Текст книги "Палач, скрипачка и дракон"

***

Когда лес соизволил закончиться, Энрика всерьез уже рассматривала идею шарика лечь и уснуть. В одежде, в которой иной летний день прохладным покажется, сейчас оставалось только тихо умереть. Теплый шарик она перекладывала из руки в руку, прислоняла к щекам и ушам. А вот ноги скоро вообще чувствовать перестала.

– Г-г-город, – прошептала Энрика, спускаясь с пригорка.

Она краешком сознания отметила, что это – не Вирту, даже близко ничего похожего. Маленький Вирту со стороны пока еще выглядел ярко, празднично – ну, пока Фабиано не пришло в голову, что Дио не любит ярких цветов и украшений. Этот же город казался серо-черным. Мрачные пятна кварталов, каменные лики домов, серые снующие туда-обратно люди. Как будто город погрузился в добровольный траур. А надгробием над ним высился замок – могучая крепость, выстроенная на холме.

Еще Энрика отметила, что город, в сравнении с Вирту, огромен. Сосчитать дома, разбросанные по бесчисленным улочками, она бы не стала и пытаться. Но все это сейчас не имело особого значения. Где-то там, в этом городе, притаилось тепло. И лишь когда Энрика его отыщет, будет думать обо всем остальном.

Город опоясала не то разрушенная, не то недостроенная стена. Ворота, к которым подходит широкая укатанная дорога, распахнуты. А сразу за воротами Энрика углядела нечто такое, что заставило ее ускорить шаг, насколько позволяли окоченевшие ноги.

Мир сузился до пылающей точки. Вот она превратилась в пятно, в кляксу и, наконец, в большую блестящую металлическую чашу на длинной ножке. В чаше плясал огонь.

Влетев в ворота, Энрика чуть ли не обняла эту чашу. В ней ни дров, ни какого иного топлива. Огонь просто танцевал на сверкающем металле. Энрика тянула к нему онемевшие пальцы, приближала лицо, будто надеясь поцеловать.

– Волосы, – посоветовал шарик. – Они же в сосульки превратились. Позволь им опуститься ниже.

Энрика, не задумываясь, отпустила прядь, та скользнула в огонь, мгновенно оттаяла и вспыхнула. Энрика с визгом отскочила от чаши, замолотила руками по голове, сбивая пламя. Шар, если можно сказать такое о шаре, умирал со смеху.

– Ты – злой, безжалостный, глупый и гадкий подлец! – Разобравшись с огнём, Энрика вынула шар из кармана и закричала на него. Оттаявшие губы шевелились свободно, но в шаге от чаши Энрику снова начала колотить дрожь. Надо искать тепло с крышей и стенами. И с горячим супом.

– Кто-то из нас двоих, несомненно, глупый, да, – отозвался шар.

– За что ты меня так ненавидишь?

– Хм… – Шар призадумался. – Не то чтобы ненавижу… Ты мне, собственно, даже нравишься. Но коли сама предпочитаешь голову в пекло совать, так пропади ты пропадом, дура сбрендившая.

Энрика, нахмурившись, вгляделась в улыбочку шара.

– Рокко?..

– Это имя моего создателя, – подтвердил шарик. – А я лишь впитал его мысли, когда он держал меня.

– После нашей ссоры?

– Ну да. Так что ты сама во всем виновата. Давай разморозим еще немного волос? Мне понравилось.

– Замолчи! – велела Энрика. – Ты меня очень сильно расстроил, но я об этом пока не хочу даже думать.

– Что думать не хочешь – это понятно. Занятие сложное, неприятное, то ли дело на скрипочке пиликать.

Ах, так? Энрика разозлилась. Тоже мне, нашел пай-девочку, дурак стеклянный. Шагнув к чаше, Энрика вытянула руку с шариком над огнем.

– У меня нет чувства самосохранения, иначе я не пытался бы скормить тебя дракону, – грустно сказал шарик. – Впрочем, если это потешит тебе самолюбие, то – а-а-а-а, нет, не надо, перестань, только не огонь, пожалуйста! Я готов на все, только бы не…

Энрика не обращала внимания на его кривляния. Она не отрывала взгляд от запястья вытянутой руки. Метка исчезла.

– Могу сплясать вприсядку, или спеть грустную песенку о голодном бродяжке… – продолжал паясничать шар.

– Отвечай, – повелела Энрика, – Рокко отправил меня в прошлое?

Ей показалось, что она чувствует внутреннюю борьбу шарика.

– Н-н-нет, – выдавил он, наконец. – Я бы так не сказал.

– А как бы ты сказал?

Шар в ответ разразился такой похабщиной, что Энрика покраснела. Вот дура! – тут же укорила себя. Знала ведь – только конкретные вопросы!

– Как называется этот город?

– Ластер.

Впервые услышала название.

– Почему у меня исчезла метка?

– Потому что Новый год еще не наступил.

– Я переместилась во времени?

– Нет.

Энрика замолчала. Улыбка шарика теперь смотрелась до отвращения хитрой.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Энрика и спрятала шарик в карман. Ладно. Сначала нужно попасть в тепло. Ступни вообще не ощущаются. Это, наверное, плохо…

Она поковыляла к мрачным и негостеприимным постройкам. Мелкие стрельчатые окна глядели на гостью с недоверием и враждебностью. Люди им не уступали. Энрика с завистью рассматривала их пушистые шубы, странные, будто из козьей или овечьей шерсти сделанные, сапоги.

– Простите, – обратилась она к одному полному господину, который что-то лениво жевал, подпирая спиной стену дома, – где здесь можно погреться?

– Не знаю, – отозвался тот. – Я дома греюсь.

– А можно погреться у вас дома? – набралась наглости Энрика.

– Не, – вздохнул господин. – Я женатый.

Тут как раз хлопнула дверь, и из дома вышла величественная дама, такая же полная и ленивая, в такой же пушистой шубе. Смерив Энрику презрительным взглядом, она положила руку на локоть мужчине, и пара удалилась.

Энрика пошла дальше. Обращалась к людям, стучала в дома, но все, чего добилась, – брошенной монетки непонятного достоинства.

– Скажите, как мне найти церковь, – умоляла она очередного прохожего, окончательно плюнув на гордость. Как бы там ни было, а церковь Дио не откажет в приюте попавшему в беду. Да и вообще, появись в Вирту несчастная замерзшая девушка – неужто бы от нее отвернулись? Шагу бы ступить не успела по улицам города, а ее бы уже отогрели, накормили, напоили, обули, одели, да еще спорили б, чей черед кров давать.

– Хто? – Прохожий сплюнул. – Отродясь словесов таких не слышал.

– Нет церкви? – пролепетала Энрика. – А куда же мне тогда идти?

– Известно, куда – в кабак.

– Там пустят согреться? – встрепенулась Энрика.

– А то! И согреют, и накормят, и уложат, и полюбят. До вечеру досидишь, там, глядишь, и я загляну. А чего? Ты приятная. Худовата, правда, ну так мне и не жениться.

Еще раз сплюнув желтой гадостью в сугроб, прохожий удалился, покачиваясь, а Энрика побрела туда, куда он махнул рукой. Слева и справа тянулись тесно поставленные домишки. Район, куда, наконец, занесло Энрику, богатством не блистал, и жилища здесь большей частью были деревянные, но – очень аккуратные и уютные. Здесь на нее уже поглядывали с сочувствием, но предлагать помощь не бросались, а в Энрике проснулась гордость. В городе огненные чаши попадались на каждом шагу, и она задерживалась у них. Оттаяв, обрела прежнюю уверенность и обдумала еще несколько терзающих ее вопросов, на которые мог бы ответить шарик.

– Как мне вернуться домой?

– Можешь вообще не волноваться. Настанет Новый год здесь – вернешься туда.

– Правда?

– Ну конечно! Зайди в кабак, отдохни, расслабься.

Энрика, греющая руки возле очередной чаши, не позволила себе ликовать. Если шарик так усиленно толкает ее куда-то – значит, оттуда надо бежать. Если разобраться, не самый плохой помощник, приноровиться только надо.

– Что будет со мной, когда я вернусь.

Шарик вздохнул. Вопрос ему очень не понравился.

– Ну… Много всякого…

– Говори!

– Ладно! Черная метка вернется, и тебя казнят. Конец истории.

– И что мне делать?!

– Пойдем к дракону?

Энрика молча сунула шарик в карман. Злость на Рокко всколыхнулась и улеглась. Вряд ли он специально так устроил. Энрика знала, что волшебство – штука сложная, и даже если все сделать верно, многое может полететь кувырком.

– Так, – сказала она, глядя в огонь. – Я в каком-то Ластере, одна, а через двенадцать часов… Уже через десять, наверное! Я вернусь домой, и меня казнят. А я не хочу, чтобы меня казнили. Значит, что? Нужно выйти за что-нибудь замуж.

Замуж. Не за привычного Рокко, а за кого-то совершенно неизвестного. Энрике почему-то вспомнился плюющийся желтым прохожий, который обозвал ее «приятной». Содрогнулась.

– Ладно, – вздохнула Энрика. – Лучше с этим не затягивать. Замуж так замуж.

Ей отчего-то казалось, что любой мужчина, которому она предложит себя в качестве жены, тут же с восторгом согласится, и самое сложное – не погрязнуть в выборе лучшего кандидата. В воображении уже рисовались длинные очереди к какому-то условному кабаку. Мужчины стоят, не разговаривая, затаив дыхание, ждут своего счастья.

– Э, а ну двинься!

Энрику грубо толкнули в плечо. У чаши встал пьяный мужчина в лохмотьях и вытянул над огнем шпагу с нанизанной на нее ободранной крысой.

– Можно повежливей? – нахмурилась Энрика. – Тут полно места!

– Эт точно. Вона, любое выбирай. – Мужчина не глядя махнул рукой.

– Да почему здесь все такие злые? – не сдержалась Энрика. – Нет, такой муж, как вы, мне точно не подойдет.

– Чего? Муж? – Пьяный покосился на Энрику. – Да сожри меня дракон, я никогда не женюсь. Очень надо – камень на шею. Я – птица вольная.

На птицу, тем более вольную, он походил мало. Больше всего смахивал на крысу, подобную той, что увлеченно жарил на невесть откуда добытой шпаге.

Энрика тихо отошла от него, остановилась на перекрестье узеньких улиц. Коснулась теплого шарика в кармане.

– Где мне найти кабак? Куда идти?

– Налево! – отозвался шарик.

Энрика побрела направо. Из кармана донеслось раздосадованное фырканье.

Долго идти не пришлось. Ветхое здание с широким крыльцом и покачивающейся над входом на цепочках обшарпанной вывеской в виде пивной кружки обнаружилось через два маленьких квартала. Энрика поднялась по ступенькам, подергала рассохшуюся дверь – заперто.

– Рано еще, – заметил шарик. – К ночи приходи. Кто ж с утра пьянствует?

Энрика постучала костяшками пальцев. Не дождавшись ответа, замолотила кулаком. Дверь тряслась. Казалось, от хорошего усилия и вовсе уйдет внутрь.

– Закрыты мы, – послышался, наконец, голос с той стороны. – К вечеру подходи.

– Синьор! – крикнула Энрика. – Очень прошу вас, откройте. Мне нужно срочно погреться и замуж.

Сказала и поморщилась – как нелепо! С той стороны, похоже, вообще утратили дар речи. Выждав немного, Энрика еще разок тихонько постучала.

– Замуж? – переспросил голос. – За кого?

– Это не имеет особого значения, синьор.

Энрика вдруг поняла, что ей и правда все равно. Холод снова сковал ее своими ледяными цепями. Захотелось лечь и уснуть прямо здесь, на крылечке. И плевать уже на все-превсе.

Щелкнуло, брякнуло, скрипнуло. Дверь приоткрылась, и Энрика увидела пожилого мужчину с черными волосами и бородой. Он окинул гостью взглядом.

– Ты откуда такая красивая?

– Из Вирту, – призналась Энрика.

Что-то промелькнуло на лице мужчины.

– Вирту, – повторил он. – Не ближний свет…

– Ульрих! – громыхнул из глубины помещения низкий женский голос. – Ты что застыл там? Не видишь, в каком девочка виде? Она же замерзает!

Ульрих засуетился.

– Да-да, прошу прощения, – пробормотал он. – Заходите, садитесь у огня.

В первый миг Энрике здесь показалось жарко. Все ее продрогшее существо беззвучно застонало, распускаясь навстречу теплу.

– Кошмар! – подбежала к ней женщина с повязанным на голове платком. – Кто ж тебя выгнал-то в таком виде? Идем. Идем-идем!

Энрика плелась вслед за женщиной, увлекавшей ее за руку к тлеющему камину в углу просторного помещения, погруженного в полумрак. Под ногами поскрипывали доски, пару раз Энрика запнулась о те, что сильно выпирали, но не почувствовала ничего – пальцы на ногах заледенели.

Сквозь щели в ставнях пробивались тонкие полосы света, в которых кружились пылинки. Пахло древесиной, пивом и вином, чем-то еще, не очень приятным. Однако Энрике казалось, что уютнее этого места нет и быть не может.

– Ульрих! – крикнула женщина.

– Да-да, не голоси! – Мужчина, кряхтя, двигал продавленное кресло поближе к камину. – Проклятье, Эмма только через два часа придет. Согреешь воды?

– Уж конечно! Ты садись, садись. Где плед? Ах, вот он. Сиди, грейся. Дай-ка ноги посмотрю.

Кресло приняло Энрику в объятия, и она поняла, что останется в нем навеки. Закуталась в клетчатый плед и почувствовала, что начинает плакать. Ничего поделать не могла – слезы просто текли и текли из глаз. Ульрих смущенно отвернулся, стоя рядом. Женщина – наверное, его жена, – снимала с Энрики туфли.

– Ну, чего там? – спросил Ульрих.

– Красные! – с облегчением в голосе отозвалась женщина. – Вот еще б чуть-чуть…

– Беги воду греть!

– Бегу, не видишь?

Но женщина еще немного задержалась, заглянув Энрике в глаза:

– Сейчас ноги болеть будут – страх. Терпи. Повезло тебе, что пальцы побелеть не успели. Что ж ты такого набедокурила-то?

– Ничего! – Энрика руками размазала по лицу слезы. – Тут… Все такие злые! Я просила погреться – никто не пустил.

– Так еще бы, кто ж тебя пустит! – всплеснула женщина руками. – Если хозяин на мороз выгнал, значит, либо проворовалась, либо еще чего похуже. Скажи спасибо, что в тюрьму не бросили.

Хозяин? Проворовалась? Слезы прекратили течь, Энрика смотрела на добрую женщину, хлопая недоумевающими глазами. Ульрих тронул жену за плечо.

– Ева, – сказал он. – Девочка – из Вирту.

Женщина, которую назвали Евой, медленно повернула голову к мужу.

– Вирту? – повторила она. – Как… Не может быть!

– Я оказалась в лесу, – заговорила Энрика. – Пришла сюда и искала пристанища, но никто не пускал!

По мере того как жалость к себе и горе отступали на задний план, в Энрике просыпались гордость и злость.

– У нас, в Вирту, считается позором не помочь нуждающемуся! Законы Дио…

Осеклась. Вот еще – не хватает начать законы Дио проповедовать.

– А нам тут – что Дио, что не Дио – все едино, – хрипло прокаркал прежде молчавший голос.

Энрика устремила взгляд в тот угол, откуда он доносился. Там, почти невидимый, кутался в черное пальто, неприятно напомнившее Гиацинто, старик. На столике перед ним стояла большая кружка.

– Не обращай внимания, – махнула рукой Ева. – Это Норберт Пресслер. Он тут как мебель. По-моему, сперва он появился, а потом вокруг него и кабак вырос. Так же было, да, Ульрих?

– Истинная правда, – улыбнулся Ульрих, и Энрика тоже не сдержала улыбки.

Все же, когда Ева убежала греть воду, а Ульрих – искать еду, Энрика робко вытянула шею в сторону Норберта.

– Простите, – сказала она. – Вы сказали, что здесь не поклоняются Дио?

– Не-а, – отозвался Норберт. – Ластер – свободный городишко. Наслаждайся.

– Но… Кому тогда вы поклоняетесь?

Норберт медленно, со значением, поднял кружку, присосался к ней. Кружка стукнулась о столешницу, Норберт крякнул и заговорил:

– Эт как поглядеть. В первую голову, триста шестьдесят четыре дня в году, – деньгам. А сегодня – все больше дракону. Молится народ. Шары заливает, чтоб не думать. А думка-то все равно идет…

– Какая думка? – прошептала Энрика. Голос Норберта звучал так тягуче и значительно, что от одних интонаций становилось жутко.

– Такая думка, что вдруг дракону опять чего-то не понравится, и он нападет на город? Только-только отстроились…

– Норб! – прикрикнул вернувшийся Ульрих. – Я тебя просил – не заводить этих речей в моем кабаке!

Он придвинул к Энрике столик, поставил на него поднос. Тарелка супа и стеклянная кружка с чем-то красным и дымящимся.

– Глинтвейн, – сказал Ульрих. – Давай, тебе сейчас – самое то.

– Он с алкоголем? – спросила Энрика, понюхав кружку.

– Конечно. А что?

– Ничего… Никогда не пила ничего с алкоголем.

Ульрих негромко рассмеялся, покачал головой:

– Да, детка, ты точно не из местных.

Пока Энрика ела суп и пила вкусный горячий напиток, появилась Ева с тазиком воды. Когда Энрика погрузила в него ноги, она поняла, что женщина имела в виду, говоря – «страх». Чудом удержалась, чтобы не взвыть.

– Ничего-ничего, – приговаривала, поглаживая ее по руке, Ева. – Это чувствительность возвращается. Ты перетерпи, и все будет хорошо.

– А лучше – пей, – советовал Ульрих. – Под пьяну лавочку, оно все не так больно.

– Вот еще, ребенка спаивать! – возмутилась Ева.

– Ой, я тебя умоляю! Нашла ребенка. Она, вон, замуж собралась уже.

– Да! – воскликнула Энрика и заговорила, пытаясь отвлечься от боли, терзающей ступни: – Мне восемнадцать лет, и я до Нового года обязательно должна выйти замуж. Хоть за кого. Потому что иначе я перенесусь обратно в Вирту, и меня казнят.

Кашлянул из своего угла Норберт:

– Экая печаль! А что ж там, в Вирте вашей, без замужества – никак?

– Никак, – отозвалась Энрика. – Законы Дио…

– Дикарье, – вздохнул Норберт. – Эх… За Ластер! Свободный город! Самый лучший город в мире!

Он взмахнул кружкой и снова к ней приник.

– А скажи, – попросила Ева каким-то очень уж тихим голосом, – знаешь ты там такого – Нильса Альтермана?

Ложка выпала из дрогнувшей руки. Дыхание перехватило. Даже боль внезапно будто пропала, остался только страх.

– Знаю, – прошептала Энрика. – А что?

– Ну… А как он там? Жив? Здоров?

– Жив, – пробормотала Энрика. – Здоров – о, да. Он – наш карабинер, самый главный. И еще – палач. И когда я вернусь – он мне голову отрубит. Мне очень-очень надо выйти замуж! Помогите?

Ульрих и Ева отстранились от Энрики и молча смотрели в глаза друг другу. Норберт снова что-то каркнул и сказал:

– Я женюсь только по любви. Эт – принцип. Без принципов нынче не проживешь.

Любовь! Энрика поморщилась, услышав ненавистное слово. Вот до любви ли сейчас, когда жизнь на волоске висит? Нет. Даже и не до музыки, честно говоря. От последней мысли Энрике стало не по себе. И, будто сам Дио направил взгляд, она увидела висящую на стене, в окружении картинок и бумажек, скрипку.

– Ничего у тебя тут не получится, деточка, – вздохнула Ева. – Замуж выйти – не чулки купить. Мужчины на работящих женятся, да еще присматриваются долго. Оно, поразвлечься-то, – мест хватает, а семейная жизнь – не шутка.

– Но мне же просто!.. – начала Энрика, но Ева успокоила ее взмахом руки:

– Я-то все понимаю. А мужчине каково? Женится он, чтоб тебя от смерти спасти, а сам что получит? Любить ты его – не любишь, что с тебя в хозяйстве выйдет – поди знай. А кольцо-то просто так не снимешь, не выбросишь. Вот тебе и «замуж».

Энрика заставила себя отвести взгляд от скрипки. Посмотрела в лицо Еве, потом – Ульриху. Добрые, сочувствующие.

– Так что же – все? – спросила еле слышным шепотом. – Не надо было и согреваться. На морозе, говорят, умирать – тепло и приятно под конец становится.

– Я тебе сразу советовал, – пискнул из кармана шарик.

На карман покосились, но ничего не сказали. Какая-то мысль мучила немолодую чету. Вот они отошли вглубь зала, о чем-то заговорили. Отдельные фразы долетали до Энрики. Она вывернула шею, вгляделась, щурясь, в жестикулирующие фигуры возле барной стойки.

– Интересно, о чем говорят?

– Ева говорит, что тебя надо сразу порубить на жаркое. А Ульрих хочет сперва изнасиловать. Но Ева считает, что подавать изнасилованное жаркое клиентам – невежливо, – терпеливо пояснял шарик.

– Да замолчи ты! – Энрика стукнула по карману, и шарик притих.

Ульрих и Ева, наконец, что-то решили и с поникшими головами вернулись к Энрике.

– Слушай, девочка, – покусывая губы, сказала Ева, – если все так серьезно, как ты говоришь, мы тебе можем помочь.

– Правда? – Энрика не сдержала счастливой улыбки. Жизнь будет спасена! А об остальном она подумает после.

– Правда, – подтвердил Ульрих. – Я могу женить на тебе своего сына…

– Вы самый лучший человек в мире, и я всю жизнь буду молиться за вас! – Энрика едва удержалась, чтобы по-детски не захлопать в ладоши, и, остановив жест, поняла, что уже как будто молится. Опустила руки.

– Погоди ты радоваться, – поморщился Ульрих. – Жених-то с него…

– Синьор, мне абсолютно все равно!

– Больной он. Год назад, когда дракон бушевал, он от пожара спасался – ему балкой по голове прилетело. Сначала думали – все. А потом смотрим – живой. Ну и выходили на свою голову…

– Не говори так, – вмешалась Ева. – Раз выходили, значит, такова судьба. Видишь, вот и такой сгодился. Дурачок он у нас, малышка. Понимаешь?

Энрика опустила голову. Вот и довела судьба… Представила себе, как посмотрит в глаза родителям. Вообразила, как будет смеяться Рокко, а вместе с ним – и все полгорода. А самое-самое грустное – то, что Лиза Руффини, единственная, кто не стал бы смеяться и поддержал, уже в монастыре, и увидеться с ней больше не доведется. Может, оно и к лучшему. Пусть думает, что все у ее подруги сложилось хорошо.

– Понимаю, – шепнула Энрика. – И – согласна.