Текст книги "Метро 2033: Они не те, кем кажутся"

* * *

Пьер еще какое-то время шел от заставы, прежде чем покинул пути и свернул в узкий ход технического туннеля. Здесь уже не было тюбинга, техничка целиком была отделана обыкновенным бетоном. Тут и там его поросшие склизким грибком стены рассекали ржавые полосы швеллеров. Вскоре дорогу преградил обвал – значит, наконец пришло время лезть в проклятую трубу. Путь через кишку оказался необычайно длинным и тяжелым. Пьер несколько раз останавливался, чтобы отдышаться.

Один раз он даже чуть не запаниковал. Нога зацепилась за что-то, и никак не удавалось освободить ее. Дернуть посильнее было страшно – если порвется костюм, последствия будут ужасны, поэтому парень осторожно елозил туда-сюда, стараясь не заорать от нервного напряжения. Спина и шея затекли, тело покрылось испариной. «Только не хватало остаться тут навсегда!». Воображение угодливо нарисовало Пьеру картину, как его мертвое раздувшееся тело пробкой затыкает трубу, тем самым усложняя задачу всем тем, кто отважится прийти после него. Сердце гулко застучало. «Так, главное, не паниковать, нужно сохранять ясность ума!»

Удачно повернувшись на бок, Пьер почувствовал, как страж трубы ослабил хватку и тело наконец скользнуло вперед. Музыкант снова полз, работая локтями и коленями; стальной обруч давил на нервы, скреб по резине химзащиты и тянулся мрачной бесконечностью. Но наконец все закончилось, он оказался по другую сторону обвала, Первым делом Пьер проверил оружие – не попала ли туда вода? Потом осмотрел защитный костюм, цел ли, и только после этого двинулся дальше. Бетон туннеля то и дело обнажался расческой арматуры, и человек непроизвольно рассматривал причудливый узор ржавых потеков. Счетчик слегка потрескивал, экран прибора зеленовато светился. Луч фонаря скользил вдоль скользких, облепленных какой-то органикой труб. Кто и зачем сюда ходит? Сталкеры, например. Не все, конечно, а те, кому комплекция позволяет. Пьер знал двух таких, верткого, как водяной угорь, француза и раскосого азиата, из «москвичей». Сейчас они были где-то на поверхности. Там, где дуют губительные ветра, где сквозняки гуляют в коробках рассыпающихся домов. Несмотря на страх перед тем, во что превратился мир, Пьеру очень хотелось когда-нибудь подняться наверх. Побывать на Воробьевых горах, забраться на смотровую площадку и окинуть взором все то, чем раньше была Москва. Своими глазами увидеть город, к которому он принадлежал и о котором теперь знал лишь по книгам и рассказам. Мрачный облик каменного гиганта – Петра Великого, пожирающего глазами опустевшую ленту некогда судоходной реки, потускневший купол храма Христа Спасителя, шайбу Большой спортивной арены «Лужников» и едва видимый на горизонте обломок Останкинской «иглы». Растерзанные сталинские высотки: МИДа, «Украины», бывшего жилого дома на Кудринской и его собрата на Котельнической. Открытка с изображением последнего хранилась в палатке Пьера. Но какой из него сталкер? Он и герой-то, скорее всего, одноразовый. Хорошо бы вообще вернуться живым.

В этих мыслях он и брел по туннелю: от самого обвала и вплоть до той стены, которой сразу после войны перегородили уходивший дальше во тьму технический путь. Строители по какой-то причине не стали делать перегородку глухой, вмуровав по центру железную коробку с гермодверью. Она была небольшой и, судя по конструкции, запиралась только с одной стороны, изнутри. Пьер стоял и тупо смотрел на нее, ощущая, как гулко бьется сердце. Дверь была распахнута, вода тонкой струйкой беспрепятственно переливалась через резинку уплотнителя. Ужас состоял в том, что запорный механизм был срезан автогеном с чужой, внешней стороны. Со стороны давно мертвого метро.

* * *

Больших усилий ему стоило не дать деру. Он был готов ужом проползти обратно по трубе, вернуться на пост и рассказать обо всем Стефану и Паскалю. Но что конкретно он бы им поведал? Что, оказывается, в стене есть дверь и она открыта? Кем? Почему? Он даже не сумел надежно затворить эту калитку, чтобы остановить поступление воды. Без сварки нечего было и думать о том, чтобы починить фиксатор. Значит, рано было возвращаться, необходимо выяснить, кто или что пробралось в Темные туннели и какую тайну хранят их своды?

Сначала он долго бродил по полузатопленным помещениям. Возле родной станции Пьера не было такого количества заглубленных под землю площадей, и здесь их наличие вызывало у него оторопь. Он дважды чуть не заблудился в них, так похожи были меж собой эти пространства в свете электрического фонаря. Когда же музыкант снова стал обходить туннель от трубы до раскрытой настежь двери, что-то стремительно выскочило из воды. Парень охнул и отшатнулся так, что едва не выронил фонарь. Крыса! Обычная водяная крыса. Мокрое создание, мелко постукивая когтистыми лапами, перебежало открытое пространство и, вскочив на громаду вытяжного вентилятора, скрылось в его недрах. Пьер перевел дух и помотал головой. Ему явно не хватало свежего воздуха, а снимать маску он не решался.

И вот тут он услышал металлическое позвякивание. Звук не природного, а явно искусственного происхождения доносился откуда-то слева и перемежался странным ржавым скрипом. Затаив дыхание, музыкант пригасил свет до едва видимого, снял автомат с предохранителя и осторожно, стараясь не плескать водой под ногами, двинулся к источнику звука.

В помещении, куда крадучись пробрался Пьер, шла работа. Мощный переносной фонарь освещал отсек сплетающихся меж собой труб. Они были обильно утыканы манометрами, вентилями, кранами, противовесами и рычагами. Напротив них и спиной к Пьеру стояла фигура в ярко-желтом костюме химической защиты, пытаясь решить некую головоломку. Периодически раздавалось неразличимое бормотание, фигура сверялась со схемой в руках и что-то настраивала в загадочной системе механизмов.

Музыкант неотрывно смотрел на происходящее и силился понять, что тут, собственно, происходит. Вот фигура нагнулась, взяла из сумки разводной ключ, и полуосвещенный зал наполнился звуком раскручиваемых металлических соединений.

Палец Пьера непроизвольно скользнул по рычажку регулировки фонаря, и тот вдруг предательски вспыхнул в полную силу, ярко выхватив человеческий контур. Фигура замерла. Потом положила разводной ключ в сторону и очень медленно обернулась. Прикрывая забрало маски от направленного в лицо света, незнакомец попросил:

– Убери, пожалуйста, фонарь, приятель.

Судя по произношению, это был русский. Но дело было не в национальности. Немыслимо, чтобы тут вообще был живой, разумный человек! Сталкеры упоминали, что в своих вылазках изредка встречали мутантов, отдаленно напоминавших людей. Но те были агрессивны и не различали человеческой речи и уж никак не могли возиться с инженерным сооружением. Так кто же сейчас стоял перед ним? Пьер недоверчиво отвел луч фонаря в сторону.

– Благодарю! – Теперь человек, в свою очередь, с интересом разглядывал Пьера. Пауза затянулась.

– Ты что, оттуда? – незнакомец кивнул в сторону родной станции музыканта.

– Разумеется. А откуда еще? – грубовато ответил тот и тут же взял инициативу в свои руки. – А вот кто ты такой? – Пьер ткнул стволом карабина в ряд задвижек и вентилей. – И какого рожна тут делаешь?

– Меня зовут Денис. Я техник, произвожу мелкий ремонт. Сами-то вы за оборудованием не слишком следите. А между тем, отгородившись стенкой, вы заодно и магистраль управления насосной станцией прихватили. Хотя, заметьте, не одни ею пользуетесь!

– А кто еще? – оторопел Пьер, разглядывая незнакомую модель костюма химической защиты собеседника. Не новую, потрепанную временем, но ранее никогда Пьером не виденную.

В ответ на это человек фыркнул и насмешливо развел руки в стороны:

– Нет, это просто восхитительно! Вы только послушайте его: «а кто еще?» Вообще-то, да будет вам известно, жители всего западного участка Кольцевой. Мы, конечно, справляемся, но изредка нам нужен доступ сюда, в узел управления заслонками. Поэтому простите за беспокойство, но пришлось опять вскрывать вашу консерву.

– Так это ты срезал замок и открыл дверь? А ты знаешь, что к нам теперь поступает радиоактивная вода?

– Приношу свои извинения. Я уже почти закончил. Не переживайте, сегодня же я заварю дверь обратно. Вы ведь сможете откачать то, что уже поступило, да? Вот и прекрасно.

– Стоп! Какие еще жители западного участка Кольцевой? – Пьер, будто рыбу в мутной воде, стремительной острогой нанизал ускользнувшую было фразу незнакомца. – Все метро, кроме нашей станции, мертво! Что, нет?

– Э-э-э, похоже, тебе предстоит узнать кое-что новое, парень. Только бога ради, отведи в сторону оружие.

* * *

Пьер снял прорезиненный капюшон и вытер испарину со лба.

– Зачем нужно было это скрывать от нас, «коммунаров»? Мы же и сейчас думаем, что больше никого не осталось.

Денис с заметным усилием повернул один из вентилей, и в недрах труб что-то зашумело.

– Ну как тебе сказать. Возможно, ваше руководство считает паству тем послушнее, чем меньше у нее знаний. А стало быть, меньше искушений. И претензий тоже меньше.

– Это же чудовищно! Может, Филипп просто не догадывается о существовании других выживших?

Инженер насмешливо фыркнул:

– За столько-то времени? Знаешь, мы ведь периодически встречаем в вылазках наверх ваших сталкеров. Мы называем их дикими.

– Почему? – Пьер не спешил надевать маску противогаза обратно, все еще не мог надышаться.

– Они никогда не идут на контакт. Сознательно избегают всех коллег по прочему метро из тех, что рискуют выбираться в город. А пару раз ваши разведчики и вовсе нас обстреляли. Явственно дали понять, мол, не суйтесь! Здорово вам там мозги промыли, ничего не изменилось. – Инженер отвернулся и загремел газовым ключом в недрах насосного механизма.

Тут Пьер впервые обратил внимание, что его собеседник вооружен. Небольшой, кургузый автомат свободно висел под правой рукой. Прихваченное петлей оружие сливалось с запачканным комбинезоном химзы, и разглядеть оружие удалось не сразу. Пьеру отчего-то подумалось, что Денис все время держался так, чтобы автомат не был виден собеседнику. Сознательно?

– С каких именно пор? – Пьер словно невзначай сменил диспозицию, теперь в поле зрения были видны руки говорившего.

– С позапрошлого года. Двое ваших, один за другим, пришли разбираться, почему через дверь течет грязная водица. Дошли до большого метро, узнали правду и решили не возвращаться. Правда, сваркой дверь попросили прихватить, чтобы все как прежде было.

Пьер задумался. «А ведь всего таких случаев с протечками было четыре или пять. Все ушедшие пропали без вести. Но если верить словам этого ремонтника, двое просто не стали возвращаться. Куда же делись остальные?» Вслух спросил:

– Допустим, Филипп нам врет. Предположим, что у него есть сообщники, кто-то из сталкеров. Но остальным же просто морочат голову, они ничего не знают! Значит, я должен пойти и рассказать им, как все обстоит на самом деле.

– Уверен, что хочешь вернуться?

– Да. Только знаешь что, ты дверь пока не заваривай. Я думаю, люди захотят убедиться в моих словах и попробуют дойти до жилых станций. Ради этого, глядишь, мы и обвал наконец расчистим. Да если люди узнают правду, у нас такое начнется! Свободной лопаты не найдешь, все бросятся туннель откапывать.

Денис как-то странно посмотрел на Пьера. С сочувствием.

– Ты только не расстраивайся, но мне кажется, никто не придет.

– Почему?

– Людям так легче. Привычнее. Ты потом поймешь.

В трубе раздалось гудение и зашумела вода. Денис удовлетворенно кивнул и быстро собрал сумку с инструментами.

– Ты добрый малый. Совестливый. Это нынче редкость. Если останешься жив и захочешь перемен, бросай своих затворников и приходи к нам. Спросишь обо мне на Киевской, тебя проводят.

Они вместе вышли из помещения насосной станции, и Денис на прощание пожал Пьеру руку. Потом каждый из них пошел в свою сторону. Музыкант в сторону трубы, а техник туда, где, по его словам, жило большое метро. Почему-то Пьер снова вспомнил о том, что Денис был вооружен. Да, в его поведении не проскальзывало ничего агрессивного, напротив. Но не от того ли, что Пьер был всегда настороже и его собственный автомат был под рукою? А сейчас его спина ничем не защищена. И как доверчиво он принял за чистую монету все, что сказал ему ранее незнакомый человек. Пьера окатил холодный пот, и показалось, что вот-вот грохнет за спиной чужой ствол, что сейчас ему между лопаток войдет пуля. И когда сзади действительно ухнуло, он вздрогнул всем телом. Но это лишь захлопнулась металлическая дверь. На пределе слуха Пьер уловил звук удаляющихся шагов.

* * *

– Вы даже не удивлены. Почему? Вы мне не верите или… просто знали это?

– Ну откуда мы могли знать, посуди сам? – Стефан попыхивал папиросой и с любопытством смотрел на Пьера. – Будь все так, как ты говоришь, зачем было бы посылать кого-то в трубу? Дождались бы, пока твои желтые все назад законопатили. Нет, мы не знали причины течи. Вдруг это сверху грунт размыло и радиоактивное дерьмо с улиц топит станцию?

– Почему желтые? – переспросил музыкант.

– Что? А, ну ты же сам сказал, что тот мужик был в химкостюме желтого цвета. Разве нет? – удивился Стефан.

Какое-то время Пьер молча смотрел ему в глаза. А потом выдохнул в лицо рыжему:

– Сволочи. Вы же точно знали, что они есть и как выглядят. Потому что я не говорил тебе, какого цвета у него был костюм. Ты знал.

Паскаль досадливо крякнул и поморщившись, прохрипел напарнику:

– Болван. Какое же ты, прости господи, трепло, – потом повернулся к Пьеру и указал на его фонарь. – Представь, что это то, насколько далеко и прозорливо смотришь на события ты. Безусловно, что-то тебе кажется отчетливым и понятным, но основное скрыто. А теперь взгляни вот на это, – Паскаль указал на караульный прожектор. – Это то, насколько далеко видит Филипп Ламбер. Сравни, пожалуйста, что видно тебе и что открыто ему. Так разумно ли подвергать сомнению его решения? Филипп не просто начальник станции. Он, можно сказать, нам всем любящий и заботливый отец.

– Ты хотел сказать – тиран. Потому что нет тут никакой заботы, люди не дети малые, чтоб за них решали, как им жить.

– Один раз уже решили, и до того дошло, что земля в атомном огне сгинула. Все власть поделить не могли. Хватит, наигрались. Пусть они там у себя на станциях хоть режут друг друга, хоть вешают. Мы сами по себе, в нашей коммуне мир и покой. Потому что власть делить тут некому, вся она целиком и без остатка у народа. Ну ладно-ладно, пускай у Филиппа. И знаешь, какой бы он ни был, а хозяин. Так что мой тебе совет, не баламуть жителей, всегда найдутся желающие половить рыбку в мутной водице.

– Люди должны решать сами, – упрямо сказал Пьер. – Иначе чем мы отличаемся от свиней?

– Ну хорошо, расскажешь ты им все. А ты готов взять на себя ответственность за дальнейшее? Филипп власть не отдаст, я его хорошо знаю. Другой бы отпустил народ, но не он. А значит, смерть соберет свою жатву. Ох, чувствую я, немало крови прольется. Но ради чего? Ради мнимой свободы? Да половина из тех, что уйдет, вскоре попросится обратно. Потому что их дом здесь, там они – чужаки и ими останутся. А вторая половина ушедших и вовсе подохнет: голод, драки, болезни, всего там в избытке. И только единицы смогут нормально устроиться и чего-то достичь. И что, вот ради их благополучия ты готов залить кровью платформу родной станции? – В подтверждение своих слов караульщик выключил прожектор и повернул его в сторону Пьера. – Вот ты убрал Филиппа, и что осталось? Сотни маленьких фонарей, дерущихся за право называться самым ярким светом? Тьфу!

– Ты преувеличиваешь, Паскаль. Хочешь, чтобы я проникся нарисованными тобой ужасами? Ведь только с помощью неведения и страха вы и можете управлять людьми. Филипп и такие как ты, как Стефан и кто там еще в курсе всего происходящего. Но зря стараешься, истина все равно дорожку отыщет. И мне хватит сил донести ее людям, которых вы столько времени водили за нос. А сейчас с дороги! – Музыкант решительно поднял автомат. – Если крови и суждено пролиться, то я бы не хотел, чтобы это случилось прямо сейчас.

– Ого! Из маленькой рыбки выросла большая щука, – слушавший Пьера рыжий караульщик рассмеялся, обращаясь к приятелю. – Того и гляди, он нас первыми положит на алтарь революции.

Паскаль шевельнул пальцами, и включившийся прожектор ударил в глаза Пьеру нестерпимым снопом белого света. Парень охнул и выронил оружие. Сквозь боль он почувствовал, как кто-то из караульщиков шумно метнулся к нему. Музыкант наугад попытался закрыться выставленной вслепую ладонью, но сильный удар по затылку потушил сознание.

* * *

Когда Пьер пришел в себя, то оказалось, что он сидит на полу, привалившись к стене, а руки связаны сзади.

– Очнулся? – Стефан докурил папиросу и затолкал бычок между мешков с песком.

– И что вы намерены делать дальше? – Музыкант поморщился, каждое сказанное слово отдавалось в голове тупой болью.

Караульщики не знали о штыке, поэтому им было невдомек, что, несмотря на связанные сзади руки, Пьер одними пальцами уже извлек клинок из ножен и пристроил в щель между бетонных блоков. И теперь осторожно, чтобы не выдать своих движений, начал елозить веревкой по лезвию.

– Пока еще не придумали. – Рыжий задумчиво покрутил в руках автомат музыканта и отложил в сторону. – А что, ты куда-то торопишься?

– Стефан, дружок, сходи, вскипяти нам чаю. Хочу побеседовать с нашим артистом с глазу на глаз. – Паскаль недвусмысленно взглянул на напарника, и тот, пожав плечами, ушел.

– Ты ведь изначально решился на все это ради Филипповой дочки, так? – спросил Паскаль у Пьера. – А что, если ты получишь то, о чем мечтал, и станешь зятем начальника станции? Выкинешь из головы все эти глупости? Ну что такого ты, в конце концов, видел? Какого-то болтуна, навешавшего тебе лапши на уши? Так, может, и не было ничего, как думаешь?

Пьер задумался на миг над заманчивыми перспективами, а потом затряс головой, отгоняя наваждение.

– Я бы уже мог стать очередной принесенной туннелю жертвой! Просто уйти с тем парнем в большое метро и никогда не возвращаться! Как сделали те, кто был до меня! Это не туннели Темные, Паскаль. Темные – вы, желающие удержать всех прочих во мраке своего невежества. Возомнив себя богами, в каждом инакомыслящем вы видите Прометея, что хочет осветить для людей Мир. Да вы просто боитесь в этом свете увидеть убогость своих келий, в которые сами же добровольно заточили себя два десятка лет назад. Боитесь ощутить никчемность своего существования. Ты хочешь откупиться, предлагая мне Мари? Да узнай, на какую сделку я с вами пошел, она же первая плюнет мне в лицо! Нет, договориться с вами означало бы предать не только ее, но и себя.

Паскаль подошел к нему, не спеша разматывая невесть откуда взявшийся в руках старый собачий поводок.

– Высечь бы тебя, как нашкодившего мальчишку, да боюсь, из этого возраста ты уже вырос. Более того, ты же теперь герой! Не испугался, сходил туда, куда остальные побоялись, все выяснил. Что же нам с тобой делать?

Пьер упрямо замотал головой, чтобы скрыть движение плеч: руки быстро елозили по клинку. Понемногу веревочные путы стали поддаваться.

– Что бы ни сделали, – все одно: правды вам больше не утаить. Не сегодня-завтра прочие выжившие большого метро сами придут в гости. Хотя бы для того, чтобы решить вопрос с монополией на насосный узел. Не век же им с двери замки срезать? И что вы тогда скажете людям, когда они узрят посланцев умерших станций? Нет, не междоусобной крови ты боишься, Паскаль, а перемен. Что не станет надобности в твоих услугах и что спросят люди, почему ты и Филипп врали им, решая за них собственную судьбу.

– Дурак, – сочувственно сказал Паскаль и, окончательно что-то для себя решив, быстрым движением накинул на шею музыканта удавку.

Тут бы Пьеру и пришел конец. Что бы он сделал, сидя на полу со связанными за спиной руками? Но основательно перепиленная ножом веревка не выдержала и с глухим треском лопнула. Пальцы метнулись к горлу, силясь приподнять душащий узкий ремешок. Если Паскаль и удивился, отчего у жертвы оказались свободны руки, то лишь на секунду. Караульщик сердито засопел и, вдавив свое колено в спину парню, стал оттягивать концы петли назад, но Пьер успел воспользоваться заминкой. Пальцы левой руки втиснулись под затягивающую удавку, а правая судорожно зашарила по полу, нащупывая штык-нож; в глазах потемнело, мир качнулся перед глазами, но в следующий миг оказавшийся в ладони клинок с силой воткнулся в бедро Паскаля. Тот вздрогнул и удивленно охнул. Пьер тотчас же вслепую еще несколько раз махнул штыком, дырявя и кромсая чужую плоть. Давление удавки ослабло, но и музыкант, кашляя и ловя драгоценный кислород, повалился на бок. Паскаль схватился за ногу, из нее сильными толчками хлестала темная, как отработанное машинное масло, кровь.

– Вот же змееныш, – удивленно просипел старый караульщик. И вдруг, быстро приволакивая ногу, метнулся к висящему на стене автомату. Он был уже в шаге от оружия, когда бросившийся вслед Пьер едва успел ухватить противника за куртку и потянуть назад. Паскаль, не оборачиваясь, заехал локтем прямо в лицо музыканту. Лязгнули зубы, рот наполнился кровью с сильным привкусом железа, но молодой соперник не выпустил старого волка. Они упали на пол, завозились. Пьер попытался еще раз достать караульного ножом, но неудачно – его более опытный противник перехватил конечность с оружием в болевой прием и стал выкручивать Пьеру руку. Тот застонал от невыносимой боли, почувствовав, как гнутся и трещат его кости. И вдруг неистовая сила, давившая на конечность, исчезла, противник обмяк. Глаза караульного остекленели, он был мертв.

– Браво! – Стефан три раза размеренно хлопнул в ладоши. – Уложить в рукопашной схватке бывшего французского парашютиста, ветерана трех войн, это дорогого стоит! Ваш бой доставил мне настоящее удовольствие. Уверен, Паскаль не думал, что на склоне лет погибнет в стычке с молокососом, который проткнет ему бедренную артерию. Се ля ви. Молодость берет свое.

– Почему ты не помог ему? – Музыкант сплюнул тягучую нитку крови с разбитых губ и указал на Паскаля. – Разве вы не заодно?

– Видишь ли, если твоя правда свергнет нашего Филиппа с Олимпа, на котором тот собрался пребывать до старости, это будет шанс. Что я имею при текущем положении вещей? Должность караульного в этой дыре? На станции, которая изолировала себя от всего мира? Нет, не для таких дел родился Стефан. У Филиппа я давно в немилости, была причина. То дело прошлое, но уж больно наш старик злопамятен. Ну а как скинут его, тут я новому начальству, глядишь, и пригожусь. – Рыжий караульщик поднял автомат музыканта, смахнул с него грязь и неожиданно бросил оружие недавнему пленнику.

– Так что иди к людям, малыш Пьер. И заставь их услышать то, о чем говорил нам. А если у тебя не получится… Что ж, тогда я просто отходил поссать, когда ты замочил старину Паскаля. Твое слово против моего, не более.

* * *

«Может, пойти прямо к Филиппу и глаза в глаза потребовать ответа? Нет, пожалуй, случится то же, что и на караульном посту, только второй раз ему не дадут уйти. Скрутят руки и утопят в нужнике, и не дознается никто. Тогда, может, сразу без разговоров полоснуть из автомата по тирану и его кодле? А потом… А не будет тогда никакого потом. Кто его после убийства начальника станции слушать будет? И сможет ли он вообще выстрелить в человека? Не из самообороны, а расчетливо, наповал? И стать для Мари убийцей ее отца. Нет, пусть люди решат. А он знает, как заставить их собраться и слушать».

Пьер, стараясь до поры не привлекать к себе внимания, быстро шел к своей палатке. Кто-то узнавал его и в спину неслось:

– Эй, Пьер! Ты что, уже вернулся? Что там произошло? Ты слышишь нас?

«Потом, все потом». Если он увязнет в разговоре с десятком жителей, ему не дадут выступить перед двумя сотнями. Филипп быстро сообразит, в чем дело, и с помощью подручных просто выдернет парня из толпы. Значит, надо собрать всю станцию.

Пьер раскрыл кофр и бережно, как величайшее сокровище, извлек аккордеон. Руки привычно скользнули в ременные петли, пальцы мягко пробежались по кнопкам и тронули желтые, будто кофейная пенка, отполированные до блеска клавиши. С аккордеоном наперевес, будто с ручным пулеметом, Пьер решительно вышел из палатки.

Старый Себастьян учил приемного сына: «Хорошее вино разогреет кровь, красивая женщина сподвигнет на безрассудство, творящаяся несправедливость сожмет кулаки, но только одно сочетает все разом – это «Марсельеза». Гимн французского народа, наше национальное достояние. Не играй ее по пустякам, сынок. Береги для случая. Но если играешь, играй как в последний раз».

Сквозь едва слышный стук дизель-генератора, шуршание ног по платформам и шелест палаточного брезента под сводами станции вдруг зазвучала музыка.

«Вставайте, сыны Отечества, настал день славы!»

Аккордеон пел, музыка неслась от стен и до стен, торжественно разливаясь в пространстве. И в ней было столько чувства, что люди оставляли все свои насущные дела. Они выходили из палаток, из подсобных помещений, отовсюду, где застала их мелодия.

«К оружию, граждане. Постройтесь в батальоны», – пальцы Пьера порхали по клавишам и легко рождали нужные ноты.

Уже собралась большая толпа, ее тревожный гул нарастал, но не мог заглушить инструмент. Наоборот, словно подбрасывая в огонь дрова, чувства людей только усиливали великую музыку.

Юный музыкант шел по станции, которую сотрясала «Марсельеза». Он не слышал, как щелкнул затвор, досылая патрон в патронник. Не видел подручных Филиппа, которые сжимали в руках оружие и бросали на шефа вопросительные взгляды. Не заметил он и самого Ламбера, который, кажется, уже все понял и с серым лицом смотрел на растущую толпу. Пьер играл в последний раз. Он знал, что, как бы ни обернулось, никогда уже эта песня не зазвучит здесь в подобных обстоятельствах. Или изменится мир, или не станет самого Пьера. Он отчетливо понял, что это и был миг, для которого он был рожден. А значит, это был день его счастья.