Текст книги "Когда вырастают дети"
Автор книги: Ариадна Борисова
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Лед и пламень
Сочтя дочь взрослой, мама впервые решила не ставить елку, только развесила гирлянды над папиными афишами и украсила стол икебаной с сосновыми ветками. Кроме того, в трех вазах по-весеннему распушились букеты цветов. Папе подарили их на концертах, участившихся в предпраздничные дни.
Маму все же обеспокоило равнодушие дочери к отсутствию елки. Женя ни о чем не спрашивала, ходила с непроницаемым лицом и покорно ела овощные супы. Двойку по физике она исправила, почти готовый спектакль рвался на сцену, – в чем дело? Мама терялась в догадках и поэтому, сомневаясь и переживая, позволила взять в дом кошку-скиталицу. Разумеется, после проверки в ветеринарной больнице. Багира, так назвали приобретение, оказалась здорова и на диво спокойно перенесла все профилактические экзекуции.
Скоро мутноватые бутылочные глаза кошки стали яркими, как изумруды, ухоженная шерстка обрела переливчатый пантеровый лоск и полностью оправдала имя, данное новой обитательнице дома. Не сразу обнаружив ее, погруженный в себя папа неожиданно получил эстетическое удовольствие от созерцания, как он сказал, зеленоглазой египтянки, и лишь по привычке побушевал на тему аллергического ринита. Папе, впрочем, некогда было долго бушевать, он с утра до вечера пропадал на репетициях и концертах.
На улице опять похолодало. «Онегина» репетировали в тесной комнате Шишкина, которую он делил с двумя младшими братьями. Из девчоночьей детской на просмотр являлись ясноглазые двойняшки-третьеклассницы. Воспитанные дети молча устраивались на двухъярусной кровати – братья на галерке, и, если им что-то нравилось, деликатно похлопывали.
Шишкин открыл секрет сюрприза завучу по воспитательной работе и осчастливил его возможностью заменить подневольный сборный концерт неожиданным спектаклем. Завуч передал Мише ключ от зала и разрешил пользоваться сценой. Ребята собрали реквизит, Дмитриевский нарисовал на картоне декорацию – вечернее окно в ветках осенней березы. Татьяна смотрела в него, когда писала письмо. Миша назначил генеральную репетицию на последний перед Новым годом понедельник и объявил воскресенье свободным.
Блаженный день, когда наконец-то можно как следует выспаться! Но с утра пораньше в гостиной затрезвонил телефон. Жалея маму, к нему прошлепала дремлющая на ходу Женя. Небрежно бросив ей из трубки панибратское «здоро́во», сантехник Петров поинтересовался, нуждается ли до сих пор кран Шелковникова Е.В. в ремонте. Узнал, что нуждается, поскучнел и пообещал подойти через час-два.
Перед обедом, в ожидании морковных котлет, папа рассеянно поглаживал кошачью спинку и разглагольствовал о том, почему роль Альмавивы была поручена именно ему. Не молодому Карпову, например, тоже тенору. Зритель, по словам папы, шел на его имя и голос, которые у всех на слуху, а кто такой Карпов? Карпов никто и звать его никак.
По квартире пронеслась трель дверного звонка. Сантехник! Женя сорвалась в прихожую, но, прильнув к глазку, увидела человека, мало похожего на работника технической квалификации. На площадке стоял неизвестный брюнет с серыми глазами, сложенный как модель из журнала, в распахнутом пальто и классическом костюме-тройке. В правой руке он держал букет роз в кружевном целлофане, в левой – черный скрипичный футляр. Незнакомец старательно изображал из себя типаж мужчины возраста «крем для лица» (от 35 до 40): «красиво упакован, способен освежить, легко удаляется». Щегольские усы изящными полумесяцами обтекали края его губ и впадали в кучерявую, коротко остриженную бородку. Мужчина отдаленно напоминал подзабытого Женей гендиректора русско-испанской компании, персону vip Родриго-Игоря.
– Извините, Анна Андреевна здесь живет? – послышался приглушенный басок.
Человек казался заслуживающим доверия, и Женя открыла дверь. Он заговорщицки подмигнул и, как был, в пальто и ботинках, прошел в прихожую.
– Мамочка, это к тебе! – запоздало крикнула она ему в спину.
– О-о, Анна Андреевна, сколько лет, сколько зим! А вы нисколько не изменились с тех пор, как я уехал поступать в «Гнесинку»! Помните? Восемнадцать лет назад. Нет, абсолютно не изменились! – незваный гость словно не видел папу, окаменевшего в кухонных дверях.
– Но я вас не знаю, – пролепетала мама. – И мы… мы не могли знать друг друга восемнадцать лет назад… Вам же не сорок лет.
– Как! – вскричал он сокрушенно. – Вы меня не помните? Неужели я так сильно… гм-м… помолодел за годы нашей разлуки?
Дальше секунды полетели в страшном темпе, Жене только и оставалось на счет «раз-два» вертеть головой. Раз: папа пришел в себя; два: мамино удивление сменилось замешательством; три: знакомый (как выяснилось) мамы ловким маневром увлек ее из прихожей в гостиную. И четыре: набрякший гневом папа бросился за ними:
– Что здесь происходит? Кто вы такой?!
– Кто я такой? – оглянулся мужчина, кинул футляр в кресло и спокойно повернулся к папе. – Меня зовут Александр Леонидович Даргомыжский, я – друг Анны Андреевны.
– Друг?!
Гость потерял интерес к хозяину дома и снова с необычайной нежностью обратился к хозяйке:
– Друзья написали мне, что вы вышли замуж, и я решил не возвращаться. Добился известности, разъезжал по всему миру, стал лауреатом многочисленных музыкальных премий. Но я всегда помнил вас и родную Россию. И вот, измученный ностальгией, я решил бросить все: Лас-Пальмас-де-Гран-Канарию, где жил до сих пор, талантливых учеников в моей школе искусств, испанскую кухню – паэлью на белом вине, знаменитый окорок хамон, сладкую кровяную морсилью с изюмом и миндалем к утреннему хересу… Я вернулся к своей престарелой матушке в город детства и юности – нашей с вами юности, Анна Андреевна… вернулся навсегда! Здесь я встретил дирижера оркестра Театра оперы и балета и, конечно, был приглашен… Позвольте же вашу руку, – он галантно нагнулся, поцеловал мамино запястье и вложил букет роз в ее ослабевшие пальцы. – О, как я счастлив видеть вас снова!
Женя заслушалась. Мужчина был почти иностранцем, говорил как по писаному… Ах, Испания, короли и принцы, карнавалы, фламенко, сиеста… А что из себя представляет, интересно, эта «сладкая кровяная морсилья с изюмом и миндалем»?..
Мама чуть не выронила букет, а Женя вздрогнула: папа, на время шоковой сцены потерявший голос, разразился надсадным воплем:
– Как это понимать, Аня?!!
– Прошу прощения, – бесцеремонно вторгся полуиспанец, не давая маме ответить. – Вы, полагаю, и есть супруг Анны Андреевны, тот самый Шелкопрядников, о котором мне сообщили друзья?
– Я… я… – захрипел папа. – Да как вы смеете?! Аня! Аня!!! Потрудись объяснить, кто этот хмырь!
– Я вам русским языком объяснил, господин Шелковыйников, что меня зовут Александр Даргомыжский, отчество Леонидович, я – скрипач-виртуоз, старый друг вашей жены, в данное время без пяти минут музыкант театрального оркест…
– Аня! – завопил папа, задыхаясь и теребя ворот рубашки. – Ты мне изменяла!
Его лицо превратилось в пылающий факел, он с силой дернул ворот, и две пуговицы, будто два изумленных глаза, покатились по полу. Казалось, несмотря на превосходство в габаритах скрипача-виртуоза, папа сейчас схватит его за шкирку, раскрутит над головой и выкинет на лестницу, как нашкодившего кота. Да и кто бы не озверел на месте папы! Он и впрямь сделал шаг, другой, но споткнулся о край ковра, тяжко рухнул на диван и заорал, нисколько не оберегая связки:
– Мне плохо!!! Аня, ты видишь, как мне плохо?!
От напора папиного голоса у Жени заложило уши, и мурашки побежали по телу. Озадаченная мама стояла молча, прижимая к себе букет. А бессовестный музыкант и бровью не повел. Вся его фигура представляла полное пренебрежение к заслуженному артисту Е.В. Шелковникову и его мегатенору.
Папа в бешенстве хватил кулаком по стене, зашиб руку и взвыл: «О-о! О-о-у! О-у-у!»
– Это всегда так? – сочувственно улыбнулся маме ее друг и скорбным взором проводил свалившуюся на раненого гирлянду.
Жене почудилось, что папины глаза вот-вот закатятся под лоб. Она хотела вмешаться, но упавшая гирлянда вдруг замигала огоньками… вспыхнули алмазные звездочки сиреневого шара с открытки… Пусть. Здоров как бык. Не умрет.
– О-о-у, о-о, Аня! Кто ему позволил?!
– В чем я должен был просить позволения? – удивился визитер. Освоившись, он чувствовал себя в чужой квартире раскованно, как у себя дома. – Я никого не спрашиваю, где, когда и кому дарить цветы. Гляжу, и у вас цветов навалом… Держу пари, их получили не вы, Анна Андреевна. Их вручили господину Шелкопупкину его почитательницы. И они не спрашивали у вас позволения.
– Сейчас же извинитесь, сеньор Даргомыжский, – не вытерпела Женя. – Если вы вымахали в такую каланчу, это не дает вам права перевирать нашу фамилию. Я вас предупреждаю!
Прижав обе руки к груди, гость со всем почтением поклонился Жене (похоже, только что о ней вспомнил).
– Извините, пожалуйста! Вы, вероятно, сестра Анны Андреевны? – он сентиментально возвел очи горе, словно ему удалось вызвать к жизни какие-то приятные воспоминания. – Как сейчас помню… Мы разбираем сложнейшую систему английских артиклей… я в непонятках… маленькая девочка заглядывает в комнату, спрашивает: «Анечка, скоро?» Очень симпатичная сестрич…
– Я не сестра, – сухо перебила Женя. – Я – дочь. Евгения Шелковникова. Это имя и фамилия моего папы. Вернее, наши с ним имя и фамилия.
Пользуясь заминкой, папа залечивал раны и собирался с силами.
– Ах да, – смутился гость. – Конечно! Я ошибся и вижу, что вы напоминаете молодую Анечку… То есть она и теперь совершенно молодо выглядит, вы смотритесь всего лет на пять младше, именно поэтому я был введен в заблуждение… Какая у вас взрослая дочь, Анна Андреевна!
– Очень взрослая, – вздохнула мама. Жене показалось, что она взглянула на него с интересом. – А вам-то, Александр Леонидович, сколько все-таки лет?
– Неважно, – он небрежно взмахнул рукой, точь-в-точь как папа иногда. – Мне уже много исполнилось в этом году.
– Хотите сказать, любви все возрасты покорны? – усмехнулась Женя, слегка уязвленная тем, что смотрится «всего лет на пять младше» мамы.
– Мне тридцать шесть! – спохватился Александр Леонидович и скромно добавил: – Просто я хорошо сохранился. В Лас-Пальмасе лучший в мире климат.
– Я где-то недавно вас видела, – задумалась мама. – Где я могла вас видеть?
– Наверное, на концерте, – предположила Женя. – По программе «Культура» часто показывают зарубежные концерты.
– Да-да, телевизионщики из России снимали мое выступление на Международном фестивале классической музыки в театре Перес-Гальдос, – пришел на помощь скрипач.
– Вы неплохо играете, – улыбнулась мама, и Женя заподозрила, что она о чем-то догадалась.
– Правда? – он просиял, польщенный.
– Неплохо, – подтвердила Женя с досадой. – Я не ожидала от вас такой прыти.
– Спасибо, – музыкант тотчас упреждающе выставил вперед ладони: – Только, умоляю вас, без поклонения! Из-за фанатов у меня образовалась идиосинкразия ко всем видам обожания. Терпеть не могу, если женщины преподносят мне цветы с записочками и открытками.
– Откуда вы знаете, что я люблю розы? – мама любовалась роскошными, традиционно красными цветами.
– Анна Андреевна, как я мог забыть? Я же дарил их вам…
– Когда-то мне дарил розы один человек, – горько сказала мама. – Но вот он-то забыл об этом. Цветы я теперь получаю 1 сентября от учеников. Дачные астры, ромашки, ноготки. Не розы.
– Аня, я понял, – зловеще произнес папа. – Это преступник! В наше отсутствие он явится сюда с отмычкой. Он уже высмотрел, что можно слямзить.
Гость, посвистывая, оглядел гостиную:
– Да тут у вас особо и тащить нечего. Не волнуйтесь, господин Шелкофантиков, Анна Андреевна все вам оставит, когда уйдет от вас.
– Что ты молчишь, Аня?! – рявкнул папа. – Он издевается над моей фамилией, задевает твою честь, а ты ведешь себя как последняя идиотка!
Мама холодно заметила:
– На мою честь со стороны никто пока не покушался. Это ты обозвал меня.
– Ты в своем уме или сбрендила?! – взвился папин тенор.
Басок гостя в ответ тоже максимально повысился и сорвался в фальцет:
– Прошу не оскорблять в моем присутствии Анну Андреевну!
– Кончай цирк, ты, музыкант хренов! – закричал папа обыкновенным измученным голосом.
– Не Хренов, а Даргомыжский, – дрогнул бровью Александр Леонидович.
– Убирайся вон из моего дома! Вон! Вон!
И тут зазвонил телефон.
– Слушаю, – сказал в трубку папа, и розовые пятна на его лице вновь побагровели. – Да, обязательно, но немного задержусь. Семейные обстоятельства… Нет-нет, не дольше. Максимум полчаса. Благодарю.
Метко швырнув трубку на аппарат, он откинулся на спинку дивана и скрестил на груди руки.
– Скажи! Аня! что! у тебя! было! с этим! молодчиком?! – отрывистые слова шипели и щелкали в воздухе с нагаечно-чайниковым присвистом. – Проходимец прямым текстом шпарит, что ты жила с ним до меня и намекает, что собираешься уйти к нему с нашей дочерью. Или… не нашей?! Может, это я рехнулся? Может, я не Евгений Павлович Шелковников, ведущий артист Театра оперы и балета? Кто я тогда? Кто я?! Не стой истуканом, Аня, я спрашиваю, что у тебя было с этим прощелыгой Дрыгомужским?
– Вы обещали не задерживаться, – напомнил гость. – Вам еще на автобусе ехать.
Папа не зря свистел, потому что закипел с новой силой:
– Подлец, негодяй, мазурик!
– Не шумите ради бога, – поморщился скрипач. – Мои музыкальные уши не выносят пошлой брани. Идите, пожалуйста, на вашу репетицию и не беспокойтесь – я вас дождусь.
Рост гостя превосходил классические рамки, а папа оставался в них, даже привстав на цыпочки. Поэтому он вскочил на диван, потряс над головой здоровым кулаком и загремел оглушительно и трубно:
– Аня, кто этот самозванец?!!!
«Борис Годунов!» – ахнула про себя Женя. Папа спутал все голоса, партии и страны. Музыкант заткнул уши пальцами и, нагнувшись к ней, прокричал:
– Вас, родственница, я тоже попросил бы удалиться! У вас же есть своя комната? Нам с Анной Андреевной необходимо побеседовать тет-а-тет!
– Я дочь, а не родственница, – сурово скорректировала Женя. – Вы все забываете и забываетесь, сеньор Даргомыжский! Я не уйду.
Папа снова упал на диван и благодарно моргнул Жене. Ей стало неловко: она все-таки во многом оставалась на стороне чужака.
– Я тоже не уйду, – вызывающе известил папа.
– Они не уйдут, – словно переводчик, перенаправила мама гостю. – Придется беседовать при них.
– Хорошо, – он грозно, не мигая, уставился на папу. – Я жил далеко, но не переставал справляться у приятелей о здешних новостях. Месяц назад один человек из театра поведал мне в письме, что господин Шелкопруд… Шелковников, этот себялюбец, тиран, деспот, превратил свою умницу, красавицу жену в бытовой автомат. Я, порядочный человек, преданный друг Анны Андреевны, не мог оставить ее в сетях обмана и предательства… Приятель рассказал мне всё!
– Карпов? – взволновался вдруг папа, на глазах обливаясь алой краской и потом. – Василий Всеволодович?
Папин лихорадочный взгляд перебегал с музыканта на маму и обратно.
– Какая разница, – отмахнулся тот, как от мухи. – Идите же к своим обожательницам… ненаглядный Женечка.
– Что-о?! – папа перевернулся на живот и принялся биться головой о диванную подушку. Костяшки его пальцев, вцепившихся в подлокотник дивана, побелели.
Мама села на стул и положила букет на телефонную тумбочку. Приподняв взлохмаченную голову, папа мутно глянул на дверь и забубнил монотонно, будто читая по бумажке доклад:
– Мы мирно собирались обедать. Аня чистила морковь. Женя ей помогала. Я готовился к репетиции. И тут вламывается какой-то несусветный хлыщ, вываливает гадости, которых на самом деле не существует…
– Да ладно, – ухмыльнулся «хлыщ», – я уже разговаривал сегодня с вашей пассией.
Папа сжал лицо ладонями и замычал в подушку.
– Я знал, – глухо мычал он, – я знал, что в театре полно врагов! Но чтобы так… чтобы так… Боже, когда это кончится!
– Кончится, – кивнул Александр Леонидович без тени улыбки. – Когда вы вернетесь из театра домой и мы с вами побеседуем по душам.
Подскочив упруго, как мяч, папа заметался по гостиной и уронил еще одну гирлянду.
– Какая низкая, подлая ложь! Не верь, Аня! Это Карпов… Михайлов… Они из зависти распускают обо мне гнусные сплетни!
– Брось, Женя, – сказала мама тихо. – Мне все известно.
– Может, чайку? – в смятении влезла Женя (дочь).
Гость не отказался. Мама попросила принести для роз новую вазу с водой.
Багира, свернувшись лоснящимся черным калачом, безмятежно спала в кухонном кресле. Ей, возможно, было не привыкать к скандалам и воплям. Судьбы бродячих кошек хранят в себе, кроме опасных охотничьих приключений, множество эпизодов тривиального человечьего быта.
Пока Женя разливала чай, насыпа́ла в вазочку печенье курабье и резала лимон, в гостиной что-то случилось. Оказалось, папа запустил розовый букет в лицо сопернику.
– Вы решили закидать меня цветами? – оживился гость. – Оригинально, но постойте, у меня все готово! Будем считать букет перчаткой, я намерен отстаивать справедливость до конца! – С этими словами он открыл скрипичный футляр и торжественно провозгласил: – Я вызываю вас на дуэль!
В синих нейлоновых недрах футляра вместо скрипки лежали два пистолета. Женя знала, что они игрушечные, просто очень похожи на настоящие, но вдруг засомневалась. Представила, как папа с противником отмерят от незримого барьера равное количество шагов, как разойдутся по углам, прицелятся, и по команде «пли»…
– Хватит, – взмолилась она. – Сань… сеньор Даргомыжский, вы совсем обнаглели! Это же взрослый человек, и он мой папа!
– Тореадор, – внезапно запел папа прекрасным баритоном, – ля-ля-ля-ля-ля-ля, тореадор, тореадор! Знай, что испанок жгучие глаза…
– Вот чай, – выдохнула Женя в ужасе. – Печенье, конфеты…
Рассеянно подобрав с подноса недорезанную половину лимона, папа засунул ее себе в рот целиком! У Жени челюсти свело, а он даже не поморщился. Выплюнул на поднос остатки изжеванной кожуры и допел куплет:
– И ждет тебя любовь, тореадор! Да, ждет тебя любовь!!!
Мама невозмутимо воткнула розы в вазу с пионами:
– Александр Леонидович, вы благородный и смелый человек, и, может быть, законы испанского королевства позволяют дуэли, но у нас в России они по-прежнему запрещены. Если кто-то из вас пострадает, оставшегося в живых посадят в тюрьму. К тому же ни у вас, ни у моего мужа нет секундантов, причем он вряд ли умеет стрелять… И не здесь же, надеюсь, вы собираетесь убивать друг друга? Для этой цели лучше выбрать место где-нибудь за городом.
Папа зажмурился и крепко потер виски пальцами.
– Я спокоен. Я спокоен, беззаботен и свеж… Я невыносимо спокоен и сейчас позвоню участковому! Посмотри на его усы, Аня. Они же приклеенные, и борода тоже фальшивая. Уголовный Дед Мороз! Пусть милиция заберет этого маньяка с пистолетами!
Женя пригляделась к гостю. Его усы и борода были безупречны. Неужели папа струсил?..
Он решительно направился к телефону, но мама положила на трубку руку.
– Аня! – попятился папа, не веря глазам. – Ты защищаешь убийцу?!
– Сеньор Даргомыжский не убийца, – одернула Женя, обидевшись за Александра Леонидовича. – Он такой же артист, как и ты…
Обведя гостиную скорбным взглядом, папа крутанулся на месте и вдруг устремился к афишам, которыми всегда так дорожил. Размахивая оттиском собственной глянцевой улыбки, точно флагом, он с поистине мефистофельским хохотом начал исполнять куплет, неизвестный авторам оперного «Фауста»:
– Такой же артист? Такой же?! Ха-ха-ха-ха! Кто этот щенок Дурнокражский против меня, ха-ха?! Аня, Женечка, вы действительно всерьез воспринимаете этого сопляка? А-ха-ха-ха-ха! Аня, опомнись! Тебе не семнадцать лет! Твоей дочери скоро семнадцать!
– Женя, перестань…
Хлопнув себя по лбу, папа отбросил афиши под стол и снова опустился на диван.
– А, забыл! Вы с ним любовники и давно уже встречаетесь!
– Мы не любовники, – запротестовал Александр Леонидович.
– Молилась ли ты на ночь, Дездемона? – упивался папа новой ролью, сверкая очами и ощупывая косматый затылок в поисках рогов.
– Но я приехал из Лас-Пальмаса только вчера!
– Папа, ты что, взбесился?
Он, вероятно, в самом деле взбесился, потому что дико взревел и ринулся на музыканта! Увильнув, тот успел сдернуть с дивана плед. Женя забилась в угол. Она когда-то видела корриду по телевизору, но не думала, что ей предстоит наблюдать это жестокое зрелище воочию. Набычив холку, разъяренный папа с ревом гонялся за гостем по всей арене, то есть гостиной, нападал на ловко подсунутый плед, воевал с ним, как с ветряными мельницами, брал штурмом подставленные стулья и ронял все, что подворачивалось на пути к врагу. Надо признать, подневольный тореро, манипулируя пледом, как плащом, с редким изяществом увертывался от буйного папы. Мало того, скача через препятствия поваленных стульев, умудрялся выкрикивать пушкинские строки, как матадор перед королем по старинному ритуалу корриды:
– Они сошлись! Волна и камень! Стихи и проза! Лед и пламень!
В последней терции боя «бык» закрутился в плед и сверзился на пол. Женя тотчас же освободила поверженную жертву из шерстяных пелен. Держась за сердце, будто получил смертельный удар шпагой, папа простонал:
– Я убит!
– Жаль, – огорчился тореадор. – Мы так весело играли…
Медленно остывая, папа закряхтел и поднялся с полу:
– Голова разболелась.
– Женечка, поищи, пожалуйста, пенталгин в аптечке, – вздохнула мама.
– Не надо, – буркнул папа. – Я сам. Я оставлю вас ненадолго.
Он вышел, и спустя несколько секунд стало слышно, как в унитазе спускается вода. Отдыхающий на диване гость всплеснул руками:
– Евгений Павлович, вы не оттуда воду берете!
Папа, кажется, решил его игнорировать. Перешагнул через длинные музыкантские ноги и с видом блудного сына опустился перед мамой на колени.
– Аня, ты считаешь, что я к тебе плохо отношусь?.. Но я ведь к тебе нормально отношусь! Я тебя до сих пор… люблю… Аня. Не веришь? Не веришь… Разве я не приношу домой цветы? Пусть я не покупаю их за деньги… эти цветы, завоеванные ценой труда и… и таланта, я несу своей супруге. Своей любимой женщине.
– Прекрати пафос, ты давно не видишь во мне женщину, – возразила мама утомленно. – Ты похоронил ее во мне и приносишь цветы как на поминки. Я не женщина, я – кухарка, уборщица, прачка и массовик-затейник твоих праздников. Разве я интересую тебя вне этих стен? А ведь я педагог, Женя. Учитель.
– Ты говоришь какие-то странные вещи, – пробормотал папа, опустив голову. – Я, конечно же, прекрасно помню, что ты – преподаватель английского языка, а никакая не кухарка. Но согласись: я работаю как каторжный. Эти бесконечные концерты, репетиции, премьеры…
– Помнишь, я застукала тебя в кухне с Макаровой? – оживилась вдруг мама. – Декольте у нее было по пояс, и ты не устоял.
– У меня с Макаровой ничего…
– Да, я помешала. Ты отскочил от нее так резво, что сбил меня с ног.
– Аня, ты же учитель, – сконфузился папа. – Ты педагог, Аня, и говоришь такое при дочери, при постороннем человеке…
– Ты думал, что я – слепая? Дура, идиотка?
– Нет, ты не идиотка, Аня… Не дура и не слепая…
– А может, это ты – слепой? Морщин у меня в два раза меньше, чем у Макаровой. Разница в одежде? Да я бы и в молодости никогда не вырядилась в платье с декольте до пупа. В отличие от Макаровой я не потолстела. Я не крашу волосы, седых пока нет, – мама выдернула шпильки, мотнула головой, и туго свитый на затылке крендель распался. Блестящие каштановые волны густо облили плечи.
– Аня, прости меня… прости… Да, это я слепой… Я идиот. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я все забыл… Я помню, Аня… Помню, как купил розы на всю зарплату… Ты сказала, что любишь розы… Был дождь…
Женя переглянулась с гостем. Хозяева не заметили, как дочь и знаменитый скрипач на цыпочках выскользнули из гостиной, тихонько прикрыв за собой дверь.
До прильнувшего к щели уха доносились тихие голоса. Нечаянно вмешавшись в личную жизнь родителей, Женя полагала, что вправе знать больше.
– Мы куда-то бежали…
– Ты пропустила автобус, а он был последний.
– Я смеялась и плакала… Все кругом плакало из-за дождя.
– А ты почему?
– Я была счастлива.
– Я так любил тебя тогда…
– А теперь?
– И теперь… Аня.
Счастливый дождь струился из-под крана. Опасаясь нарушить хрупкость прозрачно плещущей тишины, Женя молча проводила Александра Леонидовича к входной двери.
– Пистолеты забыл, – шепнул он.
– Тс-с-с… Завтра сама принесу.
Гость беспрекословно повел себя как мужчина от 25 до 30: «Шампунь – быстро намыливается, быстро смывается». Несостоявшуюся дуэль, случайную корриду, актерские и прочие огрехи они обсудят потом.
В прекрасную минуту, когда мама с папой, наверное, забыли обо всем на свете и потянулись друг к другу, тонкую рябь капельного покоя разбил телефонный трезвон.
– Да, он здесь… Евгений, тебя.
– Нет, Светлана Ти-тимофеевна, – заикаясь, проговорил папа в трубку. – Я что-то приболел сегодня. Не смогу. Во вторник… может быть. До свидания.
Захлебываясь далеким восклицанием, трубка упала в аппаратное гнездо.
– Вешнякова, помощник режиссера, – уведомил папа, почему-то глядя не на маму, а на вернувшуюся Женю, и опять раскраснелся. – Как надоело… Из-за репетиций я так мало бываю дома… Да сколько же можно! Прямо жить человеку не дают! Шелковников – на концерт, Шелковников – на роль! Что я им – Фигаро? Пусть Карпова посылают на свои благотворительные мероприятия…
– Я устала от твоей лжи, Женя, – мама отвернулась к окну.
Телефон снова задребезжал властно, требовательно, и раздраженный папа закричал, едва поднеся трубку к уху:
– Прошу вас, пожалуйста, не досаждать мне по пустякам! Надоели ваши претензии! – он вдруг осекся и закашлялся. – Кха-кха… Василий Всеволодович? Простите, это не вам… это не вы досажда… Але, Василий Всеволодович! Але! – он растерянно повертел трубкой. – Гудки… Ну вот, режиссер звонил.
Мама смотрела во двор, но вряд ли что-нибудь видела. Где-то шумела вода. В забытом скрипичном футляре холодно блестело оружие. Папа взял один из пистолетов и поднес его к виску. Женя не успела и слова молвить, как раздался жуткий хлопок…
Хлопнула входная дверь. Вошел мужчина в спецовке, с ящичком инструментов в руках. К чуткому Жениному носу полетели флюиды крепкого пота, смешанного с запахом литола. Новому гостю явно не понравилась представшая перед ним пародия на репинскую картину «Не ждали». Не здороваясь, сантехник Петров (это был, конечно, он) сообщил кому-то:
– Стреляются.
Из-за его спины высунулась пожилая соседка снизу и заверещала:
– Вы сначала аварию ликвидируйте, потом стреляйтесь! Затопили нас!
– Водой? – пробудился к бытовой жизни папа и опустил пистолет.
– Ой, я вытирала поднос и, кажется, кинула тряпку в мойку, – вспомнила Женя. – А в кухне кран неисправный!
И все побежали в кухню.
Опытная в человеческих скандалах Багира сидела на столе и, пока люди суетились вокруг с тряпками и ведрами, с большим достоинством поедала из коробки печенье курабье.
Сантехник Петров починил кран в две минуты.
– Принимай, хозяин, работу. Делов-то, блин, куча, сам мог прокладки сменить.
– Сколько мы вам должны? – спросил папа.
– Я ж по заявке, – замялся сантехник. – В журнале записано. Ну, может, цветы какие-нибудь. У вас их, гляжу, много, а у нашей кассирши вечером юбилей. Тридцать четыре года стукнуло.
Папа метнулся к столу с вазами в гостиной:
– Пожалуйста!
– Это мои цветы! – мама выдернула букет роз у него из рук.
– Ладно, пошел я, раз жалко, – пожал плечами сантехник, не двигаясь с места. – Чао-какао.
– Розы лично мне подарили, – пояснила мама. – А другие – не жалко!
Она поспешно собрала из ваз все остальные цветы, отжала воду со стеблей и, завернув в валявшиеся под столом папины афиши, всучила огромный букет Петрову.
– Вы чё?! – опешил он. – Такой-то сноп, поди, ого-го каких денег сто́ит!
– Берите, берите, не стесняйтесь, – пробурчал папа, обуваясь в сапоги и накидывая пальто. – Приходите чаще, нам афиш и цветов девать некуда, на халяву достаются…
– Ты куда? – испугалась Женя.
– В магазин. Куплю мяса. До смерти надоели мне ваши морковные котлеты.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?