Текст книги "Метро 2033: Они не те, кем кажутся"

Минут через пятнадцать неспешного шага он дошел до неприметной двери в бункер. Еще тогда, после эвакуации, когда он обосновался в бункере, Виктор предпринял необходимые меры для маскировки входа: замазал дверь штукатуркой, подобной той, которой были покрыты здешние стены, испортил аварийное освещение в туннеле. Позже, когда люди прижились на станции, укрепили оборону, наладили быт и стали исследовать близлежащие территории, пришлось пустить байку о Мозгоправе, чтобы отпугнуть их от бункера.

Пустить байку было несложно, но чтобы по-настоящему убедить жителей станции в том, что в туннеле живет Мозгоправ, пришлось очень постараться. Виктор прекрасно понимал, что единственный выход спрятать уютный защищенный бункер от посторонних – самому стать страшной тварью.

Впрочем, обитал Виктор не только в туннеле – он имел свое отдельное жилье на станции, очень даже неплохое по меркам местных. Но там сталкер появлялся только для отвода глаз, а также для наблюдения и общения с жителями станции. Это было необходимо для того, чтобы выявить их страхи и потаенные желания, чтобы потом, если они вдруг решат сунуться в туннель, использовать это знание против них. Настоящим же домом для Виктора стал этот бункер.

Сталкер постучал в дверь условным стуком. При желании он мог открыть дверь и снаружи, но он очень любил, когда ему открывали изнутри. На душе в такие моменты сразу становилось теплее. Когда понимаешь, что тебя ждут, можно все метро пройти вдоль и поперек и вернуться невредимым.

Дверь открыли. На пороге стояла Лида.

– Привет, любимый, ты вовремя, я еду разогрела.

Виктор шагнул в дверной проем, заключил Лиду в объятия, крепко поцеловал в губы. В мягком освещении бункера было видно, как женщина расплылась в обворожительной улыбке.

– Ты чего с порога нежничаешь? Натворил чего? – Лида звонко рассмеялась.

– Чего я только за свою жизнь не натворил. – Виктор не переставал целовать смеющуюся женщину. – И вспоминать страшно.

– Ладно уж, тебе все прощу, – Лида отстранилась и заглянула сталкеру в глаза, – я у тебя покладистая!

* * *

– Да не убивайся ты так! Рано или поздно сдох бы твой Юрик. Метро слабых не любит. – Пьяный голос Виктора действовал на теряющего сознание Семецкого, как убеждения опытного гипнотизера, отдаваясь в голове раскатистым эхом и лишая сил. – Иди ко мне, не бойся, зря не обижу.

Женские всхлипы вмиг привели Юрия в чувство, сдернув одурманивающую пелену, навеянную голосом полковника.

– Отвали от нее, гнида, – прохрипел Семецкий, морщась от боли в ребрах.

– Живой! Надо же! – искренне удивился полковник. – Что же ты никак не сдохнешь, Семецкий?

– А я уже сдох, – вырвалось у Юрия, и в этот самый миг он понял, что знает ответ на вопрос полковника, который не переставал его мучить все это время. Он вдруг понял, чем он будет заниматься в новом мире и как он сможет прокормить себя и жену. Понял, зачем ему все это время нужен был полковник. А самое главное – понял, что больше он в полковнике не нуждается.

– Гештальт закрылся, – прохрипел Юрий, отхаркивая кровь.

– Что? – Виктор наклонился, не расслышав фразы. – Ты чего там мямлишь?

Юрий изо всей силы дернул Виктора за ноги. Полковник упал, выронив автомат, но даже будучи пьяным, действовал на отточенных рефлексах. Он машинально втянул шею в плечи, уберегая затылок от удара о бетон, и тут же перекатился, поднимаясь с пола. Полковник вскочил на ноги, вставая в боксерскую стойку, вот только Семецкий не собирался боксировать. Не здесь и не сейчас. Он думал лишь о том, какая участь отведена Лиде, если он проиграет этот самый важный в его жизни бой.

Не вставая, он пнул полковника в пах со всей силы. Согнул ноги к животу, а затем резко разогнул их до боли в мышцах и коленных суставах. Когда, скорчившись калачиком, Виктор оказался на полу рядом с Семецким, тот, приподнявшись на локте правой руки, нащупал левой кусок отколовшегося с потолка бетона и ударил им полковника по голове.

Забрав с бездыханного тела автомат и несколько гранат, Юрий бросился к Лиде. Убедившись, что с женой все в порядке, он отвел ее подальше от бункера и велел спрятаться. Вернувшись к бункеру, Семецкий вспомнил все, чему его успел обучить полковник, когда они отрабатывали тактику боя на играх в страйкбол.

Юрий знал незамысловатую планировку убежища, так как уже был внутри. Тяжелая наружная дверь, выводящая в туннель, за ней длинный коридор, крохотная комнатушка справа, куда полковник впихнул несколько старых пружинных кроватей, чуть подальше еще одна комнатушка с кроватями и в конце коридора основное помещение – огромный зал, в котором по приказу Виктора и складировали все нажитое имущество. Здесь же в дальнюю от выхода стену были вбиты металлические скобы, образующие длинную лестницу, уходящую в высокое бетонное горлышко бункера, которое вело на поверхность и заканчивалось люком с герметичной изоляцией.

Семецкий, пытаясь отвлечься от безумного биения собственного сердца и боли в сломанных ребрах, не спеша двигался по коридору, прижимаясь к стене и держа автомат наготове. Самое главное, как учил полковник, не оставлять противника позади. В первой комнатушке никого не оказалось, во второй тоже. Значит, весь отряд в полном составе находится в зале. Это уже проще, задачка практически решена.

Семецкий замешкался лишь на мгновение. Нет, не собираясь с духом перед убийством шестерых человек. Он видел достаточно того, что творили эти головорезы, чтобы перестать считать их людьми. Он размышлял о том, не повредят ли осколки гранат вещам, складируемым в главном зале. Скорее всего, нет. К нажитому имуществу полковник относился очень бережно – все было упаковано в добротные ящики и обернуто брезентом.

Гранаты Юрий закидывал в зал по две штуки. Опять же, как учил полковник – на случай, если противник успеет среагировать и выбросить одну гранату обратно. С двумя такой фокус, даже обладая отменной реакцией, провернуть очень сложно. Семецкий кинул гранаты и тут же юркнул в одну из комнат – вдруг кто-то из шестерых все же успеет выбросить гранату обратно в коридор.

Прогремел взрыв, раздались крики, переходящие в стоны, заскрежетали о стены осколки. Еще две гранаты на всякий случай. Не зря. Снова крик. Предостерегающий. Значит, как минимум двое убереглись от первого взрыва. И снова стоны. Затишье.

Теперь ждать. Долго ждать. Затаиться и держать коридор на прицеле. Все по науке. Полковник был не дурак – что-что, а воевать он умел. После пятнадцати минут ожидания Семецкий решился заглянуть в зал. Даже не вглядываясь в наличие признаков жизни у распластанных по полу тел, он не успокоился, пока не разрядил в них весь магазин своего автомата. Этому его тоже научил полковник.

* * *

– И все-таки, мой милый мозгоправ, у тебя явно что-то с головой, – сказала Лида, открывая новую банку компота. – Ну почему ты Виктором представился, когда на станции поселился?

– Я сам долго думал над этим.

– И до чего додумался? Тушенку ешь, остывает.

– Мне иногда кажется, что Семецкий тогда все-таки умер в туннеле. Кажется, будто Виктор его… то есть меня все-таки убил.

– Ты чего, Семецкий? Ты живой, здесь, со мной. – Лида страстно и долго принялась целовать мужа.

– Знаю, – прошептал Юрий, отвечая на поцелуи, – просто кажется, и все тут. Это как в сказке, помнишь? Кто убил дракона, становится драконом. Вот я и стал… Виктором. Я ведь чего боюсь. Что не сработают мои уловки однажды, не смогу человека прочесть и отпугнуть, и придется мне его просто пристрелить, чтобы он бункер не нашел и не разгадал тайну нашего туннеля.

– Юра, какой ты дракон? Ты столько делаешь для нас, для станции. Ты ведь мог бы не играть в сталкера, мы бы тут и так прожили. На наших запасах еще лет двадцать можно жить, не покидая бункер. Ты же и на поверхность ходишь ради местных, чтобы станцию обеспечивать.

– Не дракон, значит? – Юрий крепко сжал жену за талию и посадил к себе на колени.

– Разве что в постели, – томно прошептала Лида ему на ушко и укусила за мочку.

– Сын где? – Выдохнул Виктор, когда Лидина ладошка заскользила по его бедру.

– Наверх пошел.

– Воспитал, блин, сталкера, на свою голову. – Выдохнул Юрий. Поднял жену на руки и понес в спальню, не переставая целовать.

* * *

Семецкий пробыл в бункере около десяти часов. Он дождался возвращения сына. Вместе они набили всякой всячиной несколько холщовых мешков и погрузили их на дрезину, после чего Юрий отправился в обратный путь.

Григорий ждал его на выходе из туннеля. В помощь старейшина взял несколько крепких мужиков, которые предпочитали ожидать возвращения сталкера на приличном расстоянии от входа в туннель.

Виктор остановил дрезину перед сломанными рельсами и чертыхнулся – иногда страх Мозгоправа со стороны местных переставал играть ему на руку. «Надо будет все-таки набрать мужиков посмелее, пригнать сюда и заняться починкой. Надоело таскать мешки до станции», – подумал сталкер и кивнул Григорию:

– Как ты всегда момент угадываешь, когда я возвращаюсь?

– Каждому свое, – вяло улыбнулся Григорий, подзывая мужиков к дрезине и принимая у сталкера мешки. – Ты вот с Мозгоправом умеешь договариваться, а я наживу на расстоянии чувствую.

– Каждому свое, тут ты прав. Как там Захар с пацанами?

– На станции еще. Вроде отошли. Рассказывают, как Мозгоправ у них в головах покопался. Захар упрямый. Сказал, будет ждать, пока проводник не вернется, иначе искать пойдет.

– Вот как, – цокнул языком Виктор, передавая мешок. – Хороший мужик оказался. Напомни ему фото отдать.

– Что за фото? – заинтересовался Григорий.

– Фотокарточка жены. – Виктор извлек из кармана фотографию, которую он незаметно вытащил из кармана Захара, пока тот спал. Захар сам показал свою ахиллесову пяту. Рассказывая про Мозгоправа и наблюдая за реакцией сталкеров, Виктор обратил внимание, что Захар так и норовит погладить нагрудный карман, будто там лежал ответ на вопрос о сомнениях, страхах и тайных желаниях. Посмотрев на забавную памятную надпись: «Захарке от Нинульки», Виктор убрал фотографию обратно. – Он в туннеле обронил, а я на обратном пути нашел.

Виктор подумал, что несколько жестоко было дать сталкеру надежду на то, что его пропавшая жена жива и живет на станции Электрозаводская. Впрочем, до него действительно доходили слухи о женщине-сталкере с этой станции, так что пусть Захар сходит, проверит. Как говорится, чем только метро не шутит. Может, и сплетет две судьбы воедино.

– Жаль, мужики не сумели пройти, – Григорий закряхтел под тяжестью переданного ему мешка, – но ты в этот раз на славу загрузился. Много времени на поверхности провел?

– Да, настроение было хорошее, – отмахнулся от расспросов Виктор, спрыгивая с дрезины.

– Может, пока оно у тебя хорошее, ты еще и скидочку сделаешь? Скинь по два патрона с консервов и лекарств? – произнес Григорий скорее по привычке, нежели надеясь на положительный ответ.

– А знаешь, будет тебе скидка, – вдруг ответил Виктор неожиданно для самого себя. Или это произнес оживший Семецкий?

– Правда сделаешь? – уточнил удивленный неожиданным согласием Григорий.

– Сказал, значит, сделаю, – жестко произнес Виктор, а Семецкий извлек из кармана футляр с очками, найденными на поверхности его сыном, и, протянув их Григорию, добавил:

– Держи, тебе подойдут. Подарок.

Игорь Соловьев
Марсельеза

В туннеле, давным-давно не слышавшем человеческих голосов, раздавался тихий бубнеж. «Мы пойдем, куда ты пожелаешь, когда ты пожелаешь. И мы будем любить друг друга, даже если не станет любви…» Окажись здесь случайный слушатель, он мог бы с уверенностью заявить, что это слова песни. Ну а будь он умудрен годами, то, несомненно, признал бы ее, ведь некогда она была очень популярна. Однако несмотря на имеющийся у исполнителя слух, голосу не хватало страсти. «И вся жизнь будет словно утро это – все в цветах бабьего лета». Вскоре человек умолк и лишь спустя минуту обиженно добавил:

– Нет, ну что за мерзавка, а? – Ответом ему было безмолвие.

Ноги размеренно пересчитывали шпалы, скрытые глянцево-коричневой водой. Хлопья бурой пены закручивались вокруг щиколоток и, словно живые змеи, уползали назад. Ствол автомата, покрытый тончайшим слоем конденсата, причудливо мерцал во полумраке. Человек остановился, чтобы отдохнуть и отдышаться. Туннель считался нехорошим, поэтому о том, чтобы снять газовую маску и вдохнуть воздух полной грудью, нечего было и думать. Приходилось стоять и медленно, по чуть-чуть, успокаивать бешено колотящееся сердце. Хорошо, что оно было довольно молодым и пока легко прощало владельцу разные злоупотребления. Что-то негромко плюхнулось сбоку, метрах в пяти. Луч искусственного света метнулся туда, лизнул мокрые от влаги стены и отразился миллионами искр на встревоженной воде. Ничего серьезного, просто еще один кусок бетона. Один из множества, что ежедневно сыплются шелушащейся кожей с гниющего тела метро. С прошедшей войны миновало уже двадцать лет. В ходе случившегося атомного апокалипсиса человеческая цивилизация умерла, лишь ее жалкие остатки, скрываясь под землей, еще агонизировали на костях погибшего мира. Уже давно должен был наступить и их черед, но всякий раз что-то откладывалось. То вдруг где-то обнаруживался нетронутый склад пригодной в пищу еды, то удавалось продлить жизнь насосам, беспрерывно откачивающим воду из туннеля. Человек постоял еще немного и двинулся дальше. Думал он о событиях более насущных и касавшихся непосредственно его самого.

На щеке до сих пор горел след от красной девичьей пятерни. «Ох и смазала же девчонка!» – Пьер машинально дотронулся до лица. Рука в резиновой перчатке, не достигнув цели, ткнулась в пластиковое забрало газовой маски. Но само воспоминание об утренней сцене и публичное унижение, превратившее подвиг в фарс, обожгло кожу изнутри. Пьер качнул фонарем и тут же стукнулся ногой о какую-то железку, наполовину скрытую темной водой. Чертыхнулся. Еще несколько часов назад его жизнь шла своим чередом. Ну кто бы мог подумать, что все так переменится? Кто погнал его в Темные туннели рисковать головой?

* * *

– К станции пошла радиоактивная вода. И мы пока не знаем, что послужило причиной: разгерметизация, обвал грунта, скрытые протечки или что-то иное. Как назло, все наши сталкеры сейчас на поверхности. Минимум три-четыре дня ждать никого из них не стоит. Так что выяснить, в чем там дело, придется кому-то из собравшихся. Учитывая специфику места происшествия, сам назначить человека я не могу.

Говоривший замолчал и обвел толпу скорбным взглядом. Взор его не задерживался на лицах, но ощущение было такое, словно он поочередно обращался к каждому слушателю. И это было близко к истине. Филипп Ламбер, начальник станции, названия которой не было ни на одной довоенной схеме московского метро, – имени Парижской Коммуны, действительно знал всех и каждого.

– Темные туннели? Оттуда вода? – в толпе уже поняли, куда клонит оратор.

– Да, именно поэтому нужен доброволец, – в последнее слово Ламбер попытался вложить уверенность и надежду, но его усилия не были оценены.

– Смертник, – едва слышно донеслось из зала. – В подобных случаях никто оттуда не возвращается.

Не в первый раз Москва, ставшая могильником для миллионов, силилась добраться до своих последних жителей. Станция Международная, расположенная на глубине двадцати пяти метров, успела принять немногих счастливчиков. Впрочем, были ли они счастливы? Кое-кто считал это проклятьем. Иные – отсрочкой. Но большинство говорило на французский манер – Qui vivra verra (фр. – поживем, увидим). Так случилось, что французские язык и культура здесь преобладали куда сильнее, чем какие-либо иные. Могло показаться невероятным, что на крошечном подземном островке в российской столице последние выжившие люди будут говорить на языке Вольтера и Монтескье, но жизнь выкидывает шутки и почище этой. Сигнал атомной тревоги застал длинную автоколонну с европейскими номерами на Третьем транспортном кольце, и более сотни французских подданных – военные, гражданские специалисты и их семьи оказались под прицелом падающих на Москву боеголовок. Все эти люди следовали на крупнейшую за последний десяток лет выставку вооружений и безопасности – «Интерполитех 2013». Франции на ней отводилась роль почетного гостя, к тому же с самой многочисленной делегацией. Мероприятие сулило сторонам огромные взаимовыгодные контракты, и даже несмотря на растущую политическую нестабильность и повисшую в последние дни нервозность было решено не менять формат встречи. Однако грузовикам и легковушкам не суждено было доехать до международного форума. Когда случилась беда, начальник французского представительства дал команду покинуть транспорт и укрыться на ближайшей станции метро. Тем самым он спас своих людей и положил начало колонии имени Парижской Коммуны. Возможно, будь у них связь с другими выжившими, и концентрация европейской культуры не была бы столь велика – ее неизбежно бы размазало и растворило в людских потоках беженцев на прочих ветках и станциях. Но очень быстро те, кто спаслись на Международной, поняли – больше идти некуда. С одной стороны их станция и так была тупиковой, а с другой, не доходя до соседней Выставочной, туннель преграждал обвал. Поначалу разбирать его было недосуг, других дел хватало, а потом стало просто незачем. Разведчики, бродившие по поверхности мертвой Москвы, возвращались и отрицательно мотали головами: «Никого». И как-то само собой окончательно пришло страшное понимание: кроме них, живых нет. Со временем славяне перемешались с многочисленными представителями les Français, переняв не только часть культуры, но даже имена. Например, Маша и Маруся стали зваться Мари, Степан – Стефаном, а Петр – Пьером. Те же, кто в последующие годы родились на станции, свободно говорили сразу на двух языках. Впрочем, новых детей рождалось немного. Это случалось куда реже, чем уходили из жизни те, кто когда-то уцелел в атомной бойне.

И вот город вновь слал «коммунарам» весточку. Невидимый убийца – радиация медленно, но верно просачивалась на станцию с текущей через туннели водой. Герои, уходившие в темноту бетонных катакомб, чтобы найти и устранить причину протечки, пропадали навсегда. Среди «коммунаров» даже возникло поверье, что таким образом туннель принимает жертву, ведь после этого причина напасти всякий раз действительно неведомым образом исчезала. Последний доброволец сгинул три года назад, и люди уже стали забывать о радиоактивней воде, и вдруг беда Темных туннелей опять дала о себе знать.

Пьера, стоящего среди прочих жителей, сейчас больше занимало другое. Думы его вились вокруг дочери начальника станции, Мари. В тусклом подземном мире эта девушка была настоящей красавицей: яркой и обворожительно-недоступной. Мог ли Пьер рассчитывать на что-то? Он много раз задавал себе этот вопрос и пришел к выводу, что, пожалуй, да. Но положение ее отца, Филиппа Ламбера, путало все карты. Разве он будет всерьез воспринимать безусого мальчишку Пьера, весь талант которого – играть на стареньком аккордеоне? Что с того, что пожилой Себастьян, воспитывавший его как сына, так поднатаскал парня в музыке, что теперь без Пьера не обходилось ни одно значимое мероприятие? Но только и всего! То ли дело черноволосый Люка, которого друзья-славяне иногда называли Лехой. Он был не только старше Пьера на пять лет, но и сильнее, шире в плечах. А еще он был грубее и приземленнее. Словом, «своим в доску» среди мужского населения станции. Кто же из них двоих нравился Мари? Порой Пьер готов был отдать свою правую руку на отсечение, что девушка выберет его. Те мгновения, когда они оказывались рядом, а в руках у него был аккордеон, казались ему лучшими на свете. Музыкой он мог сказать девушке все то, что не удавалось передать словами. Как он играл для нее! Но Люка ходил в экспедиции к вокзальным складам, чем занял особое положение в станционной иерархии. Поговаривали, что парню уже пророчат должность помощника бригадира и что за столь быстрым продвижением стоит сам Филипп Ламбер, начавший вдруг благоволить к Люка. А это могло значить только одно, что Мари скоро объявит помолвку, и ее суженым будет не Пьер. Последние недели эти переживания жгли изнутри его душу адским, мучительным огнем.

– Я повторю. Тот, кто вызовется идти в туннель и поспособствует решению проблемы, будет удостоен звания национального героя. – Филипп поднял руку, призывая к тишине. – Я уже слышу, как в задних рядах шепчут, что де невелика нация, две сотни человек. Да, это все, что осталось не только от России и Франции, но, может быть, от всей Европы. Но! – он умело держал паузу. – Мы – то немногое, что есть друг у друга. И как смотритель последнего оплота человечества в этих землях, я торжественно заявляю, что выполню любое желание героя, если оно будет в моих силах.

Окончание этой напыщенной фразы наждаком мазнуло по сознанию Пьера. До него наконец дошел смысл сказанного. Взгляд метнулся к Мари. «Вот он, шанс!» Какой прок в постылой жизни, если возлюбленная будет отдана другому? Но он, Пьер, сможет отправится в туннель, разгадать его загадку и просить у Филиппа руку дочери. Нет, в ту секунду Пьер не думал о судьбе невернувшихся, не размышлял над тем, что это может быть билет в один конец. Со всей свойственной юности горячностью молодой музыкант увидел решение проблемы и сунул голову в пасть ко льву. Уже в следующую секунду ноги сами бросили тело вперед.

– Я! – Взоры собравшихся устремились к нему. И в разношерстную пелену людских эмоций – удивление, насмешки, недоверие, страх – губы Пьера еще раз вытолкнули: – Я пойду.

Уже потом, когда он натягивал мешковатую химзу, застегивал непослушные тугие пуговицы и трещащие липучки, девушка пробилась к нему. Мари вкрутилась веретеном в кольцо плотно обступивших его людей и, оказавшись перед Пьером, гневно взглянула ему в глаза. Сказала только одно слово: «Идиот!» И влепила такую пощечину, что голова молодого музыканта мотнулась назад, увлекая за собой все тело. Упасть ему, конечно, не дали. Мужчины подхватили парня, похлопали по плечу, мол, не горюй, чего еще ждать от обиженной женщины? Но он видел, что многие не могли сдержать улыбки.

Когда-то давно Себастьян, звавшийся до катастрофы Всеволодом, сказал приемному сыну: «У всякого человека на Земле есть определенный миг в жизни. Момент исключительной важности и пользы для окружающих. Мы живем ради него. И очень важно уметь понять, когда наступает этот целиком и полностью твой миг». В ту минуту, когда Пьер шагнул из толпы, ему показалось, что это и есть оно. Та самая минута, ради которой он был рожден. Но оказалось, напротив, это был момент его величайшего позора. Надо же было так обосраться! Пьер мог бы стать героем, уходящим в пасть ночи ради жизни всего племени. Но вспоминать его отныне будут не так. «Как, говоришь, его звали? Не помню, но вот леща ему девица залепила знатного! Вот умора была».

* * *

К автомату дали только один магазин.

– Так мало? – не скрывая досады, спросил Пьер.

Интендант сдержался, чтобы не произнести: «Все одно не вернешься же». Помялся секунду:

– Знаешь, если все скверно обернется, то и ящик патронов не поможет. Ты уж постарайся, чтобы обошлось. Мы будем за тебя молиться, – но прозвучало это скорее из вежливости. Чувствовалось, что автомат, всю прочую снарягу и, конечно, самого Пьера интендант мысленно уже списал. Раз уж суждено было кем-то пожертвовать, так хоть чтобы это не было обременительным. Иной, быть может, и вовсе бы отправлял добровольцев в одной пижаме и со свечой. А что, туннелю-то какая разница? Однако интендант хоть и был человек практичный, но все же с пониманием. И потому, словно бы в качестве извинения, вдруг придержал Пьера за рукав.

– Постой. На-ка вот, возьми на удачу. Сталь, она, знаешь ли, вернее свинца.

Пьер с легким недоумением принял подарок. Развернул невзрачную тряпицу. Там лежал видавший виды штык-нож в дешевых пластиковых ножнах с брезентовой петлей. Прямой клинок ромбического сечения, полуторная заточка. Воронение давно облезло, пластмассовые черные щечки рукоятки исцарапались, поистерлись, но за оружием ухаживали. Пьер сразу почувствовал это, едва взяв железку в руки. Штык вышел из ножен бесшумно, на клинке была едва видимая масляная пленка, а само лезвие недавно затачивали.

– Бери, – закивал интендант. – Лишним не будет, пригодится в туннелях, если что.

Вряд ли музыкант был способен отмахнуться штыком от какого-нибудь чудовища, но в качестве инструмента хороший нож мог пригодиться, это верно. Сумку с суточным рационом продуктов и запасными фильтрами для противогаза повесил на бок, счетчик Гейгера и газоанализатор на пояс, автомат на грудь. Взял в руку фонарь и спустился с платформы на пути. На станции собрался весь свободный от дел народ, провожали героя молча. Труднее всего было не оглядываться, потому что парень знал: обернись он сейчас, и дальше не сможет шагу сделать. Героический настрой давно исчез без следа, его место заняли страх и отчаяние. Ну куда он идет? Зачем вызвался на это гиблое дело? И ведь права была Мари, он действительно идиот, возомнивший себя героем. Казалось, еще чуть-чуть, и он повернет назад. «Простите люди, сглупил, не хочу помирать. Давайте назад отыграем». И ведь поймут, простят, примут. И в туннели пойдет кто-то другой. Но после такого на станции жизни ему не будет. Неделю пропьет беспробудно, а потом в петлю. И поэтому Пьер не обернулся.

* * *

Вскоре ноги вынесли его к заставе. Она никогда не знала вторжения извне и служила скорее наблюдательным пунктом. Сменяемый раз в сутки караул, что называется, приглядывал за туннелем. А может быть, наоборот, это туннель смотрел за людьми. Скупо освещенный сумрак нырял в прямоугольный горизонтальный колодец и через три десятка метров превращался в кромешную тьму. Стационарный счетчик Гейгера, закрепленный на каркасе бывшего светофора, фиксировал количество имеющейся радиации, и сейчас она значительно превышала норму в бегущем к станции ручье. На мешках с песком, служащих преградой не столько для пуль, сколько для воды, сидел рыжий Стефан.

– О ла-ла! Вы только взгляните, это же малыш Пьер! Глазам своим не верю. Почему на тебе костюм химической защиты? И зачем ты сменил свой аккордеон на горн[1]1
  Автомат FAMAS имеет во Франции неофициальное прозвище – фр. le Clairon – горн.


[Закрыть]? Ты сумеешь извлечь из него хотя бы пару аккордов?

На звук его нарочито насмешливого голоса из технического помещения вышел второй караульщик. Бывший военный в возрасте, о котором говорят «давно перевалил за экватор», но все еще физически крепкий. Его звали Паскаль, был он всегда хмур и разговаривал только хриплым шепотом. Виною тому был безобразный шрам на горле, доставшийся в память о былой службе во французских вооруженных силах. Паскаль был французом по праву выслуги, прошедшим горнило Иностранного легиона. После армии он занял должность технического инструктора по вооружению и вскоре был направлен в состав того самого представительства, что должно было участвовать в «Интерполитехе». Он также входил в число тех смельчаков, что сразу после катастрофы нашли и вскрыли один из бункеров ГО РФ. А потом в добытой химзе эти люди перетаскивали содержимое колонны французских грузовиков на станцию. И автомат, снаряженный боеприпасами НАТО, который сейчас висел у Пьера на плече, был как раз из той партии. Паскаль держал железную банку, обмотанную старым полотенцем, от которой поднимался пар. Помешивая ложкой кипяток, ветеран быстро оценил вид музыканта и прошелестел:

– Святые угодники, Пьер, неужели больше было некому? – Он мрачно посмотрел на оставшуюся позади станцию. – Теперь оттуда присылают мальчишек?

– Я сам вызвался. – Пьер сердито подтянул ружейный ремень и заглянул через барьер с песком. Темная вода по ту сторону заслона уже достигла уровня двадцати сантиметров. Насосы пока еще справлялись, но скоро радиоактивная жидкость начнет размывать плотину и устремится к станции имени Парижской коммуны.

– О! Храбрые познаются в опасности! – Стефан сунул в рот самокрутку, достал огниво и поскоблил трут кресалом. Посыпался сноп злых рыжих искр, одна из них ужалила бумагу, тотчас распространив вокруг запах тлеющего сушеного мха.

– Что там? – мотнул головой во мрак неизвестности Пьер.

– Вот сходи и посмотри, – ехидно отозвался рыжий, затягиваясь едким дымом. – А нам комплекция не позволяет через кишку протискиваться.

Кишкой называлась труба, замысловато изгибающаяся вдоль технического туннеля. Этот технический ход был расположен перпендикулярно метропутям, и точно так же, как и его старший собрат, был перегорожен природным обвалом. Разбирать его даже не пробовали, было это слишком хлопотно, но осталась небольшая лазейка в виде той самой трубы. Она была слишком узка для полного человека и слишком длинна для тех, кому помехой был возраст. Ползущий по трубе лишался возможности маневра и был ограничен только движением вперед или назад – смельчак оказывался беззащитен перед тем, что ждало его в конце маршрута. Подкарауль героя какая-нибудь тварь на выходе, и все, что мог сделать человек, так это попятиться назад. Даже прикрыть его было некому, ведь вдвоем в трубе еще хуже: тесно, суетно, бестолково. Именно поэтому нужен был доброволец-одиночка, ведь только из кишки можно было попасть в Темные туннели, которые представляли собой комплекс подземных технических сооружений. Говорили, что здешние катакомбы напрямую выходили в комплекс «Москва-Сити». Несмотря на то, что эта территория оказалась отрезана от остального метро, слухи о ней ходили разные и неприятные. И если бы не редкая надобность посещать инженерные машины по обслуживанию станционного хозяйства, вряд ли бы туда вообще кто-то сунулся.

– Вскоре после гибели мира мы отсекли часть туннеля, поставив стенку за водоотливной установкой, – подал голос Паскаль. – Чтобы всякое радиоактивное дерьмо не заносило к нам из того склепа, в который превратилось московское метро. Но иногда что-то тревожит возведенную нами стену – из Темных туннелей скребутся призраки прошлого, желая проникнуть в мир живых. К сожалению, порой им это удается. Появление радиоактивной воды может означать, что где-то появилась щелка, которую следует найти и законопатить, а заодно и узнать причину ее появления. Но послушай старого мудрого Паскаля, парень. Для тебя будет достаточно, если, найдя проблему, ты просто вернешься обратно. Мы будем молить святого Георгия, чтобы наша беда оказалась лишь протечкой в грунте. Тогда несколько мешков цемента решат проблему. Просто осмотри все хорошенько. Ну и не зевай, ясное дело. Темные туннели – скверное место. Впрочем, ты и без нас об этом знаешь.