Текст книги "Обретение любви"

Приехавшие по вызову лейтенанта сотрудники (Ольга так толком и не разобралась, кто из них следователь, кто оперативник, а кто эксперт – все были одного возраста и на одно лицо) в один голос заявили, что краденую «старину» найти практически невозможно, потому что здесь, в Киеве, ее продавать вряд ли станут – вывезут за границу, чтобы взять больше. Нет сбыта – нет ниточки, которая может помочь распутать клубок. А если и в Киеве продадут, то какому-нибудь любителю-ценителю, который покупкой хвастаться не станет, положит в сейф и будет любоваться втихаря. Книгу, напечатанную в первой половине семнадцатого века, никто на витрине не выставит. По своим, особым каналам такой товар уходит.

– Что же делать? – спрашивал Виктор. – Это же не просто книга…

Он тоже чувствовал себя виноватым. Надо было убрать книгу на место, в тайник, искусно устроенный под подоконником еще дедом Галины. Там бы ее даже при тщательном обыске никто из посторонних не нашел – секрет знать надо, куда нажать, чтобы подоконник можно было приподнять. Так нет же, захотел, чтобы все оставалось на своих местах, как Галина положила.

Члены группы пожимали плечами – не знаем, мол, что делать, надеяться, наверное, на чудо. Лишь на выходе один из них задержался в прихожей и немного смущенно, как показалось Ольге, посоветовал:

– Если есть возможность, поспрошайте у торговцев антиквариатом. Скажите, что готовы выкупить. Может, и удастся. За границу ведь отправлять хлопотно, да и много с кем делиться придется… Бувайте![52]52
  Бывайте! (укр.)


[Закрыть]

– Ну и милиция, – покачал головой Виктор, закрыв входную дверь. – Советуют выкупить то, что у нас украли. Докатились! Я так понял, что они совсем искать не собираются…

Ольга поняла примерно так же. Ну а как тут искать? Никаких следов, включая отпечатки пальцев, вор не оставил. Ноутбуков и планшетов таких, как украденные, тьма-тьмущая – не опознать тот, который нужен, да и где опознавать-то? Вот такие пирожки. Хочешь – ешь, не хочешь – выбрось.

Легко сказать – поспрошайте у торговцев антиквариатом. А как «поспрошать»? Начать обход магазинов? Пошлют, определенно пошлют. Дать объявление в газеты? Пропал требник, нашедшему премия? Бред! Но надо немедленно что-то предпринять, пока не узнала Галина. А что предпринять?

Начали перебирать кандидатуры из числа родственников и близких знакомых в поисках того, кто может помочь. Константин отпал сразу. Виктор сам сказал, что от отца толку не дождешься, он только на упреки горазд.

– Сразу же начнет: «Я же ей сто раз говорил – продавай», – да еще, чего доброго, разболтает матери. Ему лучше ничего не рассказывать…

Тетя Олена, которая актриса?

– Она вечно на съемках, ей больше ни до чего дела нет, – отвел теткину кандидатуру Виктор. – Да и актриса не из известных. В сериалах роли второго плана играет. Вряд ли у нее будут такие связи… Что-что, а антиквариат ей не по карману. Вот брат ее родной, дядя Степан, тот да, мог бы помочь…

Ольга воспряла духом, но ненадолго – на секунду-другую.

– Он всех киевских барыг знал в свое время, – продолжал Виктор. – Но он уже который год живет в Польше, небось все здешние связи растерял…

Перебрали с десяток человек. Безрезультатно.

– Вот…! – выругался в сердцах Виктор. – Живешь-живешь весь такой коммуникабельный, думаешь, повсюду у тебя есть знакомые, а как дойдет до дела, так и обратиться не к кому! Что за…! И почему именно сейчас, когда мама в реанимации?!..….! Чтоб этому вору…..!

– Успокойся, пожалуйста! – одернула мужа Ольга. – И перестань материться, вор тебя все равно не слышит.

– Я не для того, чтобы слышали, а чтобы душу отвести, – пробурчал Виктор и упрекнул: – Ты же психолог, должна понимать, что мне нужна эмоциональная разрядка! Что еще остается человеку, оказавшемуся в безвыходном положении? Как я маме в глаза посмотрю?

– Безвыходных положений не бывает! – напомнила Ольга и уже более мягким тоном добавила: – Не спеши отчаиваться. Кажется, я знаю человека, который может нам помочь.

Во взгляде Виктора недоверие мешалось с надеждой.

– Кто это? – спросил он.

– Один мой родственник, м-м… – Ольга попыталась припомнить степень родства, но быстро сбилась и уточнила, не вдаваясь в подробности: – Дальний родственник.

Услышав слово «дальний», Виктор заметно сник. Что толку надеяться на дальних, когда от близких пользы нет? Ольга же думала о другом – стоит или не стоит обращаться с просьбой. В итоге решила, что стоит. Положение аховое, впору хвататься за любую соломинку.

Дело было не в том, сможет ли дальний родственник помочь или не сможет, а в том, захочет или не захочет. Но других кандидатур у Ольги не было, только эта.

9

Шестнадцать лет – срок.

Шестнадцать лет – эпоха.

Шестнадцать лет – целая вечность.

Шестнадцать лет – веская причина, чтобы решиться.

Шестнадцать лет – веская причина, чтобы отступить.

«Ей семнадцать, а мне – тридцать три, – уговаривал себя Он. – Я в два раза старше. В два раза! У меня семья, у меня ребенок…»

Ребенку тогда было семь лет. Смешливый большеглазый мальчик. Когда он, раскинув руки и то и дело подпрыгивая от восторга, бежал навстречу, в душе начинала фонтаном бить радость. И немного щемило – ну разве можно этого лишиться?

Когда Она смеялась от души, непременно запрокидывала голову, и тогда на мраморной шее проступал тонкий рисунок вен. Хрупкая, изящная, воздушная… Фея, наваждение, соблазн, хрупкая игрушка, которую не то что в руки взять – дышать на нее боязно. Можно только любоваться издали. Любоваться и грустить – шестнадцать лет разницы, солидный человек, семья, ребенок, жена-красавица, а тут такие глупости в голову лезут. Их отгоняешь, а они все лезут и лезут…

Десять человек из десяти, не раздумывая, сказали бы, что жена гораздо красивее Ее. Да Он и сам это видел. Она была тоненькой, гибкой и прозрачной – былинка на ветру. Разве можно сравнивать былинку с цветущей яблоней? Нет, не с яблоней, а с яблоком. Наливным сочным спелым яблоком, от одного взгляда на которое во рту становится сладко-сладко… Ох уж эта сладость, сколько коварства таит она в себе! Сначала тебе сладко-сладко, потом приторно, а потом – никак. То ли рецепторы от постоянного перенапряжения атрофируются, то ли еще чего. В народе это состояние характеризуется словом «приелось». И ведь как приедается – на всю жизнь! Сколько горьким ни перебивай, снова сладко не станет. И не в одной только сладости дело – много причин. «По совокупности», как выражаются юристы. Разлюбил по совокупности улик… Тьфу ты! Не улик, конечно, улик никаких не было, а обстоятельств. По совокупности обстоятельств. Когда влюблялся да женился, голова кружилась от сладости, а потом все прошло… Правильно говорят, что в женщине должна быть загадка, искра, огонек. Как там у Заболоцкого сказано? «Что есть красота? И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Огонь! Огонь мерцающий, и никак иначе! Сосуд без огня, насколько красив бы он ни был, скоро надоест. А вот на огонь можно смотреть бесконечно…

«Оставь глупости!» – приказывал себе Он. Он умел приказывать себе и находил в том определенный смак. Сумел преломить себя – мужик, не сумел – тряпка. Только так! Воля решает все. Мужик решил – мужик сделал!

Спустя несколько лет Он разоткровенничался со старым другом. «Под бутылку», но не с пьяных глаз, бутылка была всего лишь данью традиции, способом медитации для двоих некурящих мужчин. Друг выслушал и сказал:

– «Преломить себя», брат, не означает «переступить через себя», а ты как раз это и сделал…

Может, и так, может, и переступил. Слова – это просто слова. Слова – условность, они не имеют значения. Слова – это бумага, в которую заворачивают поступки. Он поступил как настоящий мужчина, как серьезный взрослый человек, отец и семьянин. Сказал себе: «Стоп! Дальше ни шагу!» Подошел к черте вплотную, но не переступил. Сделал вид, что все чувства были сугубо родственными, а интерес – чисто познавательным. Интересно же знать, о чем думает, чем живет молодежь, да еще московская. Ну а что касается родственных связей, то это так… одно название. Ее прадед и Его дед были родными братьями. Это что же получается – троюродная племянница, что ли? Дома говорили просто и емко: «Родня». Это про хороших людей. Плохих мать и отец называли «сродственниками», мать еще непременно кривила при этом губы, а отец любил объяснить, что слово «сродственник» происходит не от слова «родство», а от слова «срать». Отец был самобытным философом и лингвистом-любителем. Любил вдуматься в смысл слова, повернуть его так или эдак, да еще и вывод какой-нибудь сделать. Что-то от этого передалось и сыну, правда, не в такой мере. Троюродная племянница – это седьмая вода на киселе, практически никто. Это если с одной стороны посмотреть, снаружи, так сказать. А если с другой, изнутри, с семейно-родственной точки зрения – то родня. И если бросишь жену ради этой самой племянницы, считай, вобьешь клин между двумя ветвями рода. Да что там клин! Оторвешь одну ветвь от другой, рассоришь навек! «Разлучничества» чужим не прощают, а своим тем более. Тоже ведь фактор, дополнительная ответственность. Пусть там, в московской родне всего три человека, но все же это свои люди.

Она конечно же все поняла. И о причинах без труда догадалась – причины эти лежали на поверхности, долго догадываться не пришлось. Подарила маленькую фигурку Дон Кихота. Двойной намек. Дон Кихот – раз. То, что он из чугуна, – два. Очень тонко. Переступать через себя – это все равно что с ветряными мельницами бороться. Ну и чугун… Чугунный лоб… Чугунная башка… Чугунками называют недалеких простофиль… Чугун тверд, но хрупок… Все точно, все в цель. Умна, чертовка, так изящно уела!

Дон Кихота он хранил в рабочем кабинете. В сейфе, в отделении для самых ценных вещей. На работе можно было позволить себе запереться, выключить телефоны, поставить фигурку на стол и немного повспоминать. На работе это выглядело не предательством, как дома, а сентиментальностью, причудой немолодого человека.

«Шестнадцать лет разницы, – думал он. – Тогда я был вдвое старше, а сейчас уже не вдвое. Сейчас ей столько же, сколько было мне тогда. Или почти столько же… Время-то идет…»

Она не собиралась никого уедать. И намекать тоже не собиралась. Просто выдумала еще в седьмом классе, что умеет видеть истинную сущность людей. Сколько раз ошибалась, сколько шишек набила, пока не поняла, что заблуждалась, – вспомнить страшно. Но тогда, в семнадцать лет, была абсолютно уверена в своих способностях. И непременно старалась угадать так, чтобы внутренняя сущность как можно сильнее отличалась от внешнего облика. Так ведь гораздо интереснее и больше респектов своей проницательности. Ох, детство-детство, где ты со всеми твоими шишками и заблуждениями?

В коренастом широкоплечем («основательном», сказала бы мама) мужике не было почти ничего от Рыцаря печального образа – только взгляд и улыбка. Но и то и другое надо было ловить. Печаль проявлялась во взгляде лишь тогда, когда Он переставал смотреть исподлобья. Если исподлобья, то печаль казалась суровостью. А улыбка мелькала на губах очень редко и была едва заметной. Встретится взглядом, улыбнется и сразу отворачивается. Надо же, такой брутальный и такой стеснительный.

Печаль и стеснительность подкупали. Ее вообще тянуло к взрослым мужчинам. Сверстники в сравнении с ними проигрывали по всем статьям, даже перечислять не было смысла. А уж если разглядеть Дон Кихота под брутальной оболочкой, то… И ведь не ошиблась, Он в самом деле оказался интересным, умным, тонко чувствующим человеком. И не очень счастливым, это чувствовалось сразу. По взгляду, по улыбке, по тому, как Он произносил некоторые слова. Такие, как «мечта», например.

Задних мыслей не было. Какие там задние мысли? Старший родственник, какой-то «юродный» дядька, солидный семейный человек, и Она – вчерашняя школьница. С Ним было интересно, Он вызывал уважение. Настоящий селф-мейд-мен, человек действия, человек дела. И, что очень важно, не задавался, не смотрел свысока «эх ты, несмышленыш», а разговаривал на равных. Не только отвечал на вопросы, но и сам много чем интересовался. Хочешь понравиться человеку, хочешь влюбить его в себя – прояви к нему интерес. Азы психологии, правда, психологию Она тогда еще толком не знала. В какой-то момент Она поняла, что влюбилась. Пожила с этим чувством сутки, подумала, сравнила себя с Его женой, вспомнила, с какой любовью смотрел Он на сына, и поняла, что у нее нет шансов. Абсолютно никаких. Несмотря на молодость и небольшой жизненный опыт, Она уже умела здраво мыслить, трезво оценивать и принимать действительность такой, какая она есть на самом деле. Горе научило. Одно Настоящее Горе можно сравнить с десятью, а то и с двадцатью годами жизни – опыт дается примерно равноценный. Если, конечно, сможешь пережить горе. Не у всех получается.

Дальний родственник… Хороший человек… Интересный собеседник… Привлекательный мужчина… Так сладко мечталось о том, как у них случается Это. И не только Это, но и все остальное… Почему бы не помечтать? Самой приятно, а никто не узнает. Мечты были подарком. Она увозила мечты на память о Нем и очень хотела, чтобы у Него тоже осталось что-то на память о Ней. Мечтать о Ней Он не станет, но можно же подарить какую-нибудь безделушку, что-то незначительное, ни к чему не обязывающее и вполне естественное, уместное. Она вообще любила делать подарки. Приезжала в гости с сумкой, набитой всякими милыми пустяками. На что-то серьезное денег не было, а копейка-другая на пустяки всегда найдется. А если и не найдется, можно наделать красивых фенечек из бисера или просто из ниток. Такой подарок даже ценнее, он личный, от него тепло на душе. Но представить себе солидного дядьку с фенькой на руке было невозможно. «Абсолютное несовпадение предмета и объекта», – как говорил школьный учитель физики, намекая на непрошибаемую тупость кого-то из учеников. Если хочешь, чтобы подарок понравился, – дари с умом.

Фигурка стояла на постаменте из пустой сигаретной пачки (лучшему товару особое уважение) и вздрагивала, когда мимо проходил трамвай – будто волновалась, купят ее или нет, пыталась привлечь внимание. Самым интересным на Куреневке торговали у трамвайных путей и наиболее ожесточенно торговались там же.

– У меня рука легкая, – привела она последний довод. – Вам удача в торговле будет!

Как раз в этот миг восходящее солнце выглянуло из облаков. Символично. Или просто пожилой старьевщице надоело торговаться.

– Забирай! – сказала она и, не пересчитывая, сунула деньги туда, куда их прячут самые умные из торговок – за пазуху (сверху шаль и для пущей надежности английской булавкой заколоть).

Неся покупку домой, Она убедила себя, что это не просто совпадение, чтобы Дон Кихот Дон Кихоту, а доброе предзнаменование. Непонятно чего, но предзнаменование. Маленькое чудо личного масштаба.

Угадала! Угодила! Порадовала! Он долго-долго, со всех сторон, рассматривал подарок, а потом сказал:

– Ну, спасибо.

Веско так сказал, многозначительно. Догадался, наверное. Да не наверное, а наверняка догадался, он же умный.

Она тогда больше всего ценила в мужчинах ум и самостоятельность, отдавая приоритет уму. Когда обожглась, сменила приоритеты, но было уже поздно. После драки кулаками не машут и снявши голову по волосам не плачут. Как-то так.

10

Это клин клином вышибают, а любовь любовью не вышибешь. Новое чувство не вытесняет старое, а заполняет образовавшуюся в душе пустоту. Пока не поймешь, хотя бы на бессознательном уровне, что старая любовь прошла, исчезла, новой не встретишь…

Вместо стройных и четких деловых мыслей в голову лезла всякая чушь. «Старею, – подумал Петр. – Расслабляюсь, теряю хватку… – Думать такие думы безрадостно, поэтому Петр поспешил поправиться: Не расслабляюсь, а просто устал. И нельзя же сутками напролет думать только о работе. В конце концов, работаем, чтобы жить, а не живем, чтобы работать». Хотя не всегда получается отделить жизнь от работы, а работу от жизни. Уж очень все взаимосвязано, одно вросло в другое, слилось, сплелось, сплавилось. Жизнь – это работа, работа – это жизнь… так сразу и не разделить.

– К вам Ольга Андреевна Любченко по личному делу, – доложила секретарша.

– Что за Любченко? – вслух удивился Петр.

Секретарша пожала плечами, давая понять, что личная жизнь босса ее не касается. Маленькая женская месть. Когда-то она так стремилась стать частью личной жизни Петра, что пришлось сделать ей строгое внушение с последним предупреждением. Подействовало, но при случае секретарша непременно подпускала шпильку. Уязвленное самолюбие, несбывшиеся надежды, обломанные мечты… Петр относился к этому с пониманием. Секретарша была асом делопроизводства, когда надо превращалась в цербера, и, вообще, за одного ученого двух неученых дают. Четыре года вместе, можно сказать – целую вечность, привыкли, сроднились.

– Любченко… Любченко… Мариш, это, случайно, не жена начальника арендного управления?

– Тот Любецкий, а не Любченко, Петр Николаевич.

– Да, верно – Любецкий. Ладно, пусть зайдет…

Встреча после долгой разлуки – любимая тема в литературе и кинематографе. Принято описывать удивление, переходящее в изумление, радость, недоверие – ты ли это и прочие эмоции, преимущественно бурные. И непременно расспросы – где ты был, что делал все это время? Рано ложился спать? А почему?

В жизни все происходит немного иначе.

– Ты совсем не изменилась, – сказал Петр Ольге.

– Вы тоже, – ответила она. – Только костюм и часы стали дороже.

Надо же – углядела часы с порога. Глазастая.

– С каких это пор мы на «вы»? – удивился Петр. – Если мне память не изменяет…

– Ну, как-то неудобно «тыкать» такому большому человеку… – улыбнулась Ольга.

Петру почудилось в ее улыбке что-то ехидное.

– Большому – это верно, – сказал он. – Я тут немного поправился за это время, есть такое дело. А ты совсем не изменилась. Нет, вру – еще красивее стала. Дай-ка тебя рассмотреть…

– А поворотись-ка, сын! Экий ты смешной какой![53]53
  Цитата из повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба».


[Закрыть] – Ольга позволила себе улыбнуться.

Она очень волновалась перед встречей с Петром. Как встретит? Узнает ли? Захочет ли разговаривать? После смерти отца отношения с киевской родней сошли на нет, другая стала родня – свекор со свекровью. Года три назад объявлялась тетка из Запорожья, бывшая проездом в Москве (к мужу на зону ездила), вот и все родственные отношения. Про брата тетка рассказывала мало. Ничего, мол, живет справно, забурел, но не зазнался – вот и весь рассказ. А столько всего хотелось узнать, выспросить… Просто так, для интересу.

Больше всего Ольга боялась нарваться на холодный взгляд и вежливое равнодушие. Да-да, ну-ну, пока-пока. Было бы обидно и досадно. Но, слава богу, встреча началась совсем по другому сценарию. Можно расслабиться, сесть, закинуть ногу на ногу и спокойно изложить свое дело. С самого начала.

– Ух ты! – сказал Петр, «узнав», что Ольга замужем и что дочери уже восемь лет. – Здорово!

А что говорить? Знаю, в курсе, извини, что не поздравил? Признаться, что все эти годы следил за новостями из Москвы? Вот что муж из Киева, так это неожиданность. Светка ничего об этом не говорила. Сказала только: «Наш человек», но это у нее могло означать как щирого[54]54
  Искреннего, настоящего (укр.).


[Закрыть] хохла, так и просто хорошего мужика. Петр так и понял, что повезло Ольге с мужем, хороший мужик попался. Понял и порадовался за нее. Настоящая любовь – это когда радуешься, что у любимого человека все хорошо. Пусть даже и не с тобой. Главное, чтобы все было хорошо. Чтобы любимый человек был счастлив.

– Ничего особенного, – скромно ответила Ольга. – Все как у людей.

– Так это и здорово! – с не свойственной ему горячностью возразил Петр и спросил напрямую: – Ты счастлива?

Ох уж это счастье, чего только про него не придумано! Одни верят в счастье как в конечную цель бытия, а другие отрицают его напрочь. Третьи вообще не видят разницы между счастьем и несчастьем (но для этого надо очень хорошо постараться или просто очень сильно зажмуриться). Спроси человека: «Ты счастлив?» – и он горячо, будто оскорбившись, начнет доказывать тебе обратное. Счастье в понятии большинства недостижимо, а если и достижимо, то не совсем, не до конца, разве что наполовину. Можно ли быть наполовину счастливым? Вполне. Каждый счастлив ровно настолько, насколько он себя ощущает. Петр и сам не понял, как вырвался у него такой вопрос. Не иначе бессознательное возобладало над осознанным.

– В настоящий момент – нет, – усмехнулась Ольга. – У меня, то есть у нас, большая проблема…

Именно так, в единственном числе – большая проблема. Постороннему, в сущности, человеку незачем знать обо всех проблемах. Достаточно и той, в решении которой он может помочь. Остальные его не касаются. А сможет ли помочь? Захочет ли?

Самое трудное – набраться смелости и высказать свою просьбу, если нет уверенности, что тебя поймут и помогут. Что может быть хуже роли жалкой отвергнутой просительницы? Высказать просьбу – это прыжок в ничто, в неожиданность, это как в омут с головой. Делаешь глубокий вдох – и замираешь…

– Дела-а-а, – покачал головой Петр. – Реликвия, значит, фамильная?

Ольга молча кивнула.

– А с чего вдруг ко мне? Я же продуктами торгую, а не антиквариатом?

Этот момент, этот вопрос, был самым сложным с точки зрения дипломатии. От ответа на него мог зависеть исход всего дела. Не скажешь же, что крупный бизнесмен, по твоему мнению, непременно должен, просто обязан, иметь связи в криминальных кругах. Крыша, решение вопросов, выбивание долгов и все такое…

– Среди моих близких нет никого влиятельнее вас… влиятельнее тебя. – Слова Ольги прозвучали просто и как-то доверчиво. – Вот я и подумала…

– И очень правильно подумала! – перебил Петр, обрадовавшись словам «среди моих близких». – Я, конечно, не президент и не «смотрящий» по Киеву, но кое-кого знаю и кое-что могу… Вчера, говоришь, обокрали квартиру свекрови? Это хорошо…

Это на самом деле было хорошо, потому что иначе бы Ольга к нему не пришла. И сам Петр не стал бы проявлять инициативу. Незачем ворошить старое. Ну, может быть, живи Ольга в Киеве и не будь замужем, проявил бы… Если бы решился начать все заново с кем-то другим. А так – не стал бы. Но столько всего всколыхнулось в душе при виде Ольги, столько надежд проснулось, что стало ясно – решение уже принято окончательно.

– Это хорошо, что ты пришла ко мне сразу, – поправился Петр, заметив недоумение во взгляде Ольги. – Сейчас приглашу одного моего сотрудника, отставного подполковника милиции, и ты ему все расскажешь.

– Отставного? – удивилась Ольга, явно ожидавшая чего-то другого. – А он сможет помочь?

– Если кто и сможет, так это он! – заверил Петр и тут же добавил: – Ну а если не сможет, то загрузит информацией кого надо.

Гучер хотел увести Ольгу в свой кабинет, но Петр воспротивился, сказал, что они ему не мешают. Как можно было позволить уводить Ольгу? После стольких-то лет разлуки? Когда с делом было покончено (Гучер оценил шансы найти книгу как один к десяти – неплохой расклад), Петр предложил Ольге отметить встречу и вообще пообщаться в более приятной обстановке.

– Я сейчас не могу, – растерялась Ольга. – Муж остался с дочерью, а ему еще вечером в больницу ехать.

– Мужа с дочерью тоже зови, пора нам познакомиться…

Петру на самом деле хотелось посмотреть на них, в первую очередь на мужа. Что за человек, любят ли они с Ольгой друг друга? Спросить о таком не спросишь, а заметить можно. Особенно после второй-третьей рюмки.

– А в какой больнице свекровь-то лежит? – спохватился Петр.

– В Александровской.

– В Александровской? Жаль, но…

– Что – такая плохая больница? – В голосе Ольги прозвучали тревожные нотки, Петр уловил их и огорчился – если уж невестка искренне беспокоится о свекрови, значит, в семье все в порядке. – Надо перевести в другую? Мы не выбирали больницу – куда «Скорая» увезла, туда и увезла…

– Нормальная больница, – успокоил Петр. – Не хуже и не лучше других. Просто если бы твоя свекровь лежала в тринадцатой, где реанимацией заведует моя жена, можно было бы устроить ее получше. Но ничего, мы и в Александровской что-нибудь придумаем. Оксану весь Киев знает…

– Да ты просто добрый волшебник! – Ольга, заметно приободрившаяся после разговора с Гучером (умеет Альфредыч, бисова душа, произвести впечатление), радостно всплеснула руками. – Это было бы так здорово! Мы так волнуемся, а толком ничего узнать не удается. Только говорят, что состояние тяжелое и что в сознании. И даже на минутку родного сына не пускают к матери!

– В реанимации всем ставят тяжелое состояние, – тоном знатока начал объяснять Петр. – Там нельзя держать с другим, реанимация же. Так что не пугайтесь тяжелого состояния, а радуйтесь, что оно не крайне тяжелое. Это раз. Толком вам никто в реанимации ничего не скажет. Там правила такие. Осторожничают, да и суеверные они все, доктора-то. Боятся сглазить. Это два. Ну а насчет «не пускают» мы еще посмотрим… Нет правил без исключений. Это три.

Говорить с Оксаной при Ольге не очень-то хотелось. Отношения с женой натянутые (и это еще мягко сказано), просьба помочь родственнице может быть встречена в штыки. Не хочется вот так сразу проявлять в разговоре весь свой, как иногда выражалась Оксана, «семейный анамнез». Опять же неловко перед Ольгой, да и ей будет неловко. Но не скажешь же: «Подожди, пожалуйста, в предбаннике». Пришлось звонить при ней.

– Ксана! У меня к тебе срочное дело! – бодро и напористо начал Петр, давая понять, что возражений он не потерпит. – Одна моя родственница лежит в реанимации Александровской больницы. Надо бы словечко замолвить, чтобы все было, как полагается…

Велика была вероятность, что жена ехидно посоветует «простимулировать» персонал, но повезло. Оксана восприняла просьбу мужа довольно любезно. Записала фамилию и пообещала перезвонить через десять минут. Позвонила через пять, сообщила, что состояние больной Любченко стабильное, что завтра ее собираются перевести в отделение (разумеется, палату выберут получше и лечащего врача предупредят) и что сегодня сына могут пустить к ней на несколько минут.

– Я попросила держать меня в курсе, а завтра еще для верности позвоню в отделение…

Поразительное участие! Петр истолковал поведение жены как предложение мира, демонстрацию добрых намерений.

– Только странно, что когда решался вопрос с поступлением Остапа, ты умолчал про родственницу, которая заведует кафедрой в университете, – мягко упрекнула жена.

– Я узнал о ее существовании только сегодня, – ответил Петр, думая о том, что хоть с родственницей, хоть без родственницы, платить за поступление и учебу сына пришлось бы одинаково, тем более что и университет другой. – Можно сказать, как снег на голову свалилась.

Он весело подмигнул Ольге.

– У меня сегодня тоже снег, – заявила Оксана. – К Юре приехала Кристина. То есть не столько к Юре, сколько в Киев. Надо помочь с работой…

Юра был родным братом Оксаны, младшим, любимым, непутевым… Мужику скоро сорок, а он все болтается не у дел (совсем как то самое в проруби), ищет себя в журналистике. Пора бы уж и найти, начать нормально зарабатывать, встать на ноги и перестать то и дело занимать денег у сестры. Денег Петру не было жаль, как-никак – шурин, близкая родня, да и «занимал» Юрий хоть и без отдачи, но понемногу. Подобная благотворительность совершенно не напрягала Петра, тем более что кое-какой толк от шурина был – то слоган рекламный придумает, то статейку где-нибудь тиснет, то смешную речь для выступления на новогоднем корпоративе напишет. В смысле креатива голова у Юрия варила хорошо, ему бы еще лень научиться перебарывать, и можно было бы рекламное агентство открывать. Кристина – дочь Юрия от первой жены Татьяны (всего официальных жен было три, а неофициальных и не счесть – кобель!), единственный ребенок и соответственно единственная племянница Оксаны. Стало быть, закончила школу и приехала из Севастополя, где жила с матерью, в Киев? Придется помочь с работой, да и не только с работой, с учебой тоже стопудово придется помогать. Это пока, для начала, звучит только «помочь с работой». Ясно теперь, почему Оксана так охотно откликнулась на просьбу.

– Поможем, – неопределенно пообещал Петр и поспешил закончить разговор, потому что Ольга посмотрела на часы и встала, явно собираясь уходить.

«Сейчас или никогда, – подумал Петр. – Если не попытаюсь, никогда себе не прощу… Надо было еще тогда… Если бы знать, что все так сложится… А незачем знать… Надо научиться слушаться не только разума, но и сердца… Долго тянуть нельзя – уедет… А сейчас и момент благоприятный… Самый благоприятный…»

– Не знаю прямо, как тебя благодарить… – начала Ольга.

Петр покачал головой, давая понять, что не нуждается в том, чтобы его благодарили, и жестом предложил Ольге снова сесть в кресло. Ольга села. Петр подошел к сейфу, набрал код, открыл дверцу и обернулся к внимательно наблюдавшей за ним Ольге:

– Закрой глаза.

Ольга послушно зажмурилась.

– Чур не подглядывать! – предупредил Петр, доставая статуэтку Дон Кихота.

Подошел к столу, поставил печального рыцаря, сел в кресло и разрешил:

– Можно смотреть.

И замер – как отреагирует? Вдруг рассмеется и назовет старым сентиментальным чудаком? Вдруг не вспомнит? Нет, лучше уж пусть рассмеется. Тогда еще будет шанс. А если не вспомнит, все пропало.

Сердце ухало в груди гулким молотом и эхом отдавалось в висках. Дыхание перехватило, где-то под ложечкой тянуче засосало, на лбу выступила испарина. «Надо же – так волноваться», – удивился Петр, хотя удивляться было совершенно нечему. Волнение естественно, кто бы на его месте не волновался?

– Фантастика! – ахнула Ольга. – Неужели?!

Во взгляде ее, устремленном на Петра, светилась искренняя радость. «А она красивая», – подумал Петр с таким восторгом, словно только что это заметил.

Сама Ольга красивой себя не считала. Хотелось бы, конечно, но мешала объективность, порой становившаяся просто беспощадной. Большие глаза, высокие скулы, маленькие, прижатые к голове, ушки-ракушки и четкий подбородок радовали однозначно. А вот нос подкачал – кончик слегка вздернут, лучше бы был прямым, губы слегка тонковаты, рот немного великоват, ну и волосы могли бы быть погуще. Виктор уверял, что и нос, и губы, и рот просто идеальны, лучшего и желать нельзя, но разве можно доверять комплиментам человека, который регулярно (страшное своей обыденностью слово) тебе изменяет?

– Вот не ожидала! – Ольга схватила статуэтку и поднесла ближе к глазам, словно желая убедиться, что это именно та самая, ее подарок. – Она совсем не изменилась… Ой, какую глупость я ляпнула. Это мы меняемся, а не вещи…