Текст книги "Екатерина Великая"

Она совершает поездку по Курляндии, и ее «польская победа» ей еще представляется не окончательной, когда она узнает в Риге во время праздника еще одну важнейшую новость, из-за которой долго не может заснуть. На следующий день она не выходит к придворным, отменяет последние празднества и ускоряет отъезд. Прибыв в Царское Село, вызывает к себе Панина и допрашивает его. Правда ли, что Иван VI убит? Что точно произошло в Шлиссельбурге? Кто такой Василий Мирович, о котором она слыхом не слыхивала? Панин докладывает первые данные следствия. Согласно документам, Василий Мирович – двадцатичетырехлетний лейтенант с амбициями, экзальтированный дуэлянт, игрок, залезший в долги, так как своих средств не хватает. Происходит из украинской семьи, чьи имения Петр Великий конфисковал за участие в заговоре гетмана Мазепы. По приезде в Санкт-Петербург он надеялся добиться возвращения ему имений или хотя бы как-то улучшить свое положение. Почему бы и ему не попробовать, по примеру Орловых, добиться славы и богатства, следуя по надушенным стопам императрицы? Но на все его челобитные никакого ответа. В верхах не желают знать даже о его существовании. Он озлобляется и возмущается. В голову лезет мысль о перевороте. И вот его посылают временно служить в Шлиссельбург. Его заинтриговало построение крепости, в которой есть внутренняя стена, а за ней особая охрана, никогда не сменяемая. Два офицера, приведенные к особой присяге, Власьев и Чекин, бдительно стерегут «узника номер 1». Этих тюремщиков можно только пожалеть, как и охраняемого ими человека. Им запрещено общаться с внешним миром. Они такие же заживо замурованные. Неоднократно умоляют они Панина заменить их: «Сил наших уже нет!» Панин советует им потерпеть. Так кто же этот незнакомец, чье лицо никому не известно? Мирович наводит справки. В караульном помещении, когда к нему привыкли, языки постепенно развязываются. В изумлении узнает он, что «узник номер 1», по всей вероятности, «Иванушка», император-мученик Иван VI. Коронованный в колыбели, с малолетства брошенный в тюрьму, несчастный, полураздетый, голодающий в холодном и темном застенке, тогда как должен был бы царствовать, в золоте и пурпуре, над величайшей империей в мире. Его никто не видит, знают только, что ему двадцать три года, у него рыжая борода, он страшно худ, нищ, что поврежден умом, заикается, читать научился по молитвенникам, случается ему спорить со своими стражами, те его презирают и надсмехаются над ним, а он, разозлившись, порою ругается, швыряет в них оловянную кружку и кричит, что он император. Вместе с тем даже не требует, чтобы его выводили на свет божий. Прошлым летом, когда его перевозили в Кексгольм по приказу Екатерины, на голову ему надели мешок. По сути, он даже не представляет себе, что существует другой мир, кроме этого каземата с окошком, забранным частой решеткой и стеклом, закрашенным мелом, с погнутым котелком и злыми тюремщиками. Простор, свежий воздух, ветер, игры, любовь, прогулки верхом по лесу, дружеский смех – обо всем этом он не знает и знать не может. Насколько он себя помнит, жизнь – это одиночество, грубость и гнусность. Такие мысли овладевают Мировичем в долгие ночные часы дежурства в Шлиссельбурге. Сперва им движет лишь личный интерес. Если план удастся, он станет новым Григорием Орловым. Постепенно он проникается убеждением, что Бог возложил на него священную миссию. Увлекшись этой мыслью, он делится замыслом со своим товарищем, Аполлоном Ушаковым. Вместе они поднимут гарнизон крепости, освободят «Иванушку» и провозгласят его императором. Уверенные в успехе, они клянутся в церкви перед алтарем и составляют манифест, чтобы оправдать свой проект. Момент выбран удачно: царица собирается в поездку по Курляндии. Но неожиданно происходит несчастный случай: Ушаков тонет в озере накануне дня предполагаемой акции. Дай-то Бог, чтобы не сам утопился! Мирович решает действовать один. Он полагает, что солдаты Шлиссельбургской крепости ему симпатизируют, ведь большинство из них испытывают жалость к загадочному «узнику номер 1». В ночь с 4 на 5 июля 1764 года, находясь на дежурстве по крепости, он обращается с речью к своим солдатам и приказывает им освободить настоящего императора, зарядив ружья и выкатив к воротам пушку. Встревоженный шумом, комендант крепости появляется в халате и колпаке. Мирович бьет его прикладом по голове и кричит: «Ты зачем держишь взаперти нашего императора?» После этого бежит к казематам, где находится постоянная охрана. С той и с другой стороны раздаются выстрелы. При виде нацеленной пушки постоянная охрана слагает оружие. Дорога свободна. В галерее Мирович встречает Чекина, хватает его за руку и кричит: «Где император?» Чекин спокойно отвечает: «У нас императрица, а не император!» В ярости Мирович отталкивает его и приказывает открыть камеру «узника номер 1». Чекин подчиняется. Там темно. Приносят факел. На полу, в луже крови, лежит тело заколотого человека. Это император Иван VI, жертва убийства. Он чуть шевелится, хрипит. В отчаянии Мирович кидается к нему, обнимает, целует руки и ноги, рыдает. Раненый содрогается в конвульсиях. Все кончено. Иван VI мертв. Оцепеневшие Власьев и Чекин молча стоят в стороне. Виновными они себя не считают. Услышав выстрелы в крепости, они выполнили приказ, полученный от Елизаветы, подтвержденный Петром III и Екатериной II: живым «узника номер 1» не выдавать никому. Кажется, что Мирович и не осуждает убийц. Он на них не обращает внимания. Тело кладут на кровать и выносят во двор. Мирович велит барабанщикам бить зорю. Перед собравшимися солдатами отдает он воинские почести его величеству. Затем говорит: «Смотрите, братцы, это ваш император Иван Антонович. Теперь жди беды. Я больше всех пострадаю. А вы не виновны. Вы не знали, что я хотел сделать. Беру на себя всю вину и один понесу наказание».

Узнав подробности события, Екатерина испытывает противоречивые чувства: смесь облегчения и беспокойства. Так же было после убийства ее мужа. «Чудесны и неисповедимы пути Господни, – скажет она Панину. – Провидение споспешествовало мне, приведя это дело к концу».[75]75
  Бильбасов В. А. История Екатерины II.


[Закрыть] Конечно, для философски мыслящего человека, пусть он и монарх, убийство неповинного человека – акт предосудительный. Однако, полагает Екатерина, бывают обстоятельства, когда рассудок должен повелевать совестью. Приказ уничтожить узника в случае попытки выкрасть его логичен, поскольку освобождение Ивана VI представляло угрозу престолу. Этот безумный Мирович ускорил дело и тем расчистил почву. Благодаря ему и двум охранникам, точно исполнившим царские предписания, Екатерина может вздохнуть с облегчением. Конечно, ее опять обвинят в смерти, выгодной для нее. Но она прямо не замешана в убийстве. А на публике даже может сожалеть о случившемся. Так что в этом деле преимуществ больше, чем недостатков. Разумеется, речь не идет об освобождении Мировича от суда, как она сделала в свое время с братьями Орловыми. Подобная снисходительность не должна повториться, иначе в глазах общественного мнения царица предстала бы как соучастница. Мирович допрошен в секретной Комиссии, и, вернувшись в Санкт-Петербург, Екатерина знакомится с документами допроса. Находит там «манифест», составленный обвиняемым. В неслыханном тоне ее обвиняют в узурпаторстве, якобы она отравила мужа, по «природной слабости» связалась с бесстыжим офицером Григорием Орловым и даже подумывает о браке с ним. Для Екатерины эти упреки не новы. Она догадывается, что многие из ее подданных думают так же. Нехотя взваливает она на себя груз непопулярности. Ей удастся освободиться от него, устроив какое-нибудь празднество.

Мирович приговорен к смертной казни. Приговор не удивляет ни народ, ни двор. Удивляет лишь, что главный сообщник, Ушаков, даже не упоминается в документах следствия. Подозревают, что он был подкуплен, чтобы спровоцировать Мировича на безумный шаг, затем изобразил самоубийство и исчез еще до бунта. Видимо, он был агентом властей, Екатерины. Во всяком случае, все думали, что виновник будет помилован в последний момент, как это делалось с государственными преступниками во времена Елизаветы. Ведь Остерман услышал о царском помиловании, когда голова его уже лежала на плахе. Может быть, и Мирович, помня об этом, надеялся, что и его помилуют? Взошел он на эшафот спокойно и уверенно, как провидец. Собравшаяся на площади толпа застыла в религиозной тишине, ожидая прибытия гонца от Ее величества с приказом заменить меру наказания. Но нет гонца. Палач взмахивает топором. Когда лезвие обрушивается на шею несчастного, крик ужаса вырывается из груди собравшихся. Как свидетельствует поэт Державин, площадь содрогнулась, «от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Тело казненного было сожжено, чтобы никогда не могло возродиться. Те солдаты, что пошли за поручиком-бунтовщиком, были от трех до десяти раз прогнаны сквозь строй из тысячи отборных парней с розгами. Екатерина не простила. С этого дня для многих она уже не всемилостивейшая матушка.

Власьев и Чекин вознаграждены за послушание и усердие. В официальном докладе, по-видимому вдохновленном императрицей, они подтвердили, что «узник номер 1» был безумцем, неспособным связать два слова, ничего человеческого в нем не оставалось и жалеть о нем нечего.

Иностранные дипломаты потрясены, но продолжают профессионально улыбаться императрице, за два года успевшей оказаться ответственной за два цареубийства. В донесении от 24 июля 1764 года Беранже пишет: «Подозревают, что императрица задумала это убийство и отдала приказ его исполнить!.. Ну и женщина эта императрица Екатерина! Какой театр эта Россия!» 7 августа он же сообщает: «Время и обстоятельства убийства дают основание подозревать царицу в том, что она сама его инспирировала, чтобы отделаться от предмета постоянного беспокойства». В свою очередь граф Заккен, посол Саксонии, в тот же день докладывает своему правительству: «В народе полагают, что эта пьеса разыграна, чтобы, сохранив приличие, отделаться от князя Ивана».

В ответ на волну подозрений, поднявшуюся по всей стране и за ее пределами, Екатерина издает 17–28 августа разъяснительный манифест. В документе уточняется, что Иван, незаконный претендент, с самого раннего детства был «рассудка лишен и человеческого разумения не имел», что Мирович хотел пробиться в ряды придворных, воспользовавшись «кровавым бунтом народным», и что охранники Власьев и Чекин действовали «во спасение общего спокойствия».

Манифест никого не убедил. «Когда с русскими беседуешь с глазу на глаз, – пишет Заккен, – они довольно резко критикуют и содержание и формулировки манифеста». И далее: «Меня уверяли, что были люди, которые молились за упокой души Мировича как великомученика, причем прямо на месте казни».

Мадам Жофрен писала королю Станиславу: «Полагаю, что она (Екатерина) опубликовала смехотворные манифесты о смерти Ивана. Ей вовсе не обязательно было говорить что бы то ни было; суда над Мировичем было вполне достаточно».

И самой Екатерине она посмела написать: «Мне кажется, что, если бы я была на троне, я бы думала то, что сочла нужным в интересах народа и моих собственных, не публикуя манифестов о своих действиях. Я бы предоставила делам моим говорить, а перу – молчать».

Екатерина противится: «Хочется сказать, что вы рассуждаете об этом манифесте, как слепой о красках. Он вовсе не был написан для зарубежных стран, но лишь для информации русского народа о смерти Ивана, ведь надо было сказать, как он умер… Иначе подтверждались бы неблаговидные слухи, распространяемые посланниками государств, настроенных враждебно и завидующих нам… У вас злословят по поводу этого манифеста, но ведь и о Спасителе злословили, и порой злословят о французах. Однако факт то, что обезглавленный преступник и этот манифест заставили здесь замолчать всех сплетников. Так что цель достигнута и манифест мой выполнил свою задачу: ergo, он был уместен».

Несмотря на блестящее оправдание, друзья Екатерины за рубежом с трудом переживают разочарование. Вольтер пишет: «Дело Ивана закончилось с такой жестокостью, что можно подумать, что его состряпали святоши попы». Д'Аламбер добавляет: «Как жаль, что приходится отделываться от стольких людей, а затем печатать манифест, что мы сожалеем, но это не наша вина». Постепенно философы успокаиваются и признают важность государственного интереса. Они испытывают чувство восхищения далекой и щедрой Екатериной и потому вынуждены быть снисходительными. Чтобы освободить Вольтера от сомнений и угрызений, Д'Аламбер цитирует пословицу: «Лучше убить дьявола, чем дать ему убить себя». И уточняет: «Я согласен, что философия не может гордиться подобными учениками! Но что делать? Друзей надо любить со всеми их недостатками». Вольтер с удовольствием дает себя уговорить и забывает эти «мелочи». «Это дела семейные, и я в них не вмешиваюсь», – говорит он. Узнав о мнении мудреца из Фернея, Хорас Уолпол[76]76
  Хорас Уолпол – английский писатель (1717–1797), один из создателей «черных романов».


[Закрыть] пишет госпоже дю Деффан:[77]77
  Маркиза Мари дю Деффан – французская писательница (1697–1780), была близка к энциклопедистам.


[Закрыть]«Вольтер со своей Екатериной мне противен». А вот мнение герцогини де Шуазёль: «Вот ее (Екатерину) и обелили, она чище снега, ее любят подданные, она – воплощение славы своей империи, ею восхищается весь мир, просто чудо из чудес». В парижских и лондонских салонах Вольтера и его «Като» ставят на одну ступень.

Из своего дворца Екатерина внимательно следит за всеми этими волнениями. Она уверена, что шум скоро утихнет. Монарх должен быть выше пены повседневности и не терять из виду линию горизонта. Вот что пишет она Панину, жаловавшемуся по поводу неприязни зарубежных критиков Ее величества: «Пока речь идет лишь обо мне, я безразлично воспринимаю все, что болтают. Но когда затрагивают честь России, тут я начинаю горячиться».[78]78
  Лаватер-Сломан М. Екатерина II и ее время.


[Закрыть]

Два главных соперника устранены, остается третий – собственный сын Екатерины, великий князь Павел, наследник престола. За отсутствием Петра III и Ивана VI будут ли враги царицы возлагать надежды на десятилетнего мальчика? Конечно, для нее речь не идет об устранении и его. Она любит его по-своему и искренне тревожится по поводу малейшей болезни. Но она сперва императрица, а потом уже мать. Смысл ее существования – правление страной. Пока она жива, никто другой не должен царствовать в России. Павел должен вырасти под сенью материнского владычества, как образованный и послушный ребенок. Он должен стать возможным наследником, а не скрытным конкурентом. При всех своих бесчисленных заботах она находит возможность проводить с ним каждый день какое-то время, быть в его комнате, наблюдать за играми, следить за чтением, в общем, старается его приручить. Задача трудная: мальчик нервный, болезненный, вспыльчивый, со странностями, с ним бывают конвульсии. Он ревнует мать к Григорию Орлову и говорит ей об этом. Она его успокаивает. А он втайне страдает от того, что некрасив. Курносое лицо его, еще недавно такое очаровательное и милое со светлыми кудряшками, стало похоже на уродливую маску с широкими ноздрями и огромным ртом. Откуда эта схожесть с Петром III, ведь он не его сын? Екатерину волнует будущее. К тому же он расспрашивает у окружающих о причине смерти отца и о его собственных шансах стать царем. Узнав о таких беседах от лакея царевича, Беранже пишет герцогу де Праслену:

«Этот юный князь (Павел) проявляет страшные и опасные наклонности. Известно, что мать его не любит, и, с тех пор как она стала править страной, до неприличия упорно отвергает все признаки нежности, кою она питала к нему прежде… Несколько дней тому назад он спросил у слуг, почему убили его отца и престол отдали его матери, а не ему, хотя по праву положено было ему. И добавил, что, когда он вырастет, он сумеет забрать себе все это. Монсеньор, по-видимому, этот мальчик позволяет себе слишком часто такие речи, чтобы о них не говорили (и не повторяли) императрице. Никто не сомневается, что царица принимает все возможные меры, чтобы предупредить последствия».

Глава XV
«Мания законотворчества»

Весной в стране разразилась эпидемия оспы, она унесла много жизней. Екатерина мечтает организовать в России всеобщую вакцинацию. Как возвысится слава ее царствования, если, опережая Францию, она сумеет сделать прививки в стране, которую некоторые считают явно отсталой! Эту идею Екатерина обсуждает с бароном Черкасовым, президентом Института гигиены, человеком мудрым и весьма образованным. Как и она, он верит в это чудодейственное открытие, недавно сделанное наукой. Но он, хотя и весьма почтительно, предупреждает Ее высочество о возможной реакции ее верноподданных. Даже самые просвещенные из них, считает он, будут в ужасе от необходимости ввести в свой организм бактерии заразной болезни, которые, по идее, должны увеличить сопротивляемость оспе. В мире мало сторонников «прививки». Лишь несколько философов и ученых восхваляют благотворное воздействие «дьявольского ланцета». Фридрих II, с которым Екатерина поделилась своим проектом, умоляет ее отказаться от этой затеи, чтобы не вызвать беды. Григорий Орлов описывает ей, какой шквал ненависти обрушится на нее и во дворце и в народе, если опыт не удастся. Каково ей будет оправдываться с сотнями трупов невинных жертв на руках? Ей припишут и всех других покойников, умерших естественной смертью! Тогда, ради спасения других, Екатерина решает первой подвергнуться столь великому риску. Черкасову велено выписать из Англии хорошего специалиста. Перепуганный свалившейся на него ответственностью, Черкасов умоляет Ее величество подумать еще и еще раз. Что станет с ним в случае фатального исхода? И даже если она останется жива, но лицо императрицы будет обезображено отвратительными оспинами? В ответ она хохочет. Екатерина сознает всю опасность. С детских лет ни одной болезни не страшится она так, как оспы. И вот теперь, когда ей предоставилась возможность победить этот бич и своим примером увлечь за собою других, она должна пойти на риск. Всегда и во всем она хочет быть во главе движения, в первых рядах, бросая вызов судьбе, при этом быть на виду у всех. Она настаивает на своем решении. Одни скажут: из любви к своему народу. Другие: ради собственной славы.

В обстановке полного секрета Черкасов приглашает из Лондона знаменитого Томаса Димсдала, горячего сторонника и распространителя метода прививки оспы. Сразу по прибытии в Санкт-Петербург, в октябре 1764 года, доктор приступает к приготовлениям. Узнав о намерениях императрицы, ее близкие приходят в ужас, плачут и умоляют ее отказаться. И вот в одно прекрасное утро, взмахнув ланцетом, Томас Димсдал делает легкий надрез выше локтя на подставленной ему августейшей руке. Из покоев императрицы новость об этом распространяется по всему дворцу. Всеобщее волнение так велико, как будто Ее величество решила покончить с собой. Немедленно дал себе привить оспу и Григорий Орлов, дабы до конца разделить свою судьбу с судьбой той, кому он обязан своим блестящим положением. Девять следующих дней все волнуются, проклинают шарлатана-англичанина и уже видят Россию в трауре по государыне. Одна Екатерина спокойна, как всегда. Не дожидаясь окончания контрольного периода, она делает еще один шаг, подтверждающий ее преданность прогрессу: расширяет Академию наук. В письме об этом, написанном ею собственноручно, еще до истечения проверочного срока прививки оспы, есть такие слова: «Всякий, кто имеет подобающее образование, будь он до сих пор крепостным, может стать членом Академии. Все они, и адъюнкты, и академики, а также их дети и все потомки навсегда суть полностью свободные люди; никто не вправе вновь делать их и их потомков крепостными».

Конечно, в России есть крепостные, которых помещики поощряли к учению, чтобы те стали художниками, музыкантами, актерами, поэтами, да и просто секретарями. Но число таких людей ничтожно, и, провозглашая, что все принятые в Академию станут свободными, Екатерина понимает, что ничуть не рискует потрясти основы общества.

Такую же смесь общественной заботы и неосознанного цинизма видим мы и в учреждении приюта для подкидышей или Воспитательного дома. В программе обучения детей главное – овладение профессиями и ремеслами: «Мальчики освоят азы земледелия и садоводства, а девочки будут учиться готовить пищу, печь хлебы и тому подобное, по примеру евангельских жен сильных и воспетых Гомером трудолюбивых женщин… Так возникнет поколение людей, не знающих праздности, неряшливости, лени и всех тех недостатков, которые берут начало в сих пороках». Указ об учреждении приюта уточняет, что по окончании обучения воспитанники провозглашаются людьми вольными, что «никто не будет иметь права приобретать их в собственность или в рабство», и эту свободу они передадут своим потомкам: «Таким образом, наши воспитанники не будут рабами или каторжниками для галер, шахт и тому подобных работ». Получается, что для крепостного человека лучший способ обеспечить детям свободу – подбросить их. Безродным детям – независимость. Очень довольная своей находкой, Екатерина указывает в изложении причин такого установления: «В Российской империи есть только два сословия: баре и крепостные крестьяне, но, благодаря привилегиям, предоставляемым этим учреждениям, наши воспитанники и их потомки будут навеки свободны и составят третье сословие».[79]79
  Вормсер О. Екатерина II.


[Закрыть] Это не помешало царице в то же время и с таким же спокойствием распространить крепостное право и на Украину. Отныне крестьяне и в этой части страны лишены права покидать свою землю. Должность гетмана устранена. Центральная Россия повсюду усиливает свой гнет.

Дни проходят, а у императрицы никаких симптомов болезни после прививки. Она делает вид, что это ее даже не удивляет. В ее окружении все восхваляют ее смелость. Она предстает перед всеми как сияющее олицетворение науки. В церквах служат благодарственные молебны о здравии августейшей особы. Из самых глухих провинций прибывают поздравления и послания, полные восхищения. Все превозносят Черкасова и Димсдала. Теперь все придворные хотят, чтобы и им сделали вакцинацию. По настоянию матери цесаревич Павел подчиняется общему правилу. В виде вознаграждения за службу Димсдалу присваивается титул барона, он получает чин статского советника и пенсию пять тысяч фунтов. Семилетний Александр Марков, у которого взяли лимфу для прививки Екатерине, получает наследственный титул дворянина и право почитать себя лично охраняемым попечением императрицы под фамилией Оспенный.[80]80
  Впоследствии потомки этой фамилии занимали в России высокое положение.


[Закрыть]

Из России восхищение распространяется и на зарубежные страны. Те, кто старался принизить Екатерину, признают, что на этот раз она выиграла. Общественное мнение не постоянно, и ей уже готовы простить убийство Ивана VI за царапину на ее руке. Восхищенный Вольтер пишет «своей государыне»:

«О, мадам, какой урок Ваше величество преподала нашим французским дворянчикам, нашим мудрецам из Сорбонны, нашим эскулапам из медицинских школ! Вы дали сделать себе прививку с меньшими приготовлениями, чем монахиня дает себе сделать промывание желудка. Великий князь последовал вашему примеру. Граф Орлов вводит в себя оспу и отправляется на охоту по заснеженным просторам. Вот так же поступил бы Сципион, если бы эта болезнь, пришедшая из Аравии, существовала бы в его время».

Отвечая генералу Брауну, губернатору Ливонии, поздравившему императрицу со столь смелым поступком, она пишет спокойно и скромно: «Умелый и добродетельный доктор Димсдал, ваш соотечественник, привил Петербургу дух предпринимательства, и почти в каждом богатом доме у него так или иначе есть клиент».[81]81
  Лаватёр-Сломан М. Екатерина II и ее время.


[Закрыть]

Остается перенести эту практику со столицы на провинцию, со двора на массу народную. Судя по поступающим донесениям, у Екатерины есть основания уверенно смотреть в будущее. Народ так много натерпелся от регулярных эпидемий, что быстро понял пользу прививок. Если уж матушка-царица не побоялась обезопасить себя от оспы, то ни один из ее верноподданных не посмеет отказаться.

Дело с оспой закончено, Екатерина берется за другие новации. У нее зуд на реформы. Самая большая ее страсть – месить густое тесто, каким оказалась Россия. Вместе с Иваном Бецким она составляет «Общие правила для воспитания детей обоих полов», в основе их – идеи Локка и Жан-Жака Руссо. Отдавая детей в школу, родители обязуются не забирать их обратно «ни под каким предлогом». Но где найти педагогов? Екатерина поручает Шлёцеру собрать за границей всех учителей, способных думать и согласных обучать детей русских аристократов. Причем как можно скорее. Ничего, если качество не самое лучшее. Создавая кадетский корпус, Бецкой назначает его директором бывшего суфлера из французского театра, а классным надзирателем – бывшего лакея матери Екатерины. Потом всех этих импровизированных учителей пошлют учиться новому ремеслу в Англию, Францию, Германию. Больше всего Екатерина гордилась знаменитым Смольным институтом благородных девиц. Согласно программе, составленной Ее величеством, интернат – заведение строго закрытого типа. Двенадцать лет заключения. Каникулы сведены до минимума. Никаких выходов в свет, кроме визитов во дворец, где время от времени императрица принимает воспитанниц, которых она приметила. Учительницы – светские. Священники выполняют строго отведенную им роль. Заведение напоминает философический монастырь, без окон во внешний мир и с единственной дверью, выходящей в рай, – императорский дворец. Большинство – дочери дворян, но есть и несколько девочек из буржуазных домов. Причем цвет платьев для всех одинаков, но цвет передничков говорит о более низком происхождении буржуазок.[82]82
  См.: Валишевский К. Роман одной императрицы.


[Закрыть] Как считает Екатерина, равенство должно иметь границы. О нем больше говорится, чем делается. Письма Вольтеру, Фридриху II, госпоже Жофрен, Дидро написаны рукой либеральной государыни, но решения принимает самодержица, не питающая иллюзий. Так, 11(22) февраля 1763 года она создает комиссию для уточнения и расширения манифеста Петра III о правах дворянства. За месяц составляет она доклад, где содержатся главные положения Хартии дворянства, обнародованной двадцатью двумя годами позже. Новая царица торжественно подтвердила и расширила все прежние привилегии аристократии. Целый ряд распоряжений свидетельствует о покровительстве столпам режима. В одном из таких указов говорится, что дворянин, покидая военную службу, может получить офицерский чин, даже если он не достиг его за время службы, «дабы получил он привилегию по сравнению с простолюдином»; другой документ подчеркивает, что дворяне имеют право своею властью отправлять крепостных на каторгу; указом же дворянам дается монопольное право на производство водки. Кроме того, 3(14) июля 1762 года Екатерина, возмущенная крестьянскими волнениями, издает специальный указ, где выражается ее желание энергично защищать дворян в их владении землей и поместьями. Инстинктивно, с самого начала царствования, она понимает, что надо жалеть крепостных теоретически, но на практике опираться на помещиков. Россия слишком велика и разнообразна, считает она, чтобы ею руководили эклектично. Она одна держит в руках бразды правления всей этой многообразной массой. Словно сгусток энергии, она все видит, все проверяет, всем руководит, будь то реорганизация Сената, воспитание великого князя, строительство в столице или переговоры со скульптором Фальконе о памятнике во славу Петра Великого.

Разнообразнейшая деятельность не мешает ей следить за строгим соблюдением распорядка жизни во дворце. Вечера каждого дня недели имеют свою особенность: воскресенье – для придворных, в понедельник – французская комедия, во вторник – ничего, в среду – русская комедия, в четверг – французская трагедия или опера, после чего публика направляется на балетный спектакль мэтра Локателли, в пятницу – бал-маскарад во дворце, в субботу – ничего. Екатерина считает своим долгом появляться на каждом таком вечере. Уходит до конца церемонии. Она привыкла вставать рано и не хочет ложиться поздно. Иногда в шесть утра она сама разводит огонь в большой печке, облицованной фаянсом. Однажды, когда она зажгла хворост, из дымохода послышались громкие крики. Она тотчас тушит огонь, и из печи вылезает трубочист. Весь в саже, растерянный, он предстает перед императрицей, и та приносит ему свои извинения. Извинения перед трубочистом! Случай этот тотчас стал известен во дворце и пересказывается как пример исключительной доброты государыни. И вообще, все люди, ее обслуживающие, отмечают с благодарностью ее простоту и доброжелательность. Горничные и слуги ее обожают. Она не только не бьет их, но и бранит очень редко. Однажды вечером, когда она долго звонила, но никто не появлялся, Екатерина выходит в переднюю и видит группу слуг, играющих в карты. Обращаясь к одному из них, тихо просит его отнести только что написанное ею письмо, а она пока заменит его за карточным столом. Отвратительного повара она не решается уволить и, когда приходит неделя его дежурств, ограничивается предупреждением своих друзей: «Наберемся терпения. Впереди семь недель поста». Вот что она поведала Гримму:[83]83
  Гримм Фридрих Мельхиор (1723–1807) – барон, корреспондент Екатерины II, публицист, критик и дипломат. (Прим. перев.)


[Закрыть]«Слуги мои заготавливают для меня два гусиных пера в день, такое количество я имею право использовать, но когда перья портятся, я не решаюсь потребовать замену и кручу ими и так и сяк, чтобы закончить писать». И добавляет: «Каждый раз, когда вижу новое перо, я улыбаюсь ему и испытываю острое желание воспользоваться им». Первый луч солнца застает ее радостной и расположенной к труду, одно с другим неразлучно. Стоит ей открыть глаза, ее собачки, спящие на шелковых подушечках с кружевами, вскакивают на постель, радостно лая, лижут ей руки и лицо. Поиграв с этой стаей, она приступает к туалету с помощью камеристки. Полощет рот и горло теплой водой, кусочком льда протирает лицо и переходит в рабочий кабинет. На ней белый просторный халат из грубой ткани французских мастеров, на голове – белый чепчик. Пьет она не спеша кофе такой крепкий, что у любого сердце забилось бы учащенно. Вот дозировка: фунт кофе на пять чашек. Печенье, сахар и сливки делит она с собачками. Когда все съедается, она открывает дверь, и собаки бегут на непродолжительную прогулку. Для полного счастья ей всегда нужны рядом ласковые и веселые четвероногие друзья. Она дает им смешные прозвища, забавляется их играми и уделяет им целые страницы в своей переписке. «Я всегда любила животных, – напишет она. – Они гораздо умнее, чем мы думаем». Или такое вот: «Леди Андерсон (кличка пятимесячной собачонки) рвет все что попало, кидается и кусает за ноги всех, входящих в мою комнату, гоняется за птичками, мухами и даже охотится на других животных, во много раз ее превосходящих, например на оленей. Она одна производит больше шума и причиняет беспокойства, чем все ее братья, сестры, родители, тетушки, дедушки и прадедушки». Собаки возятся вокруг стола императрицы, а она читает доклады, делает пометки на память, пишет распоряжения, нежное послание Григорию Орлову, который еще спит, наверное, в столь ранний час. Работая, она нюхает табак. Но только левой рукой, из уважения к окружающим. «По моему положению, – пишет Екатерина, – мне часто приходится подавать руку для поцелуев. Думается, что не очень-то удобно, чтобы все, меня окружающие, проникались запахом моего нюхательного табака».