Текст книги "Наша музыка. Полная история русского рока, рассказанная им самим"

6
Группа «Телевизор». Альбом «Отечество иллюзий» (1987)

– Советский Союз выходит на первое место в мире по добыче нефти и газа.

– После четырнадцатилетнего перерыва возрождается КВН – Клуб веселых и находчивых.

– Секретарь Московского горкома компартии Борис Ельцин выходит из ЦК КПСС.

– в Москве на Красной площади приземлился самолет немецкого летчика-любителя Матиаса Руста.

– В тяжелейшем матче между «динамовцами» Киева и Минска Кубок СССР по футболу достается киевлянам.

…а в магазинах «Мелодия» тем временем продается вот это:

София Ротару – «Было, но прошло», Игорь Саруханов – «Парень с гитарой», Алла Пугачева – «Балет».

В октябре того же года на последнем дне рождения Аркадия Райкина Геннадий Хазанов уложил зал в истерике одной фразой: «Как нам отличить краксворд о нетрудовых доходах от регбуса об индивидуальной трудовой деятельности?» Время в этой шутке было схвачено очень точно.

Действительно, вещи, разрешаемые одной рукой, тут же запрещались другой, как оно было, например, с частным предпринимательством. Невозможно было понять, светит ли тебе статья в «Огоньке» или статья УК. С музыкой было ровно то же самое. В 1987 году вышла первая пластинка «Алисы» – и тогда же был затеян процесс против Константина Кинчева. Юрий Шевчук записывает на фирме «Мелодия» альбом «Я получил эту роль» – а в это время один из организаторов записи его предыдущего альбома «Время» Игорь Щербина находится сначала под следствием, а затем – в психбольнице. Границы разрешенного можно было исследовать только одним способом – говорить, что хочешь, а потом смотреть, сойдет это тебе с рук или нет.

Михаил Борзыкин: Группа «Телевизор» выступала таким пробойным инструментом… Раз вот это прокатило у нас – значит, можно и остальным. Каждый, как мог, пробивал такие вот тоннельчики к свободе. В результате потом туда все ринулись и смели все перегородки.

Сейчас трудно себе представить, но в конце 1980-х группа «Телевизор» была столь же популярна, как «Алиса» или «ДДТ». Тем более нельзя было этого сказать в 1984-м, когда музыканты представили свою первую программу «Шествие рыб». Тогда самодеятельная музыкальная пресса писала о них так:

«Телевизор» воплотил идею, уже носившуюся в воздухе. Это была смесь новой волны «Talking Heads» и того, что уже вполне можно назвать гребень-роком. Но если «Кино» БГ заботливо взращивал и поливал, то «Телевизор» – это дикорастущее явление.

Через три года «Телевизор» радикально изменился. Музыка стала еще более завернутой и отстраненной от рядового слушателя. Зато тексты прошибали этого самого слушателя насквозь.

…

Историю «Аквариума», «Кино» или «ДДТ» любой российский меломан может рассказать с любого места и во всех подробностях. Не то с «Телевизором», поэтому для начала – краткий экскурс в историю группы.

Михаил Борзыкин: У меня к концу школьного обучения возникли две стойкие привязанности: музыкаи английский язык. С девятого класса я уже играл в школьной рок-группе и пел там на английском языке. Потом я четыре года отучился в Ленинградском университете на филологическом факультете. А в конце четвертого курса была создана группа «Телевизор».

До этого я поиграл еще в трех-четырех группах, где меня, слава богу, многому научили. В этих командах я играл под руководством людей с консерваторским образованием. Мы играли арт-рок, симфо-рок – такую довольно сложную музыку, пели на пять голосов. Эта школа мне очень помогла. Мы играли на танцах, а гитаристом у нас какое-то время был Юра Каспарян из «Кино», а я там был клавишником. Мы, двадцатилетние ребята, разъезжали по школам и играли на танцах песни групп «Slade», «Rolling Stones» и «Beatles», – было очень забавно. Ну а в самом конце четвертого курса вместо сессии я вступил в Ленинградский рок-клуб.

Вступление в Рок-клуб стоило жертв. Вылететь с филфака Ленинградского университета за полтора года до диплома – это надо было уметь. Но у Михаила получилось.

Михаил Борзыкин: Одновременно заниматься и учебой, и музыкой было невозможно. Нас сразу приняли, как-то полюбили, обогрели. И в ту сессию три экзамена из четырех я не сдал. Осенью я вяло попытался что-то пересдать, но тогда я уже понимал, что это не мой путь. Ни школьным учителем, ни переводчиком где-нибудь в посольстве быть мне не хотелось. Влезешь в эту колею – в жизни потом не отделаешься. Это все было настолько несвободно, что влезать во все это мне совсем не хотелось.

При всех сложностях взаимоотношений музыкантов, на Рубинштейна, 13 собирались свои. А снаружи оставались чужие. Вне стен этого дома Борис Гребенщиков был сторожем и собирал по подъездам бутылки, Виктор Цой считался обычным ПТУшником, а Константин Кинчев – московским туристом без определенных занятий. Но внутри каждый из них считался творцами новой музыки и нового языка. Обе реальности в лучшем случае не замечали друг друга, в худшем – вызывали друг у друга рвотный рефлекс.

Михаил Борзыкин: Я вот жаждал свободы. И в музыке рок-н-ролл я ее всегда находил. Возможно, мое отчисление из университета было подстроено, я уж не знаю. Но меня просто отчислили, и я не стал пытаться восстановиться. Завертелась очень рок-н-ролльная жизнь. Она мне была близка, поэтому я и не закончил последний курс университета, о чем ничуть не жалею. Я сразу стал совсем свободен, хотя, конечно, родители были категорически против.

Как и любой нормальный человек моложе двадцати семи лет, раньше времени попрощавшийся с вузом, Михаил Борзыкин задумался об армии. Точнее, она задумалась о нем. Надо сказать, что как раз в 1985–1987 годах был такой короткий период, когда призывали и студентов. После чего сразу и начали появляться статьи о «дедовщине», благо новобранцы были народом грамотным, рассказать о своих армейских бедах умели, а газеты уже начали такие вещи публиковать. Борзыкин решил с почетной обязанностью не связываться и стал косить в психиатрической больнице.

Михаил Борзыкин: Военную кафедру закончить я успел и фактически должен был получить лейтенанта. Но мне оставалось доучиться пятый курс, и тут-то, конечно, за меня взялись.

Это произошло очень быстро. Начали звонить домой, и тут я просто встал на дыбы. Я сказал маме, что если пойду в армию, то может случиться все что угодно. Если она хочет видеть сына живым, то она должна пойти со мной в психоневрологический диспансер и подтвердить, что я человек крайне депрессивный, временами невменяемый, родителей в каком-то смысле недолюбливаю, имею с ними конфликты и периодически замыкаюсь. До маниакально-депрессивного психоза мне было не дотянуться, и нужно было что-то попроще.

Чтобы подтвердить диагноз, надо было в течение месяца полежать на обследовании в тюремного типа больнице. У нас в Петербурге она называется «Пряжка». Там самая, пожалуй, жесткая из всех больниц такого рода. Там не пускают гулять даже во двор, там алкоголики бьют шизофреников – в общем, мерзопакостная атмосфера. Задача состояла в том, чтобы не сорваться ни на какую агрессию, потому что в мою легенду это не входило. Плюс попался умный врач, который как-то мне сказал:

– Либо у тебя шизофрения, либо ты симулируешь. Давай-ка пройдем еще раз тесты.

А тестов было несколько. Был очень заковыристый американский тест – триста вопросов. И был русский тест, из которого выяснялось, симулируешь ты или нет. Мне, слава богу, ничего не кололи, но за мной регулярно наблюдали и медсестры, и медбратья – все. Несколько моих знакомых, к сожалению, не выдержали: начали фантиками играть в коридорев футбол, смеяться, видя какую-то телепередачу, и этого было достаточно для того, чтобы опознали в тебе симулянта.

Мне удалось это дело пройти. Я вышел с формой, со статьей 7б «Психопатия шизоидная», что меня чрезвычайно радовало. От меня все отстали, и я продолжил заниматься музыкой.

Позже Михаил решит назвать один из своих альбомов точно так же – «7б». Но как раз в это время появилась одноименная группа с «Молодыми ветрами», и Борзыкин изменил название пластинки на «Путь к успеху». Как видим, воспоминаний из психиатрической больницы Михаилу хватило на всю жизнь.

…

Скандальная слава «Телевизора» началась с Четвертого фестиваля Ленинградского рок-клуба в 1986 году. Там вообще было много яркого – «Алиса» представила программу «По ту сторону добра» (пополам «Энергия» и «БлокАда»), «Кино» впервые спело «Мы ждем перемен», «АукцЫон» взорвал сцену своим представлением «Вернись в Сорренто»… Чтобы понять, что устроил Борзыкин сотоварищи, надо вспомнить, что перед выходом на сцену все тексты нужно было залитовать – то есть получить разрешение руководства Рок-клуба на их исполнение. «Телевизору» программу утвердили, но две песни – «Мы идем» и «Выйти из-под контроля» – все-таки залитовать не решились.

Михаил Борзыкин: Поначалу куратор Рок-клуба сказал нам, что все в порядке. Но потом эти тексты отдали в обком ВЛКСМ и, видимо, в КГБ. Оттуда пришла резолюция: если группа «Телевизор» не будет исполнять вот эти две песни, то у них есть шанс стать лауреатами и все будет в порядке. Просто попросить их именно на фестивале эти песни не исполнять.

Нас вежливо попросили не исполнять. Нас предупредили, что, в общем, зачем вам эти проблемы? Потом все равно исполните. А пока не надо. Ну, что нам оставалось делать? Программа у нас уже была готова, мы долго репетировали и вообще старались. Нам стало как-то обидно, и мы просто решили не менять программу. Тут не было какого-то героического пафоса. Более того: сперва очень многие решили поступить так же (не буду поименно перечислять). Да только во время выступления они свои песни все-таки убрали, а мы исполнили. Вот поэтому мы и получили наказание и не стали лауреатами, зато концерт прошел очень хорошо.

Песня «Выйти из-под контроля» – это такой минорный рок-н-ролльчик. Он как раз и был навеян всей этой ситуацией. Ты приходишь в Рок-клуб, а тебе начинают говорить:

– Миша! Ну надо как-то помягче… Нельзя сейчас… Не время… Ты рано поверил в то, что это кончится… Тебя обманули, Миша! Мы-то знаем… Ничего никогда не может измениться!

Я со всей наивностью, горячностью молодости говорю:

– Ну как же! Посмотрите! Вот они сами по телевизору говорят о переменах! Они же сами декларируют – давайте просто делать!

– Да брось ты! Что они декларируют?

Причем в эту же струю вплетались голоса коллег по цеху. Некоторые музыканты группы «Аквариум» начинали говорить:

– Миша, вы своими выступлениями разрушите Рок-клуб! Вы зря все это затеяли! Надо осторожнее! Сейчас не время!

Но правы оказались не они, а мы. Потом, кстати, некоторые из них это признали.

…

Людей, впервые оказавшихся на концерте «Телевизора», больше всего цепляла пластика лидера группы. На концертах и съемках Борзыкин двигался, словно сошедший с ума робот. Это слегка напоминало брейк-данс, а брейк в те годы был верным ходом! Если на дискотеке в любом пионерском лагере кто-то начинал выделывать соответствующие коленца – народ отодвигался к стенке и смотрел на брейкера, отвесив челюсти. И до конца смены все девчонки в лагере были его.

Михаил Борзыкин: Я в молодости довольно много шастал по всевозможным музыкальным заведениям, где люди танцевали. Но специально танец я не продумывал – просто двигался, как мог. Какие-то вещи я черпал с экрана телевизора, каким-то научился у своей жены – она была танцовщицей. А может быть, это все как-то генетически передалось, потому что папа у меня всегда хорошо танцевал.

Начинали мы с брейк-данса. Тогда в России как раз появились первые брейк-дансеры, и музыка наша им подходила. Они сами пришли к нам с предложением выйти на концерте и помочь оформить нашу музыку. Это была группа «Терра мобиле» – родоначальники всего российского брейк-данса. Нам до них, конечно, было далеко во всех отношениях. Но поучиться – мы поучились у них многому.

Танцоры из «Терра мобиле» помогали тогда и еще одной рок-клубовской группе. Брейк-дансеры появлялись вместе с «Пикником» на представлениях альбома «Иероглиф». Была у них своя песня и в шоу «Телевизора».

Михаил Борзыкин: Было здорово: вышло человек тридцать брэйк-дансеров с этими самыми «роботическими» движениями. На песне «Полуфабрикаты» они очень хорошо смотрелись. «Полуфабрикаты» – это песня о конвейерном состоянии умов всего советского общества. Мы же были как белые вороны: на улицах на нас показывали пальцем, хихикали… Мы ходили одетые как-то совсем по-другому, за что периодически могли получить по башке от пролетарского населения. Водители такси нам говорили, что вы неудачники и с вами все ясно. Также считали в институтах, в школах… Ну то есть мы были оборванцы… то же самое, что бомжи. Рок-музыкант – это бомж, вот такое было отношение. Презрительное, снисходительное…

По счастью, любой конвейер дает сбой – и в 1987 году появился прекрасный повод убедиться в этом! Тогда двадцатилетний хулиган из Западной Германии Матиас Руст на спор преодолел всю защитную систему ПВО и посадил свой самолетик «Сессна» на Красной площади в Москве. «Телевизор» тогда от этого просто светился.

Михаил Борзыкин: Ну, мы были в восторге, конечно. Во-первых, нам понравился сам авантюризм всей ситуации. А во-вторых, хваленая безупречность нашей обороны неожиданно потерпела фиаско. После этоговсем стало понятно, что все-таки можно нае… в смысле, обмануть любую машину. В любой системе есть брешь для хаоса. Матиас Руст был… ну, наш человек, одним словом.

Новое поколение не было похоже на родителей, не ладило с ними и не хотело с ними дружить. Борзыкин, как всегда, нашел для темы противостояния отцов и детей наиболее резкую формулировку.

Михаил Борзыкин: «Твой папа – фашист» – эта фраза пришла совершенно внезапно, сама по себе. Видимо, произошло какое-то подключение к информационному полю. Нас же называли хулиганьем, идиотами, ублюдками – кем угодно! А родители при этом были чистые, светлые и коммунистические. Но если взять и поменять ярлык, все сразу становится на свои места.

Потому что именно их психологическая суть была фашистской. Желание подавлять в собственных детях тягу к свободе – это выглядело очень забавно.

– Какой-то в тебе не наш душок! – бывало, говорили нам родители. – Какой-то ты там в своем университете гадости поднабрался!

И мы чувствовали себя изгоями в этом смысле. Вот эта песня и явилась таким отражением…

Люди, игравшие новую музыку, должны были и выглядеть по-новому. И «Телевизор» над своим внешним видом работал очень основательно. Перед выходом на сцену артисты переодевались в странные наряды и обильно гримировались. Так делали и Константин Кинчев, и Виктор Цой, и Борис Гребенщиков, и Олег Гаркуша, а, скажем, Жанна Агузарова продолжает так делать и до сих пор.

Михаил Борзыкин: По тем временам у «Телевизора» даже был свой дизайнер. Завали его Джимми, он довольно известный в Питере человек. На первый фестиваль он нашил нам вообще всю одежду. Задача была выдержать красно-черно-белые тона. Тогда никакого разговора про это со стороны группы «Алиса» не было. Это был 1984 год, когда еще Кинчев не работал, не играл в «Алисе».

Вот у нас все это было – вычурные, нововолновые рубашечки, с невероятными плечами. Это все подбиралось по цвету: мы даже чешки покупали красного цвета. Конечно, волосы красились различными цветами, вешались серьги, подводились глаза, губы красились самыми невероятными цветами. Тогда мы не видели в этом ничего из альтернативной сексуальной ориентации. Для нас это было просто знаком принадлежности к неземной цивилизации – и все!

Со временем больше пошло всяких традиционных рокерских одежд, но это уже позже. Появились кожаные куртки, а ведь это было непросто – достать хорошую кожаную куртку. Нам, например, подарило французское телевидение. Они привезли всей группе «Телевизор» по косухе. И это был божественный подарок! Ничего подобного мы не могли себе позволить. Красные с черным кожаные косухи специально для «Телевизора»!

…

Самым громким событием 1987 года в мире рок-музыки, безусловно, стал скандал, связанный с Константином Кинчевым. 17 ноября 1987 года группа «Алиса» давала концерт во Дворце спорта «Юбилейный». Согнанная ко Дворцу милиция показала себя во всей красе – зрителей избивали дубинками и заталкивали в воронки. Досталось и беременной жене Кинчева Анне Голубевой. Узнав об этом, лидер «Алисы» отказался выходить на сцену. А когда его все-таки уговорили, он посвятил песню «Эй ты, там, на том берегу» «присутствующим в зале иностранным гостям, ментам и прочим гадам».

После концерта в газете «Смена» появилась статья никому не известного журналиста Виктора Кокосова «Алиса с косой челкой», в которой Кинчева обвинили в том, что он орал со сцены «Хайль Гитлер». Кинчев подал в суд и через год дело выиграл. Мало кто знает, что косвенным виновником происшедшего стал как раз лидер «Телевизора». После того как за день до Кинчева на той же сцене он спел в маске Горбачева песню «Рыба гниет с головы», милиция ожидала уже всего чего угодно.

Михаил Борзыкин: Художник Кирилл Миллер перед концертом во Дворце спорта «Юбилейный» подошел, показал мне резиновую маску с лицом Горбачева.

Маска была шикарная. Я сразу стал просить:

– Ой! Дай на концерт!

Он говорит:

– А бери!

Все это было как-то внезапно. Я еще подумал: «Ух, щас как надену ее на „Рыба гниет с головы“!» Я надел ее на затылок, повернулся спиной к залу и пел спиной к залу. То есть зал видел как бы Горбачева, поющего песню «Рыба гниет с головы».

А сама песня «Рыба гниет с головы» была посвящена Ельцину. Как раз Горбачев с Ельциным поступил не очень хорошо, на наш взгляд. Тогда Ельцин вызвал у нас некую симпатию. Нам казалось, что Горбачев душит такого свободолюбивого Ельцина… Горбачев и его окружение на том этапе начали надоедать своим пустобрешеством, пустозвонством, обтекаемостью и нечленораздельностью.

На следующий день, сразу после этого, был концерт «Алисы». У правоохранительных органов все смешалось в башке, и в результате бедный Костя получил там неприятностей. Мы ходили потом вместе, пытались отстаивать через прессу его невиновность, нефашистскость – в общем, смешная история…

Но вообще, это был удар! Несколько концертов прошло, которые взорвали ситуацию!

С тех пор прошло более пятнадцати лет. Борзыкин с Кинчевым до сих пор дружат. Альбом «Алисы» «Сейчас позднее, чем ты думаешь» начинается со звуков, созданных как раз лидером «Телевизора».

Михаил Борзыкин: Получилось так, что им надо было срочно какое-то шумовое маленькое вступленьице, и они попросили меня быстро это сделать. Я ведь, в общем, специалист по таким вещам и давно этим занимаюсь. Я согласился, сделал все быстро и с удовольствием… Как бы я ни относился к нынешней музыке «Алисы», но Костя для меня – уже родственник. Как брат. И поэтому он как бы вне зоны осуждения. То есть мне может не нравиться все что угодно в нем. Но осуждать его, как знакомого, уже родного мне за двадцать лет человека, мне не хотелось бы.

…

Через год, в июне 1988-го, свою главу в историю русского рока вписал и Борзыкин. Дело было перед шестым рок-клубовским фестивалем, который едва не отменили в последний момент. Дальше было вот что:

Михаил Борзыкин: Получилось так, что за день до открытия запретили проведение рок-клубовского фестиваля на Зимнем стадионе. Никто об этом не знал. Все приготовили программы, все были готовы… Тогда я был членом Совета рок-клуба и отвечал за прослушивание молодых групп. Например, принимал в Рок-клуб группу «Ноль»… Но речь не об этом.

Я прихожу к стадиону. Там сидит весь Совет рок-клуба и разводит руками:

– Не знаем, чего делать! Запретили!

Оказалось, что власти придрались к несоблюдению правил пожарной безопасности. Якобы там на полу лежит покрытие, которое может воспламениться…

Президент рок-клуба Коля Михайлов стал говорить, что мероприятие запретил обком партии и поделать ничего нельзя.

– Так и будем сидеть? – говорю я. – Надо же хоть что-то сделать!

– Что ты тут сделаешь? Это же обком партии!

– Если просто так сидеть, ничего и не изменится!

– Ну иди, собирай демонстрацию, если хочешь!

В результате я пошел собирать демонстрацию… Люди подходили, покупали билеты, и какое-то движение накануне фестиваля там было. Я стоял и орал – без всякого мегафона. Просто орал:

– Ребята! Ребята! Идите все сюда!

Кто-то меня знал в лицо. Кто-то стал говорить друг другу: «Это из „Телевизора“! Из „Телевизора“!»

– Ребята, – говорил я, – фестиваль запрещают! Надо что-то делать! Надо собираться и идтик Смольному! Потому что иначе завтра фестиваля не будет!

И вокруг меня стало скапливаться… ну, сначала человек двадцать—тридцать.

Я говорю:

– Ребята! Давайте собираемся и идем к Смольному потихонечку!

Потом смотрю – из Совета рок-клуба подтянулся Анатолий Гуницкий, еще какие-то люди. В общем, какая-никакая, но образовалась толпа. И мы все вместе двинулись в сторону Смольного. А атмосфера в городе была такая, что как только люди узнавали, что запрещают фестиваль, то все – от бомжей и алкоголиков до интеллигентов и студенчества – все присоединялись! В результате, пока мы дошли до Смольного, вырос большой хвост. И это стало представлять угрозу. И нас со всех сторон начала сопровождать милиция. И уже на подходе к Смольному милиция перекрыла все улицы. Очень мощно перекрыла: два ряда милицейских машин, между ними проход – и толпа уперлась в тупик, в эти милицейские машины!

С той стороны подъехал обкомовский лимузин, черная «Волга», и мы стали вести переговоры на нейтральной территории. С нашей стороны я и Президент рок-клуба Коля Михайлов, а с их – обкомовские работники. В общем, кино «Щит и меч», какая-то картина обмена разведчиков! С одной стороны стоит агрессивная толпа, с другой – злые менты… Небольшой такой разговор, после чего партийный работник вздыхает: а, типа, ладно! Черт с вами! Только скажите, чтобы они разошлись!

Мне дают мегафон:

– Попросите людей разойтись. Скажите им, что фестиваль будет!

И я в мегафон говорю:

– Фестиваль будет! Все отлично, все расходимся!

В те годы от желания до воплощения этого желания проходили часы и минуты. Именно потому, что общая сознательность была. Общее духовное состояние порождало такие невиданные явления. Сейчас подобное и представить-то трудно.

…

1987 год – это еще и время расцвета так называемых «неформальных объединений молодежи». Людей семнадцати-восемнадцати лет интересовали вещи, предельно далекие от комсомола. Бо́льшая часть течений – будь то хиппи, панки или байкеры (которых тогда называли рокерами) – была заимствованной. Однако образовалась у нас и группировка, которая прямых аналогов на Западе не имела. Названа она была по имени подмосковного города Люберцы. И до конца 1980-х люберы наводили страх на всю страну. Особенно доставалось от них тем, кто играл или слушал рок.

Михаил Борзыкин: Они были повсеместно, хотя в Москве этого добра было, конечно, больше. Особенно ярко мы столкнулись с люберами на фестивале в Подольске. Туда приехали их специальные отряды, и была заранее спланированная акция по избиению публики, идущей с рок-концерта. То есть они понаехали туда небольшими группами по двадцать—тридцать человек, и таких групп было… не знаю, мне показалось, что много… наверно, групп десять, а может быть, даже двадцать.

Они рассредоточились по парку, и ситуация была уже настолько тревожная, что я схватил металлическую палку, запихнул ее себе под плащ и пошел смотреть, что же происходит.

Я увидел это все, подошел к милиции и говорю:

– Ребята, а вы чувствуете, что здесь творится?

– Да ладно, – говорят. – Вы, типа, не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем.

Придумать они смогли только то, что поставили живой коридор. В смысле сами встали коридором, а из-за этого коридора на нас нападали эти самые люберы. То есть ты идешь, а из-за плеча милиционера вдруг в лицо тебе летит кулак любера. Музыкантов развезли, а публика в основном схлынула, но, говорят, драки там шли везде, повсеместно.

Кроме того случая, прямых столкновений с ними у нас не случалось, потому что в Ленинграде этих людей практически не было. Все-таки люберы – это чисто московская история, ну и еще в нескольких городах. В Казани, помню, за нами охотились, после концерта. Человек пятьдесят в пыжиковых шапках и спортивных штанах долго ждали нас после концерта. Администрация провела нас какими-то тайными ходами и спрятала.

Они были настроены очень агрессивно, и вражда шла постоянно. Поэтому мы с благодарностью относились к байкерам из группировки «Ночные волки», которые помогали с этим бороться. Байкеры на тот момент сыграли очень позитивную роль. Когда на силу находилась еще бо́льшая сила, это было очень здорово.

Тогда «Телевизор» стал лауреатом Подольского фестиваля, разделив первое место с «Наутилусом». Это несмотря на то, что на одной из песен просто отрубили электричество. Тем не менее весь Подольский парк культуры и отдыха не мог оторвать от группы глаз.

…

На этом история альбома группы «Отечество иллюзий» заканчивается. Мы покидаем группу как раз тогда, когда она находится на вершине славы. Впереди – двухлетние европейские гастроли, причем характерно, что пресса стран Западной Европы обращала внимание в первую очередь на необычную музыку «Телевизора» – тексты там никого не интересовали. Из Европы группа привезла студию, на которой потом записывались и «Аквариум», и «Наутилус», и «Колибри»… Однако вернулись они в совершенно изменившуюся страну. И на больших площадках им места больше не было.

Барабанщик того состава Алексей Рацен ушел в «Аквариум», гитарист Александр Беляев – в «Наутилус», а клавишник Игорь Бабанов покинул музыку и стал преподавать английский. Михаил Борзыкин еще не однажды менял состав и до сих пор выпускает альбомы под маркой «Телевизора». А ведь в 1987-м его жизнь могла сложиться совершенно иначе – с легкой руки курировавших Рок-клуб сотрудников КГБ…

Михаил Борзыкин: В милицию нас забирали довольно часто. Это ж обычное дело! Были всякие угрозы, но… видимо, нам повезло. Мы ведь были все вместе – одного тронешь, все завоняют. Думаю, среди питерских КГБ-шников было много продвинутых, которые уже тогда понимали, что все равно будет по-нашему и лучше с этими ребятами дружить.

Они же на каждом концерте присутствовали. Мы их знали в лицо, но общаться с ними, конечно, не хотелось. Они даже иногда с нами здоровались. То есть часть из них на тот момент уже разделяла наши интересы. Им все это было понятно и близко, только они боялись об этом сказать. Никаких открытых конфликтов с КГБшниками у меня не было. Потому что я не ставил себе задачи скандала ради скандала. Может, поэтому и не трогали. То есть я не снимал трусы на сцене, не нажирался во время концерта до синих соплей, никогда не ругался на сцене матом. Мне как-то это казалось неинтересным.

А через некоторое время эти люди даже стали приглашать меня работать в обком. У меня было такое предложение. Типа, мне по секрету куратор Рок-клуба сказал:

– Миша, а вот ты не хотел бы поработать как неформальный лидер? Они сейчас собирают людей, которые могли бы действительно вести работу с молодежью. Причем безо всякой комсомольской риторики…

Ну, я подумал и сказал:

– Нет, не хочу. Мне это не подходит.

Помню, это очень расстроило мою маму, которая иногда говорила: «Вот, щас бы уже и квартира была, уже бы и все было – ну какая тебе разница? Пошел бы поработал, что ли!»

…

История «Телевизора» – это резкий взлет на вершины популярности, потом столь же резкое падение с них и дальнейшее, более чем пятнадцатилетнее существование в андеграунде. Пропитанная социальностью лирика как-то резко показалась устаревшей. Но у каждого устаревшего явления возникает момент, когда оно вновь становится актуальным. В конце 1980-х люди наелись свободы и устали от лозунгов. И кто тогда мог предсказать, что свободу слова можно мягко свернуть обратно? И кто мог предположить, что музыканты станут намеренно уходить от сколько-нибудь осмысленных текстов, чтобы, не дай господи, не сказать чего-нибудь крамольного? Время идет, «Телевизор» – остается, и история этой группы продолжается.

Но это уже совсем другая история.