Текст книги "Слепой. Я не сдамся без боя!"

Он ненадолго отлучился в подсобку, а когда вернулся, Стрельникова в кафе уже не было, лишь Махмуд Тагиев, попыхивая сигаретой, неторопливо допивал свой чай. Абдулла подсел к нему, и они немного поговорили о том, каково сейчас живется в Махачкале, попутно обсудив перипетии личной жизни некоторых общих знакомых, до сих пор остававшихся в Дагестане. О Стрельникове не было сказано ни слова, и это было очень хорошо, поскольку означало, что старый Абдулла может с чистой совестью выбросить этого странного и неприятного русского из головы.

* * *

Большой плазменный телевизор, странно и неуместно смотревшийся на оклеенной порыжелыми от старости обоями стене скудно обставленной съемной двухкомнатной квартиры в Одинцово, показывал репортаж из Махачкалы, где накануне произошел двойной террористический акт, жертвами которого стали целых девять сотрудников местной милиции. Сначала неизвестные преступники средь бела дня расстреляли на улице милицейский патруль, а затем начинили захваченный у милиционеров автомобиль гексогеном и взорвали его на въезде во двор Кировского РОВД, уничтожив бронетранспортер и еще пятерых сотрудников правоохранительных органов.

Рассказ об этом чудовищном злодеянии сопровождался живописными картинками, запечатлевшими снесенный шлагбаум, горелый остов перевернутого бронетранспортера и застрявшую в дверях полуразрушенного здания райотдела орудийную башенку. Потом показали портрет опознанного смертника – молодого хирурга из высокогорного селения Балахани Мамеда Джабраилова; напомнив зрителям, что шахидка, взорвавшая себя на станции метро «Лубянка», была землячкой Джабраилова, ведущий с умным видом заметил, что Балахани, кажется, становится новым центром терроризма на Северном Кавказе.

Сидевший в продавленном кресле с драной и засаленной обивкой Махмуд Тагиев смотрел репортаж с удовольствием, поскольку эта акция была спланирована и проведена лично им. Он считал, что все было проделано просто блестяще, подтверждением чему служил поднятый средствами массовой информации шум, напоминающий переполох в курятнике, куда забрался хорек.

– Неплохая работа, верно? – спросил он, со щелчком открывая серебряный портсигар.

– Неверно, – отозвался сидевший в другом кресле временный хозяин этой заставленной баулами с китайским ширпотребом берлоги.

Он был невысокий, седоватый, крепкого телосложения и носил довольно длинную бороду, но выглядел при этом не спустившимся с гор боевиком, а, скорее, муллой в неформальной обстановке. Отчасти это впечатление создавалось очками в тонкой позолоченной оправе, но Махмуд Тагиев знал, что дело тут не в очках. Очки способны придать более или менее интеллигентный вид даже ослу, но при этом окружающие все равно будут видеть, что перед ними всего-навсего осел с плохим зрением. А скрывавшийся за высоким лбом интеллект человека, который называл себя Саламбеком Юнусовым, явственно проступал в каждой черточке его лица, в каждом движении губ, в каждом изгибе бровей и наклоне тронутой ранней сединой головы.

Слегка обескураженный его резким и неожиданным заявлением Тагиев передумал курить и осторожно защелкнул портсигар.

– Не понимаю тебя, уважаемый Ca… эээ… Джафар, – сказал он, притворившись, будто забыл, что Юнусов выдает себя за покойного Джафара Бакаева по прозвищу Черный Волк. – Может быть, ты объяснишься?

– Скверно, что ты не понимаешь этого сам, и мне приходится объяснять простые вещи, – сказал бородач. – Мы делаем большое, серьезное дело. Каждый наш шаг должен быть продуман на двадцать ходов вперед, самодеятельность тут просто недопустима. Тебе было поручено подобрать достойную кандидатку и доставить ее сюда, а ты…

– Я ее подобрал и доставил, – перебил Тагиев.

– А это? – спросил Юнусов, указав на телевизор, по которому выступал начальник махачкалинской милиции, клятвенно обещавший найти преступников и воздать им по заслугам. – Кто поручил тебе это?

– Просто подвернулась возможность, – объяснил бывший коллега и подчиненный человека, который в данный момент грозился с экрана выполоть его, как сорную траву. – Хорошая возможность, грех было ее упускать. Ты только посмотри, что делается! Как они забегали, а?! Так и надо, клянусь! Они должны знать, что безопасности для них не существует – ни днем, ни ночью, ни в кирпичном здании с решетками на окнах, ни за броней, нигде…

Юнусов терпеливо слушал, склонив голову и поглаживая ладонью черную с проседью бороду.

– Вот что, Махмуд, – сказал он, когда Тагиев умолк, исчерпав аргументы в свое оправдание. – Я ценю тебя как преданного и бесстрашного воина ислама, хорошего тактика и умного человека. Но стратегия и долгосрочное планирование – не твоя стихия. Поэтому слушай меня внимательно и запоминай накрепко. Даже если ты нечаянно зайдешь по нужде в общественный туалет с автоматом на плече, встретишь там Медведева и Путина без охраны и расстреляешь их без моего приказа, это будет последняя хорошая возможность, которой ты воспользуешься в своей жизни. Я убью тебя своими руками, клянусь, если ты не научишься дисциплине. Надеюсь, ты понял меня правильно и не затаил обиды. Я говорю так не потому, что люблю власть и беспрекословное повиновение, а потому, что это необходимо. Нас слишком мало, чтобы мы могли рисковать собой в погоне за удачей, а в ФСБ слишком много грамотных профессионалов, чтобы наши необдуманные поступки долго оставались безнаказанными. Кроме того, посуди сам, чем ты гордишься! На то, чтобы повредить здание райотдела, сжечь старый бронетранспортер и убить всего пять человек, ты истратил триста килограммов взрывчатки. А наши смертницы в метро убили сорок неверных тем, что легко, без усилий, и не привлекая к себе внимания, пронесли туда в руках. Если то, что ты пустил по ветру в Махачкале, разделить поровну между шахидками, счет погибших пойдет на тысячи, а в Москве объявят военное положение!

– Я понял тебя, Черный Волк, – склонив голову, чтобы собеседник не заметил горящей в его глазах упрямой злобы, смиренно произнес бывший майор Тагиев. – Обещаю, это больше не повторится.

– Звучит не слишком искренне, – заметил Юнусов, от взгляда которого, казалось, не могло укрыться ничто. – Ты все-таки обиделся на меня, Махмуд, а напрасно. Вынужден заметить, что ты больше думаешь о себе, чем о деле.

– Если бы не мое уважение к тебе… – расправил плечи Тагиев.

– Помолчи! – резко оборвал его бородач. – Речь не об уважении, а об интересах дела – тех самых, о которых ты забыл ради мелкой личной мести. Ведь ты неспроста направил своего смертника именно в Кировский райотдел, верно? Если мне не изменяет память, именно там ты и служил до того, как тебя выгнали. Позволь рассказать тебе одну притчу. Некогда великий воин ислама Талиб, сражаясь за веру, поверг противника на землю и занес над ним саблю, чтобы нанести последний удар. Не в силах защититься, враг плюнул ему в лицо. Тогда Талиб опустил оружие и ушел. Через много лет он случайно встретил этого человека, и тот спросил: «Скажи, почему ты меня тогда пощадил?» И великий Талиб ответил: «Если бы я убил тебя тогда, я сделал бы это не во имя Аллаха, а из мести». И пораженный его ответом человек пал перед ним на колени… Ты понимаешь, надеюсь, о чем я говорю?

Тагиев почел за благо промолчать.

– Кроме того, – продолжал Юнусов, казалось, задавшийся целью окончательно смешать собеседника с грязью, – ты убил не тех. Ты должен понимать это лучше других, потому что всего год назад сам был милиционером и сражался на стороне противника. Теперь ты с нами, и как знать, не случилось ли бы то же самое с кем-то из тех девяти человек, которых ты прикончил? Все они были нашими единоверцами и работали, чтобы прокормить семьи. Ситуация меняется на глазах, Дагестан поднимает голову и расправляет плечи, и, быть может, завтра те, с кем ты расправился, повернули бы оружие против неверных. А теперь вместо девяти возможных союзников мы имеем девять осиротевших семей, целую кучу родственников и друзей, которые проклинают нас и клянутся отомстить. Ты этому радуешься, Махмуд? Хватит стрелять в единоверцев, пора заставить врага на собственной шкуре почувствовать, что такое война на его территории! Трем центнерам гексогена, которые ты так опрометчиво использовал не по назначению, нашлось бы лучшее применение. А теперь следует ожидать очередного усиления мер безопасности, особенно здесь, в Москве, где уже и так шагу не ступишь без личного досмотра и проверки документов. Запланированную акцию придется отложить – по твоей вине, Махмуд, и только по твоей!

– Так чего же ты ждешь? – потерял, наконец, терпение Тагиев. – За половину перечисленных тобой провинностей любого человека следовало бы пристрелить на месте. Сделай это и успокойся!

Саламбек Юнусов снова провел ладонью сверху вниз по бороде, будто проверяя, на месте ли она, и укоризненно покачал головой.

– Если бы покой можно было обрести, прострелив твой твердый лоб, я не колебался бы ни секунды, – сообщил он. – Но, если ищешь покоя, стрелять надо не в других, а в себя. Я уже сказал, что ценю тебя и уважаю, так не заставляй повторять это снова, не то я подумаю, что ты напрашиваешься на комплимент, а то и, чего доброго, ищешь утешения! Ошибки надо исправлять, да и не так уж они велики, чтобы нам из-за них ссориться. В конце концов, как говорят русские, нет худа без добра. Приходится признать, что здание ФСБ нам не по зубам. Бетонные блоки, которыми они огородились – это только верхушка айсберга. Этот дом наверняка защищен так, что к нему не прорвешься даже на танке. Значит, от старого плана придется отказаться и разработать новый, нанеся удар там, где его не ждут.

– А…

– А девушка, которую ты привез, нам пригодится. Задержка даже к лучшему – будет время как следует с ней поработать, внушить ей желание умереть за веру… Пусть пока побудет у тебя. Только не дай ей сбежать, ладно? И не переусердствуй с наркотиками, чтобы, когда придет время, не получить безмозглый кусок мяса, неспособный самостоятельно спуститься по лестнице и открыть дверь, а то и труп с пеной на губах. Жалко, что там, в Махачкале, ты использовал ее брата, он мог бы оказаться полезным здесь.

– У тебя есть какие-то мысли? – с хищным оживлением поинтересовался бывший майор.

– На то всемогущий аллах и дал человеку голову, чтобы в ней водились мысли, – заметил бородач. – Послушай, о чем я подумал, и не спеши соглашаться, мне нужно, чтобы ты постарался найти в плане слабые места. Конструктивная критика – путь к устранению недостатков, разве нет? Даже бюрократы иногда говорят правильные вещи, но это не оправдывает их существования…

Махмуд Тагиев уже второй раз за время разговора отметил про себя, что слышал нечто подобное буквально час назад, в шашлычной старого Абдуллы, но снова промолчал, сочтя свое наблюдение не имеющим прямого отношения к делу.

– Вот что я предлагаю, – продолжал Юнусов. – Раз сама Лубянка нам пока не по зубам, я бы еще раз ударил по одноименной станции метро. Да-да, именно по ней! Они думают, что больше мы туда не сунемся, побоявшись их хваленых мер безопасности, которые сводятся к тому, что милиция, наплевав на приличия и религиозные чувства наших единоверцев, прямо на улице обыскивает женщин в хиджабах. Как обойти их посты, мы придумаем, главное сейчас не это. Нам нужен еще один шахид, который подгонит к выходу из станции машину со взрывчаткой. Автомобиль сейчас готовят в мастерской Бек-Мурата. Это будет фургон с двойными стенками, между которыми Бек-Мурат заложит дополнительный заряд взрывчатки и осколочный материал – болты, гайки, гвозди, шарики из подшипников и прочее железо. В фургон мы погрузим мешки с гексогеном, он подъедет к станции и будет ждать. А когда внизу произойдет взрыв и выжившие полезут наверх, как муравьи из разворошенного муравейника, наш шахид взорвет фургон в самой гуще толпы… Как тебе нравится моя идея?

Тагиев немного помолчал.

– Прости меня, уважаемый, – сказал он, наконец. – Я глупец, ибо действительно счел твои слова обидными. Теперь я вижу, что ты был ко мне даже чересчур снисходителен. Ты хотел критики? Увы, я честно, со всем старанием ищу и не нахожу в твоем плане слабых мест! Могу лишь сказать, что он требует тщательной проработки, но идея… Идея хороша, шайтан меня забери! Крови будет столько, что Москва воистину содрогнется, как ты и обещал в своем выступлении по телевизору. Позволь сказать, что у меня есть на примете кандидат в шахиды. Я сегодня встречался с человеком, который говорит буквально твоими словами и даже уже пытался сам, без помощи и руководства, совершить акт возмездия. Правда, по неопытности у него ничего не вышло, его поймали, но он бежал и сам предложил мне свои услуги…

– Постой, – перебил его Юнусов, – кажется, я знаю, о ком ты говоришь. Это тот ненормальный, который пытался взорвать подстанцию?

– Верно, – медленно произнес Тагиев. – Но как, во имя Аллаха, ты узнал?!

– Догадаться несложно, – с непонятной собеседнику грустью в голосе произнес Юнусов. – Я все тебе объясню, но прежде скажи, о чем вы с ним говорили. Вернее, как много ты ему успел сказать.

– Я, в основном, слушал, – ответил бывший майор, – он любит поговорить и говорил за двоих. Я же сказал лишь, что разделяю его взгляды, но не одобряю его методы. Нельзя пытаться воевать в одиночку с целым государством, сказал я. Нужны единомышленники, товарищи по оружию… да и само оружие не помешает, как он уже мог убедиться на собственном опыте. Он сказал, что приходит в шашлычную старого Абдуллы именно в поисках единомышленников, а я сказал, что это – лучший способ вернуться в допросную камеру Лубянки. Еще я сказал, что не знаю нужных ему людей, но постараюсь навести справки…

– И после этого утверждаешь, что ничего ему не сказал, – заключил Юнусов. – Клянусь бородой пророка, я тебя не узнаю! Откровенничаешь с первым встречным и сразу после этого спокойно приходишь сюда, ко мне! Скажи, сколько федералов ты привел с собой?

– Я не новичок в этих играх, – оскорбился Тагиев, – и всегда проверяю, нет ли за мной хвоста. И с чего ты взял, что он провокатор? Он в федеральном розыске, я сам, лично, видел по телевизору его портрет…

– Я тоже видел по телевизору его портрет, – скривившись, как от кислого, сообщил Юнусов, – и слышал о нем по радио. Объявление об его розыске передают каждый день, и иногда даже по два, по три раза, как будто это не сбежавший из психиатрического отделения полусумасшедший неудачник, а один из шейхов Аль-Каиды! Мне это сразу показалось странным, и я согрешил, побившись с собой об заклад, что этот человек рано или поздно возникнет в поле моего зрения. И, как видишь, выиграл. Или проиграл, если посмотреть на дело с другой стороны – спорил-то я с самим собой!

– Мне известна твоя проницательность, – сказал Тагиев, – но что это доказывает?

– Это доказывает, что мы крепко прижали федералов к стенке, и они от испуга начали работать торопливо и грубо, – заявил Юнусов. – Едва услышав об этом беглеце, я навел кое-какие справки – мне, видишь ли, как и тебе, показалось, что он может нам пригодиться. И что же я выясняю? Уголовное дело, заведенное на Федора Стрельникова, существует; направление на судебно-психиатрическую экспертизу, выписанное на Стрельникова, подшито к делу, как и рапорт об обстоятельствах его побега – столь же нелепых, кстати, сколь и фантастических. Ориентировка на Федора Стрельникова тоже есть, а вот самого Стрельникова нет. И никогда не было, равно как и попытки заложить самодельное взрывное устройство в здание силовой подстанции на Юго-Западе. Все это фальшивка, Махмуд, и ты проглотил ее, даже не поперхнувшись! Клянусь, тебя не зря выгнали из милиции, ты слишком туго соображаешь даже для того, чтобы ловить мелких жуликов!

– Фальшивка? – тупо переспросил Тагиев. – Не существует? Скажи, это правда?

– Это больше, чем правда, Махмуд, – сказал бородач, – это факт. Надеюсь, хотя бы в этой ситуации ты знаешь, как поступить.

– А, шайтан! – воскликнул бывший майор. – Я убью его голыми руками, клянусь, и сделаю это очень медленно!

– Я бы на твоем месте не особенно старался растянуть удовольствие, – сказал Юнусов, – и сделал бы все быстро и по возможности тихо. Впрочем, поступай, как знаешь. Главное, чтобы он умер, а ты остался живым и свободным. У нас впереди много дел, Махмуд, и без тебя мне придется очень трудно. Береги себя, дорогой. И поскорее реши эту маленькую проблему с фальшивым психом, ладно?

– Завтра до захода солнца я принесу тебе его голову! – пообещал Тагиев.

– В моем холодильнике совсем нет места, – пошутил бородач, кивнув в сторону кухни, откуда доносилось тарахтенье дышащего на ладан малогабаритного «Саратова», – да и московская милиция косо смотрит на кавказцев, расхаживающих по городу с чужой головой под мышкой. Можешь не утруждаться, Махмуд, в этом деле я охотно поверю тебе на слово.

Наконец, Тагиев ушел, кипя праведной злобой человека, которого незаслуженно и подло обманули, грубо оскорбив в лучших чувствах. С учетом того, кем он был и чем занимался, выглядело это довольно комично. Сердечно с ним распрощавшись и заперев дверь на оба замка, Саламбек Юнусов (для неверных – Джафар Бакаев по кличке Черный Волк) вернулся в гостиную и выключил телевизор.

Какое-то время он молча стоял посреди комнаты, явно подыскивая слова. Общеизвестно, что по части сильных выражений мало какой из живых и мертвых языков планеты Земля может тягаться с русским. Наверное, именно поэтому бородач, выглядевший, как мулла на отдыхе в профсоюзном санатории, выразил свое отношение к только что покинувшему его собеседнику на языке Толстого и Тургенева.

– До чего же тупая задница! – с огромным чувством произнес он и взял сигарету из забытого Тагиевым на подлокотнике кресла серебряного портсигара.

Глава 7

В целях конспирации Глеб отправился на встречу с новым знакомым (который со свойственным почти всем кавказцам артистизмом пытался сойти за благодетеля) на метро. Это было рискованно: перед тем, как спуститься под землю, он успел насладиться зрелищем своего приклеенного к стене в вестибюле станции портрета в сопровождении знакомого до тошноты, придуманного в соавторстве с Федором Филипповичем, но уже начавшего казаться предельно глупым, рассчитанным на последнего идиота текста. Впрочем, портрет был такого качества, что в изображенном на нем неандертальце Глеба Сиверова не узнала бы и родная мать; в любом случае, милиции он не боялся, а вот само метро с некоторых пор перестало вызывать у него какое бы то ни было доверие.

Это недоверие разделяли миллионы москвичей и гостей столицы. Тем не менее, на станции и в вагоне было не протолкнуться, и Глеб подумал, что фатализм свойствен жителю современного мегаполиса в гораздо большей степени, чем знаменитому лермонтовскому Печорину. Тот, по твердому убеждению Сиверова, культивировал в себе фатализм от скуки и затем, чтобы производить впечатление на экзальтированных дамочек, а в плоть и кровь жителя большого города фатализм вошел так глубоко и прочно, что упомянутый обитатель давно перестал его замечать. Выходя из дома, он подвергается тысячам опасностей и угроз, сплошь и рядом смертельных, и далеко не все они обязаны своим возникновением международному исламскому террористу. Еще в советские времена получил широкую известность случай, когда пьяные менты забили насмерть майора КГБ, вывезли за город и выкинули в поле. И произошло это, к слову, как раз в московском метро – самой чистой, самой красивой и самой безопасной подземке в мире, как утверждала тогдашняя пропаганда. О поджидающих современного горожанина за порогом дома пьяных гопниках и обкуренных в хлам, а то и просто невнимательных водителях даже не стоит говорить; взрывы газопроводов, открытые канализационные люки, оголенные провода и притаившиеся на самом краешке крыши кирпичи подстерегают его на каждом шагу; автомобили попадают в аварии, поезда сходят с рельсов, самолеты падают, как умершие на лету от разрыва сердца перелетные птицы; взрываются атомные электростанции, опрокидываются железнодорожные составы с мазутом, реки выходят из берегов, затопляя древние европейские столицы, а горожанину все нипочем: день прошел, и черт с ним, пережили этот, переживем и следующий.

А самое смешное, что ничего другого ему, горожанину, просто не остается. Даже у себя дома, за семью замками, он не может чувствовать себя в безопасности. Набьют ли подвал мешками с гексогеном небритые джигиты, заснет ли с сигаретой на губе решивший вскипятить на сон грядущий чайку пьяный сосед, или строители, возводящие по соседству подземную автостоянку на семьсот парковочных мест, чуток ошибутся в расчетах, итог один: грохот рушащихся перекрытий, агонизирующие вопли, звон летящего в глаза битого стекла, хруст костей, боль, кровь, смерть…

Дальше – больше. Кое-как дожив до отпуска, горожанин судорожно хватает баснословно дорогую путевку и отправляется подальше от родного мегаполиса – как ему представляется, отдыхать. Но и на отдыхе ему нет покоя. В Турции и Египте пошаливают все те же террористы, на оживленных морских трассах безобразничают черномазые пираты на резиновых лодках, за которыми с переменным успехом гоняются боевые корабли океанских военных флотов великих держав. Самолеты продолжают с завидным постоянством падать, щедро разбрасывая вокруг места падения обугленные трупы пассажиров (все тех же отправившихся на отдых горожан) и искореженные куски дорогостоящих сплавов цветных металлов, а те, что не падают, неделями никуда не летят, поскольку в мирной Исландии, видите ли, нежданно-негаданно проснулся вулкан с непроизносимым названием. Некогда родная Балтика таит в своих свинцовых глубинах никем не подсчитанные запасы затопленного после окончания Второй Мировой химического оружия, а в придонных отложениях «самого синего в мире» Черного моря, по слухам, вместо бородатого дядьки с тридцатью богатырями залегают гигантские запасы метана, готовые в любой момент взорваться, вызвав приливную волну, которая в мгновение ока сметет к чертовой матери и унесет в открытое море все приморские города и курорты.

Кое-кто из осторожности, а также из соображений экономического или принципиально патриотического характера предпочитает отдыхать на зеленых просторах Подмосковья и Среднерусской возвышенности – «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», как сказал в незапамятные времена герой Грибоедова. Но на зеленых просторах свирепствуют энцефалитный клещ и повальный алкоголизм; председатель дачного кооператива насмерть сцепился с претендентом на эту завидную должность, оба вербуют себе электорат из всех, до кого могут дотянуться, а прямо за околицей теткиной саратовской деревни по щедро оплаченному недосмотру чиновников из райцентра какие-то деляги устроили свалку бытовых (и хорошо, если не промышленных) отходов… Воистину, чтобы жить, работать и даже размножаться в таких адских условиях, надо родиться наследственным фаталистом!

Насквозь пропитавшись своим и чужим потом, до мозга костей проникнутый фатализмом Глеб Сиверов, наконец, вышел из вагона на станции «Измайловский парк». Линия метро здесь проходила поверху, и платформы располагались не под землей, а над ней. Справа по ходу движения зеленел молодой листвой парк, в честь которого станция получила свое название, а слева, за асфальтированной площадкой автостанции, утопая в зелени разросшихся деревьев, терпеливо ждали своей очереди пойти на снос одинаковые ряды типовых хрущевских пятиэтажек – Первая Парковая, Вторя Парковая и так далее, до полного посинения.

На улице парило, воздух был горячий, плотный, влажный и наэлектризованный. Пахло грозой – озоном, зеленью, пылью; резкими порывами налетал прохладный, но не приносящий ощутимого облегчения ветер, вдали над кронами деревьев стеной громоздилась грозовая туча, по контрасту с ярким солнечным светом казавшаяся темно-фиолетовой, почти черной. В той стороне сверкали пока еще далекие, похожие на вспышки фотографических блицев молнии, и спустя довольно продолжительное время доносились глухие, отдаленные раскаты грома. Глеб про себя порадовался тому, что синоптики не ошиблись в своих прогнозах. Захваченный им зонтик вряд ли мог спасти от проливного дождя, зато на фоне приближающейся грозы казался вполне уместным. Если специально не приглядываться, он выглядел, как самый обыкновенный зонт – китайский складной автоматический зонтик черного цвета, максимальный срок службы которого, как правило, равняется от силы одному дождливому сезону. Необычной выглядела разве что его рукоятка, неотличимо похожая на рукоятку пистолета системы Стечкина, но ее Глеб прятал в ладони, так что его самодельный зонтик не привлекал к себе лишнего внимания.

Сиверов убил целый час, изобретая и воплощая в жизнь эту нехитрую конструкцию, собранную из одного безнадежно испорченного зонта и одного полностью исправного, заряженного и готового к бою пистолета некогда популярной среди советских силовиков системы. Даже без глушителя тяжелый «стечкин» чересчур громоздок для ношения за поясом легких летних брюк; к тому же на то, чтобы его оттуда извлечь, требуется определенное время. Шуметь Глеб не любил, а используемый им длинный глушитель делал трюк с внезапным выхватыванием оружия а-ля Клинт Иствуд практически невыполнимым. Между тем встреча предстояла с серьезными, опасными людьми, про которых так и подмывало сказать словами героя популярного некогда фильма: «Эти собаки кусаются».

О том же предупреждал его накануне Федор Филиппович – следовало заметить, без особой нужды, поскольку Глеб и без него знал как то, с кем придется иметь дело, так и то, что операция спланирована наспех, без надлежащей подготовки, а значит, во многом с расчетом на русское «авось». Потому-то он и прихватил с собой оружие; его одолевало желание попросить генерала в случае чего хоть как-то поддержать Ирину, но он сдержался: подобные просьбы в кругу его коллег издревле считаются плохой приметой. Кроме того, что значит – поддержать? Обеспечить себя Ирина сумеет сама, да и сбережений мужа ей хватит на три жизни. Разве в деньгах дело? Глеба Федор Филиппович ей никоим образом не заменит, а все, что в его силах, сделает и без каких-то там просьб. Так что незачем попусту сотрясать воздух, клича беду, и посылать его превосходительство на пулеметы, заставляя объясняться с только что овдовевшей и точно знающей, кто в этом виноват, женщиной тоже, наверное, не слишком разумно…

Тело под рубашкой было скользким и липким от пота, обесцвеченные перекисью водорода волосы казались какими-то неживыми, борода отчаянно чесалась, фальшивая вставная челюсть жала, не давая до конца закрыть рот, а бутафорский шрам стягивал кожу щеки. Ощущение от него было, как от нашлепки засохшей грязи, и его хотелось сковырнуть ногтем, как грязь или образовавшийся на месте царапины струп. Налетавший с той стороны, где клубилась, разрастаясь на полнеба, грозовая туча, порывистый ветер холодил тело сквозь влажную ткань рубашки, по платформе катались окурки и пластиковые стаканчики с похожими на мочу остатками пива внутри. На светлом бетоне темнели не успевшие просохнуть плевки, но здесь, на воле, все-таки было намного лучше, чем в метро, где все зависело не от личных качеств Глеба Сиверова, а от прихоти слепой судьбы и планов террористов, на которых, теоретически, он охотился.

Вышедшие из поезда вместе с Глебом пассажиры сошли с платформы и ручейками разбежались по своим пронумерованным по порядку, как рядовые в строю, Парковым. Встречный поезд тоже только что ушел, и на платформе было почти пусто. Наметанный глаз Сиверова мгновенно выделил из немногочисленных пассажиров лицо кавказской национальности, одетое, помимо густой темной щетины, в черные брюки с зеленоватым металлическим отливом, остроносые туфли, белую рубашку с коротким рукавом и кожаную жилетку с множеством кармашков. Поправляя на переносице солнцезащитные очки, Глеб подумал, что на свете есть вещи, которые не меняются, а если меняются, то гораздо медленнее, чем окружающий мир. На рубеже тысячелетий изменения происходят с неуловимой для человеческого глаза быстротой, и потому такие вещи, как отечественный автопром, зажигалки «зиппо» и небритые кавказцы в кожаных жилетках кажутся вечными и незыблемыми, как пирамиды. Для полноты картины наблюдаемому персонажу не хватало разве что кольца с ключами от тюнингованной «шестерки» на указательном пальце да торчащей из нагрудного кармана пачки «Мальборо».

Прикосновение к очкам было условленным паролем. Кавказец едва заметно кивнул Глебу, вынул из кармана пачку «Мальборо» (все-таки есть, есть на свете незыблемые ценности!), прикурил от позолоченной бензиновой «зиппо» и, не оглядываясь, направился к лестнице, которая вела не налево, к автостанции и многочисленным Парковым улицам, а направо, в Измайловский парк как таковой. Глеб на всякий случай снял с предохранителя свой зонтик и последовал за ним.

Всю последнюю неделю Глеб проводил время, свободное от посиделок в шашлычной старого Абдуллы Закаева, за просмотром электронных копий досье на лиц, находящихся в федеральном розыске как террористы или некогда подозревавшихся в связях с террористами и отпущенных на все четыре стороны за недоказанностью состава преступления. От мелькания на экране мужских и женских физиономий до сих пор рябило в глазах, перегруженный информацией мозг казался разбухшим, как сумка возвращающейся с рынка домохозяйки, которой предстоит приготовить праздничный обед на двадцать персон. Но труды Глеба не прошли даром: в человеке, что подсел за его столик в шашлычной, он без труда опознал бывшего майора махачкалинской милиции Тагиева, уволенного из органов около года назад. Майор подозревался в тесных связях с «лесом», но, использовав свое юридическое образование и профессиональные навыки, ухитрился выйти сухим из воды. У Глеба сложилось впечатление, что его намеренно отпустили бегать на воле в расчете, что рано или поздно он выведет спецслужбы на более крупную дичь, но Тагиев всех надул: как только возбужденное против него уголовное дело закрыли, он исчез, как в воду канул. Целый год о нем не было ни слуху, ни духу, и вот он вынырнул в Москве – чистый, холеный, прекрасно одетый, раскланивающийся с посетителями кафе и дружески болтающий со старым Абдуллой, явно почитающим его как постоянного и весьма уважаемого клиента. Он сменил стрижку и отпустил усы, но Глеб узнал его с первого взгляда и сразу понял, что рыбка наконец-то проглотила приманку.

Теперь оставалось лишь выяснить, кто именно угодил на его крючок (а также, как справедливо заметил Федор Филиппович, кто в этой ситуации рыба, а кто рыбак). «Смотри, Глеб Петрович, – по-отечески напутствовал его генерал, – не хлопай ушами. А то вкатят тебе дозу какой-нибудь психотропной дряни, глазом моргнуть не успеешь, а твои портреты уже глядят со всех экранов: „Бежавший из-под стражи ваххабит Федор Стрельников взорвал себя в здании торгового центра…“»