Текст книги "Амфитрион"

27. Отличница

11.30 a.m.

Представьте, что с высоты птичьего полета вы озираете океан. Правда, речь идет об очень далеком и глубоководном океане, и птицы не долетают сюда. Но все-таки представьте этот панорамный вид: мы летим над волнами и видим сине-белую воду, блики солнца в выемках волн, белые барашки на гребнях, тени рыб, движение морских течений, видим, что горизонт равен кругу, и этот синий круг вод накрыт хрустальным колпаком неба. Наконец мы видим взрезающий воды и небеса корабль.

Это современная парусная яхта среднего размера. Она чистого белого цвета и очень быстроходна. Иногда из-за цвета и быстроходности она как будто исчезает из виду, но потом становится ясно, что это лишь игра света, тени, бликов и неизбежного страха, который не может не испытывать наблюдатель, заброшенный в середину бесстрастного океана. Этот же наблюдатель, приглядевшись, видит не прогулочную яхту, а серьезный парусный корабль, пусть и небольшой. На палубе пусто. Ясный горизонт не приманил наверх из кают ни веселую компанию богатых путешественников, ни океанологов, готовящихся нырнуть поглубже в круглом батискафе, ни роскошных молодых леди босиком или в плоских туфлях на белой подошве (ведь именно так принято ходить по палубе любой уважающей себя яхты).

Спустя некоторое время на палубе появляется человек.

11.40 a.m.

Он один. Наша яхта вообще производит впечатление управляемой нематериальной силой. Никто не отдает команд, не слышен топот ног на лестницах и палубе, не скрипят натягиваемые и распускаемые канаты – только ветер туго и ровно гудит в парусах. Видимо, человек поднялся на палубу из каюты – не мог же он возникнуть из воздуха? Это высокий и худой мужчина с не совсем еще седыми волосами, почти достающими ему до плеч. Возраст его определить тяжело. У него очень темные глаза, в которых отражается морская синева, острые черты лица и плавные, текучие движения. Сколько же ему – пятьдесят, шестьдесят, семьдесят?

Ему гораздо, гораздо больше, да только нам с вами это не поможет: ни на лице, ни на теле его это не отражается. Мужчина облачен в легкий льняной костюм того издевательского молочного цвета, который так любят носить люди, выходящие в море, чтобы подчеркнуть чистоту… своих намерений и своего судна. Он стоит на носу яхты, летящей все дальше в открытый океан, и курит длинную черную сигарету с таким спокойствием, словно находится на палубе прогулочного теплоходика, направляющегося от Тауэрского моста в Гринвич. Его спокойствие успокаивает и нас. Что ж – яхта, океан, человек. Просто мы не видим капитана и команду. Нечего им делать на виду.

Зато мы немного облетим одинокий корабль и посмотрим на его борт. Там написано: Niña. Странно, ведь корабль совершенно не похож на любимую каравеллу Колумба, хотя сообщим по секрету, даже и приписан он к испанскому порту Кадис – тому самому, откуда после третьего плавания великого адмирала доставили ко двору Изабеллы и Фердинанда в цепях.

Значит, перед нами Заказчик. Магистр, доктор Делламорте. Так назвал его водный демон Страттари в письме Дмитрию Дикому, а он, видимо, знал, что говорил. Чтобы уж не оставлять совсем никаких тайн, подтвердим догадку читателя – он же выступил и гипнотизером, явившимся к Геннадию Садко в начале повествования, и денди в сером рединготе, который так радикально расправился с маньяком, терроризировавшим Москву накануне Рождества. Куда же он направляется?

Это нам предстоит выяснить. А здесь заметим, что появление Магистра на палубе «Ниньи» в этот день и час могло и не состояться, ибо – что бы ни написал благородный Страттари Дмитрию Дикому – решающее перышко на весы правды богини Маат положил не московский журналист. Митя справился с полосой препятствий на твердую четверку. Но среди жертв компании «Гнозис» встречались и отличники. Вернее, отличница.

28. Ad usum delfini

Дельфина Монферран была самодельной женщиной, то есть сделала себя сама. Мы не будем рассказывать ее историю полностью, но для лучшего понимания ее характера упомянем, что она происходила из совершенно средней семьи служащего, проживавшего где-то в Нормандии, что количество детей в этой семье отличалось от одного на n, и что Дельфина не была ни первенцем, ни младшей любимицей и потому по реке жизни сплавлялась с самых юных лет самостоятельно. Долго ли, коротко ли, но упорная учеба и природная сообразительность принесли свои плоды. Мадемуазель Серсо (такова была девичья фамилия Дельфины) блестяще закончила коллéж и взяла штурмом экономический факультет Сорбонны. Учась в Париже, она мгновенно и профессионально расцвела внешне, что, впрочем, не помешало ей сохранить прежние приоритеты: уже на втором курсе она написала вскоре ставшую классической работу Milking Hunger[71]71
  Дословно «Выдаивая голод» (англ.). Англ. слово to milk (доить) происходит от milk – молоко.


[Закрыть] о преимуществах снабжения беднейших стран Африки молокопроизводством Китая (с дешевыми российскими лицензиями и ноу-хау на kefir), доказывая статистически сильную закономерность между недостатком молока и порочным кругом нищеты, и сразу после этого начала сотрудничать с Danone. Параллельно, впрочем, предприимчивая Дельфина сделалась промышленным шпионом Nestlé и на полных парах устремилась в царство благополучия и большой коммерции.

Выпускной курс Сорбонны застает Дельфину Серсо с элегантным кольцом белого золота на пальце; для убедительности в кольце жонглирует цветовыми всполохами немаленький бриллиант. Она помолвлена с Жаком Монферраном – собственным деканом, оставившим ради нее жену и троих детей. Помолвка сохранялась в тайне, и даритель кольца стал известен только через полгода, когда мсье Монферран покинул Сорбонну и ушел в аппарат президента Франции главой одного из экономических комитетов. Молодые обзавелись полноэтажной квартирой практически на Марсовом поле, соседом сверху у них был Ален Делон, а в качестве свадебного подарка мсье Монферран преподнес юной жене свое загородное поместье в Фонтенбло. О судьбе бывшей жены и детей отставного декана молва умалчивает.

Дельфина на лаврах не почивала. Безотлагательно забеременев во время медового месяца, проведенного блестящей парой в роскошном путешествии по странам разной степени голодности (впрочем, каким бы третьим мир ни был, человек со средствами всегда найдет, как провести в нем несколько превеселых дней), через положенный срок в августе 1998 года мадам Монферран родила здоровенькую девочку. Девочка росла и была похожа только на мать, будто Жак Монферран не имел к ее производству никакого отношения. Забегая чуть вперед, скажем: в этом была вся Дельфина.

Читатель, наверное, догадался, что экономическая чета съездила в Африку и Латинскую Америку не зря. По результатам поездки мсье Монферран обрисовал президенту несколько предприятий, реализация которых выдвинула Францию в первые игроки на рынках третьего мира. Nestlé к тому моменту с удовольствием пережевывал важные части Danone, запивая заводы, газеты и пароходы конкурента его же питьевыми йогуртами. Мадам Монферран же, не теряя времени, вошла в совет директоров новой трансъевропейской компании Food Planet[72]72
  Планета еды (англ.).


[Закрыть], наслаждавшейся заслуженной поддержкой правительства Франции, и одновременно создала фармацевтическое предприятие Cockayne. Food Planet кормила третий мир продуктами, сделанными… скажем так, с участием ингредиентов тех товаров, которые не нашли спроса в европейских, а потом и американских супермаркетах (корпорация довольно быстро шагнула с берегов Европы в Америку и Азию, став настоящей планетой); «Cockayne» этот же третий мир лечила. А чтобы гарантировать качество, у FP была своя фабрика в венгерском Дебрецене, протестантской столице мира; правда, и существование, и конкретные функции этой фабрики особенно не афишировали. В общем, чтобы зря не темнить, подтвердим: пара Жак Монферран – Дельфина Монферран работала четко.

Пока не случилось то неожиданное, что всегда случается неожиданно. Жак Монферран, которому и было-то всего немного за пятьдесят, неутомимый бегун трусцой, благодаря отсутствию животика (помимо высокого дохода и реноме в бизнес-мире), привлекавший горячие взгляды студенток и прохладный взгляд Дельфины, после утренней пробежки в один несчастливый день свалился, обливаемый холодным душем, прямо на мраморный пол ванной. Инсульт.

За этим последовала борьба за жизнь. Дельфине впору было ставить памятник: она не отходила от мужа ни на шаг, только в часы его сна отъезжала в тот или иной офис, организовала себе рабочее место у одра больного, выписывала ему из далекой России уникальную лекарственную разработку, на которую тратила добрую часть личного дохода, ибо лекарство производилось подпольно на основе редчайшего вещества, добываемого из плаценты и маточного молочка пчел, и параллельно «поднимала» Ирэн, которую до года кормила грудью (идеальной формы).

Однако спустя четыре месяца Жак М. устал бороться и тихо скончался, так толком и не придя в сознание. Ни одна слезинка не упала из гордых глаз Дельфины. Она провела похороны, не надевая темных очков, и в глаза явившейся на отпевание первой жены (с двумя детьми) смотрела чистым взором: в любви, как и на войне, побеждает сильнейший.

Молодая вдова справилась с ударом, довольно быстро восстановила связи в правительстве и даже вышла из тени великого покойного мужа, от которого ей остался, помимо материальных активов, интересный ореол мученичества над непокорной головой. С тех пор Дельфина вызывала особое опасливое уважение в деловом мире.

FP набирала обороты, все туже запутывая земной шар в паутину дешевых и вкусных продуктов; Cockayne шла за нею по пятам. Бежали годы, и Дельфина Монферран упрочивала на Олимпе пищевой индустрии свой трон из чизкейков, контролировала жирность молочных рек, следила за содержанием сахара и желатина в кисельных берегах. Так продолжалось года три. Ирэн подрастала под присмотром нянюшек и гувернеров, обучалась языкам, музыке и верховой езде и питалась давно уже не маминым грудным молоком, а продукцией, тщательно выращенной на личной ферме Дельфины, затерянной среди лесов и полей Бретани, обнесенной по периметру двухметровой каменной стеной, отчерченной от неба лазерным барьером. Надо ли и говорить, что родословная коров, дававших молоко Ирэн, и телят, шедших на мясо к столу маленького семейства Монферран, по безупречности превосходила Дельфинину.

Прошло еще два года. Девочке настала пора учиться в школе, и как бы супер-мать ни жаждала ограждать дочку от страшного мира и дальше, разум подсказывал, что даже молодая и здоровая Дельфина не вечна: Ирэн рано или поздно придется если и не делать карьеру (желательно в какой-нибудь творческой сфере), то выходить замуж. А для этого надо учиться жить среди людей – не бонн, наставников и маминых деловых партнеров, а в свете. Поэтому mme Монферран нашла для дочери закрытый пансион под Парижем и сказала себе, что пора успокоиться. Здесь автор не удержится и намекнет: Дельфина была неправа. Пора было начинать волноваться.

В один чудесный день позднего августа в восемь часов пятьдесят одну минуту (это время раскаленным тавром отпечатается у нее в уме) мадам Монферран выходит из личного лифта на сорок пятом этаже башни FP, что в хрустальном парижском районе Defense. Привычно миновав последнюю пару охранников на директорском этаже, она открывает золотой карточкой кодовый замок и входит в кабинет. Она поднимает взгляд на свое рабочее место и не вскрикивает, не кидается в коридор и не зовет охрану только потому, что… она Дельфина Монферран.

За ее письменным столом удобно располагается человек, не относящийся к числу служащих компании. Дело даже не в том, что Дельфина знает их всех в лицо: не знает. Просто по нему видно, что он не из служащих, даже в великолепно-аскетическом кабинете Дельфины он выглядит как казначей Ее Величества на детском утреннике в «Макдональдсе». Впрочем, это несоответствие не мешает ему приветливо улыбнуться и опустить взгляд на монитор ее компьютера с той непринужденностью, с какой люди в метро читают покетбуки. Дельфининого компьютера, защищенного паролями, шифрами и «огненными стенами» не хуже пентагоновского информационного центра!

Дельфина Монферран, как, наверное, уже понял читатель, соображает очень быстро. Поэтому она, допустив на лицо лишь выражение вежливого недоумения, выглядывает из двери и окликает охранника, не забыв взглянуть на незваного гостя, – не дернется ли? Но мужчина, занявший ее место, даже не меняет позы, продолжая лениво изучать деловую документацию главного исполнительного директора. Тогда умница Дельфина… велит охраннику никого не пускать на этаж до отдельного уведомления. Захватчик удовлетворенно кивает. Мадам Монферран аккуратно закрывает дверь и поворачивается к своему столу. «Кто вы?» Нет, ни в коем случае: Дельфина Монферран переходит сразу к сути. Какая разница, кто он?..

– Чего вы хотите? – спросила хозяйка FP.

Ее гость, похоже, и не ждал от нее риторических вопросов, а на скорость соображения не жаловался. При этом он явно никуда не спешил – а это всегда нервирует.

– Разных вещей, – отвечал он. – В той части планов, которая касается вас, важно, чтобы вы продолжали возглавлять Food Planet…

Дельфина дернулась. Оказывается, у него уже есть на нее планы. Впрочем, было бы странно ожидать, что такая сложная акция реализована от нечего делать. Человек тем временем продолжал, для разнообразия переведя взгляд с компьютера на Дельфину (она при этом подумала, что надо отключить кондиционер – по позвоночнику пронеслась вереница торопливых мурашек):

– …из этого офиса, потому что акционеры вряд ли доверят вам руководить корпорацией из тюремной камеры или, скажем, из ссылки во Французской Гвиане.

Дельфина выдержала и эту атаку. Молча прошла к креслу, села.

– Вы позволите мне закурить? – поинтересовался мужчина, задержав уже чиркнувшую зажигалку в миллиметре от своей сигареты. Похоже, он понимал: как быстро они оба ни соображают, все-таки человеку, которому кидают в голову томагавк, нужно время, чтобы прийти в себя.

– Возражаю, – мрачно сказала Дельфина. Ей нужно было оказать какое-нибудь сопротивление – она же Монферран, а не какая-нибудь истеричка из телевизора. – Мы занимаемся здоровой едой, и в нашей корпорации работают люди без вредных привычек.

Неприятный гость одарил хозяйку кабинета еще одной улыбкой, на этот раз скептической, донес огонь до сигареты, вдумчиво затянулся, щелкнул мышью, усыпляя компьютер, и развернулся к Дельфине в крутящемся кресле.

– Полноте, – тонкая кисть, потянув за сигаретой дымную ленту, описала небрежную дугу. – Ваша Cockayne, если б не людские недуги, давно бы уже обанкротилась. Да и потом, где вы видели людей «без вредных привычек»? Возможно, вы родом из Нормандии? Ведь именно там, говорят, сохранились наиболее чистые нравы во всей прекрасной безнравственной Франции… «Людей без вредных привычек» не бывает, тем более когда этих людей шестьдесят пять тысяч триста семьдесят шесть душ – пока считая среди них и вас. Один по вечерам пьет кальвадос (кстати, именно в Нормандии), другой жадно курит weed[73]73
  Травку (англ.).


[Закрыть] в распечатанную форточку корпоративной душевой комнаты, тем самым, между прочим, безвозвратно нарушая бесперебойную циркуляцию очищенного офисного воздуха. Третий ездит по выходным в Гамбург, переодевается женщиной и предается унылому разврату, а на службу ходит в кружевном белье, yuck[74]74
  Фу (англ.).


[Закрыть]. Четвертый… Четвертая, предположим, любит своего отца, на которого похожа, как обесцвеченный инь на потемневший от горя ян, соблазняет собственного декана, под прикрытием этого брака рожает от родного отца дочь… Dear me![75]75
  Ничего себе! (англ.)


[Закрыть]

Веселое восклицание, равно как и то, что докладчик не стал делать сочного акцента на последнем известии, странным образом немного примиряло с визитером. Но все же не настолько, чтоб помочь Дельфине удержать чудовищный удар. Глаза нарушителя спокойствия изучали ее с обманчивым равнодушием, и он, конечно, увидел, как по мере его рассуждений лицо ее меняло цвет: Дельфина была из тех, кто бледнеет, но эта стадия была уже пройдена, и теперь ее щеки пошли красными пятнами. Она отшатнулась со сдавленным криком и, отойдя на пару шагов, упала в низкое кресло.

Удовлетворенный таким эффектом, человек встал и подошел к голландскому натюрморту, украшавшему стену офиса. Центральное место в натюрморте занимали чудовищные овощи и пугающая дичь. Имелась также и кухарка.

– Ба, – констатировал он, – так это вы тайно купили всю «Морковь» Геррита Доу, оставив в шверинском Staatliches Museum жалкую копию! Как это я раньше не догадался.

Тон проклятого незнакомца явственно подразумевал: «Это лишь маленький пункт в списке того, что я о вас знаю». Он что-то поискал взглядом и не нашел. Тогда захватчик подошел к морскому пейзажу и стал смотреть в него, как в окно. Настоящего окна в кабинете не было, Дельфина и сама не знала, почему, но ей было проще запираться в офисе, как бы добровольно заключая себя в тюремную камеру. Правда, с появлением уверенного обвинителя сходство с тюрьмой стало неприятно сильным, и она стала думать, как перенесет свое рабочее место куда-нибудь, где есть… воздух. Занятая этой мыслью о будущем, Дельфина надеялась, что страшное настоящее скоро кончится, и молчала. Но незнакомца, похоже, ее партия в разговоре и не интересовала. Он продолжал:

– Любопытно: глядя на картину милого оптического обманщика из Лейдена{42}42
  Геррит Доу (Gerrit Dou, 1613–1675) – знаменитый голландский барочный мастер tromp – L’oeil – оптического обмана. Из рамок его картин выглядывают герои и т. д. «Морковь» хранится в немецком городе Шверин. Доу работал в Лейдене.


[Закрыть], никому не придет в голову обвинить голландцев в том, что они-де использовали генетически модифицированную сою, чтоб выкормить этих пулярок. Или нитраты, чтоб вырастить эту морковь. Чистые были времена. Так вот.

Тут Дельфина ненадолго отключилась, буквально на пять секунд, а когда пришла в себя, подумала, что шантажист этого не заметил: он все так же смотрел в пейзаж и продолжал говорить. Сознание оставило ее, потому что она вдруг поняла, что́ сделала со своей жизнью, и осознала, что́ мог сделать с этой жизнью ее посетитель – человек средних лет, с непривычно артистической стрижкой, почти с полностью седыми, изначально черными волосами, прямой свободной осанкой и ничего не упускающим взглядом.

– …затем при помощи невинного сочетания пищевых добавок и вовремя озвученной правды об истинном отцовстве дочери добивается у супруга нервного срыва. А он, и без того измотанный подозрением, что юная жена вышла за него по расчету, так и не переживший самоубийства старшей дочери от первого брака, получает инсульт и, представьте, умирает. А вы говорите «вредные привычки». Привычка выбираться наверх по чужим позвоночникам, мадам Монферран, – самая вредная из всех. Уж вы поверьте.

– Вы отсюда не выйдете, – сказала Дельфина пустым голосом. Как пишут в таких случаях, на нее вдруг навалилась кошмарная усталость, но вместе с тем где-то вдалеке забрезжило и облегчение: скоро кошмар кончится. Она убьет этого человека… Потом – послезавтра – Ирэн пойдет в школу. И никто больше не будет им угрожать, потому что раскопать все, что изложил незваный гость, по второму разу невозможно… А ведь он еще даже не начал говорить о переработке просроченных йогуртов.

Затушив, наконец, сигарету в неизвестно откуда взявшейся в Дельфинином кабинете пепельнице китайской эмали, гость обернулся к хозяйке Food Planet:

– Самое время рассказать вам, как сюда можно попасть, чтоб вы не сомневались, что и выйти не составит труда.

Он подошел к ней и остановился, немного склонив голову набок и сложив руки за спиной. Дельфина сделала усилие, чтобы не вжаться в спинку кресла. Нарушитель спокойствия негромко произнес:

– Господа Гримо и Планше, пожалуйста, зайдите к мадам Монферран.

Наверное, где-то на нем был комлинк. Или все это время его омнитек был включен на запись или трансляцию. Но Дельфину поразило не это, а то, что ее предали изнутри. Гримо и Планше стоили очень дорого и были верны, как… пара любимых перчаток. Как могут предать перчатки? За сколько он перекупил их и как до них добрался?

Охранники показались в дверях. Что самое ужасное, на их каменных лицах было написано каменное же удивление: они знали в лицо человека, вызвавшего их в кабинет, но… не имели понятия, что он здесь сейчас находился. Захватчик отпустил их легким кивком. Дельфина тоже кивнула, но головы не подняла: она старалась сконцентрироваться и на всякий случай не смотрела врагу в глаза.

– Я не согласна, – сказала она, наконец, – я не отдам вам мою компанию. И вы ничего со мной не сделаете. Отец уже умер, и никто ничего не знает об Ирэн; вы же не будете его эксгумировать, чтобы делать тест ДНК? Все остальное прикрыто моими людьми в правительстве. Допускаю, вы могли купить кого-то, но не всех. И что вы сделаете, устроите скандал в прессе? В ней и без этого достаточно грязных бездоказательных сплетен. Или вы рассчитываете, что покупатели перестанут потреблять мою продукцию, не желая потворствовать грязной участнице инцеста и злобной стерве? Я представлюсь жертвой насилия, и на волне общественного сочувствия поднимусь еще выше. Все зависит от взгляда на вещи, мсье… – тут Дельфина сжала кулаки и вдохнула поглубже, ибо уже поняла, с кем имеет дело: – Monsieur Dellamorte.

О да. Она молодец. Она не сдается без борьбы, и она еще искренне надеется победить. Шантажист одобрительно приподнял бровь.

– Прекрасно, мадам Монферран! Просто прекрасно. Your… effort is most commendable[76]76
  Ваши усилия выше всяких похвал (англ.).


[Закрыть]. Не стану с вами спорить – вы, судя по всему, хотите посостязаться со мной в догонялки, а отказывать женщине невежливо. Вы же, уверен, и без напоминаний знаете, что от меня еще никто не уходил. Я имею в виду на поверхности земли.

– За это вас и прозвали Dellamorte, – пробормотала Дельфина, разглядывая кольцо из белого золота с бриллиантом на правом безымянном пальце. – За то, что проворачиваете операции лично, методически и с… артистической любовью к делу – добавили Магистр. А за то, что при общении с жертвами у вас неминуемо возникают художественные ассоциации – вот как с этой морковью, – уточнили: «искусств».

Магистр немного отступил от Дельфины, словно для того, чтобы получше ее разглядеть. Дельфина поставила на своем игровом поле еще один плюсик.

– Кто мог подумать, что молва распространилась так широко, – проговорил он задумчиво, – и так романтично объясняет происхождение моего скромного префикса.

– Вовсе не широко, – признала Дельфина, для которой опознание оппонента стало символом небольшой победы. Ей оказалось достаточно двух туманных свидетельств: от переехавшего в Южную Африку немецкого фармацевтического магната (перед тем как заняться охотой на носорогов, он поставлял ей бифидобактерии) и от американского банкира (через его банки Дельфина работала в Штатах и Канаде), перед выходом на пенсию заменившего большую часть преданного совета директоров загадочными кандидатами, о которых отказывался говорить. Перед ней стоял тот самый человек, о котором твердили они оба, – якобы за ним тянулся длинный шлейф уничтоженных и отобранных компаний, а о нем самом не было известно решительно ничего, кроме каких-то сказок. С учетом компромата, имевшегося на FP, встреча с этим метеоритом смерти сулила «Планете еды» гибель.

– Как бы то ни было, – сказал незваный гость с легким раздражением, которое Дельфина поспешила приписать эффекту своих слов, – боюсь, стилистические красоты вам не помогут. – Делламорте направился к двери в личные апартаменты Дельфины, где у нее была спальня, гостиная и ванная комната, как будто раздумывая, где лучше совершить ритуальный акт уничтожения. – Пресловутый артистизм не помешает мне оставить от вас одно лишь воспоминание. Вы напрасно думаете, будто сделать это можно, лишь апеллируя к чувству справедливости широких масс, уверяю, массы в наше время решают не намного больше, чем при Спартаке. Рассказ об отце и муже был использован лишь для иллюстрации ваших методов. Мои куда менее топорны. Да, гиганта сокрушить сложнее, – будничный тон, которым это было сказано, предполагал, что гость пришел к Дельфине по дороге, выложенной фрагментами сокрушенных гигантов, – но, единожды упав, он издает оглушительный грохот и уже не встает.

Дельфина вскочила. Лоб ее покрывала холодная испарина, а сухость из горла распространилась уже, кажется, на пищевод.

– Довольно! Скажите, чего вы хотите – ведь не просто разрушить Food Planet, опозорить и разорить меня, оставить Ирэн сиротой? В чем смысл?

Магистр обернулся к Дельфине с ленивым интересом, как боа-констриктор.

– Сиротой? Вы хотите сказать, что в случае разоблачения не вытерпите бесчестья, отравитесь… каким-нибудь просроченным йогуртом, предназначенным жителям Мали, и оставите сиротой любимую дочь?

Он посмотрел на Дельфину еще пару секунд и, видимо, понял, что так и будет. Разве что умрет она более красиво. Делламорте вздохнул.

– Не люблю сирот, мадам Монферран. У меня застарелая аллергия на детей без родителей: они вырастают слишком самостоятельными и неизбежно травмированными, а меня мало что утомляет так, как детские травмы. И даже если эти дети, как ваша дочь, располагают прекрасной бабушкой в Нормандии и еще более прекрасным дедушкой-академиком в Париже, ничего хорошего это не сулит. Да и ваше бесчестье станет событием такой разрывной силы, что не пощадит никого из них. А я… – тут он открыл дверь в комнаты Дельфины, и она увидела Ирэн… Девочка, встретившись взглядом с Магистром, вскочила с ковра, где строила невообразимых размеров кукольный город, подбежала к нему и, уцепившись за руку, вперила в него взгляд сияющих глаз, как дети делают всегда, когда ожидают развлечений, радости и игр. Магистр улыбнулся, а Дельфина беспомощно подумала: «Какой идиот решил, будто дети интуитивно отличают добро от зла? Для ребенка в конфете с ядом важно лишь то, что это конфета».

– ¡Hola, Magister! – воскликнула Дельфинина пятилетняя дочь, – сегодня вы обещали рассказать мне про итальянский!

«Черт, – почему-то подумала Дельфина, – надо было учить ее итальянскому, а не немецкому».

Магистр удивительно спокойно вытерпел цепкий хват пятилетней девочки, как будто не ее матери он только что показал светящийся указатель к пропасти и любезно обозначил ведущую к ней дорожку, сказал девочке: Hush… plus tard, ma petite mademoiselle[77]77
  Тс… позже, моя маленькая мадемуазель (фр.).


[Закрыть], легко похлопал ее по руке и отправил назад играть. Тихо закрыл дверь.

Дельфина неожиданно подумала, что начинает привыкать к визитеру. Пожалуй, так люди привыкали жить в войну. Увидев, как Ирэн, которую она еще утром целовала в теплый лоб, доверчиво цепляется за руку убийцы, она поняла: надо с ним договариваться. Жизнь Дельфины имела смысл только в связи с этой девочкой.

– Чего вы хотите? – повторила бизнес-леди. – Перестаньте меня пугать, я и так еле жива от страха. Если я могу что-нибудь сделать, чтобы оградить от вас своего ребенка, я это сделаю. Вы не знаете Дельфину Монферран.

– Любопытно, – заметил Магистр искусств, – обычно эту драматическую фразу говорят отчаявшиеся люди, у которых остался последний козырь. У вас, по моим оценкам, не должно быть и его. – Он подошел к своей жертве. – Довольно рассуждений. Мне нужно, чтобы вы высвободили немного средств и под моим руководством поиграли на азиатских рынках. Пара миллиардов или около того, ничего экстравагантного. Еще – ввиду моего всегдашнего сочувственного отношения к голодным, хотелось бы, чтобы вы напрямую инвестировали в фабрики субсахарской Африки.

Дельфина со скоростью калькулятора подсчитывала стоимость желаний демона-уничтожителя. Стоило явно меньше, чем Ирэн, но больше, много больше, чем когда-либо хотел от нее кто-либо другой. Это было почти банкротство. А Магистр, видимо, решив, что засматривать мадам Монферран до дыр неприлично, пришпилил ее напоследок холодным взглядом и отошел немного. Теперь он лишь изредка поглядывал на Дельфину, обходя ее, как этрусскую статуэтку в музее.

– В компенсацию ваших грехов перед человечностью вы должны расплатиться за годы игры в благотворительницу тем, что действительно станете ею. Подробности в вашем компьютере. Эти скромные пожелания, дорогая мадам Монферран, как вы уже поняли, оставляют вас почти банкротом. Во многом вам придется начинать с нуля. Но я помогу советом, делом… и, если на пути добра придется совсем туго, звонкой монетой.

Магистр закончил обход Дельфины и снова встал перед ней.

– В противном случае я заберу у вас дочь, вы никогда ее не увидите, а она будет при этом совершенно счастлива, – шантажист помолчал. – Все прочие предупреждения остаются в силе. Уверяю: просто покончить с собой вам не удастся.

Дельфина вдруг поймала себя на том, что действительно успела к нему привыкнуть, как будто чего-то подобного и ждала всю жизнь. Просто… он был сильнее. Впервые за все время появился человек сильнее и расчетливее ее. Икак только Дельфина осознала, наконец, этот непростой факт, она приняла его со спокойным достоинством.

– Вы мне нравитесь, – неожиданно сказала она. – Это… если говорить мягко. Я готова принять ваши условия.

Делламорте взглянул на жертву, чуть сведя брови. Затем, усмехнувшись, сказал:

– Пустое, мадам. Вы мне тоже нравитесь, но разочарую вас, это не основание снижать цену. О практических аспектах нашей взаимной симпатии поговорим через год.

Дельфина опустила глаза и прошла на свое место за рабочим столом.

– In a year, then[78]78
  Что ж, значит, через год (англ.).


[Закрыть], – сказала она почему-то по-английски.

Магистр искусств наконец направился к двери, где вдруг вспомнил что-то важное и снова обернулся к Дельфине:

– Кстати, мадам, тот закрытый пансион, в который послезавтра поедет жить и учиться Ирэн, принадлежит мне. Удивлен, что вы до сих пор этого не выяснили.

Кажется, после этого он ушел, так как у Дельфины все-таки потемнело в глазах, и когда она пришла в себя, то порадовалась лишь, что успела сесть.