспомнил дорогу – нет, будто эта колея не вела назад к депо. Свернул с дороги и побрел по шпалам, уходя все дальше в лес. Здесь его снова встретила зима. Меж деревьев ветра не было, он свистел где-то высоко, в кронах деревьев. Приходилось постоянно быть начеку – хотя ничего, кроме скрипа стволов, слышно не было. На небе висела луна, но на нее не выли волки. Может, считали глупым тосковать по такой погоде, а может, их и не было в этих лесах. Но вот догнавший Геллера поезд оказался полной неожиданностью. В спину вдруг ударил свет. У Рихарда выросла длинная тень, саженей в десять. Казалось невозможным, но локомотив настиг его почти бесшумно. Первый звук, который он услышал, был долгий и печальный гудок. Геллер развернулся и встал на путях, не пряча винтовку. Машинисты, вероятно, могли путника просто проигнорировать, укрыться за котлом, бункером. Или напротив, добавить пару и смести Рихарда с пути. Вместо этого локомотив стал сбрасывать ход. Из кабины выскочил какой-то паренек, с виду помощник машиниста, крикнул:

– Чего тебе?

– Подвезёте?! – попросил Геллер.

Помощник машиниста кивнул:

– А как же! Давай в будку.

Паровоз был самый обыкновенный серии «Щ», но с остекленной будкой. За ним тянулся состав, набранный из «столыпинских» теплушек. Что в них было, никого не касалось. Как только пассажир зашел в будку, поезд тихо тронулся. В тепле Рихарда стремительно разморило: все же всю ночь не спал. Поджав ноги, он присел в уголочке и тут же провалился в глубочайший сон.

Когда проснулся, оказалось, что рассвело. В жестяную кружку Рихарду плеснули кипятка.

– А сахара нет?.. Я люблю послаще, – попросил Геллер.

– Ишь ты! – возмутился машинист. – Мы его подобрали, хотя вовсе могли задушить, везем задарма, а ему еще сахар подавай! Ишь ты!

– Да я же не даром…

А что Рихард им мог дать? Карманы его обчистили еще в депо, при нем только одежда да винтовка… Геллер кивнул и, работая затвором, выбил из магазина два патрона. Подал их машинисту.

– Было бы больше – дал бы еще. Но последний я не отдаю.

За два патрона он получил два кусочка рафинада, утопил их в чашке. Попивая железнодорожный чай, взглянул за стекло. Там шел снежок. Он совсем не походил на тот снег, который Рихард встретил этой ночью. Снежинки падали нечасто и задумчиво, наверное, можно было выйти на улицу и разминуться со снегопадом…

На одном полустанке путейские закрыли семафор, чтоб подсадить в локомотив нового пассажира. Им оказался железнодорожный телеграфист, который ввиду своей профессии знал все новости на много верст вокруг. За проезд и сахар он расплачивался, видимо, своими рассказами, и Геллер слушал их молча до поры до времени.

– Говорят, по губернии носятся четыре черных всадника. Кого ни встретят – тем смерть, – сообщал телеграфист.

Геллер задумался: кто бы это мог быть? Банда колдуна? Там людей побольше, да и не черные они… Хотя, может быть, «черные» – это просто «грязные»? Может быть, разговор о Женьке Аристархове, комиссаре при нем, старике и этой девушке… Ольге? Нет, их слава не могла быть такой стремительной.

– …А вот еще слышал, что угнали брошенный в депо на Кутеповской панцирный поезд, – продолжил телеграфист.

– Кого? – не сразу понял Рихард.

– Ну, поезд… Панцирник… Бронированный, значит…

– Бронепоезд, что ли? – удивился машинист. – Так как там угнать? Там пути взорваны!

– Ну да, – согласился новый пассажир. – Бронированный поезд угнали. И что характерно: говорят, за ночь его поставили на бесконечные рельсы. Разметали эстонский большевицкий батальон, ушли к Кокуйским болотам, где панцирник и утонул.

– А те, что были на бронепоезде, где? – спросил Рихард.

– А шут их знает. Как по мне – так просто врут про панцирник.

Рихард покачал головой: нет, не врут. Но комментировать свой жест не стал. Вместо этого спросил у смотрителя:

– А Кокуй, это где?

– Да к северу от нас болото. Верст двадцать всего-то. Сейчас там никто не живет. Но когдась там была деревушка скопцов.

– А отчего «когдась»? – спросил Рихард.

– Да оно ясно отчего. Жили они замкнуто. Из других-то деревень людей к себе завлекали, да бежали от скопцов люди, что черт от ладана. И староверы их стороной обходили, и столыпинские «новоселы». В общем, в деревушке скопцов и так народу было негусто, а дети по понятным причинам у них не рождаются. И что характерно – мрут скопцы чаще, чем люди цельные, непочиканные значит. В общем, к одиннадцатому году все там вымерли. А мужики из деревень соседних дождались суши великой да ветра подходящего и уже по мертвой деревне петуха красного пустили. С тех пор место то называют либо Кокуйскими болотами, либо пепелищем опять же Кокуйским.

Геллер опять кивнул.

– А городишко там какой имеется?

– Имеется, как не иметься-то! Великий Кокуй! Деревушка-то скопцов просто Кокуй… Или Малый Кокуй. А то, чтоб отличаться, город – Великий…

– Ладно-ладно, понял, – от Кокуев великих и малых у Рихарда началось легкое головокружение.