Текст книги "Амфитрион"

– Средневекового «короля врачей», – пробормотал Митя. – И куда без этого главного китайского алхимика.

– Ага… И вылечили несколько тысяч диабетиков. Совсем вылечили, Митя, полностью. Об этом был какой-то беглый репортаж, но все замяли: генсеку-то лекарство не досталось. Такие дела, друг мой.

– Э-э-э… – пробормотал наш герой, не зная, что еще можно сказать в этой ситуации. – А интересно, они специально не спасли тех… кого не спасли?

– Не успели, – сказал Пчеловодов, – вроде бы. На самом деле никто, конечно, не знает. Я думаю, не успели. А то, что они успели спасти всех остальных, – чудо, к которому я могу приравнять только явление богоматери семидесяти тысячам человек в Фатиме. А вот ты у нас, кажется, брал в Штатах курс мировой экономики, так скажи, что значит вся эта интрига в экономическом смысле, а, Митя?

Митя хмыкнул. Ему не хотелось раскладывать свои логические цепочки перед Пчеловодовым, но тому явно не терпелось послушать.

– Сокращение производства – причем не только промышленности, напрямую отключенной от экспорта, но и всех компонентов, упаковок там и т. п. – следовательно, массовые увольнения и, вероятнее всего, как следствие, более осторожное планирование семьи, – пробормотал он, – ну и в магазинах всего мира гораздо реже можно найти товары с надписью Made in China, чем до инсулинового кризиса.

– Ага, – кивнул Саша и расплылся в улыбке. – Хотя, конечно, я не думаю, что замысел «Лили-Пинты» простирался так далеко, это так просто, следствие. – Он неожиданно зевнул. – Ну давай о чем-нибудь другом теперь!

Митя хотел поскорее уехать, но неожиданно оказалось, что у давних друзей нашлась масса тем для обсуждения, и он обнаружил себя в машине, направлявшейся в Москву, лишь ближе к рассвету. Конечно, у Мити не оставалось никаких сомнений в том, кто на самом деле стоял за Дельфиной Монферран… Вызвав в памяти образ Заказчика, Митя спросил себя – смог бы этот человек без особенного трепета обречь на мучительную смерть сотни людей, которые ни в чем перед ним не провинились?.. Ему почему-то не хотелось утвердительно отвечать на этот вопрос, и тут в его памяти промелькнули слова Пчеловодова о мальтузианской ловушке, а перед тем как заснуть на заднем сиденье, на внутренней поверхности Митиных век вспыхнула полузабытая цитата из «Бхагавадгиты»:

«Поведай, кто ты, ужаснообразный?

Смилуйся; постичь не могу Твоих проявлений.

Я – Время.

Вперед продвигаясь, миры разрушаю,

Для их погибели здесь возрастая».

25. Christmas Carol

Последний месяц года, традиционно опухший от безумства на дорогах и в торговых центрах, неожиданно прорвался воплощенным урбанистическим кошмаром.

(а) Студент

Четвертое число месяца ознаменовалось тем, что в незамерзшую Москву-реку свалился семнадцатилетний парень. Кинулся он с «Бруклинского» моста (так местные жители испокон веку называли «танковый» Новоарбатский мост), вошел в воду прямо напротив Белого дома и по понятным причинам уже из нее не вышел. Трагическая кончина была поначалу списана на несчастную любовь: от убитых горем осиротевших родителей десятиклассника Дутова было известно, что он, как говорят циники, неровно дышал к ученице восьмого класса красавице регионального масштаба Римме Мухаммедовой.

Дело тяжелой плитой легло на стол подполковнику Кутузову, и он был вовсе не рад непрошенному прибавлению, которое обещало стать очередным «висяком». Буквально за порогом подполковника дожидалась хорошая милицейская пенсия, которая позволила бы ему, наконец, съездить в Оукленд и посмотреть на стада настоящих круглых новозеландских овец, как он всю жизнь мечтал {40}40
  К 2020 году был сформирован пенсионный фонд «фронтовых милиционеров». Эта организация, занимавшаяся пенсионным обеспечением MEnTов, гарантировала значительные надбавки всем оперативникам, хотя бы раз участвовавшим в операциях с применением огнестрельного оружия (учет этих операций велся весьма скрупулезно, с участием бесстрастных криминалистов, поэтому устраивать постановочные дуэли за сараем было бессмысленно). Кроме того, щедрые поправочные коэффициенты полагались и за каждое ранение. Кутузову за выслугу лет, боевой опыт и израненное тело причитались, в дополнение к весьма значительному пожизненному обеспечению, еще и ежегодные авиабилеты в любую точку земного шара.


[Закрыть]. А еще у него был теплый домик в Коломне и увлекательно разобранный «бьюик», легальным образом конфискованный у какого-то почтенного бандита. Кутузов купил его («бьюик», а не бандита) десять лет назад, но так толком и не собрал до конца, хоть и начистил отдельные части до такого никелевого сияния, что больно было смотреть. Жены Кутузов не завел, а нелюдимый внебрачный сын жил отдельно, но отсутствие семейных привязанностей не мешало нашему офицеру быть честным и сострадать людям. А здесь… Кутузов лениво подумал. Нет, как будто никакой уголовки: девчонка хороша, погибший не имел в отношении нее никаких шансов, в школе о ней мечтал каждый второй… Сиганул с моста от безнадежной любви, только и всего. Так что Кутузов хотел уже закрыть дело да и сдать папку Дутова в архив, но, поводив по шершавой поверхности пальцами, решил все-таки повременить. Что-то было не так.

Сорокалетняя интуиция не подвела. Вначале оказалось, что Дутов не оставил по себе ни записки, ни прощания в блоге, ни даже самой плохонькой sms-ки. Само по себе, конечно, это еще ничего не означало, но все-таки версия о самоубийстве зашаталась. Уже довольно скептически настроенный Кутузов пообщался с Риммой и был шокирован: та чуть не с порога принялась кричать на бедного подполковника, как героиня Нонны Мордюковой, то есть как настоящая вечная русская баба (хоть и Мухаммедова): «Любила я его, понимаете, любила!!». И Дутов, как выяснилось, знал об этом. Кутузов, с каждым новым обрывком информации мрачневший все больше, отправился на рандеву с родителями бедного парня. Подробности этого разговора мы опустим, скажем лишь, что ни о какой ссоре между Аликом и Риммой даже речи не шло. Наоборот, за день до случившегося Алик набрался смелости и пошел домой к Римме – знакомиться со строгими мамой и папой, и будто бы знакомство это прошло вполне успешно.

Поэтому Кутузов, несмотря на поздний час, поехал в морг и, тщательно осмотрев тело, понял, что судмедэксперт квартальной премии не заслужил: на шее студента была видна хоть и совсем слабая, а все-таки странгуляционная борозда. Его вначале придушили – не до конца, а так, чтоб дезориентировать, а затем полуживого сбросили в ледяную реку умирать. Выехав на проспект-тезку, Кутузов вздохнул: кровь-то, ясное дело, забилась в жилах, и ум заработал, как будто ждал пинка, да только… это ведь молодым кажется, что лишь в таком движении жизнь и есть, а когда тебе через месяц шестьдесят, хочется – по-настоящему, без глупостей хочется – посидеть на диване с книжкой, погулять по парку, поесть вовремя и выспаться. Но выход на пенсию откладывался, а циничное начальство пообещало: раскроешь – коли дыру в погонах.

(б) Стекла

Развития событий не заставили себя ждать. Вскоре в Первом Сити упала люлька с мойщиками стекол. Газеты немедленно подхватили новость и принялись изощряться на темы убийственного декабря, обнаружили очередную нумерологическую подоплеку в числе 2020, прокомментировали последнюю жатву Золотой Крысы и так далее. Досталось и компании-застройщику: особенно ретивые издания подсчитали все пожары и протечки в полутора сотнях проектов, которые успешно реализовал этот застройщик. Злобные обыватели заговорили склочными голосами об отсутствующей у застройщика техники безопасности, о том, что строители так и летают с – дцатых этажей его зданий, о плохой карме его квартир, о том, что покупают их лишь находящиеся за гранью добра и зла те самые «они», у которых «непонятно откуда деньги». (Обыватель не изменился: отдельные группы населения продолжали говорить о других группах вот это безликое и безглагольное «у кого деньги», «у кого сила», «у кого власть».) По ужасности декабрь 2020-го переплюнул любимый российскими несчастьями месяц август: беды как будто перестали ждать отпускного периода и, не принимая в расчет суровую русскую зиму и предвкушение Нового года, выдали москвичам по тридцать первое число.

Люлька в Сити, однако, не просто «упала». Вначале Кутузов, спикировавший на это дело с точностью охотящегося сапсана, нашел в небольшой комнате обмываемого здания молельные коврики турецких рабочих. Потом обнаружил, что «где-то за полчаса» до происшествия итальянский закройщик и дизайнер дамских сумок, знаменитый маэстро Ринальдо Гоцци (приехавший в негостеприимную Россию учить местных производителей делать вещи так, чтоб их нельзя было не купить) видел, как рядом с его конференц-залом в том самом помещении турки совершали намаз. Он же увидел их в падении – и, как ни жаль, не вид стен древнего Кремля, выстроенного его же соотечественниками, глубже всего отпечатается у него в памяти, а именно эта печальная картина: три смуглокожих человека в ярко-зеленых комбинезонах беззвучно кричат за стеклами офиса, глядя на что-то наверху и грозя кулаками, люлька перекашивается и остается висеть только на двух тросах, один из мойщиков срывается, два других продолжают держаться, но это им не помогает: люлька внезапно проваливается.

«Не странно ли?» – подумал Кутузов и переспросил. «Да-да, они именно грозили кому-то», – подтвердил синьор Гоцци. Кутузов приказал еще раз, только теперь уже внимательно, осмотреть концы оборванных тросов. Выяснилось, что стальные веревки были надрезаны, причем ближние к зданию тросы оказались перерублены почти полностью, а дальние – лишь чуть-чуть. Сделано это было хитро: проволоки были перерезаны не все одновременно, а по нескольку штук в разных местах, чтоб сразу нельзя было заметить постороннее вмешательство. Тем не менее рассчитано было правильно, и поскольку в люльке находились трое людей, хотя по инструкции полагалось только двое, поврежденные тросы не выдержали веса. Кутузов заметил и другую странность: по свидетельству Гоцци, убийство произошло ровно после того, как турки совершили аср, послеполуденную молитву (по пятницам особенно важную для мусульман).

(в) Вокзал

Последнее происшествие было связано с Павелецким вокзалом, где какое-то время назад над платформами соорудили индивидуальные витражные навесы, решив, что негоже морозить ожидающих экспрессы в устаревшее Домодедово{41}41
  Остальные аэропорты, первым из которых было амбициозное Шереметево (оно еще год назад убрало мягкий знак из названия и поставило в основном терминале бронзовую статую графа, по фамилии которого было названо), уже давно внедрили у себя систему электромагнитного захвата, спроектированную еще одним «бессмертным» – лордом Норманом Фостером. Самолеты садились и взлетали в коридорах электромагнитных ловушек, которые, автоматически фиксируя положение воздушного судна, регулировали его расстояние от земли и корректировали положение в воздухе. Со времени внедрения этого новшества количество крушений в крупнейших аэропортах мира, до того и так небольшое, сократилось до нуля.


[Закрыть]. Дело было поздней холодной пятницей, в аэропорт прибывал лишь одинокий чартерный рейс с какого-то иорданского курорта, и желающих встречать загорелых счастливцев, повидавших Петру и просолившихся на Мертвом и живом морях Иордании, этой продуваемой всеми ветрами декабрьской ночью почти не было.

Платформы торчали из дебаркадеров, как голые запястья из рукавов, и страдающий клаустрофобией наблюдатель все-таки имел возможность наблюдать кусочек серого неба в просвете между решеткой, которой заканчивалась платформа, и крышей дебаркадера. Именно нелюбовь к закрытым пространствам в сочетании с подростковым пристрастием к ночному небу подвела переводчицу Веронику Файнен тридцати пяти лет. Она приехала на Павелецкий вокзал, чтоб встретить своего друга Самира, гида, возившего в Амане русские группы: они планировали вместе отпраздновать Новый год. Но стоило Веронике выйти на открытую часть платформы, как ветер толкнул ее в спину сильно, будто кулаком, и она упала на рельсы перед прибывавшим экспрессом. Поезд подходит к платформе черепашьим шагом, а машинист был внимателен, и Веронику не разрезало пополам.

Но упала она неудачно, а ослабленное сидячей работой и неустроенной личной жизнью сердце не выдержало вида надвигающейся громады, и если бы перелом шейки бедра и вывих плеча она бы еще пережила, то инфаркт докончил дело очень быстро. Иорданец Самир поседел, узнав, что его любимая русская женщина кончила земной путь, как Анна Каренина. Но по крайней мере – и эту фразу он повторял про себя еще долго – может быть, в отличие от той, Вероника хотя бы умерла счастливой?..

Кутузов не приехал на место происшествия. Мало ли несчастных случаев несут с собой безумные праздничные недели в больших городах? Так что узнал он об этом лишь post factum, но случившееся, особенно после запоздалого разговора с машинистом, практически поставило точку в его рассуждениях.

* * *

В последнюю неделю декабря Москва – в тех частях ее, где нет торговых центров и шумных ресторанов, – всегда вечерами пустеет. Кто-то начинает праздновать загодя, кто-то уезжает в отпуск, кто-то на дачу. Кто-то ездит в гости по случаю католического Рождества, кто-то заранее наряжает ель, кто-то подшивает платье. Ну а в большинстве своем люди суетятся, докупая недокупленное, шаря по карманам в поисках продуктового списка и лихорадочно отоваривая подарочные купоны, чтоб всем хватило сюрпризов. Не бывает в это ледяное промозглое время года и ночи любителей гулять по опустевшим мостовым, где многоголовой эфой змеится по вымерзшему растрескавшемуся асфальту арктическая поземка. Нет любителей и фланировать по открытой всем ветрам пешеходной части метромоста на Воробьевых горах. Поэтому на мосту стояли только двое людей, никак не связанных между собой. Один – немолодой человек, по виду профессорского типа, с высокими татарскими скулами – судорожно сжимал в руках худенький розовый букет и явно ждал кого-то.

Другой заслуживает, пожалуй, более подробного описания. Это был высокий мужчина без головного убора и в несерьезном для зимы сером рединготе с черным воротником. Он со всей очевидностью никого не ждал и удовлетворялся сполна лишь собственным обществом. Стоял он, вглядываясь куда-то в неизменные черные воды ночной реки, опершись локтями на парапет и чуть наклонившись над рекой. Мужчина спокойно курил, а рядом с ним уютно пристроилась, прислонив серебряную голову к парапету, тонкая, как будто живая трость. Она вполне подходила под одеяние и вид владельца, но совершенно не вписывалась в стылый антураж московской зимы.

С одной стороны гуляющий видел застекленевшее от мороза правильной формы озерцо, сохраненное в заброшенном фундаменте Дворца молодежи (там устроили всероссийский мемориал долгостроя) и сейчас похожее на зеркало. С другой взор его упирался в пока неприветливый, но потенциально зеленый крутой бережок, за которым прокалывал небо шпиль университета. Да, что бы ни происходило в «этом городе», но в нем всегда будет сиять опасным золотым светом пик знания. Придут дети, выучатся, разлетятся по всему свету, кто-то вернется… Наверное, о чем-то в этом роде думал удивительный ночной гуляка, уступивший зиме только тем, что затянул руки в перчатки. Вообще-то курить в перчатках не очень удобно, но эти были сшиты на заказ и курить нисколько не мешали.

Мужчина стоял долго. Потом утомился, или замерз, или надумался вдоволь, и двинулся прочь от центра, к университету. Довольно длинные его волосы трепал ледяной ветер, а задумчивый взгляд был теперь устремлен на золотой шпиль. Докуренная сигарета, блеснув золотым фильтром, уже давно упокоилась в холодных водах Москвы-реки, а онегинская трость отстукивала ритм столь необязательно и неровно, что вездесущий автор убедился: джентльмен носил ее просто так, потому что ему нравилось.

Шагов через пятьдесят героя этого эпизода остановил другой мужчина, только что спустившийся на пешеходный уровень платформы метропоезда. Этот новый герой заступил дорогу герою предыдущему и вовлек его в диалог.

– Добрый вечер, – сказал он. Был это человек средних лет, в вязаной синей шапке с меховым отворотом, уютном коричневом пуховике, брезентовых штанах цвета хаки и невыразительной обуви. – У вас не найдется зарядки для омнитека, а то я тут потерялся, никак до друга не дойду, а позвонить и неоткуда.

Мужчина в рединготе почему-то оглянулся на своего недавнего компаньона по мосту (тот топтался на месте и недоуменно оглядывался, занятый собственными мыслями), вздохнул, упер правую руку с тростью куда-то в бедро, устроив таким образом всему себе удобную подпорку, и тщательно охлопал карманы, как будто их было множество, и не только в рединготе. Завершив охлопывание, он покачал головой:

– Очень сожалею, – констатировал он, – но я не взял с собой омнитека. Впрочем, это и не удивительно, – тут он развеселился без очевидной причины, – потому что я им не пользуюсь. – Человек помолчал, глядя в лицо собеседника, на котором не отразилось никакой реакции, и продолжил еще веселее: – Потому что у меня его вовсе нет!

Тут зимоупорный франт помолчал еще немного и решил все-таки заполнить возникшую тупиковую паузу следующим доверительным комментарием:

– А все это оттого, милостивый государь мой, что я недолюбливаю технику.

Носитель редингота и трости вздохнул и почему-то поднял бархатный воротник. Видимо, злобный ветер, дувший по-над Москвой-рекой, все-таки был холодноват. Губы человека в пуховике разъехались в улыбке.

– Вот и… жаль, – заметил он с каким-то непоследовательным удовольствием. Сказав это, пуховик достал омнитек и зачем-то в подробностях продемонстрировал его не по погоде одетому мужчине с тростью (тот обратил внимание, что омни был весьма допотопный). – Потому что вот он, мой омнитек. И что же мне теперь с вами делать?

Мужчина в рединготе с сочувствием оглядел неработающий прибор, устаревшие проводки, несовременный стальной коготь, сиротски потухший экран, пещерку для пальчиковых батареек с давно выломанной крышечкой, вздохнул и ответил:

– Как что? Вначале смириться с тем, что это – как бы вам ни хотелось – не омнитек (в них не бывает батареек), а какой-то пугающий трилобит от коммуникационной техники. Затем – дойти вместе со мной до оживленной улицы, обратиться к другому человеку, у которого есть либо омнитек, либо – чем не шутит святой Исидор Севильский – телефон, и… воспользоваться.

Полностью озвучив свое разумное предложение, человек с тростью, однако, не сдвинулся с места и продолжал смотреть на человека в пуховике так, как будто тот был чучелом йети в Зоологическом музее, а не другим человеческим существом, нуждающимся в помощи.

– Никуда вы отсюда не уйдете, – заявил пуховик и вдел палец в стальной коготь. Выглядело это гротескно: на странном путешественнике были вязаные варежки собачьей шерсти, но в нужном месте на правой варежке была дырка. В голосе его слышалось нездоровое и пугающее торжество. – Сегодня же двадцать пятое число. Рождество Христово, хоть и нерусское, а все же светлый праздник для всех нас. Но не для вас, я смотрю? Время… подвинуться!

Носитель трости задумчиво взялся левой рукой за подбородок, в остальном не изменив своей философской позы, и оглядел варежки, коготь и лицо собеседника.

– Ну вы-то явно уже подвинулись, – заметил он иронически-вежливо. – То есть, если позволите, уточню: вы и меня намереваетесь сбросить с моста? Как бедного Алика?

– Кого? – с сомнением пробормотал коричневый пуховик.

– Алика Дутова, – с готовностью сообщил веселый мужчина с тростью. – Мальчика на Новоарбатском мосту, от которого вы избавились первым. О, уверен, вам понравилось бы, как плакала Римма. Затем в люльке, что вы так ловко сбрили в Сити, были Юсуп Гюль, Нечип Эрдоган и Мехмед Озден. Конечно же, у всех были семьи, это вообще характерно для людей, а тем более для турок. А Вероника? Иорданец Самир, если вам интересно, теперь сидит дома, пьет чай, слушает радио и смотрит в стену. Вот с одиноким преподавателем МГУ по культурному взаимопроникновению господином Фахретдином Фейзулиным вам не повезло, правда, – тут мужчина изящно показал пальцем за спину, – он уже ушел домой, и кульминации не получилось. Ну да ничего, организуем. Правда?

Коричневый пуховик, то ли догадавшись, то ли метаболически дойдя, наконец, до необходимости посмотреть в глаза тому, кому угрожал, выполнил это несложное действие и, посмотрев, увидел там что-то такое, от чего попятился. Человек в рединготе двинулся за ним – как будто не догоняя даже, а просто сохраняя привычную разговорную дистанцию. Улыбка не сходила с его лица:

– Ну что вы… Денис. Что вы. Куда же вы. Да постойте же минуту!

Услышав свое имя, коричневый пуховик действительно остановился. Безуспешно попытался вытащить руку из когтя. Человек в рединготе также остановился и продолжил свой лениво-внимательный осмотр «Дениса», отмечая кое-какие симптомы угнетения организма зимой: посинение губ, бледность кожных покровов и дрожь конечностей.

Внезапно он сделал скользящий шаг вперед и моментально преодолел небольшую дистанцию, отделявшую его от коричневого пуховика. Тот дернулся было назад, но не успел: трость московского денди, описав полукруг вокруг его закованных в брезентовое хаки ног, легко скользнула под коленями, и Денис полетел назад, больно ударившись головой о камни. Мужчина с тростью наклонился и не без любопытства продолжал:

– Вы, Денис, любопытный случай. Мономаньяк, альтофоб, ксенофоб, да еще и любитель пятниц. Что у вас произошло в пятницу, интересно, какому злому мусульманину и за что вы так последовательно и с выдумкой мстите?

Денис дернулся, но тщетно. Мужчина присел на корточки, схватил его правой рукой за шиворот, как котенка, и вздернул на ноги с такой легкостью, как будто тот ничего не весил. Левая рука в черной перчатке, по-паучьи перебирая пальцами, пробежала по его телу и, с хрустом сжав руку, на которой был до сих пор надет коготь, поднесла ее к Денисову же глазу. Все это было чрезвычайно неприятно: ворот врезался Денису в шею, мешая дышать, а соседство стального лезвия с глазом заставляло задуматься о неприятных событиях, находящихся в самом ближайшем будущем.

– Знаете, Денис, – сказал человек задумчиво, – даже если бы я не знал наверняка, что вы за один месяц убили семерых человек, я бы все равно вас укокошил.

Денди как-то особенно произнес это слово, с особым вкусом – как человек, любящий самые разные слова в разных языках. Придушенный Денис почему-то догадался, наконец, что человек в рединготе – не местный. И еще он разглядел, что этот человек сед и немолод, а еще с трезвостью, которой не было у него уже многие годы, понял, что если он, Денис, убивает, вкладывая в это сакральный смысл, то человек этот именно что укокошивает – без особой серьезности и не задумываясь слишком надолго.

– Да, я не местный, – подтвердил невысказанную догадку Дениса человек в рединготе. Еще страшнее было то, что он, похоже, никуда не торопился. – Но я не мусульманин, у меня нет возлюбленной мусульманки (по крайней мере, в настоящий момент), я не приехал из страны, области или города, где исповедуют ислам, и мне глубоко безразличны вообще все предрассудки, связанные с религиозной принадлежностью, цветом кожи, происхождением, возрастом, ростом, весом… о, нет, нет, дорогой мой Денис… – тут человек в рединготе еще сильнее сжал руку Дениса (тот, решив, что странный денди расслабился во время речи, попытался выдернуть когтеносную руку из хватки нападающего, чтобы хорошенько садануть стальной заточкой по горлу пленителя, прикрытому лишь кашне из тонкой шерсти).

– Нет-нет, дорогой Денис, – повторил денди и перехватил Дениса поудобнее, а правую руку с когтем поднес совсем близко к лицу убийцы. Денис пыхтя, выдавил:

– Что, тебе поговорить не с кем? Хочешь, так убивай сразу, что тянешь?

Человек скривился.

– Вот говорят, – все-таки продолжал он, как будто ничего не услышав, – «ворон ворону глаза не выклюет». Но разве вы, Денис, ворон?

Тут денди, даже не особенно и напрягаясь, пересилил упирающегося Дениса и хирургически точно полоснул его собственной рукой с когтем по правому глазу. Убийца обмяк. Человек с тростью перестал его держать. Денис упал, держась за лицо и крича.

– Извините, клевать вас было бы слишком… интимно. А так, кажется, вполне достаточно, – добавил человек в рединготе задумчиво. Видимо, это было все, что он хотел сказать в этой ситуации: ни дедуктивной цепочки, ни лекций о человечности, ни этических выкладок, ни ненависти. Но все-таки добавил, перекрывая вопли:

– Не расстраивайтесь. Такое сочетание некрасивых цветов в одежде в любом случае не имеет права на жизнь, а человека-то внутри вас давно уж нет. Прощай, Денис, пока будешь лететь, посмотри на мир.

Денди рывком поднял одноглазого убийцу на ноги, и, тяжко опершись на трость, одним брезгливым движением кисти выбросил его, кричащего, в воду, как грязную тряпку. Дениса вынесло куда-то за пределы реальности; он теперь пролетал многие, многие города и времена, и страх, поначалу обернувший его, как холодный мокрый саван, теперь согрелся уютной уверенностью: конечно же, он наконец-то сошел с ума! Все равно так не может быть: вот Каир, вот Стамбул, вот Багдад, вот Дамаск… все, оказывается, столь странные и разные с высоты птичьего полета. Ивезде, словно приветствуя Денисово молчаливое падение, пели муэдзины, славя единого Бога и призывая молиться. Разум Дениса кипел не в состоянии понять, что происходит, но наконец падение закончилось, и, обрушившись в глухую ночную воду, он с хрустом сломал шею.

Каким-то невероятным образом расслышав за всплеском этот удовлетворительный хруст, франт-избавитель не поспешил скрываться с места преступления. Напротив, тщательно поправив редингот, кашне, перчатки и осмотрев трость, достал из внутреннего кармана портсигар и закурил, в точности воспроизведя свою задумчивую позу, предшествовавшую этому эпизоду. К нему подошел крупный одышливый человек в полицейской форме. Вдали стояли еще люди.

– Что здесь происходит? – спросил полицейский почему-то огорошенно, как будто ожидал встретить здесь кого-то вполне конкретного, на кого имел планы. – Кто вы?

– Я тот, кто, если хочет зла, то зло одно и совершает, – с приветливой улыбкой отвечал джентльмен в рединготе. – А вы молодец, Кутузов, не оставили Москву. Видимо, наличие второго глаза позволило вам увидеть… перспективу. Успешной вам рыбалки.

Сказав это, мужчина фыркнул каким-то своим мыслям и удалился, стирая платком кровь, неожиданно выступившую из косого шрама на левой скуле. А Кутузов, повинуясь тому же шестому чувству, что велело ему взяться за это дело, не стал его преследовать. Вместо того он, выудив из воды тело Дениса, с удовлетворением идентифицировал его как искомого преступника, а затем, закрыв дело, поспешил спрятать его подальше, чтоб никто не задавал лишних вопросов – в частности, об увечьях на обнаруженном кадавре.

Да, в Москве нашелся лишь один человек, на котором в итоге сконцентрировались подозрения Кутузова. Три обстоятельства привлекли внимание сыщика (узнав подробности смерти Вероники Файнен, он окончательно уверился в закономерности): что преступления совершались непременно в пятницу, что направлены они были либо прямо, либо опосредованно против мусульман, и что всем смертям непременно предшествовали падения. Все это – в сочетании с тем, что следы самих преступлений заметались весьма тщательно, – предполагало наличие у преступника навязчивой идеи, происхождение которой Кутузов и решил проверить. Посадив «своих орлов» за анализ баз данных, он идентифицировал несколько несчастных случаев и убийств, которые удовлетворяли интересующим его критериям. Пройдясь по родственникам пострадавших или погибших, Кутузов с досадой понял, что ни одного подходящего подозреваемого найти не может. Таким образом, либо преступления имели более сложный мотив (возможно, были ритуальными или мистическими), либо Кутузов «искал не там».

Оказалось второе. Хлопнув себя по лбу, Кутузов вдруг понял: если это симметричный ответ на травматическое событие в прошлом, то искать надо не в России. Так он и вышел на Дениса Матросова, жену которого, гуманитарную работницу, одной несчастливой декабрьской пятницей нашли в Северной Индии, судя по положению тела, сброшенной с минарета. Дело было закрыто индийским следователем, а Матросов, уже к тому моменту наблюдавшийся у психиатра, видимо, после случившегося окончательно сошел с ума. Выследить его было делом техники: нельзя было понять, где у него база, но можно было предсказать, на каких объектах его появление наиболее вероятно.

А дальше получилось так, что люди Кутузова, ждавшие на достаточном отдалении, чтобы вмешаться, не стали путать ситуацию до прибытия шефа. С одной стороны, они не могли понять издалека, что происходит, но и спугнуть долгожданную добычу не хотели, а сам Кутузов явился слишком поздно.

Он не стал допытываться, как тот человек на мосту упредил его, откуда знал, кому будет грозить опасность в последнюю пятницу месяца. Все-таки наш следопыт был уже немолод и тяжек, и настал уж долгожданный час выйти на пенсию, признав то, что сложнее всего признать амбициозному детективу, что какие-то загадки остаются, как бы нам ни хотелось разгадать их. И вот, навесив на китель последнюю правительственную награду, теперь уже полковник Кутузов в последний раз смотрит в зеркало в коридоре здания Московского уголовного розыска, надевает теплую шапку, прощается с вахтером, притворяет за собой дверь, пересекает двор и выходит на Петровку свободным человеком. Здесь он сливается с темными силуэтами и, как обычный москвич, идет домой, отплевываясь и отмахиваясь от липкой метели.