Текст книги "Методология и социология психологии"

Основные функции объяснений в психологии в общем те же, что и в других науках, и сводятся к тому, чтобы: 1) сделать объясняемые явления более понятными, 2) включить их в систему знания, 3) сделать их предсказуемыми, 4) обеспечить в той мере, в какой это возможно, инструментальный контроль над ними. Эти функции, как и основные виды психологического объяснения, тоже в значительной мере переплетаются, например, включение объясняемого явления в более общую систему знания, как правило, одновременно делает его и более понятным. Вместе с тем каждая из этих функций имеет самостоятельную ценность, возможны расхождения между ними (понятное может не обеспечивать контроля и наоборот), и каждая из них способна придавать психологическому объяснению соответствующую направленность.

Специфика объяснения в психологии, отличающая его от объяснения в естественных науках, наиболее отчетливо проступает на уровне первой функции объяснения. Разумеется, его трактовка как сведения неизвестного к известному, непонятного к понятному (Никитин, 1970), представление о понятном как потенциально понятым кем-то другим (Бахтин, 1979) и т. п. в полной мере распространимы и на объяснения в психологии. Но все же понять на уровне научной психологии, например, поведение человека – это далеко не то же самое, что понять ежедневное появление солнца или тягу к нему всего живого.

Одно из главных различий состоит в том, что поведение человека нам в общем-то и так понятно – на уровне житейской или обыденной психологии, и понять его в рамках научной психологии – означает дать какое-либо другое, отличное от обыденного, объяснение. Его можно объяснить соответствующими нарушениями в деятельности головного мозга (если поведение рассматривается как патологическое), принадлежностью его субъекта к определенному, выделяемому научной психологией, личностному типу, некими комплексами, сформировавшимися у этого субъекта в раннем детстве и т. д. Все подобные виды объяснения будут выглядеть как собственно научные объяснения, а не воспроизводство обыденных психологических объяснений, и наверняка удовлетворят психологическое сообщество или, по крайней мере, его определенный локус, благодаря включению изучаемого явления в одну из объяснительных традиций, сложившихся в психологической науке.

Необозримое количество этих традиций и, соответственно, практически неограниченное количество вариантов объяснения не меняют сути дела: для того чтобы стать понятным, то или иное явление не должно быть понято представителями всех объяснительных традиций, а воспринимается психологическим сообществом как понятное, если ассимилировано хотя бы одной из них. В психологической науке существует достаточно много структур понимания (и соответствующих способов объяснения), всегда открытых для ассимиляции широкого класса феноменов, в результате чего, с одной стороны, непонятные явления практически невозможны, с другой, – неизбежна большая вариативность способов понимания, порождающая феномен гипер– или избыточной понятности: если объясняемое явление – это и одно, и другое, и третье, неизбежно возникает вопрос: «А что же это все-таки такое?» По словам Ж. Пиаже, «в психологии существует, к сожалению, множество типов возможных объяснений, значительно больше, чем в биологии (а это уже что-нибудь да значит), и гораздо больше, чем в таких науках, как физика или теоретическая химия» (Пиаже, 1966, с. 166).

Многообразие способов понимания, создаваемое изобилием существующих в научной психологии объяснительных традиций, дополняется многообразием способов обыденного понимания, которые тоже в той или иной форме проникают в научную психологию (см.: Юревич, 2001б). В результате главная проблема научной психологии в данном плане – не понять вообще то или иное явление, а отработать его более или менее унифицированное понимание, что довольно редко – в основном во время смены научных парадигм – представляет собой проблему для естественных наук. А приоритет тех или иных способов понимания определяется преимущественно тем, какая из существующих в психологии объяснительных традиций первой объяснила тот или иной феномен, тем самым заявив своеобразный «приоритет» на него. В результате у большинства сложившихся в психологической науке исследовательских традиций есть «свои» феномены и даже области таких феноменов, на которые другие традиции, как правило, не посягают, предпочитая оставаться на своих «территориях». Например, бессознательное объясняется преимущественно психоанализом, поведение – бихевиоризмом, познание – когнитивизмом и т. д., а вмешательство, скажем, когнитивиста в объяснение неосознаваемого воспринимается как вторжение на чужую «территорию».

Похожим образом в психологической науке реализуется и вторая функция научного объяснения – включение объясняемых явлений в более общую систему знания. Это включение ставит перед психологом ту же проблему, что и включение объясняемых явлений в определенную структуру понимания. Любой психолог перманентно находится на своеобразной ярмарке систем психологического знания, и главная трудность для него – не найти систему, релевантную объясняемому феномену (таких систем всегда как минимум несколько), а выбрать наиболее подходящую, и поэтому «главную причину множественности форм объяснения следует искать в разнообразии «моделей» (Пиаже, 1966, с. 167). Правда, на этой «ярмарке» большинство психологов ведут себя как постоянные клиенты, регулярно выбирая товар одной и той же фирмы. Если психолог «прирастает» к определенной парадигме объяснения, он использует ее для объяснения самых разных феноменов, меняя исходные концептуальные основания объяснения не чаще, чем типовой американец меняет свои аффилиации политическим партиям (исследования демонстрируют, что он делает это не чаще одного раза в жизнь, а еще чаще не делает вообще). Причем если такого рода «горизонтальная мобильность» – смена одной базовой объяснительной парадигмы на другую – еще встречается среди психологов, то «вертикальная мобильность» – переход от одного уровня объяснения к другому – практически невозможна. Если «психолога-ренегата», сменившего приверженность принципам бихевиоризма на аффилиацию принципам когнитивизма или наоборот, еще можно себе представить, то психолога физиологической ориентации, обратившегося в гуманистическую парадигму и переставшего резать лягушек ради изучения души, как и обратное, представить себе практически невозможно.

Таким образом, основная проблема объяснения в психологии – не продуцирование объяснения как такового (при наличии множества альтернативных моделей объяснения объяснить можно все, что угодно), а, во-первых, выбор такой модели, во-вторых, отработка стройных и восходящих к общим теориям объяснений, которые были бы похожи на объяснения, характерные для точных наук. Неудовлетворенная потребность в таких объяснениях во многом обусловливает форсированный монизм психологической науки, проявляющийся в поисках одной «единственно правильной» психологической теории, в непрекращающихся попытках сведения всей психологической реальности к какой-либо одной категории и т. п. (см.: Юревич, 2000). Избыточный плюрализм способов понимания и объяснения как любого психологического феномена, так и психологической реальности в целом подталкивает психологов к тому, чтобы с помощью форсированного монизма «отсечь» все избыточное, придав, таким образом, системе психологического знания стройный и упорядоченный вид. Форсированный монизм, как и все форсированное, приводит к методологически нежелательным, а подчас и нелепым последствиям, описанным, в частности, ведущими отечественными психологами, которые убедительно доказали невозможность построить полноценную систему психологического знания «монистическим» способом – на базе какой-либо одной категории, искусственно возвышенной над всеми остальными (см.: Выготский, 1982; Ломов, 1984; Петровский, Ярошевский, 1998; и др.).

Психологическое объяснение, как правило, развивается в искусственно сжатом пространстве, ограниченном запретами на различные формы редукционизма: «сверху» – редукционизма социального, «снизу» – редукционизма биологического. Отсюда проистекают такие ключевые свойства психологического объяснения, как его «топтание на месте» без сколь-либо значительного проникновения в суть объясняемых явлений, объяснение «подобного через подобное» (например, одних когниций другими когнициями), «круговой характер» (например, объяснение когниций эмоциями, а эмоций – когнициями), подчиненность преимущественно целям понимания объясняемых явлений, а не целям предсказания и контроля над ними и т. п., в результате чего большая часть научного сообщества воспринимает такие объяснения как неудовлетворительные, а то и вообще как ненаучные, приемлемые для быта, но не для науки, и принципиально отличные от естественнонаучных объяснений. А сжатость пространства психологического объяснения приводит к его «расползанию» в этом пространстве, т. е. к существованию множества возможных объяснений. При этом любая монистическая система объяснения, не выходящая за пределы данного пространства, лишь еще больше сковывает психологическое объяснение, вместо того чтобы «разворачивать» его, выводя в новые плоскости.

Разорвать этот порочный круг можно только одним способом – разомкнув пространство психологического объяснения. А один из наиболее жизнеспособных методологических принципов отечественной психологии – принцип системности, прошедший естественный отбор временем, радикальным изменением идеологического контекста и сменой ключевых фигур нашей психологической науки, может быть сформулирован в виде необходимости в психологии многоуровневых объяснений, проникающих на разные уровни причинности.

Вычленение стандартной структуры психологических, как и всех прочих социогуманитарных теорий осложняется типовой формой их изложения. Если естественнонаучные теории излагаются четко и компактно и выражаются, например, посредством математических формул, то социогуманитарные – в виде многотомных произведений, в которых собственно теорию нелегко вычленить из сопутствующих ей суждений и размышлений. Однако даже в таком нормативно аморфном контексте стандартная структура психологических теорий прорисовывается вполне различимо. Ее наиболее отчетливо проступающие элементы – центр и периферия, т. е. некоторые базовые идеи и утверждения, образующие ядро теории, и вспомогательные по отношению к нему опыт и когнитивные конструкции.

Следует отметить, что наличие центра и периферии свойственно и естественнонаучным теориям, вследствие чего подобное строение можно считать свойством научных теорий вообще, а все существующие в философской методологии науки представления об их структуре так или иначе отдают должное центр-периферийным отношениям. И. Лакатос, например, выделяет «жесткое ядро» и «защитный пояс» (Lakatos, 1970), В. С. Стёпин – «фундаментальную теоретическую схему» и «вспомогательные теоретические схемы» (Стёпин, 2000). Нечто подобное делают и другие исследователи, и в подобных дифференциациях отчетливо проступает центр-периферийная иерархия. Такие представления о структуре научных теорий, выработанные на материале естественнонаучных, преимущественно физических, теорий, в какой-то мере распространимы и на социогуманитарные науки. Но если иерархическое построение в виде центра и подчиненной ему периферии характерно как для естественнонаучных, так и для социогуманитарных теорий, то наполнение и конкретный характер взаимоотношений между этими элементами достаточно специфичны для разных видов наук.

К центральным компонентам психологических теорий можно отнести: а) общий образ психологической реальности, б) центральную категорию, в) соответствующий феномен, г) набор основных понятий, д) систему отношений между ними, которую, пользуясь терминологией В. С. Стёпина, можно назвать «сеткой отношений» (Стёпин, 2000), е) базовые утверждения.

Общий образ психической реальности обычно задается сквозь призму центральной категории теории (психика – это деятельность, психика – это отношение, психика – это трансформация образов, психика – это поведение, психика – это бессознательное и т. п.), которая «снята» с соответствующего феномена. Эта сквозная связь очень рельефно представлена, например, в теории деятельности, где она приобретает почти тавтологический характер: центральный феномен данной теории – особым образом понятая деятельность, центральная категория – естественно, тоже деятельность, и она же задает образ психики как деятельности. Но и в тех случаях, когда, скажем, центральная категория теории и ее центральный феномен не совпадают друг с другом, три выделенных компонента тесно взаимосвязаны. Так, ключевая категория когнитивизма – образ, бихевиоризма – действие, психоанализа – мотив (Ярошевский, 1974), в то время как их центральными феноменами можно считать, соответственно, мышление, поведение и бессознательное, однако ключевая категория задает видение центрального феномена (например, мышления – как трансформации образа) и общую трактовку психологической реальности. Это влияние реализуется и в обратном направлении – от общего представления о психике к вычленению центральной категории, да и вообще в данном случае нельзя обозначить какие-либо однонаправленные векторы воздействия. В то же время иногда последовательность формирования трех описанных компонентов теории прослеживается достаточно четко, как, например, в случае теории каузальной атрибуции, в процессе построения которой сначала был вычленен соответствующий феномен – причинная интерпретация поведения, затем ему было дано имя – каузальная атрибуция, а впоследствии вся социально-психологическая реальность была представлена в виде вариантов атрибуции (см.: Андреева, 2000).

Отношения между образом реальности, центральной категорией и центральным феноменом органичны, но не безоблачны, и подчас их параллельная эволюция может порождать внутренне противоречивые конструкции. Вообще достаточно типовой траекторией развития психологических теорий является поэтапное: а) осознание важности некоторого психологического феномена, б) формирование соответствующей категории, в) оформление видения всей психологической реальности сквозь призму этой категории – своего рода «натягивание» данной категории на всю психологическую реальность, г) утрата категорией в процессе ее «растягивания» первоначально строгой, да и вообще какой-либо предметной отнесенности, размывание связи с соответствующим феноменом.

Подобную эволюцию психологических теорий описал еще Л. С. Выготский, объяснив ее так: «Путь этот предопределен объективной потребностью в объяснительном принципе, и именно потому, что такой принцип нужен и его нет, отдельные части принципа занимают его место» (Выготский, 1982, с. 309). Осознание Выготским порочности такого пути не уберегло теорию, основы которой он заложил, от его повторения: категория деятельности, довольно-таки искусственно «растянутая» на всю психологическую реальность, утратила и свой начальный объяснительный потенциал, и сколь-либо строгую предметную отнесенность, ведь, по словам того же Выготского, когда «объем понятия растет и стремится к бесконечности, по известному логическому закону содержание его столь же стремительно падает до нуля» (там же, с. 308). Э. Г. Юдин, например, убедительно продемонстрировал расхождение в этой теории деятельности как феномена и деятельности как объяснительного принципа, а также явную несостоятельность попыток «втиснуть» в него всю психологическую реальность (Юдин, 1978). Деятельность как объяснительный принцип, формирующий образ всей психологической реальности, оказалась совершенно не той деятельностью, которая существует в виде психологических феноменов, а дополненная представлениями о бессубъектной деятельности и т. п. предстала чем-то весьма абстрактным, если не абсурдным. «В результате, – как пишут А. В. Брушлинский и В. А. Поликарпов, – понятие и принцип деятельности оказались теперь предельно неопределенными» (Брушлинский, Поликарпов, 1990, с. 117).

Таким образом, центральный феномен теории, ее центральная категория и образ изучаемой реальности, объединенные единой связью, могут вступать в противоречия друг с другом, обострение же этих противоречий может приводить к тому, что теория фактически отмирает и считается «живой» вследствие чисто социальных обстоятельств, например, нежелания сторонников теории признать исчерпанность ее когнитивных ресурсов.

Наборы основных понятий различных психологических теорий – их категориальные тезаурусы – в значительной мере пересекаются, что естественно, поскольку эти теории, при всех их различиях и форсированной дистанцированности друг от друга, все же принадлежат к одной дисциплине и оперируют схожими терминами. Так, основные понятия теории деятельности – действие, операция, личность, сознание, мотив, потребность и т. д. – присутствуют и в категориальном аппарате других теорий: действие и потребность занимают видное место в понятийном аппарате бихевиоризма, операция – когнитивизма, сознание и мотив – психоанализа, личность – теорий гуманистической психологии. Очевидны и значительные пересечения понятийных аппаратов этих теорий, в особенности наиболее близких, относящихся к одной парадигме. Однако следует подчеркнуть, что, хотя понятийные аппараты различных психологических концепций всегда пересекаются, они никогда полностью не совпадают друг с другом, и именно поэтому набор основных понятий можно считать специфическим признаком каждой конкретной теории.

Основные понятия теории всегда подчинены ее центральной категории, и эта подчиненность выражена достаточно отчетливо3131
  Настолько отчетливо, что может быть принята за тождественность, слияние соответствующих понятий. Так, например, А. В. Петровский и М. Г. Ярошевский пишут: «То, что на категориальном языке обозначается как образ, в различных психологических концепциях выступает под именами: «ощущение», «восприятие», «значение», «представления», «идеи», «информация» и др. То, что в категориальном плане трактуется как «мотивация», охватывает феномены, которые выражаются через понятия «стремление», «влечение», «волевой импульс», «потребность», «инстинкт», «аффект» и др.» (Петровский, Ярошевский, 1998, с. 134–135). В первом случае центральная категория соответствующих теорий – естественно, «образ», во втором, – «мотивация» («мотив»), а все прочие – основные понятия, подчиненные центральным категориям.


[Закрыть], имея разнообразные проявления – от частоты употребления соответствующих терминов до определения ключевых категорий на основе центральной. Гораздо труднее прочертить границу тезауруса основных понятий на его другом – «нижнем» – полюсе, вычленив их из множества всех прочих терминов, которыми оперируют сторонники теории. Возможно, критериями для решения этой непростой задачи могут служить, во-первых, опять же частота употребления соответствующих терминов (о которой можно судить как интуитивно, так и на основе строгих процедур контент-анализа), во-вторых, включенность понятий в базовые утверждения теории3232
  К перечисленным критериям можно добавить и то, что основные понятия теорий, в отличие от большинства других терминов, авторы этих теорий обычно определяют. Таким образом, наличие определений тоже способно служить индикатором основных понятий.


[Закрыть]. Вместе с тем следует признать, что если центральная категория теории всегда заметно возвышается над ее основным понятиями и, как правило, выносится в название теории (теория деятельности, теория установки, теория каузальной атрибуции и др.), то эти понятия не имеют четкой границы с другими терминам данной науки, а иногда и смежных наук, в результате чего построить полный категориальный тезаурус той или иной концепции, как правило, не удается.

Зато всегда можно выделить «верхнюю» часть их понятийного тезауруса, непосредственно примыкающего к центральной категории. Вообще основные понятия теории в большинстве случаев не только подчинены ее центральной категории, но сами организованы в иерархическую структуру, которая, правда, в большинстве случаев выглядит очень нестрогой. Наиболее часто эта структура выстраивается путем вычленения некоторой наиболее важной части равноправных понятий и подчинения им всех остальных. Иногда, но реже, и понятия, входящие в эту наиболее важную часть, ставятся в иерархические отношения, например, путем их определения друг через друга, таких как «мотив – это предмет потребности» (что делает категорию мотива вторичной по отношению к категориям предмета и потребности).

Подобные иерархические связи сливаются в «сетку отношений» между основными понятиями. Следует отметить, что далеко не всегда отношения между понятиями фиксируются в четких или вообще каких-либо определениях. Часто они вообще никак не эксплицируются, однако имплицитно присутствуют и могут быть выявлены с помощью специальной методологической рефлексии3333
  Наиболее обстоятельный результат подобной рефлексии – попытка построить «тотальную сетку» психологических категорий, предпринятая в книге А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского (Петровский, Ярошевский, 1998).


[Закрыть].

Базовые утверждения теорий в социогуманитарных науках вычленимы тоже не без труда, в чем состоит одно из их главных отличий от естественнонаучных теорий. Впрочем, в данном плане социогуманитарные теории можно разделить на два типа, к одному из которых принадлежат теории традиционного – аморфного – типа, которые очень трудно свести к ограниченному набору строгих утверждений, в результате чего они часто понимаются по-разному даже их адептами, ко второму – более современные концепции, авторы которых стремятся формулировать их в виде ограниченного набора четких постулатов. Пример теорий первого типа – все та же теория деятельности, примеры концепций второго типа – сформулированные в американской психологии с американской конкретностью теория каузальной атрибуции и теория справедливости. Причем в основе последней лежит понятие справедливого обмена, выраженное математической формулой:

I_1/O₁ = I_2/O_2,

где О₁ и О₂ – результаты, достигаемые участникам взаимодействия, I₁ и I₂ – их вклады (и, соответственно, в качестве справедливого трактуется взаимодействие, результаты участников которого пропорциональны их вкладам).

Но все же значительно чаще психологические, как и все прочие социогуманитарные теории формулируются в аморфном виде, в результате чего их базовые утверждения трактуются не однозначно. В тех же случаях, когда данные утверждения формулируются четко и однозначно, они обычно звучат как весьма тривиальные констатации, подобно одному из базовых постулатов теории справедливости: люди всегда стремятся к максимизации своих выигрышей (см.: Юревич, 1981). Кажущаяся тривиальность подобных утверждений навлекает на них критику за то, что они лишь обобщают обыденный опыт, а не выражают научное знание, а это подрывает и репутацию соответствующих теорий в качестве собственно научных3434
  Критику этой точки зрения см. в: Юревич, 2000.


[Закрыть]. На самом же деле базовые утверждения социогуманитарных теорий выполняют очень важную и вполне научную роль, точнее, набор ролей: они развивают и систематизируют образ психической реальности, заданный центральной категорией, генерализуют содержащийся в ней объяснительный импульс и т. д.