Электронная библиотека » Андрей Рубанов » » онлайн чтение - страница 7

Текст книги "Живая земля"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 14:01


Автор книги: Андрей Рубанов


Жанр: Триллеры, Боевики


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 3

Спустя час он сидел в крошечном театрике, на первом этаже башни «Курчатов», предназначенной к слому в будущем году. Забился в последний ряд, в угол. Курил, стряхивая пепел на пол. Думал.

На тесной, но щедро освещенной сцене трудились два великих артиста, известные всей стране как Торч и Харч. Суперзвезды, обладатели пожизненных контрактов с Нулевым каналом, они принципиально делали еженедельные бесплатные шоу в нищих районах, в трущобах, в предместьях Москвы, Нижнего Новгорода, Казани, Ростова – там, где люди пытались жить правильно, где артистов ждала самая бедная, самая простая и самая благодарная публика.

Торча и Харча боготворили.

Зал был набит битком, в проходах сидели на полу.

Главной темой творчества гениального дуэта был так называемый «простой человек». Обычно «простого человека» изображал атлетически сложенный, плосколицый Харч, а щуплый, гибкий Торч давал интеллигента, или толстосума, или чиновника, или патрульного офицера, или туриста из Новой Москвы, «вчера из-под Купола».

Возвращаясь от Глеба, Денис протрезвел, влажная нательная фуфайка остыла. Сейчас его трясло. От благородного шотландского послевкусия во рту осталась только горечь. Как говорила мама: «Во рту – кака, голова – бяка».

– Я простой человек, – добродушно басил Харч. – Я делаю вещи.

– Простые? – осведомлялся Торч, изображающий рафинированного вырожденца при деньгах.

– Разные. Могу простые, могу сложные. Какие надо, такие и делаю.

– А, допустим, вертолет-кабриолет сделаете?

– Можно, – подумав, отвечал Харч. – Только мне не надо.

Бывало, они переигрывали, давали чрезмерно грубый буфф, но иногда достигали высот мастерства, и вдобавок сами писали свои репризы; сосед Дениса сидел напрягшись и азартно ожидал момента, чтобы расхохотаться.

– А, так вы делаете только то, что ВАМ надо? – разочарованно тянет Торч.

– Не, зачем?.. Если надо не мне, а тебе – я тоже могу. Тебе надо?

– Как вам объяснить… – мялся Торч. – Не просто «надо». Вертолет-кабриолет совершенно необходим… Обязателен… Это, так сказать, вопрос самоидентификации… Непременный элемент имиджа…

– Короче говоря, надо?

– Очень надо! – вибрирует Торч. – Очень!

Харч вразвалку исчезает за кулисами. Раздается страшный грохот, публика смеется; на сцене появляется рояль.

– Это что? – озадачен Торч.

– А тебе что было надо?

– Вертолет-кабриолет!

– Вот, он и есть, – Харч ухмыляется. – Сюда смотри: вот так вертишь, так летаешь. Теперь сюда смотри: вот так делаешь – оп! Крыши нет – кабриолет.

– А это что? – визжит Торч. – Табурет? Мне надо кресло! Мягкое!

– Да? – Харч чешет в затылке. – Ты б сказал заранее, что надо с креслом. Я ж не знал, что тебе надо. Мне, например, кресла не надо. Мне табуреточки хватило бы…

Публика валится со стульев, сосед Дениса икает от восторга.

– А это? – продолжает Торч. – Педали? Где мотор?

– А оно тебе надо?

– А вам что, надо вертолет с педалями?

Харч пожимает квадратными плечами.

– А мне не надо ни с педалями, ни без педалей.

Публика рыдает от хохота. Женщины визжат.

– А это? – Торч указывает на клавиши.

Огромный Харч неловко тычет мизинцем в до-минор третьей октавы.

– Это, – говорит он, – чтоб вот так делать.

Садится за рояль, кое-как играет «собачий вальс».

– А еще говорите, вы простой человек! – восклицает Торч.

– А что тут сложного? – удивляется Харч, бросает пальцы на клавиши и с изумительным мастерством исполняет начало Первого фортепианного концерта Чайковского.

Оба гения сцены были великолепными акробатами, знали по десятку языков, включая хинди и латынь; играли на всех музыкальных инструментах, включая ситар и шотландский рожок. Обоим было за шестьдесят.

Когда-то они назывались «Хлеб и Зрелища», но потом перевели свои сценические имена на язык, понятный простому народу.

Денис видел эту их репризу много раз и не смеялся. Озноб то пропадал, то возвращался. В ушах свистело. Бугристое, изумрудно-графитовое тело зародыша до сих пор стояло перед глазами. Странные приливы нежности сменялись отвращением. Люди вокруг надрывались от смеха, вытирали слезы. Женщины прятали лица в ладони, рьяно обмахивались программками, напечатанными на дешевой серой бумаге, изготовленной с применением новейших сберегательных технологий. Пахло пивом, дегтем, жареными семечками, духами, луком, смазными сапогами, горелыми спичками, сырыми тряпками. Сквозняк шевелил укрепленный над сценой баннер с рекламой спонсора концерта – корпорации «Русский литий». Торч и Харч работали, двигались, жестикулировали, рифмовали великое и ничтожное. Складывали лица в невероятные гримасы. Держали зал. С их лбов летели капли пота. Зал наслаждался, дышал, дымил папиросами, блестел сотнями глаз. Все это можно было прекратить одним слабым движением руки.

Плеснув на шершавую кожу семени стебля несколько ложек обыкновенной воды.

Постник утверждал, что достаточно капнуть из пипетки.


Таня не плакала, не заламывала рук, – но с ее лица, пока она рассказывала Денису о событиях последних месяцев, не сходило особенное, чисто женское выражение обескураженности. Глеб давно не жил с нею. В декабре стал пропадать, не ночевал дома по двое-трое суток. Потом признался, что завел себе новое жилье. В какой башне, на каком уровне – сказать не может. Мещанские подозрения о появлении новой бабы Таня быстро отмела: Студеникин меньше всего походил на влюбленного самца. Похудел, посуровел, стал много пить, вонял носками, одевался в черное рванье, как пролетарий с консервного завода. Зато купил ей две шубы. Будь они прокляты. Весь бизнес перепоручил Хоботу, но денег стало даже как будто больше. Говорил, что есть проблемы, что надо отсидеться. Приходил по ночам, бесшумно, на два-три часа, но если в январе еще пытался романтически обыгрывать свои воровские визиты, цветы носил и милые подарки, обещал разобраться с неприятностями за несколько дней, просил понять и немного потерпеть, то уже в феврале стал возникать, как бледное привидение, едва раз в неделю, все время под кайфом; приходил даже не за сексом, а неизвестно зачем, бормотал бессвязное, хихикал, оставлял огромную сумму в червонцах и растворялся в воздухе, как некий спивающийся ниндзя. В марте стало хуже, Глеб пришел только однажды, накричал, попрекнул шубами и богатой жратвой, отымел яростно и бездарно, а на прощание сказал, что хочет видеть Дениса.

– Скажи ему: «второй схрон». Пусть вспомнит. А не вспомнит – обойдусь без него.

Она его не любит уже, понял тогда Денис. Она, может быть, никогда не любила Глеба Студеникина. Она, может быть, вообще никого никогда не любила. Предпочитала, чтобы любили ее. А если не любили – хотя бы обеспечивали растущие потребности. Или идеальный вариант: чтобы и то и другое. И любовь, и потребности.

Но Денису было все равно, кого она любит или не любит. Он был готов принять ее всякую. Плохую, хорошую, с потребностями и без. Чтобы забыть Таню, он всю зиму ходил только на слом и в университет, он сдал зимнюю сессию на высшие баллы, а если кончались деньги – звонил Хоботу, загружал рюкзак всяким дерьмом и тащил на сотый уровень, в логово какого-нибудь наглухо сторчавшегося мастурбатора; получал свои червонцы, покупал матери цереброн, мясо, фрукты – и опять шел перетаскивать обломки, превращать в пыль старую жизнь, жевать безбожно пересоленную рыбу, слушать хохот семнадцатилетних девчонок, вдыхать запах секреции, рвущийся из-под драных вязаных кофт.

Он даже с Вовочкой подружился. Приспособился выслушивать жалобы о том, как и насколько все прогнило. А с матерью, наоборот, вообще почти не разговаривал. Точнее, это она, видя его состояние, дала сыну возможность побыть в эмоциональной пустоте, наедине с самим собой.

Умная мать – это первое счастье мужчины; умная жена – это второе счастье мужчины; если мужчина, имея два счастья, ищет третье – он глупый сын умной матери и глупый муж умной жены. Так написано в старой книге «Бледные люди». Денис прочел ее в пятнадцать лет и с тех пор перечитывает каждый год.

…Торч и Харч взвинтили темп, их репризы стали короче, злее и умнее – они разогрели зал и теперь делали с людьми что хотели.

– Вам хорошо, – высоким голосом тянул Торч. – Вы простой человек.

Харч, ковыряя в зубах, ухмылялся.

– А ты что, сложный?

Торч изображал приезжего из-под Купола. Пародийно обыгрывал акцент обитателя Новой Москвы.

– Ну… У нас все сложнее. Гораздо. А у вас хорошо. Просто.

– Оставайся, тут люди нужны.

– У вас холодно.

– Зато просто. Махаешь лопатой – тепло. Не махаешь – холодно.

– А без лопаты можно?

Харч разводит руками.

– Можно, но сложно. Проще с лопатой, чем без нее.

Публика гудит. Уже не хохочет, но бурно аплодирует. Новых москвичей – азиатов – тут не любят.

Если Глеб до сих пор жив – значит, Хобот его не выдал. Значит, только двое знают о существовании зародыша: Глеб Студеникин и Денис Герц. Значит, от каждого из них зависит судьба другого. И судьба самого зародыша. И может быть – как бы помпезно и странно это ни звучало, – судьба миллионов людей. Всех людей.


Наступая на чужие ноги, Денис пробрался выходу. После душного зала уличный воздух имел вкус черничного варенья. Говорят, в Москве уникальный воздух. На всей территории, включая пригороды, разрешены только электродвигатели. Власти упорно развивают экологический туризм. Россия – самая чистая страна в мире, ни одной атомной электростанции, идеально налаженное природопользование, перерабатывается сто процентов отходов, бытовых и промышленных. Из московских рек и водоемов можно пить. Водятся даже сомы. На Котельнической набережной люди тысячами ловят раков, тут же варят в огромных котлах, рубль пара, на три рубля десяток и сто грамм ржаной водки; запах укропа можно унюхать аж на Ленинских Горах. Вся Ивановская область живет только продажей лицензий на отстрел лосей; раз в год любители охоты съезжаются со всего мира. Одна лицензия – пятьсот червонцев. Экологически чистые шкуры волка, бобра, медведя на внутреннем рынке почти ничего не стоят. И северная оленина почти ничего не стоит, и мед, и рыба красная, и ягода лесная всякая. А хлеб в России давно уже бесплатный.

Если плеснуть на зародыш грибницы немного воды – это все исчезнет.

Мы не справимся вдвоем, подумал Денис.

Он достал телефон, обнаружил неотвеченный вызов, Таня; набрал номер, после некоторых колебаний; я в центре, сказала бывшая подруга, возьми такси, приезжай срочно, я оплачу. Он разозлился, но ровным голосом произнес: «Ладно». Что может быть гаже, чем выслушать от юной девочки, своей ровесницы, такую фразу? Проверил деньги – денег было мало, но сейчас это не имело никакого значения.

…Можно рассказать Вовочке – он государственный чиновник. И еще – матери, она до сих пор пишет статьи в журнал «Сберегатель». Всем вместе пойти в управу и заявить, что найдено семя стебля. Мама пусть возьмет с собой нескольких знакомых журналистов и адвоката. С группой социально активных граждан связываться не будут. Примут официальное заявление и выплатят премиальные миллионы. Хватит всем, и Глебу в том числе. В конце концов, это в его интересах. За три месяца бдений над зародышем он едва не тронулся рассудком – что с ним станет еще через три месяца?

Таксист (как положено, уроженец Кавказа) хотел было вступить в традиционный разговор насчет цен на аккумуляторы, но Денис достал из кармана мини-диск и попросил включить магнитолу. Горец мгновенно обиделся и напомнил, что клиент обязан доплачивать за прослушивание его собственной музыки. Денис доплатил и велел сделать погромче. Судя по лицу таксиста, последний альбом Симона Горского никак его не возбудил. Денис закрыл глаза – первый трек ему особенно нравился; резкая, но теплая мелодия, только виолончель, бас-гитара и голос, роскошь и аскеза как единое целое; но вслушиваться не хотелось, потому что судьба великого музыканта и певца Симона Горского пребывала в руках скромного парня Дениса Герца и его товарища Глеба Студеникина.

Он смотрел на шею таксиста, сильно заросшую черным волосом, на короткие толстые пальцы, сжимающие руль, на огромные сугробы по обочинам проспекта, на желтые огни в домах: первые десять уровней – густо, потом все реже и жиже, а выше тридцатого и вплоть до верха – сплошная чернота, только иногда пошарит по стенам прожектор патрульного вертолета, выхватит окна, уступы или бесформенные провалы в местах взрывов. Ту или иную башню обстреливают каждую ночь, ракет не жалеют. Бывший одноклассник, пошедший в патруль, рассказывал Денису, что обычно им лениво искать и всматриваться, шмаляют наугад, по семидесятым или по сотым этажам; утром все как один возвращаются веселые, с пустыми обоймами.

Все это можно было прекратить, плеснув на зародыш несколько ложек воды.


Он нашел Таню на Кропоткинской, в дорогом кабаке с видом на храм Христа Спасителя. Стены и потолок ресторана, изготовленные из «китайской портянки», нельзя было рассмотреть простым глазом: женщины с голыми плечами и их спутники сидели как бы под открытым небом, среди сугробов, и делали вид, что не смотрят на спешащих мимо прохожих. Явно нетрезвая Таня пребывала в компании двух разложенцев, облаченных в отливающие пиджаки. От обоих пахло шикарным китайским парфюмом и новыми ботинками. Пили сбитень, курили трубки, говорили какую-то хуйню, старательно подделывая акцент Новой Москвы; а может, и не подделывая. Таня сидела нога на ногу, шикарная, тонкая, элегантно хмельная, пригубляла мартини, смотрела с презрением, к правому виску прилипла мокрая прядка. Денис устроился рядом, поцеловал, чуть интимнее, чем мог себе позволить, и с удовольствием понял, что мог бы поцеловать еще более интимно – она потянулась к нему, сама подставила шею. Захочу – подставит и все остальное, решительно подумал он. Глеба нет и не будет, у Глеба теперь семечко. Таня достанется мне. И это правильно. Каждому по делам его.

– Третий «Буслай» слабоват, – говорил разложенец, представившийся как Юлий. – Не надо было менять оператора. А саунд – вообще ниже критики.

– Сэкономили, – кивнул второй, представившийся как Зиновий.

– Как там мой ненаглядный? – спросила Таня, игнорируя обоих ораторов.

– Сложно все, – негромко сказал Денис. – Потом поговорим.

– А какой кинематограф предпочитает наш новый друг Денис? – осведомился Юлий; его глаза напоминали лягушачью икру – водянистые, серо-зеленые, с крупным зрачком.

– Наш друг Денис предпочитает театр, – ответила Таня за Дениса.

– Вот как.

Оба разложенца были холеные и солидные, держались отменно, но Денис перестал воспринимать их всерьез, как только расслышал имена. Сразу представил, как двое взрослых мужчин приветствуют друг друга: «Здравствуй, Юля!», «Добрый день, Зина».

– Наш друг Денис – правильный человек, – продолжила Таня, блестя глазами. – Он считает, что кино расходует энергию, а театр сберегает. Кино разлагает, а театр создает. Вдобавок театр честнее, быстрее и злободневнее.

– Не лишено, – похвалил субтильный Юлий и пощипал себя за бородку. – Однако, согласитесь, масштаб не тот… Кино тотально. Передний край технологий, – он посмотрел на Дениса. – Как вы считаете?

– Ебал я технологии, – вежливо сказал Денис. – И масштаб тоже.

Таня пьяно рассмеялась.

– Не лишено, – спокойно кивнул Юлий.

Зиновий набычился и опрокинул в себя рюмку.

– Театр – это не то, – сказал он. – В театре нельзя изучить женские сиськи (он в упор посмотрел на Таню) с расстояния в пять сантиметров. А в кино – можно.

– Предпочитаю изучать в натуре, – произнес Денис и обнял Таню за плечи; она немедленно прильнула.

Юлий был невозмутим. Зиновий осклабился.

– Видите ли, молодой человек… Есть такие сиськи, которые вы можете изучить только в кино. При всем, так сказать, уважении… Скажем, сиськи Леры Грин.

– Почему же, – весело произнес Денис. – Можно попробовать.

Он снял руку с плеча Татьяны, достал телефон, набрал номер Модеста. Включил громкую связь и положил аппаратик на стол, сдвинув в сторону стаканы.

– Говори быстрей, – раздраженно прогудел Модест. – Я занят.

– Прости, друг, – сказал Денис, подмигивая Тане. – У тебя есть телефон Леры Грин?

– Где-то был. А тебе зачем?

– Тут возник вопрос, сколько будет стоить потрогать ее за сиськи.

– Ты что, пьяный?

– Модест, это серьезный вопрос.

– Тебе могу бесплатно устроить. Но учти: ничего особенного. Обычные сиськи, только большие и зеленые. Там, кстати, особо не потрогаешь, она же ими дышит…

– Спасибо, друг.

– Ты бы, дурак, не про сиськи думал, а приехал помогать! Мы тут вентиль меняем в котельной, помощь не повредит…

– Боюсь, не успею, – с сожалением ответил Денис и отключился.

– Это тот самый? – мгновенно спросил Юлий. – Модест Яковлев? Единственный гомо флорус в Москве?

Денис кивнул.

– Оригинально, – мрачно сказал Зиновий. – Жить в Москве, когда есть возможность уехать под Купол.

– Не все хотят под Купол, – сказал Денис и повернулся к Тане. – Ты хочешь?

– Хочу, – сказала Таня, отхлебывая из фужера. – Но сначала я хочу к тебе.

Зиновий дернул щекой и налил себе полную.

– Не спеши, – ответил Денис. – Посидим еще. Тут хорошо. Весело.

Он тоже выпил и охмелел, как хмелеет любой, пришедший с холода и разомлевший в тепле: стремительно и тяжело. Разложенцы смотрели вежливо, чуть насмешливо.

– Господа, – сказал Денис. – Извините типа мою бесцеремонность… Не могли бы вы сообщить ваш возраст? Если вам не западло, конечно.

– Не западло, – небрежно ответил Юлий, пыхнув трубкой. – Мне сорок три.

Зиновий не ответил. Видимо, ему было западло.

– Значит… – Денис налил себе вторую, – вы помните старые времена?

– Конечно.

– И как вам сейчас? Не грустно?

Юлий тонко улыбнулся.

– Отнюдь.

– Не волнуйся за него, – небрежно сказала Таня и указала на Юлия вилкой. – Ему не грустно. У него все хорошо. Он защищен от любых потрясений. Его семью защитил еще прадедушка. Недвижимость, инвестиции, связи… Дедушка упрочил, папа продолжил…

Юлий улыбнулся и пыхнул трубкой.

– Тогда почему вы не под Куполом? – поинтересовался Денис.

– У него там дом, – небрежно ответила Таня. – Но жить он любит здесь. Так же, как твой зеленый Модест. Все, что происходит под Куполом, слишком пахнет новоделом. (Юлий поднял брови, потом благодарно посмотрел на Таню и кивнул.) А он сторонник традиций. Здесь ему свободно. Здесь интересно и дешево. И бабы лучше.

– А если завтра тут опять трава вырастет?

Таня пожала плечами.

– Ну и что? В его жизни ничего не изменится. (Юлий усмехнулся.) Коньяк, табак и кабак. Каждый день – партия в шахматы и партия в теннис. Летом он в Новой Зеландии, осенью – в Чили. Когда трава выросла, его дед потерял половину состояния. Но за следующие сорок лет увеличил его в пять раз. Когда началось искоренение, его отец опять потерял половину, но за следующие пятнадцать лет увеличил капитал в четыре раза… Перед тем как ты пришел, эти парни все о себе рассказали.

Юлий опять усмехнулся.

– Джентльмен никогда не говорит о деньгах, – произнес он и слегка выдвинул челюсть. – Впрочем, наша очаровательная Таня права. Моя семья защищена. Но это не значит, что мне неинтересны проблемы страны, которая… э-э… меня породила. Кроме того, я далеко не все рассказал. Между шахматами и теннисом я окончил Гарвард. Доктор историософии, к вашим услугам, – Юлий элегантно поклонился, одновременно удобнее устраиваясь в кресле, а Зиновий решительно вгрызся в кусок мяса. – Наш юный друг Денис хочет знать, не вспоминаю ли я времена стеблероста. Отвечаю: да, я их вспоминаю.

Он повернулся к жующему Зиновию:

– Ты вспоминаешь?

Зиновий отмахнулся, в смысле «не мешайте мне выпивать и закусывать».

– Но мне также известно, – невозмутимо продолжал Юлий, – что растение, которое в Москве называли «трава», в Европе – «суперганджубас», а в Америке – «русский сорняк», не создало неразрешимых проблем. Имела место только некоторая… э-э… бытовая и социальная напряженность. Проблемы, уважаемый Денис, начались гораздо раньше. И не в одной России, а во всем, так сказать, цивилизованном мире. Проблемы начались в восьмидесятые годы двадцатого века, когда индустриальная цивилизация достигла пика своего развития. Много столетий человечество мечтало о товарном изобилии, о быстром и дешевом производстве еды, одежды, развлечений и так далее. О том, чтобы машины заменили человека. Наступила индустриальная эра, и это случилось. Не везде, конечно, только в развитых странах… Но случилось. Можно было праздновать, однако человек обнаружил, что умеет производить, но не умеет потреблять. В этот момент, совпавший по времени с экономическим кризисом начала двадцать первого столетия, индустриальная эра закончилась и началась информационная…

Складно втирает, сука, подумал Денис и посмотрел на Таню – она слушала, но смотрела мимо Юлия, в глубину зала, где за просторными столами живописно выпивали группы уверенных в себе разложенцев.

– В информационную эпоху, – мундштуком трубки Юлий элегантно начертил в воздухе некую фигуру, – не так важно произвести товар, как рассказать потенциальным пользователям о его преимуществах. Презентация продукта важнее самого продукта – вот принцип информационной экономики…

– А при чем тут стебли? – спросил Денис.

– Стебли, уважаемый Денис, тут ни при чем. Абсолютно. Единственный вопрос, возникающий в связи с появлением в Москве стеблей, – почему они появились так вовремя? Именно в тот момент, когда информационная эпоха исчерпала себя? Когда мы догадались, что тотальное потребление и тотальное производство взаимно аннулируют друг друга? Мне, дорогой Денис, было пятнадцать лет, я жил в лофте на девяносто девятом этаже башни «Процветание», и преподаватель латыни прилетал ко мне из Рима на реактивном самолете за счет фирмы, принадлежащей моему отцу. Я, понимаете ли, учил эту глупую латынь… Гомо гомини люпус ест… Эрраре гуманум эст… А потом отправлялся на вертолете в клуб, развлекаться, и видел, что люди больше ничего не хотят. Ни создавать, ни пользоваться. Ни зарабатывать, ни тратить. Китайцы не в счет, планета Земля им давно уже неинтересна, они заселили Луну и осваивают Марс. А мы, все остальные, – старая, вялая, пресыщенная белая раса – ничего не хотели. Трава выросла, чтобы ускорить нашу гибель, и это была не простая трава, а могильная. Кладбищенская.

Таня вздохнула и сказала:

– Слишком мрачно.

– Не слишком, – вежливо ответил Юлий. – Ведь мы не погибли, прекрасная Татьяна. Мы еще живы. И мы, блистательная Татьяна, замечательно себя чувствуем. Однако должен признаться, господа, что в последнее время я склонен к рассуждениям в духе конспирологии. Мне кажется, что семена стебля всегда были с нами. И в десятом веке, и в двадцатом, и в двадцать втором. Однажды кто-то решил, что час пробил, и швырнул семя в почву…

– Кто? – спросил Денис, сильно сжав Тане запястье; она издала негромкое восклицание и посмотрела на него удивленно, но он уже овладел собой и улыбнулся ей классической улыбкой кабацкого мачо.

Юлий посмотрел на своего спутника – тот немедля наполнил его бокал.

– Не знаю, – сказал он. – Но ясно одно: каждому семени нужна почва. Понимаете?

– Понимаю, – сказал Денис. – Семя и почва. Одного без другого не бывает.

– Именно так, мой юный друг! То есть дело не в траве, а в месте ее произрастания. В нас с вами. А теперь, – выпускник Гарварда сунул трубку в нагрудный карман пиджака и выпрямил спину, – позвольте тост. Я хочу выпить за хозяйку вечера. Таня, будьте всегда красивой и коварной. Будьте презрительной, шикарной, полупьяной, декольтированной и жестокой, ибо таково наилучшее состояние для всякой женщины. За вас.

Таня благосклонно кивнула, пригубила свой мартини и осведомилась:

– Я была с вами жестока?

Вместо ответа Юлий встал, оказавшись невысоким и сутулым. Вежливая улыбка слетела с его лица; он извлек две визитные карточки, небрежно кинул на стол.

– Всего наилучшего.

Зиновий посмотрел на Таню с презрением и вожделением, хамски подмигнул, Дениса вообще не удостоил вниманием, и оба направились к выходу, причем по дороге задержались не менее чем в двух местах, чтобы обменяться приветствиями с полуголыми женщинами и пьяными мужчинами.

– Кто такие? – спросил Денис.

Таня откинулась в кресле.

– Случайные знакомые. Не бери в голову.

– Они не заплатили.

– Заплатили. Ты просто не заметил. Такие всегда за всех платят.

– Неприятные люди.

– Им наплевать. Мне тоже.

– По-моему, у них были планы, – сказал Денис. – Насчет тебя.

– Ничего страшного, – весело ответила Таня. – Подумаешь, двух дураков продинамила. Причем один – доктор историософии. Завтра всем расскажу, что лично крутанула динамо доктору историософии. Выпускнику Гарварда. Владельцу особняка в Новой Москве. Такое не каждый день бывает.

Денис вздохнул, решил выпить водки, потом передумал и неуверенно начал:

– Насчет Глеба…

– Не надо, – резко перебила Таня. – Не надо, Денис. Пожалуйста. Как только ты пришел, я все поняла насчет Глеба.

– И что же ты поняла?

– Я была нужна Глебу, – сказала Таня. – Я была важна для Глеба. Важнее меня для Глеба был только один человек – сам Глеб. А теперь у него есть что-то важнее меня. Или кто-то. Глеб больше не испытывает во мне потребности.

– А ты? – спросил Денис.

– Я? – Таня вдруг всхлипнула. – Я пришла одна в дорогой ресторан, набитый самыми грязными разложенцами в городе. Я – девушка Глеба. У меня в сумочке деньги Глеба. На мне платье, купленное Глебом. На мне украшения, купленные Глебом, и туфли. И белье. Я пришла и сижу тут, как дорогая шлюха, у всех на виду, и не знаю, что мне делать.

– Зато я знаю, – твердо сказал Денис. – Поехали отсюда.

– К тебе?

Денис покачал головой.

– Я тут ни при чем. Ты – девушка Глеба. На тебе платье, купленное Глебом, и туфли, и украшения. Кем я буду, если повезу тебя к себе?

– Тогда отвези меня к Глебу.

– Нет.

– Тогда, – Таня побледнела, – иди к черту и оставь меня здесь!

– Нет.

– Идите тогда вы все! – закричала Таня и с размаху швырнула вилку. – С вашими деньгами, с вашей травой, с вашими семенами и почвой! С вашими башнями, схронами и секретами!

Метрдотель, или как там его, был, разумеется, блестяще натренирован и возник перед ними буквально в долю мгновения: плотный, нахмуренный, как бы лоснящийся от осознания важности собственной миссии.

– Молодые люди, – прошелестел он, – здесь так себя вести не принято.

– Ты тоже иди к черту! – крикнула Таня, и содержимое одного из бокалов – красное бордо – полетело в лицо метрдотелю; тот и глазом не моргнул, зато рядом возник еще один – тоже плотный и тоже лоснящийся, но с гораздо более равнодушной физиономией.

– Разрешите нам проводить вас к выходу, – произнес первый, улыбаясь.

Вино стекало с его носа и подбородка на белоснежную грудь.

– Принеси еще водки, – грубо приказала Таня, – и исчезни.

– Водки больше не будет, гражданка, – ответил первый; второй молчал и даже, как показалось Денису, не моргал. – И остального тоже. Прошу вас покинуть зал. Сейчас же.

Равнодушный все-таки моргнул, шагнул вперед и приглашающе протянул к Тане крепкую ладонь.

– Не трогай, – тихо посоветовал Денис.

Равнодушный продолжал выдвигать руку, наподобие шарнира, деловито, но не без некоторого изящества.

Можно было решить все миром. Встать, извиниться, улыбнуться, похлопать сотрудников общепита по плечам и гордо уйти, а где-нибудь в коридоре заплатить за разбитую посуду и испорченную манишку метрдотеля, купленную явно не в магазине сети «Все свое». Но тут вдоль невидимой стены ресторана, буквально в десяти шагах от Дениса, прошли, держась за руки, двое – мальчик и девочка, на двоих едва тридцать лет, оба в кроличьих кацавейках, румяные и смущенные обществом друг друга, типичное первое свидание; они повернули в сторону ресторана прекрасные юные лица и замедлили ход. Они явно никогда не были в ресторане для разложенцев и не понимали, что происходит. Денису стало тоскливо, он прикинул габариты метрдотеля и его приятеля и решил прорываться.

– Не трогай ее, – повторил он, уперся ногами в пол и вскочил, одновременно нанося удар кулаком снизу вверх, в живот невозмутимого – но попал словно в каменную стену. Далее его сильно сотрясло, словно от электрического разряда, ноги подогнулись, правое плечо сжали, как в тисках; с изумлением понимая, что его подошвы не касаются пола, Денис проплыл мимо жующей публики, наблюдавшей всю сцену без особого интереса – наверное, такое здесь происходило ежедневно, – к выходу из зала, потом – еще быстрее – по узкому коридору, пропитанному отвратительно густыми кухонными запахами, и обрушился на узкую кушетку в комнате без окон, заставленную ящиками с алкоголем, примерно как в схроне Глеба Студеникина.

Едва железная хватка ослабла, Денис опять тщательно уперся ногами и попытался встать, но невозмутимый молча обрушил ладонь на его темя.


Когда зрение и слух вернулись, комната была битком набита людьми из патруля. Невозмутимый исчез, а метрдотель стоял в углу и брезгливо возил мокрым платком по красному пятну на груди.

– Живой? – спросил один из патрульных, наклоняясь и заглядывая в лицо Дениса. – Идти можешь?

– Да.

– Тогда вставай.

– Где Таня? – прошептал Денис.

– Будет тебе и Таня, и все остальное. Пошли. А ты, – патрульный повернулся к метрдотелю, – отрегулируй своего дебила. Он его чуть не убил.

– Дебил отрегулирован, – с ненавистью ответил метрдотель. – А этого щенка я бы и сам убил. Его сучка испортила мне вещь.

– Разберемся, – небрежно сказал патрульный и сделал знак своим. – Принимайте клиента.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации