Текст книги "Дело побежденного бронтозавра"

Глава четвертая. Вверх ногами над рельсами

Ночь прошла спокойно, выспаться сумел даже Ганцзалин, который вообще-то в поездах всегда спал плохо. Однако, едва ночная тьма начала рассеиваться и в окнах явился жидковатый среднерусский рассвет, в дверь их купе осторожно постучали.

Нестор Васильевич мгновенно открыл глаза – казалось, что он и вовсе не спал, а только ждал сигнала подняться. Ганцзалин уже сидел на верхней полке, револьвер в его руке глядел на дверь.

– Кто там? – вкрадчиво спросил Загорский, сам же мгновенно переместился с дивана, на котором спал, на кресло, которое стояло на другой стороне купе. Шаг был весьма разумный, если предположить, что за дверью стоял враг, готовый открыть стрельбу на звук.

Однако никакой стрельбы никто не открыл, напротив, из-за двери раздался негромкий женский голос.

– Нестор Васильевич, отоприте, пожалуйста! Это я, Анастасия.

Статский советник переглянулся с помощником. В косых глазах китайца читалось веселое: «Девушки опять будят вас по утрам – все как в старые добрые времена». Загорский нахмурился и показал Ганцзалину кулак.

– Одно мгновение, – проговорил он, – только приведу себя в порядок.

Навык одеваться в считаные секунды, приобретенный им еще в кадетском корпусе, не изменил статскому советнику, и через минуту он уже встречал мадемуазель Алабышеву полностью одетым. Ганцзалин, так и не слезший с верхней полки, соизволил только накинуть на себя халат и спрятать револьвер под одеяло.

– Прошу простить за столь ранний визит, – проговорила Анастасия, проскальзывая в купе и торопливо закрывая за собой дверь. Ее била мелкая дрожь, глаза блуждали по сторонам, она судорожно сжимала руки перед грудью.

– Что случилось? – спросил Загорский, не тратя времени на светские условности.

– Прошу простить, – повторила мадемуазель Алабышева. – Вероятно, не следовало вас беспокоить. Но я в самом деле не знаю, что делать.

– Присядьте, – предложил статский советник, указывая на кресло. Сам он опустился на диван. Ганцзалин в своем халате неподвижно смотрел на них сверху, словно какой-то домовой.

Анастасия поглядела на Загорского с благодарностью и опустилась в кресло, подрагивавшее от быстрого хода поезда. Она куталась в оренбургский платок, и было непонятно, то ли она озябла, то ли ее бьет нервная дрожь. Так она сидела, наверное, с полминуты, глядя в пол, а нервная дрожь все не унималась.

– Так что произошло? – мягко спросил Нестор Васильевич, видя, что она никак не может решиться.

– Белоусов пропал, – наконец выговорила она, и в черных глазах ее заплескалось отчаяние.

Загорский нахмурился. Что значит «пропал»? Почему она думает, что он пропал, а не отлучился на время?

– Может быть, и отлучился, – с дрожью в голосе отвечала Алабышева, – только его нигде нет.

Из ее короткого рассказа нарисовалась следующая картина. Вечером, когда барышня готовилась ко сну, Павел Петрович вышел из купе покурить. Его долго не было, она прилегла на свою постель, накрылась одеялом и уснула. Спала она как никогда хорошо, ничто ее не беспокоило, но, проснувшись еще до рассвета, она обнаружила, что Белоусова нет в купе.

– Может быть, он просто вышел привести себя в порядок? – спросил Загорский.

Она покачала головой – его постель была не разобрана и даже не смята. Кроме того, она спит очень чутко. Если бы он явился вечером, она наверняка проснулась бы. Поняв, что Белоусов не ночевал в их купе, она сначала подумала, что у него могла завязаться интрижка в поезде с какой-нибудь дамой и он… ну, вы понимаете…

– Что ж, случай вполне ординарный, – кивнул статский советник. – Во всяком случае, если вы с господином Белоусовым действительно только друзья.

– Мы только друзья, и ничего более, – несколько сердясь, повторила Алабышева. – А то, что мы едем в одном купе, так это только потому, что свободных мест в поезде больше не было. Но Павел Петрович – джентльмен, он видит мое положение и ни единым даже взглядом не осмелился… Словом, вы понимаете, о чем речь.

– Тогда почему бы ему не отправиться к какой-нибудь неизвестной вам даме?

На это Анастасия, хмурясь, отвечала, что Павлу Петровичу просто некогда было знакомиться с дамами, он все время был рядом с ней.

– А может, он встретил старинную знакомую, – неожиданно встрял Ганцзалин с верхней полки. – Перемигнулись – и готово дело.

Барышня покачала головой: нет, и этого не может быть. Она бы наверняка заметила интерес ее спутника к другой: женщины очень чувствительны к таким вещам. Нет, Павел Петрович был ничем не обременен и пропал внезапно.

Загорский думал всего лишь несколько секунд, потом сказал, что действовать надо исходя из самых очевидных теорий. Самое очевидное – предположить, что Белоусов не пропал, но лишь отлучился. Как долго он отсутствует?

– Я же говорила, еще с вечера, – с легким недоумением отвечала барышня.

– Нет, я имею в виду, с тех пор, как вы проснулись… В конце концов, у него могло случиться несварение желудка.

Алабышева отвечала, что не спит уже больше полутора часов. Нестор Васильевич покачал головой: пожалуй, это слишком даже для самого сильного несварения. Что ж, видимо, придется прибегнуть к помощи проводника и для начала проверить все купе в вагоне. Публика, конечно, еще спит, но случай экстраординарный, и им должны простить столь внезапное вторжение в частную жизнь пассажиров.

Он поднялся с дивана, однако барышня осталась недвижима. Статский советник посмотрел на нее с легким нетерпением: ему нужна будет ее помощь. Однако мадемуазель Алабышева, похоже, вовсе не собиралась покидать их купе. Ее снова била дрожь, а глаза смотрели куда-то в пустоту.

– Что с вами? – нахмурился Загорский. – Вам нехорошо?

– Мне страшно, – отвечала Алабышева. – Я боюсь выходить.

Нестор Васильевич поглядел на нее внимательно: чего же она боится?

– Одного человека, – отвечала та, дрожа. – Он вчера заглянул в наше купе и как-то очень странно на меня посмотрел. Потом он извинился, сказав, что перепутал купе, но меня до сих пор трясет при одной мысли о нем.

Загорский заметил, что, пока они с Ганцзалином рядом с Анастасией Михайловной, ей абсолютно ничего не угрожает, так что она может совершенно спокойно покинуть их купе и отправиться на поиски своего спутника…

* * *

Проводник, услышав требование Загорского произвести инспекцию вагона, пришел в ужас.

– Как это, ваше высокородие, осмотреть? – лепетал он. – Да тут генералы едут, действительные статские советники… Кто же позволит?

– Я сам статский советник, – отвечал Загорский, – я и позволю. У вас в вагоне, вероятно, похитили и силой удерживают человека. Если мы его не найдем в ближайшее время, вас просто уволят к чертовой матери.

Поминание матери нечистого, да еще и купно с угрозой увольнения, произвело должный эффект, и проводник споро взялся за дело. Они стучали, заглядывали, извинялись под недовольное бурчание разбуженных пассажиров и шли дальше. Белоусова нигде не было. По настоянию статского советника заглянули даже в купе самой Алабышевой, но, как и следовало ожидать, никого там не нашли.

– Ну, – сказал Ганцзалин, – у нас есть еще пара штатских вагонов. И еще вагоны, где везут военных.

Нестор Васильевич отвечал, что вагоны, в которых следуют армейские части, охраняются изнутри и, разумеется, Белоусова туда никто не впустит, да и нечего ему там делать, между нами говоря, если только он не японский шпион. А вот по штатским вагонам действительно стоит его поискать – хотя бы для очистки совести.

– Постойте, – вдруг сказала мадемуазель Алабышева, которая, несмотря на свой страх, все время находилась рядом с ними. – Подождите, господа. Мы можем спугнуть его.

– Кого «его»? – не слишком вежливо осведомился Ганцзалин.

– Человека, который заглядывал к нам в купе. Я думаю, что он причастен к исчезновению Павла Петровича.

– Почему вы так думаете? – прищурился статский советник.

– Мне показалось, что Белоусов его узнал…

Нестор Васильевич выжидательно смотрел на барышню, но она лишь боязливо озиралась по сторонам. Видя, что нормально говорить она не может, статский советник предложил вернуться в ее купе и продолжить разговор там. Анастасия Михайловна согласилась с явным облегчением.

Они вошли в купе Алабышевой и устроились на диване.

– Итак, ваш спутник узнал этого неведомого человека, – сказал статский советник. – Как он повел себя дальше? Он что-то вам сказал о нем?

Оказалось, что ничего не сказал, однако спустя некоторое время покинул купе.

– А потом?

Потом она уснула и ничего больше не знает.

Нестор Васильевич с легкой досадой побарабанил пальцами по столу. Ну, хорошо, а ей-то самой как показалось: после того как Белоусов узнал этого неизвестного, он испугался или, напротив, разозлился? Какие чувства он испытывал?

– Мне кажется, он сделался озабочен, – легкая горизонтальная морщинка легла на чистый лоб барышни. – Едва ли он испугался, потому что иначе зачем тогда он вышел из купе?

Загорский невесело усмехнулся. Мадемуазель Алабышева не знает мужской психологии. Многие мужчины идут навстречу опасности только потому, что испугались. Они воспринимают опасность как вызов. Именно поэтому мужчин рождается больше, чем женщин, но гораздо больше женщин доживает до преклонного возраста.

Итак, узнав неизвестного, Белоусов испугался или озаботился и, очевидно, последовал за ним, чтобы проверить какие-то свои подозрения. Возможно, он попытался проследить за неизвестным или выяснить с ним отношения. После чего назад так и не вернулся. Эта версия, в конце концов, заслуживает некоторого внимания. Она хоть в какой-то степени способна объяснить, почему Белоусов пропал.

Но даже если предположить, что дело дошло до драки, то должны были быть свидетели или, по крайности, остались бы следы схватки. А Белоусов, похоже, исчез из поезда совершенно бесследно. Единственный вывод, который напрашивается, – незнакомец убил его и выбросил из состава на полном ходу. Так это или нет, можно будет выяснить на первой же остановке. Они телеграфируют на предыдущую станцию, вслед поезду будет пущена дрезина с обходчиком, и тело наверняка найдут. Какая, к слову сказать, у них будет следующая станция?

– Пенза, – отвечал Ганцзалин.

Таким образом, тело могут обнаружить на перегоне между Ряжском и Пензой – вероятно, ближе к Ряжску. Тогда, во всяком случае, будет ясно, что они имеют дело с убийством. Вряд ли господин Белоусов решил ни с того ни с сего свести счеты с жизнью.

Алабышева покачала головой: нет, это совершенно невозможно. Нестор Васильевич кивнул – он тоже так думает. Так или иначе, дело приобретет хоть какие-то очертания. Они же пока постараются отыскать загадочного незнакомца, если, конечно, он все еще в поезде.

– Я понимаю, что вы видели его мельком и вряд ли что-то запомнили, но не могли бы вы постараться описать нам внешность этого человека?

Нестор Васильевич говорил мягко, успокаивающе, и, кажется, манера эта возымела свое действие. Алабышева успокоилась, перестала поглядывать на дверь, наморщила носик, скосила глаза вверх и вбок, как бы вспоминая. Потом начала говорить.

– Это высокий, стройный брюнет. Волосы курчавятся, глаза серые, слегка щурится. Ресницы короткие, редкие. Нос длинный, с горбинкой, маленькие, плотно прижатые к голове уши, лоб средней величины. Брови прямые. Лицо скорее продолговатое, бородка клинышком, усы концами вниз…

– Секунду, – остановил ее Загорский. – Вы не этого ли человека описываете?

И он вытащил из внутреннего кармана кожаный бумажник, из которого извлек фотографическую карточку и показал барышне. Та несколько секунд вглядывалась в нее, потом сказала удивленно:

– Похож… да, похож. Вот только этот – рыжеватый блондин и бритый, а тот брюнет с бородой и усами.

– Волосы, как вы понимаете, можно покрасить, – отвечал Нестор Васильевич. – Бороду же и усы легко наклеить.

– Ну тогда… тогда это действительно он, – растерянно проговорила Анастасия. – А откуда вы его знаете?

Загорский отвечал, что это совершенно неважно, после чего вызвал Ганцзалина в коридор, оставив барышню в купе одну. В коридоре, по счастью, никого не было. Несколько секунд статский советник задумчиво глядел в окно: мимо них быстро плыла золотая березовая роща.

– «Острою секирой ранена береза, по коре сребристой покатились слезы; ты не плачь, береза, бедная, не сетуй! Рана не смертельна, вылечится к лету…» – негромко и задумчиво, как бы сам себе, проговорил Нестор Васильевич. Потом взглянул на помощника. – Значит, все-таки Шиманский. Как хочешь, но, на мой взгляд, это очень странно. Николай Гаврилович сказал, что поляк исчез из Санкт-Петербурга сразу после ареста Камакуры. А теперь выясняется, что Шиманский ехал с нами одним поездом.

– Он мог затаиться в Петербурге, лечь на дно, – Ганцзалин провожал глазами ускользающий пейзаж. – Мог доделать какие-то свои дела, потом переехать в Москву и только после этого при удобном случае сесть на поезд до Владивостока.

Загорский покачал головой: каждый день из Москвы во Владивосток отправляются три-четыре состава. Выясняется, что и он с Ганцзалином, и Алабышева со своим жандармом, и польский революционер выехали не только в один день, но и одним поездом. Не слишком ли много совпадений?

– Надо найти Шиманского, – решительно проговорил китаец. – Если он убил Белоусова, он может и барышню прирезать.

– Может, – согласился Нестор Васильевич. – Странно, правда, что не сделал этого еще ночью. Логично было бы предположить, что, убрав жандарма, он возьмется и за Алабышеву. С другой стороны, ему, вероятно, нужно понять, зачем она туда едет. Он ведь тоже думает, что она невеста Камакуры и везет какую-то весточку японскому командованию. Если, например, он эту весточку перехватит, ему это будет вменено в серьезную заслугу. Может быть и такое, что он подозревает ее в предательстве и думает, что она работает на русскую контрразведку. В этом случае ему также необходимо с ней поговорить. Вопрос только в том, все ли еще он в нашем поезде, или решил из осторожности покинуть его и поехать, скажем, на следующем. Если он решил сойти вне пределов станции, то должен был использовать сигнальный шнур. Но никаких экстренных торможений ни ночью, ни утром не было, иначе мы бы непременно почувствовали. Таким образом, вероятнее всего, Шиманский до сих пор находится в поезде. Это значит, что, пока мы его не обнаружили, придется держать Анастасию Михайловну под постоянным наблюдением.

Ганцзалин ухмыльнулся: держать под постоянным наблюдением такую барышню – одно удовольствие. Загорский сухо отвечал, что дело не в привлекательности мадемуазель Алабышевой, а в ее безусловной ценности для русской контрразведки.

Сказав так, он решительно повернулся и, стукнув ради приличия в дверь, после секундной паузы вошел внутрь…

В купе было пусто.

Ну, то есть, разумеется, это не был космический вакуум или торричеллиева пустота. В купе по-прежнему были диваны, стол, газовый рожок, но там не было самого главного – барышни Алабышевой.

– Окно! – Ганцзалин заглядывал в купе из-за плеча хозяина.

Окно, ранее плотно закрытое, теперь было распахнуто, сильный ветер задувал внутрь и колыхал белую занавеску. Нестор Васильевич в один миг оказался возле окна и высунулся наружу почти по пояс. Он всматривался в даль, с каждой секундой утекавшую назад, словно надеялся разглядеть лежавшее рядом с железнодорожным полотном тело, однако так ничего и не увидел.

– Шиманский? – спросил Ганцзалин.

Нестор Васильевич только головой покачал: невозможно. Даже если поляк залез в купе с крыши вагона, он не смог бы вытащить таким же макаром Алабышеву… Она бы наверняка кричала и сопротивлялась, они бы услышали призыв о помощи.

Тут Загорский на миг задумался. Барышню нельзя было вытащить, пока она сопротивлялась. Но если Шиманский оглушил ее, а перед этим закрепил на крыше вагона что-то вроде цирковой трапеции или просто веревочной петли…

– Ганцзалин, подстрахуй меня! – статский советник уже балансировал, стоя на оконной раме.

Он запрокинул голову вверх, ветер дул ему в лицо, мешая разглядеть, что творится на крыше. Ганцзалин цепко держал его одной рукой за ногу, другой за пояс.

– Надо лезть, – решил Загорский, – так ничего не поймешь. Если он поднял ее на крышу, то они до сих пор там. Спрыгнуть с поезда на всем ходу с женщиной на руках не смог бы и бессмертный Люй Дунбинь.

– Я подставлю колено, вы оттолкнетесь от него и прыгнете на крышу! – прокричал помощник.

Нестор Васильевич кивнул: давай!

Ганцзалин уселся рядом с Загорским на нижнюю часть оконной рамы, согнул ногу в колене, изо всех сил уперся руками, чтобы его не сбросило на землю вместе с хозяином. Нестор Васильевич поставил ногу на колено помощника и сгруппировался для мгновенного прыжка на крышу. Однако в этот момент раздался дьявольский скрипучий визг… Вагон дернулся, тормозя, пальцы Загорского сорвались, и он полетел вниз, на быстро несущиеся рядом с вагоном шпалы соседнего полотна.

Однако до земли он так и не долетел. Ганцзалин, немыслимым образом изогнувшись, успел свободной правой рукой ухватить хозяина за ногу. Статского советника с маху ударило о вагон, однако он успел сгруппироваться и выставить руки, смягчив удар. Теперь он висел между небом и землей, висел над бешено несущейся под ним пропастью, слегка под углом, потому что скорость и ветер относили его в сторону.

– Держу! – проревел помощник, оскалившись от натуги. Ветер бил ему в лицо, на шее от усилия проступили жилы.

Загорский знал, что Ганцзалин лучше выпадет сам, чем отпустит его, – на этот счет можно было не беспокоиться. Однако он по-прежнему удерживал господина одной рукой, а второй изо всей силы уперся в стену, чтобы и его не выкинуло наружу. Удерживать одной рукой на полном ходу пять пудов, притом что сам ты едва ли весишь четыре, – дело нелегкое даже для такого железного человека, как Ганцзалин. Да еще эти пять пудов живые, они качаются, норовят выскользнуть и провалиться вниз – нет, долго им так не продержаться…

– Тащу! – прокричал китаец и титаническим рывком приподнял Загорского на добрый аршин вверх. Однако это было очень затратное усилие, статский советник понимал, что сил у китайца почти не осталось.

Мозг его работал лихорадочно. Еще один такой рывок – и Ганцзалин либо втащит его обратно в купе, либо вместе с ним вывалится наружу… Второй вариант его совершенно не устраивал.

– Стой! – крикнул Нестор Васильевич. – Не тащи!

– Я не могу вас держать так без конца! – прокричал китаец. – Еще пара минут – и мы оба свалимся вниз.

– Не свалимся, – отвечал Загорский, который, вися вверх ногами, старался уцепиться пальцами за какую-нибудь неровность, чтобы облегчить груз, который нес на себе помощник. Он, разумеется, владел китайским искусством легкости, позволявшим человеку субъективно уменьшать вес, но никогда не практиковал его в столь экстремальных обстоятельствах. – Ты слышал, сработало экстренное торможение! Сейчас мы остановимся, и ты спокойно втащишь меня обратно.

Так оно и вышло. Поезд неуклонно замедлял ход и спустя полминуты остановился окончательно. Помощник из последних сил втащил Загорского в вагон, и оба в изнеможении повалились на диван.

И в этот миг за спиной у них раздался мелодичный женский голос:

– Господа, что происходит?

Они оглянулись и увидели стоявшую в купе Анастасию, которая глядела на них с совершенно невинным видом.

– Что тут происходит? – повторила она, и черные глаза ее загорелись совершенно детским любопытством. – Что это был за звук, почему мы встали посреди дороги?

Несколько долгих секунд статский советник разглядывал барышню, потом спросил довольно хмуро:

– Позвольте узнать, где вы были? Мы уже подумали, что вы выпали из поезда…

Алабышева несколько нервно засмеялась: выпала? Почему они так решили? Тут взгляд ее упал на открытое окно. Ах, вот оно что, тогда все понятно. Все дело в том, что она сильно перенервничала. Пока они разговаривали в коридоре, ей сделалось нехорошо. Она решила открыть окно, чтобы впустить свежего воздуху. Однако открыла она его крайне неудачно, ей поцарапало палец. И она решила зайти в уборную и промыть ранку.

– В уборную? – удивился Нестор Васильевич. – Но как вы смогли незаметно пройти мимо нас?

– Я и не проходила, – отвечала барышня. – Да и зачем, у меня ведь есть своя уборная.

И она показала пальцем на стену, на которой висело большое зеркало.

Загорский только крякнул. Он подошел к стене, взялся за малозаметную ручку, дернул – это действительно оказалась дверь, ведущая в уборную.

– Издержки лишней роскоши, – заметил он. – У нас в купе такого нет. Но обрати внимание, Ганцзалин, это практически идеальный способ замаскировать дверь – просто повесить на нее большое зеркало. Человек воспринимает эту поверхность как стену и не думает, что она скрывает за собой еще одно помещение.

Алабышева засмеялась: так думают мужчины. Женщины же привычны к зеркалам, вделанным в шкафы и шкафчики, причем часто прямо в дверцы. Поэтому их такой примитивной маскировкой не обманешь.

– Женщину вообще обмануть довольно сложно, – согласился статский советник, – вот разве что сказать ей, что она немыслимо красива и признаться ей в любви. Этому обману почему-то почти все женщины верят с охотой.

– Ну а мужчины? – парировала барышня. – Разве мужчины в такое не верят?

– Не все, – отвечал Загорский. – Среди мужчин попадаются довольно отталкивающие экземпляры, которые об этом своем свойстве отлично знают. Впрочем, мы, кажется, отвлеклись…

Статский советник объяснил Анастасии Михайловне, что они твердо намерены найти убийцу Белоусова, если, конечно, он действительно убит и если убийца еще в поезде.

– А почему вы будете этим заниматься? – удивилась Алабышева. – Ведь вы дипломат.

– Вы уж слишком переигрываете, – сухо заметил Загорский. – Это Белоусову я представился как дипломат, но вы-то должны по меньшей мере догадываться, кто я такой.

Алабышева заморгала ресницами и отвечала, что она женщина и не разбирается в этих сложных мужских материях. Она только понимает, что господин Загорский состоит на важной государственной должности, а значит, уполномочен предпринимать любые необходимые шаги.

– К слову, о необходимых шагах, – голос Загорского сделался совершенно официальным. – Пока я буду заниматься всей этой историей, вам лучше не оставаться одной. Поэтому, вероятно, вам придется побыть некоторое время в нашем с Ганцзалином обществе.

– И ночью тоже? – барышня неожиданно зарделась.

Загорский поглядел на нее с изумлением. Ночью – в первую очередь, это ведь самое опасное время.

– Но прилично ли это? – заколебалась Алабышева.

– Это было прилично с Белоусовым, прилично будет и с нами, – отрезал Загорский. – Или вы думаете, что мы меньшие джентльмены, чем жандарм Белоусов?

– Почему жандарм, – залепетала барышня, – разве он говорил, что он жандарм?

С минуту, наверное, Загорский изучал барышню. Та слегка покраснела, но взгляд статского советника выдержала и глаз не отвела. Тот неожиданно усмехнулся и сказал, что для начинающего шпиона она держится очень недурно. Однако с убийством Белоусова дело зашло слишком далеко, и им придется хотя бы отчасти раскрыть карты. Он не спрашивает, с каким именно заданием послал ее во Владивосток его высокоблагородие полковник Лавров, однако сейчас ее задание может быть сорвано в любой момент. Если, конечно, она не станет следовать рекомендациям Загорского.

– В конце концов, мы делаем одно дело, хоть и в разных ведомствах, – веско произнес Нестор Васильевич. – Я действительно дипломат пар экселля́нс[3]3
  Par excellence (фр.) – в основном, по преимуществу.


[Закрыть], однако иногда выполняю и кое-какие параллельные функции. Вы же, насколько я понимаю, до последнего времени ни к разведке, ни к контрразведке не имели никакого отношения. И потому с вашей стороны было бы разумно прислушаться к мнению опытного человека.

Он на миг умолк, ожидая, не скажет ли чего барышня, но та молчала и только глядела на него расширенными глазами.

– Вероятный убийца вашего спутника, как вы уже, верно, догадались, нам известен. Человек это опасный и бывалый, который, скорее всего, не остановится ни перед чем. Именно поэтому так важно сейчас слушать, что я говорю. В сложившихся обстоятельствах у вас есть два варианта действий. Первый: на ближайшей же станции сойти с поезда и телеграфировать Лаврову о случившемся. Надеюсь, у вас предусмотрен такой случай. Возможно, полковник велит вам возвращаться обратно, возможно, прикажет ехать дальше. Однако ждать ответа Лаврова я не могу, у нас с Ганцзалином свои дела. В этом случае, если полковник все-таки велит вам ехать дальше, вы двинетесь вперед на другом поезде без всякого сопровождения и охраны. Второй вариант: вы доверяетесь нам, и я гарантирую, что довезу вас до Владивостока живой и здоровой.

Он посмотрел на часы. До Пензы оставалось двадцать минут. За это время ей нужно будет принять решение.

– Благодарю вас, – сказала она тихим голосом. – Благодарю за ваше участие и готовность помочь чужой вам и незнакомой, в сущности, женщине.

Она по-прежнему смотрела на него широко раскрытыми беззащитными глазами, и у Загорского дрогнуло сердце. Ну какой из нее разведчик? Какого вообще черта Лавров вмешал ее во взрослые и смертельно опасные мужские игры? Да, он может довезти ее до Владивостока, но там им все равно придется расстаться. Кто будет опекать ее и охранять, кто будет подсказывать, как себя вести в сложных ситуациях? И это не говоря о том, что Шиманский, вероятно, пока не закончил своей охоты и может нанести удар в любой момент.

Все это мадемуазель Алабышева явственно прочитала в каре-зеленых глазах статского советника, и тем удивительнее был ее ответ.

– Что касается вашего предложения, – проговорила барышня, – то, вероятно, я поступлю так, как вы мне посоветовали. Я сойду в Пензе и телеграфирую известному вам человеку. Дальше я буду действовать в соответствии с тем, что мне будет рекомендовано. Засим, господа, прощайте.

Слова ее были совершенно недвусмысленны, им ничего не оставалось, как откланяться. Выходя из купе, Загорский бросил на Алабышеву быстрый взгляд – тонкая хрупкая фигурка казалась невыносимо одинокой и беззащитной.

– Все-таки надо присмотреть за ней, – сказал Нестор Васильевич Ганцзалину, когда они вернулись в свое купе.

Помощник скорчил рожу: до станции всего пятнадцать минут, стоит ли обременять барышню?

– Стоит, – отвечал статский советник. – Человека можно убить за пару секунд, так что все-таки присмотри.

– А вы чем займетесь? – спросил он.

– Поищу Шиманского, – отвечал Нестор Васильевич. – Тут два варианта. Он либо был в каком-нибудь из соседних вагонов, увидел, что я лезу на крышу, и решил сорвать стоп-кран, чтобы меня сбросило на землю…

– Либо?

– Либо остановил поезд, чтобы самому укрыться где-нибудь в леске, подождать, пока мы проедем, пешком часа за три добраться до станции и продолжить путь следующим составом. В любом случае поискать его стоит.

Ганцзалин, не говоря больше ни слова, кивнул и вышел в коридор.

Загорский сел в кресло и, постукивая пальцами по столу, задумчиво смотрел в окно, где проплывали серо-желтые осенние поля. Впереди был невыносимо долгий двухнедельный путь до Владивостока.