Текст книги "Зависть кукушки"

– Ладно, – пообещал Сережа.

Было действительно очень жарко. Сережа побрел на балкон, тот, что выходил на теневую сторону дома. Перегнулся через перила и стал смотреть вниз. С этой стороны дома были посажены березы, под которыми стояли скамейки. Здесь, на скамейках, любили отдыхать пожилые жители «академического» дома. Под самым Сережиным балконом сейчас сидели тетя Клава, мать Ляльки Сиделкиной, и нянька из соседнего подъезда, которую все звали Семеновной. Они грызли семечки и о чем-то разговаривали. Сережа прислушался.

– …притащила откуда-то погань эту. Всю квартиру мне загадил! Старпера моего чуть удар не хватил!

– Поди ж ты! – удивилась Семеновна. – А ты чего?

– Чего? Дурище своей по морде вмазала. А гадость эту удавила и в мусорку выкинула!

– Удавила!.. – поразилась Семеновна.

– Удавила, делов-то! Тряпку накинула и удавила!

Сережа побежал в комнату, споткнулся о порожек и упал, но боли не почувствовал. Трясущимися руками он долго не мог открыть входную дверь, но все-таки открыл, слетел вниз по лестнице, выскочил из подъезда и кинулся в дальний конец двора, к мусорным бакам. Вцепившись в край контейнера, он подтянулся на руках и заглянул в его вонючее нутро. Он шарил глазами по груде мусора и наконец увидел: из-под капустного листа торчала маленькая, грязновато-белая, несчастная лапа с нежными, прозрачными коготками.

Руки не удержали Сережу, и он упал, ободрав коленки о стенку контейнера, но тут же вскочил и побежал. Ему нужна была Ольга, и он сначала кинулся домой, но вспомнил, что Ольга пошла в магазин и выбежал за ворота, туда, куда ему категорически запрещалось выходить одному. По шоссе потоком шли машины, а на другой стороне, у светофора, стояла бабушка Маша, и ждала зеленого света. Бабушка Маша тоже могла спасти его от того ужаса, от которого он убегал, и Сережа кинулся к ней.

Из дальнейшего он запомнил лишь огромное колесо грузовика, надвигавшееся на него, и свои руки, которыми он пытался его оттолкнуть.

Он не знал, что бабушка Маша, увидев его под колесами грузовика, умерла на месте от инфаркта. Не знал, что Ольга, возвращаясь из магазина, увидела сразу две «Скорые помощи» на шоссе недалеко от своих ворот, и, сердцем почувствовав неладное, бросила бидон с молоком и побежала туда. Он не знал, сколько ночей провела она перед иконами, отмаливая его у смерти. Только когда его перевели из реанимации и Ольгу пустили к нему, он увидел, что она совсем седая.

…Это лето прошло мимо Сережи. Когда он, прихрамывая и держа Ольгу за руку, вышел из ворот больницы, был уже август, и с хмурого неба падал холодный дождь.

Он уже знал, что будет теперь жить у отца. Много позже он узнал, что, когда он лежал в больнице, Нина Владимировна вызвала отца и настоятельно посоветовала забрать Сережу.

– Я разговаривала с детским психологом, – сказала она. – Он считает, что Сергею необходимо сменить обстановку. Ему тяжело будет жить в доме, где все будет напоминать о маме, и знать, что он виновен в ее смерти.

Ольга отвезла его к отцу, куда, оказывается, уже перевезли его кровать и одежду, и игрушки. И у него началась новая жизнь. Отец сразу отдал его в школу, и это было, пожалуй, лучшее, что он мог для него сделать, хотя первый школьный день принес немало переживаний.

Он оказался самым маленьким в классе, и его посадили на первую парту, рядом с такой же маленькой девочкой Галей Куренковой. Девочка была хорошенькая, с большими белыми бантами, и от нее пахло ирисками. Но на первом же уроке она встала и заявила учительнице, что с «этим мальчиком» она сидеть не будет, потому что он заразный. И показала на его руки, покрытые болячками и расчесами.

Учительница строго сказала, что в школе заразных нет, у всех медицинские справки, а сидеть надо там, где посадит учитель. Но Галя заплакала, и учительница разрешила ей пересесть. И Галя ушла, унося свой портфель, банты и запах ирисок. А учительница спросила:

– Ребята, кто хочет пересесть к Ильину?

Все молчали. Сережа так и знал, что никто не захочет…

И в этот момент с последней парты поднялся крупный плотный мальчик с белобрысым ежиком волос на круглой голове и сказал, что хочет пересесть к Ильину, потому что плохо видит, а заразы он никакой не боится, потому что никогда не болеет.

Так Сереже повезло. Они просидели с Витей Титовым за одной партой десять лет и стали неразлучными друзьями. Вместе отбивались в школьных драках, вместе делали уроки, играли, делились едой. Их обоих дразнили – Витю за излишнюю полноту, Сережу за хромоту и болячки, но им было наплевать, они никогда не чувствовали себя изгоями, потому что их было двое. И в драках они стали побеждать, потому что Сережин отец научил их разным бойцовским приемам.

Учиться оказалось нетрудно, бабушка Маша успела приохотить его к книгам. Он вдруг понял, что совсем не так туп, как считал раньше.

Ольга приезжала часто, почти каждый день, он даже не успевал соскучиться. Приезжала и готовила что-нибудь вкусненькое, чаще всего любимые драники. Готовила много, чтобы накормить их с Витюхой и еще оставить отцу на ужин.

Словом, жизнь вошла в новую колею, и Сережа чувствовал себя в ней неплохо. Он окреп, поздоровел, неожиданно для себя избавился от болячек, которые мучили его в прежней жизни, и начал расти, да так стремительно, что к пятнадцати годам перерос Витюху и стал самым длинным в классе. На него стали засматриваться девчонки, и Галя Куренкова, которая не хотела сидеть с ним за одной партой, теперь строила ему глазки. Хромота его, кстати, тоже стала почти незаметной.

О том дне, который переломил всю его прошлую жизнь, он изо всех сил старался не вспоминать. Даже через много лет эти воспоминания отзывались огромной внутренней болью. Об этом он рассказал только Ольге, и она в утешение ему говорила, что те, кто умер, улетают на небо и живут там, и бабушка Маша с Кашкой теперь там, гуляют вместе под солнышком по небесной травке. Он верил, и ему становилось легче. Он и сам тогда чуть не улетел на эту небесную травку – Ольга говорила, что его еле спасли, у него даже отключалось сердце. Он этого не помнил, и слава богу…

Вовку он почти не видел. По настоятельному требованию Нины Владимировны его все-таки перевели в школу с углубленным изучением английского языка. Школа была далеко от их дома, но рядом с домом Лавровых. Утром отец отвозил Вовку на учебу, а после уроков тот шел к Лавровым. Вечером дед или бабка привозили его обратно, а если им было некогда, Вовка оставался там ночевать. Эти ночевки случались все чаще, и Вовка постепенно отвыкал от дома. У Лавровых ему было лучше, удобнее, ему там оборудовали комнату, купили большой телевизор, компьютер, и теперь он только изредка наведывался к отцу.

Они с отцом радовались, когда Вовка приезжал, он был такой веселый, рассказывал массу смешных историй из своей жизни. Но отец, видимо, переживал, что старший сын оторвался от дома. Он слушал Вовку, смеялся, но глаза у него были грустными. Сергей тоже переживал, считал себя виноватым – он долго думал, что Вовка ушел из-за него, все же в такой маленькой квартирке троим мужикам было тесно. Лишь повзрослев, он понял, что его переселение было делом бабкиных рук. Просто Нина Владимировна, мастерски использовав ситуацию, обменяла нелюбимого внука на любимого.

Когда Вовке пришла пора получать паспорт, он приехал к отцу, и Сергей услышал их тихий разговор. Вовка говорил:

– Знаешь, пап, я все-таки решил взять дедову фамилию. Бабуля говорит, сейчас времена трудные, надо пробиваться в жизни. Здесь все средства хороши. Не обижайся, пап!..

Отец тогда спокойно ответил, что, если Вовка хочет быть Лавровым, он не будет возражать и обижаться. Но вечером отец долго сидел на кухне один и о чем-то думал…

Но на Вовку невозможно было сердиться и обижаться, потому что он был такой… такой… всепокоряющий. Самый злой и обиженный человек начинал улыбаться через пять минут после общения с ним и чему-то радоваться, и все прощать. Такое счастливое свойство было у Вовки…

Как они теперь будут без него? Что будет с отцом, дедом, что будет с бабкой, для которой Вовка был главной ценностью в жизни? Он сегодня не видел бабку, но все в квартире Лавровых было будто пропитано ощущением боли…

И еще… Когда он был там, у Лавровых, его мучило странное чувство… Как будто кто-то целился ему в затылок. Он даже ежился и дергал плечами, стараясь избавиться от этого ощущения, но оно не проходило. Странный холодный ветерок ерошил волосы и стекал по позвоночнику. И даже сейчас, сквозь пелену сна он продолжал чувствовать этот холодок в затылке…

Беда, как водится, не приходит одна. Не успели мы опомниться после первой, как пришла другая… Через неделю после Володиных похорон случился пожар в квартире, где жили отец Сергея и его мачеха Наталья.

Никто не знал, как это случилось, говорили, что Наталья любила курить в постели. Пожар начался поздно вечером, пока соседи сообразили, что к чему, и вызвали пожарных, огонь успел натворить бед. Наталья погибла, задохнулась в дыму. Петр Владимирович получил серьезные ожоги и отравление угарным газом и теперь лежал в ожоговом центре, в тяжелом состоянии. Нас к нему не пускали…

Наталью хоронили мы с Сергеем и Витей Титовым и несколько ее подружек. Постояв над холмиком, покрытым венками и цветами, мы поехали в кафе и немного посидели там грустной молчаливой группкой, немного, почти символически, выпили за помин души и разошлись. Сергей с Витей поехали на квартиру Петра Владимировича и Натальи – там после пожара царил погром, была сломана дверь, окна стояли без стекол. Дверь уже, правда, починили, а теперь надо было застеклить окна, потому что, по прогнозам, надвигались морозы. Подруги покойной сказали, что еще немного посидят в кафе, а я поехала домой.

На площадке нашего этажа, опершись локтями о перила, стоял Эдька Коваль и курил, стряхивая пепел в консервную банку, прикрученную проволокой к перилам.

– Привет, Грека! – махнул он мне рукой с сигаретой. – Что-то ты рано с работы.

– Я с похорон, – я устало прислонилась к перилам на две ступеньки ниже Эдьки.

– Слыхал… – Эдька сочувственно глянул на меня. – Как там Серега?

– Сам понимаешь, – вздохнула я, – плохо Серега. А ты чего не заходишь?

– Ну-у… – замялся Эдька, – не хочу мешать. Когда горе, лучше без чужих…

– Ну ты-то не чужой, – возразила я. – Сережку нужно отвлечь. Они с Витей вернутся к вечеру, приходи.

– Ладно. – Эдька затянулся сигаретой и выпустил дым в сторону. – Как там Веранда моя со своим Синьором Помидором?

Верандой Эдька дразнит свою сестру Верку, а Синьором Помидором зовет Колю Рюмина, ее мужа. Эдька недолюбливает Колю, видимо, из-за братской ревности, и не упускает случая его подколоть, вот и наградил Колю ехидным прозвищем, намекая на его «томатный» бизнес. Но Коля не остался в долгу. Он тоже читал в детстве «Чиполлино», поэтому нарек Эдьку Принцем Лимоном, и очень метко.

Внешне Эдька похож на Верку, такой же кудрявый и темноволосый, с выпуклыми карими глазами, но, в отличие от веселой смешливой Верки, Эдька – кисляй и мизантроп. Он вечно брюзжит, у него всегда кислая, «лимонистая» физиономия, ему всегда «то не так, и это не эдак». Тетя Женя стонет:

– Эдя, ты и в раю червивое яблоко отыщешь!

Тетя Женя считает, что Эдькин пессимизм – следствие его работы. Эдька врач «Скорой помощи», и у него перед глазами изнанка жизни – болезни, смерти, последствия автокатастроф и криминальных разборок. Тетя Женя считает, что у него тонкая душевная организация, несовместимая со всем этим, и уговаривает его уйти со «Скорой», но Эдька не хочет.

Раны, наносимые грубой действительностью его тонкой натуре, Эдька лечит одним средством – алкоголем. Вот почему мне сначала так не понравилась внезапная дружба Эдьки с моим Сергеем.

Как-то я осторожно поинтересовалась у Сергея, о чем это они с Эдькой говорят часами? Сережа не стал выдавать мужских тайн, просто сказал, что Эдьке иногда нужно выговориться, а ни на работе, ни дома он этого сделать не может – кругом одни женщины.

Я усмехнулась про себя. Наверняка Эдька сказал не «женщины», а «бабы» или «бабьё». Он изображает из себя пресыщенного мачо, на которого это самое бабье вешается связками и гирляндами. На самом деле, Эдька сам тот еще бабник, бедная тетя Женя потеряла счет его пассиям. Бесконечная вереница женщин тянется через Эдькину жизнь, и все они, как на подбор, крутобедрые, грудастые, с громкими визгливыми голосами и стервозными глазами. И каждый Эдькин роман кончается громким скандалом с «битьем горшков». Так что, помимо темной стороны жизни, немалую долю трагизма в Эдькино мироощущение вносят еще и женщины.

Тетя Женя до смерти боится, что Эдька женится на какой-нибудь из своих фурий, и тогда ей придется искать «политического убежища» у дочери и зятя. Кстати, Верка и Коля Рюмины давно зовут тетю Женю к себе. Тете Жене предлагается отдельная комната, обожаемый внук Васька в шаговой доступности и другие приятные вещи в виде домашнего кинотеатра с огромным телевизором и разных технических прибамбасов на кухне. Но как только все эти блага грузятся на одну чашу весов, на вторую тотчас же взгромождается Эдька – раздолбай, бабник и выпивоха – и перевешивает все. Тетя Женя любит Эдьку, и ничего с этим не поделаешь.

Я краем уха слышала, как Эдька со смехом рассказывал Сергею, что в третьем классе был влюблен в меня, но мигом разлюбил, когда я побила его его же собственным мешком для сменной обуви. Я помнила эту историю.

Дело было в начале сентября. Мы с Веркой и Эдькой вернулись из школы, тетя Женя покормила нас, выдала по куску арбуза и ушла по делам, велев нам вымыть посуду и садиться за уроки. Мы с Веркой тут же включили телевизор и уставились в экран, забыв про посуду, а Эдька всячески нам мешал – обстреливал арбузными семечками, бегал перед телевизором и громко вопил. Мы терпели, пока он не запулил мне в волосы разжеванную жвачку. Тут уже мы не выдержали! Кто же знал, что бедный влюбленный ребенок просто старался привлечь к себе внимание.

Мы отловили Эдьку, и Верка крикнула мне: «Бей гаденыша!» Я схватила первое, что попалось под руку – Эдькин мешок со сменными тапочками – и настучала Эдьке пониже спины. Он орал, вырывался и брыкался. Вряд ли ему было больно, просто он был оскорблен в лучших чувствах.

Позже нам с Веркой стало стыдно, как это мы, такие большие девочки, пятиклассницы, побили третьеклашку! Мы купили вскладчину шоколадку и пошли к Эдьке мириться. Но Эдька дара не принял, обозвал нас дурами и долго еще дулся, правда, никому жаловаться не стал. Мы, повздыхав, съели шоколадку сами.

Я тогда долго чувствовала себя виноватой, но после подслушанного разговора порадовалась, что так радикально исцелила Эдьку от его детской любви, а то сейчас у нас были бы проблемы. Впрочем, вряд ли. Повзрослев, Эдька резко поменял вкусы, ни одна из его женщин ни капли не похожа на меня.

– У Верки с Колей все нормально, – обрадовала я Эдьку. – Новый дом готов, на праздники все приглашены за город. А ты что, сам с ними не созваниваешься?

Эдька вздохнул.

– Милка телефон разбила. А до зарплаты еще далеко…

– Милка – это твоя последняя? – уточнила я.

Эдька уныло кивнул.

Знакомая история. В Эдькином случае «битье горшков» при расставании превращается в битье гаджетов. Почти каждая его дама в прощальном скандале разбивает ему телефон. Видимо, как источник бесконечных звонков и эсэмэсок от соперниц.

– Где ты их только откапываешь, телефонных террористок? – вздохнула я.

– Где откопал, там и закопал! – неожиданно окрысился Эдька. – А ты иди, ужин мужику готовь! Стоишь тут, язык чешешь!

Я привыкла к Эдьке и поэтому редко на него обижаюсь.

– Об тебя, Эдечка, язык чесать – все равно что стрихнин глотать, – сказала я, поднялась на площадку, мимоходом хлопнув Эдьку по тощей заднице, и стала открывать свою дверь. Эдька дернулся, но промолчал. Может, вспомнил мое «лекарство от любви»?

…Сергей пришел поздно, усталый и голодный.

– Ты чего так долго? – с порога накинулась я на него. – А где Витя?

– Я один заканчивал. – Сергей непослушными пальцами расстегивал куртку. Я помогла ему. – Витюху бабка вызвонила. Какие-то юридические проблемы у нее возникли.

Я удивилась. Со дня Володиной гибели еще не прошло сорока дней. Какие это проблемы могли отвлечь Нину Владимировну от горя? Но ничего спрашивать не стала, Сергей и сам наверняка не знает.

Тут явился Эдька. Я усадила их обоих за ужин, а сама ушла рисовать. Мне хотелось написать портрет Володи, пока я не забыла его лицо. Я стала делать наброски…

Долго поработать мне не дали. Пришел румяный Витя Титов, потирая замерзшие руки.

– Ну-у, ребята, мороз на улице уже настоящий! От машины до подъезда добежал и уже замерз! Грунечка, чайку дашь?

– Поешь сначала. – Я усадила Витю за стол рядом с Сергеем и Эдькой, достала чистую тарелку, вилку, придвинула хлеб. – У нас макароны по-флотски.

Мне очень нравится Витя Титов, и я люблю его кормить. Он такой славный, белобрысый, румяный, улыбчивый и ест всегда с таким аппетитом!

– Ты от Лавровых? – спросила я, наливая Вите чай. – Там все в порядке?

– Там новости! – оповестил Витя и, прихлебывая чай, стал рассказывать.

Оказалось, что сегодня к Лавровым явилась некая гражданка – Витя так и сказал: «гражданка» – и заявила, что она гражданская жена Володи.

– Простите за тавтологию, – сказал Витя, – но эта гражданка гражданская жена заявила, что они с Володей собирались пожениться, что у нее от Володи есть ребенок, она считает этого ребенка наследником Володи и собирается отстаивать его права.

Эдька присвистнул, Сергей озадаченно нахмурился, а я спросила:

– Молоденькая? Девочка совсем, да?

Витя отрицательно покрутил головой.

– Не сказал бы… тридцать пять лет. Потылицына Алла Михайловна, живет с матерью, ребенку два месяца, мальчик, зовут Виталием, отчество – Владимирович.

– Ты знаешь такую? – повернулась я к Сергею. Тот покачал головой.

– Первый раз слышу. Хотя я не всех Вовкиных подруг знал. Но это странно как-то… А почему они скрывали?

– Ну, вроде как она сама, Алла эта, попросила Володю никому ничего не говорить, чтобы не сглазить, как-то так… Поздние роды, то, се… Я толком не понял, это женские дела, женская логика.

– А бабка что?

– Бабка… – Витя отодвинул пустой стакан. – Бабка как-то даже ожила. Рада, наверное, что от Володи ребенок остался. Но… в сантименты впадать не стала. Железная старуха! Велела мне выяснить и завтра доложить, где лучше сделать генетическую экспертизу. Ну и расспрашивала о порядке установления отцовства.

– Но ведь Володю похоронили! – воскликнула я. – Его что, будут… эксгумировать?

– Нет, в этом нет необходимости. У Нины Владимировны хранятся волосы Володи, ну, такая прядка детских волос… оказывается, их хранят на память, я не знал раньше.

– Да, она их в медальоне носит, – подтвердила я. – Только я читала, что волосы не всегда пригодны для экспертизы.

– Ну посмотрим, – Витя подвинул мне кружку. – Плесни еще чайку, Груня. В конце концов, генетический материал можно найти у Володи дома. Зубная щетка, там, бритва, одежда. Или кровь в машине…

Сергей резко встал и вышел из кухни.

– Ну вы и слоны толстокожие! – возмутился Эдька. – Волосы, кровь… Каково это Сереге слышать? Родной брат все-таки.

Мы с Витей виновато переглянулись.

– Ну, я пойду, – Витя поднялся, потоптался, глубоко вздохнул, поскреб белобрысый затылок. – Неловко получилось… Передай Сереге, что я болван и осознаю это.

Следом за Витей поднялся и Эдька. Я проводила их до двери, вернулась на кухню и долго возилась там, давая Сереже время остыть и успокоиться. Потом все-таки пошла к нему.

Сергей сидел за своим компьютером, писал. На экране появлялись какие-то заумные формулы.

– Сереж, – я подошла и прислонилась к нему, – ты прости нас с Витей. Иногда не думаешь, что говоришь…

Он поднял на меня усталые глаза.

– Да ничего особенного вы не сказали. Просто вокруг Вовки поднимается какая-то муть… И мне не по себе. Предчувствие какое-то, понимаешь?

– Сереж, но это же хорошо, что у Володи остался ребенок!

– Было бы хорошо, если бы это была правда.

– Но почему ты так уверен, что это неправда? Почему у Володи не может быть ребенка?

– Да об этом бы все кругом знали! Вовка никогда ничего не скрывал, он ненавидел тайны, считал, что они делают человека уязвимым. У него был принцип: никогда не делать того, за что потом будет стыдно, и не стыдиться того, что сделано.

– Да мало ли почему люди скрывают свои отношения! Совсем не потому, что это их как-то компрометирует. И потом, эта Алла… она же согласилась на генетическую экспертизу! Значит, она уверена в положительном результате!

Сергей вздохнул и опустил глаза.

– Ты права, права. Просто, я чувствую, что что-то тут не так…

Я погладила его по голове.

– Ладно, поживем – увидим. Подождем результатов экспертизы… Интересно, какая она, эта Алла?

Про себя я подумала, что, если экспертиза будет положительной, мы увидим мать Володиного ребенка очень скоро. Будут Володины сороковины, соберется вся семья, и Алла там будет…

Но мы увидели Аллу Потылицыну раньше, чем наступили сороковины, и тоже по очень печальному поводу – на похоронах Сережиного деда.

Со дня гибели Володи Юрий Григорьевич жил по странному расписанию. По словам его водителя Гены, с утра он ехал на работу, где проводил около часа, видимо, давая указания подчиненным, а затем отправлялся на дачу, по пути заезжая в магазин, где затаривался спиртным. Вечером водитель забирал его и привозил домой. По словам Гены, Юрий Григорьевич к тому времени бывал уже «крепко груженный».

Если бы Нина Владимировна была в нормальном состоянии, она не допустила бы такого, но ей, раздавленной гибелью внука, было, судя по всему, не до мужа.

В день смерти Юрий Григорьевич, по словам все того же Гены, изменил своему обычному распорядку. Он пробыл на работе до обеда, а затем велел везти себя в кафе «Леденец», буркнув мимоходом, что ему надо кое с кем встретиться. В кафе он не засиделся, минут через двадцать вышел и поехал домой. Он, видимо, чувствовал себя уже очень плохо, был бледен, постоянно пил воду, но от врача отказался. Дома он сразу ушел в свою комнату, а когда его пришли звать к ужину, оказалось, что он мертв уже несколько часов.

Услышав это, я, помимо естественного огорчения, еще и очень удивилась. «Леденец»? Интересно, что нужно было старому профессору в таком месте? Дешевая студенческая забегаловка с весьма скромным меню и громкой музыкой. Кстати, мы с Сергеем на ранних стадиях знакомства часто назначали там свидания. Но для Юрия Григорьевича это было совершенно неподходящее место. С кем он мог там встречаться?..

Как раз в это время стали известны результаты генетической экспертизы. Витя Титов, державший нас в курсе происходящего, сообщил: ребенок Аллы Потылицыной действительно является сыном Владимира Лаврова. Сергей на это известие почти не отреагировал.

Он вообще сильно изменился, стал замкнутым и рассеянным. Я старалась его отвлечь от мрачных мыслей, расшевелить, но у меня ничего не получалось. Я и сама была подавлена. Столько смертей в одной семье…

Верка подливала масла в огонь. Когда мы с ней на работе улучали минутку, чтобы поболтать, она вещала трагическим шепотом:

– Ой, неспроста это, Грека, неспроста! Это Володя их всех забирает! Ему там скучно одному…

– Ну что ты болтаешь ерунду! – злилась я. – Мачеха-то ему там зачем?

– Он отца хотел забрать да промахнулся. А может, еще и заберет…

– Покаркай мне еще тут! – рявкала я, злясь уже на себя за то, что поддерживаю дурацкие разговоры.

Сережин отец по-прежнему лежал в реанимации. Нас к нему по-прежнему не пускали, а на вопросы отвечали, что его состояние «стабильно тяжелое».

…На семейном кладбищенском участке Лавровых вырыли новую могилу. В отличие от похорон бедной Натальи, которую и проводить-то было почти некому, на похороны Юрия Григорьевича собралась многочисленная толпа – коллеги, родственники, студенты…

Нина Владимировна, вся в черном, неподвижно стояла у гроба. Ее лицо не выражало ничего, кроме непомерной, огромной усталости. Рядом с ней были дочь, внуки и верная подруга Серафима в точно таком же траурном одеянии. Внук Серафимы, Сева, тоже был тут, он деловито, негромко распоряжался ходом церемонии.

Мы с Сергеем встали в стороне. Я вцепилась в Сережкин локоть и притулилась к нему, вполуха слушая прощальные речи и старательно уводя глаза от свежей Володиной могилы. Но мне все-таки пришлось посмотреть туда. Мое внимание привлекла незнакомая женщина, подошедшая к могиле. В руках у нее был букет белых гвоздик, который она старательно разделила пополам и положила половину цветов к памятнику с Володиной фотографией. Потом, не торопясь, отошла и встала у гроба рядом с родственниками. Она прошла в нескольких шагах от меня, и я почувствовала крепкий запах духов, пробившийся сквозь морозный воздух.

Я вдруг догадалась, кто это. Володина гражданская жена, мать его маленького сына, Алла Потылицына! Я тут же хотела поделиться догадкой с Сергеем, но, взглянув на него, передумала. Он стоял с отрешенным лицом, глубоко погрузившись в себя, и я не стала его тревожить. Успею еще…

Я стала беззастенчиво разглядывать новую Сережину родственницу. Красивая, но… яркая, цыганистая, да еще и сильно накрашенная. Бывает такая красота – кукольная. Я сразу так и окрестила ее про себя – Кукла. Но не кукла-игрушка с детским очаровательным личиком, а скорее старинная фарфоровая немецкая кукла, которую сажают на комод, с тяжелым квадратным лицом, с опущенными вниз уголками маленького капризного рта и холодными недобрыми глазами. Увидев такую куклу, ребенок начинает плакать. Словом, это была Злая Кукла.

Она спокойно и уверенно стояла рядом с Сережиной кузиной Валерией, держа в руках белые гвоздики, оставленные, очевидно, для Юрия Григорьевича, и никто бы не посмел усомниться, что это ее законное место. Кузина Лера тревожно косилась на нее и старалась незаметно отодвинуться. Наверное, ее раздражал чересчур сильный запах духов.

Я мысленно поставила с ней рядом Володю и ужаснулась диссонансу. Неужели добрый, веселый Володя любил эту женщину со злым лицом? Или она только кажется такой, а на самом деле сама доброта? Бывает же обманчивая внешность…

Между тем Злая Кукла, видимо, почувствовав мой взгляд, посмотрела на меня, и мы встретились глазами. Тяжелый, липкий взгляд на секунду впечатался в меня и как будто оставил след. Я поежилась, но Злая Кукла уже перевела глаза на Сергея. Гримаска легкого удивления на мгновение возникла на ее лице и тут же сменилась такой же легкой усмешкой.

…После окончания траурной церемонии мы уже шли к автобусу, когда позади раздался низкий голос с хрипотцой:

– Ну привет, шелудивый!

Сергей резко обернулся. Я, державшаяся за его локоть, не успела среагировать и чуть не упала. Позади нас стояла Злая Кукла.

– Ты чего, не узнал меня, что ли? Или не хочешь знаться? Мы ж родичи теперь. А эта очкастая кто? Баба твоя?

Она повернулась ко мне, и кроме запаха духов, до меня долетел еще и запах алкоголя.

Сергей молчал. Я посмотрела на него, его лицо выражало удивление, смешанное с нескрываемым отвращением. Выходит, он знает эту Аллу Потылицыну! Почему тогда говорил, что не знаком с ней?

– Чего мухортишься-то? Брезгуешь? – продолжала тем временем Злая Кукла. – А вот Вовчик не брезговал. Спали мы с ним, понятно? И жениться хотели. И Виталька, сынулька мой, от него!

Сергей молчал.

– Чего, не веришь? И бабка ваша, карга, не верила, только доктора доказали! И квартира Вовчикова теперь наша! Через полгода въедем. А где ж еще сыну родному жить, как не в отцовой квартире? А ты, поди, уж губу раскатал на братово имущество? А вот хрен тебе, всем вам хрен! Наше все теперь, на-ше! Обломись, шелудивый!

И она, покачиваясь на высоких каблуках, обогнула нас, еще раз обдав винным духом, и пошла к парковке, где семейство Лавровых рассаживалось по машинам. Я видела, как Сева Князев махнул ей рукой и распахнул перед ней дверцу своей машины.

– Почему ты говорил, что не знаешь ее? – спросила я, так и не дождавшись от Сергея ни слова.

– Да откуда я знал, что это она? Она жила в лавровском доме, я ее знал в детстве. Но тогда ее все звали Лялькой, а Ольга говорила: «Лялька Сиделкина». Я думал, это ее фамилия.

Так, значит, эта Алла, бывшая Лялька, Володина подруга детства. Теперь хотя бы ясно, где и как могли сойтись два столь разных и не подходящих друг другу человека. И, вообще, не мне судить, кто и кому подходит…

Для меня всегда было загадкой, как мужчина выбирает женщину. Мифы о том, что женщина, чтобы ее выбрали и полюбили, должна быть красива, стройна, умна и добродетельна, на мой взгляд, здесь совершенно не работают. Иногда встречаешь такие пары, что диву даешься – что их держит вместе?

Как-то мы обсуждали этот вопрос с Веркой, и она убеждала меня, что мужчины, как и все животные-самцы, крайне примитивны и выбирают женщину чисто биологически, как объект для спаривания. От женщины как от самки, якобы, требуется владеть всего парой-тройкой кодовых знаков – слов, жестов или телодвижений – чтобы получить доступ к мужскому сердцу.

– Я вот читала, – вещала Верка, – что быку, например, чтобы впасть в сексуальный раж, достаточно проволоки, изогнутой в виде коровьих ног!

Я живо представила себе быка, впавшего в раж от проволочной коровы, краешком мысли зацепила Сережку как представителя примитивной половины человечества и тут же порадовалась, что ноги у меня гораздо красивее, чем у коровы, тем более проволочной, и к тому же у меня отсутствует хвост, который наверняка мешает… Тут на меня напал дикий смех.

Я хохотала, как сумасшедшая, а Верка обиженно смотрела на меня. Пришлось озвучить ей ход своих мыслей. Когда я дошла до хвоста, Верка тоже захохотала. Мы рыдали от смеха, выли и икали до тех пор, пока Эдька, услышавший из-за стены нашу истерику, не позвонил Верке на мобильный и не спросил, не нужна ли нам психиатрическая помощь.

Вопрос о мужских пристрастиях так и остался для меня неясным. Несколько раз поразмышляв на эту тему, я пришла к банальному выводу: любовь зла, полюбишь и… Сегодня я закончила это мудрое изречение так: …и Злую Куклу».

Поминальная трапеза должна была состояться в ресторане, но нам с Сережей туда идти не хотелось. Мы с ним тихо посидели, поминая Юрия Григорьевича, в том же кафе, где незадолго до этого поминали Наталью. Но я видела, что Сергей никак не может отвлечься от встречи с Аллой – на его лице то и дело появлялась гримаса отвращения.

– Да не думай ты о ней, – в конце концов сказала я. – Она не имеет к тебе никакого отношения. Тебе необязательно с ней встречаться. А что Володя жил с ней – это его дело. Любовь зла…