Текст книги "Удержать мечту. Книга 1"

Впервые за все это время, с внезапным озарением Эмма поняла, почему ее дочь в таком смятении. Было совершенно очевидно, что у них с Мин очень хорошие, близкие отношения и они очень важны для душевного спокойствия Эдвины. Да, с невесткой ей легко и спокойно, она уверена в ее привязанности. Опрокинув свою семейную лодку, Энтони поставил под угрозу мир Эдвины – или, по крайней мере, ей так казалось. Ее приводила в ужас мысль о переменах, о новой женщине, которая появится в жизни сына и которая может не принять ее с такой готовностью, как Мин, – которая может даже отнять у нее сына.

Наклонившись поближе к Эдвине, Эмма сказала с большей нежностью, чем обычно:

– Возможно, Мин побоялась сказать тебе, побоялась еще больше огорчить тебя. Послушай, ты не должна воспринимать этот развод как угрозу для твоей жизни. В твоей жизни он не так уж много изменит, и я уверена, что Энтони не будет против того, чтобы вы с Мин остались друзьями. – С легким смешком она попыталась шуткой успокоить Эдвину: – В конце концов, Энтони разводится с Мин, а не с тобой. Он совсем не хотел причинить тебе боль.

– Он уже причинил мне боль. Его поведение просто непростительно. – Голос Эдвины звучал жестоко и непреклонно, лицо выражало горечь и обиду.

Эмма откинулась на спинку кресла, и раздражение, которое она пыталась подавить в себе, вдруг поднялось в ней с новой силой. Губы сложились в язвительную усмешку, глаза стали холодными.

– Ты эгоистичная женщина, Эдвина, – с осуждением сказала она. – Ты не думаешь об Энтони, ты думаешь только о себе. Ты говоришь, что живешь ради сына, но если так, то ты не лучшим образом пытается доказать это. Сейчас ему трудно, и в такой момент ему нужны твоя любовь и поддержка, а не твоя враждебность. – Эмма с порицанием посмотрела на дочь. – Я тебя не понимаю. В тебе столько обиды, злобы, враждебности – ко всем, не только ко мне. Я не могу понять, почему это так. Твоя жизнь была не очень тяжелой. Ты была счастлива в семейной жизни, насколько я могу судить. Я знаю, что Джереми буквально боготворил тебя, и мне всегда казалось, что и ты его любишь. – Она не отводила глаз от Эдвины. – Ради тебя же самой мне очень хочется верить, что ты его тоже любила. И что же? Несмотря на все чудесные дары, которыми наградила тебя жизнь, тебя переполняет, сжигает изнутри всепоглощающая злоба и обида. Пожалуйста, отрекись от них, вырви эту горечь из сердца раз и навсегда.

Эдвина сидела молча, все с тем же выражением упрямства на лице. Тогда Эмма продолжила:

– Ты должна доверять своему сыну, уважать его суждения. Я очень верю в него. Пытаясь не допустить этого развода, ты бьешься головой о каменную стену. Ты не можешь победить. В конце концов ты проиграешь. И ты навсегда потеряешь Энтони. – Она еще раз взглянула в лицо дочери, надеясь увидеть признаки смягчения с ее стороны, но лицо Эдвины оставалось по-прежнему замкнутым и неприступным.

Разочарованно вздохнув, Эмма решила: «Все. Я сдаюсь. Мне никогда не пробиться через ее броню». И все же она чувствовала, что обязана предпринять последнюю попытку предостеречь дочь, убедить ее изменить свое отношение к делам сына.

– Ты в конце концов станешь одинокой старой женщиной, – мрачно предрекла она. – Не думаю, чтобы ты этого хотела. И если ты подозреваешь, что у меня в этом далее есть какой-то свой корыстный интерес, ты ошибаешься. Совершенно искренне говорю тебе, Эдвина, я просто хочу, чтобы ты не сделала самой ужасной ошибки в своей жизни.

Хотя Эмма не надеялась уже, что дочь ее услышит, она услышала. Что-то шевельнулось в потаенных уголках ее сознания. У нее появилось смутное ощущение, что она не права. Недовольство собой и сомнение в своей правоте вдруг нахлынули на нее, и она почувствовала, что виновата перед Энтони. Она и вправду вела себя эгоистично – более эгоистично, чем ей казалось до последнего момента. Это правда, что она любит Мин как дочь, которой у нее никогда не было, и боится даже мысли о том, что может потерять ее. Но еще больше она боится потерять сына. А это уже происходит.

Эдвина была не очень проницательной женщиной, может быть даже не очень умной. Но она была достаточно разумна, и разум сейчас подсказывал ей, что безысходность толкнула Энтони к бабушке, заставила его довериться Эмме, а не матери. При мысли о таком предательстве со стороны сына в ней снова взыграли обида и ревность – не самые лучшие ее чувства. Но, призвав на помощь мудрость, которая обычно не была ей свойственна, она сумела подавить их. На самом деле поведение Энтони не говорило ни о предательстве, ни об отсутствии любви к ней. Она сама во всем виновата. Мать права, она действительно его отталкивает. По-видимому, Эмма искренне пытается не допустить, чтобы трещина в ее отношениях с сыном превратилась в непреодолимую пропасть, если проанализировать ее слова спокойно и непредвзято. Готовность признать искренность добрых намерений Эммы удивила Эдвину, и непроизвольно она испытала благодарность к матери за то, что та пытается помочь ей.

Обдумывая каждое слово, медленно и негромко Эдвина сказала:

– Это для меня действительно большое потрясение – я имею в виду развод. Но ты права, мама. Я должна думать в первую очередь об Энтони. Важно, чтобы он был счастлив.

Впервые за всю свою жизнь Эдвина обращалась к матери за помощью. Обида и горечь отошли на задний план. Она приглушенно спросила:

– Что мне делать, мама? Как ты думаешь? Наверное, он очень серится на меня?

Эмма, которая уже не надеялась, что ее попытки пробудить в Эдвине здравый смысл возымеют хоть какое-то действие, пришла в некоторое замешательство от такого неожиданного поворота событий. Она перестроилась на ходу и привела в порядок свои мысли.

– Нет, он не сердится. Возможно, немного задет или даже встревожен. Ты же знаешь, он тебя очень любит и ни в коем случае не хотел бы, чтобы дошло до настоящего разрыва между вами. – Эмма слегка улыбнулась. – Ты спрашиваешь, что тебе делать? Мне кажется, Эдвина, тебе следует сказать ему именно то, что ты минуту назад сказала мне – что для тебя важнее всего, чтобы он был счастлив, что ты его благословляешь и поддерживаешь во всем.

– Я так и сделаю, – вырвалось у Эдвины. – Я должна это сделать. – Она посмотрела на Эмму – на этот раз без враждебности – и добавила: – Я должна еще кое-что сказать. – Она проглотила комок в горле, собираясь с силами, и закончила хрипловатым от волнения голосом: – Спасибо тебе, мама. Спасибо за то, что ты пытаешься помочь.

Эмма кивнула в ответ и отвела глаза. Лицо ее было спокойно, но она чувствовала, как в ней поднимается внутреннее беспокойство. «Я должна сказать ей о Салли, – думала она. – Если я не скажу сейчас, что Энтони влюблен в Салли, завтра разразится страшный скандал. И все, чего мне удалось с таким трудом добиться за последние полчаса, будет сметено гневом Эдвины, когда она увидит их вместе. А если я скажу сейчас, у нее будет время привыкнуть к этой мысли. Утро вечера мудренее: может быть, к завтрашнему дню она успокоится. Когда она успокоится, она должна понять, что не может прожить жизнь своего сына за него».

– Я должна еще кое-что сказать тебе, Эдвина. И прошу тебя, не говори ничего, пока не выслушаешь меня до конца.

– О чем ты? – хмуро спросила она, нервно сжимая руки, лежащие на коленях.

Эмма помолчала немного, но выражение ее лица изменилось, стало жестче. Эдвина поняла, что предстоит что-то неприятное. Собираясь с силами, чтобы выдержать удар, который, как она догадывалась, будет сильным, она кивнула, давая понять, что готова выслушать мать.

– Энтони любит другую женщину. Это Салли… Салли Харт. Эдвина, послушай, я…

– Только не это! – воскликнула Эдвина в ужасе. Ее лицо побледнело, и она вцепилась в подлокотники кресла, словно ища опоры.

– Я же просила выслушать меня до конца. Ты же только что сказала, что счастье твоего сына – это единственное, что имеет значение. И я думаю, ты говорила это искренне. Он собирается жениться на Салли, как только сможет, и ты…

– И ты говорила, что у тебя нет никакого корыстного интереса!

– Конечно, нет, – подтвердила Эмма. – И если ты думаешь, что я как-то поощряла их отношения, то ошибаешься. Я знала, что они несколько раз встречались, когда он был в Йоркшире. Этого я не отрицаю. Но я не обратила на это особого внимания. Судя по всему, они серьезно увлечены друг другом. И не забывай, Энтони пришел ко мне, чтобы сообщить о своих планах, а не просить у меня разрешения жениться на моей внучатой племяннице. Больше того, думаю, он и с Рэндольфом повел себя так же: объявил ему, что намерен жениться на его дочери, не добавив при этом «с Вашего позволения». Рэндольф иногда бывает немного старомоден, и когда мы говорили с ним вчера вечером, он был немного обижен, что его не спросили. Но я быстро вправила ему мозги.

Сдвинувшись на самый краешек кресла, разъяренная Эдвина свирепо оглядела Эмму с головы до ног. Она придирчиво изучила каждую морщинку на ее старом лице, тщетно пытаясь найти признаки двуличия и хитрости. Зеленые глаза матери смотрели из-под нависших век ясно и бесхитростно. И вдруг, совершенно неожиданно, перед мысленным взором Эдвины, измученной душевной борьбой, ясно и живо возникло лицо Салли Харт. Они встретились на выставке картин Салли в Королевской академии, девять месяцев назад. Это была не совсем случайная встреча. Салли разыскала Эдвину в залах и была очень внимательна к ней и дружелюбна. Тогда Эдвина еще подумала, что Салли превратилась в одну из самых красивых женщин, каких ей приходилось встречать. Хотя, конечно, она типичный член семейства Харт – до мозга костей: такая же броская внешность, как и у ее деда Уинстона, такие же ясные и беззаботные голубые глаза, такие же развевающиеся темные волосы.

Эдвина отогнала мысли о красавице Салли Харт, причинявшие ей душевные муки, и вернулась к размышлениям о старой женщине, сидящей напротив. Та, в свою очередь, тоже наблюдала за ней зорко и сурово. Почти всегда Эдвина, не колеблясь, была готова заклеймить свою мать как человека, манипулирующего другими и плетущего интриги с целью поставить их всех под свой контроль и диктовать, как им жить. Но на этот раз Эдвина решила, что Эмма Харт действительно не была причастна ни к чему. И хотя ей очень хотелось возложить вину за это… это несчастье на мать, она не могла этого сделать. Энтони просто не мог устоять против очарования этого милого, смеющегося, притягательно-колдовского лица, которое и на нее произвело такое сильное впечатление. В конце концов, именно так всегда с ним и бывало: стоило ему увидеть хорошенькое личико и стройную фигуру – и он влюблялся. Да, снова Энтони попал в историю – влюбился в неподходящую женщину – и все из-за чисто плотского влечения.

Эдвина поежилась, словно от холода, взяла себя в руки, выпрямилась и сказала отрывисто:

– Должна признать, мама: ты убедила меня, что не поощряла этих достойных сожаления отношений. Я верю тебе, потому что у меня нет доказательств противного.

– Спасибо, – поблагодарила Эмма.

– Тем не менее, – убежденно продолжала Эдвина с выражением недовольства на лице, – я считаю себя обязанной выразить своему сыну свое неодобрение по поводу его намерений. Салли не подходит на роль его жены. Во-первых, в ее жизни огромное место занимает профессиональная карьера. Для нее живопись всегда будет важнее. Потому она, наверное, не впишется в его жизнь в Клонлуфлине – жизнь, центром которой являются поместье, местная аристократия и сельские занятия. Он совершает ужасную ошибку, о которой будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Поэтому я намерена положить конец этой связи немедленно.

«И как только я могла родить такую глупую и упрямую курицу?» – недоумевала про себя Эмма. Поднявшись со стула, она сказала твердым и не терпящим возражений тоном:

– Мне пора идти. Шейн будет здесь с минуты на минуту. Но прежде, чем я уйду, я хочу сказать две вещи. И я хочу, чтобы ты выслушала их очень внимательно. Первая касается Салли. Ты не можешь сказать про нее ничего плохого. Она во всех отношениях безупречна и пользуется заслуженно доброй репутацией. Что касается ее профессиональной карьеры, она точно так же может заниматься живописью в Клонлуфлине, как и здесь. И позволь напомнить тебе, с твоими глупыми снобистскими замашками, что эти нелепые и ничтожные людишки, к которым ты все время пытаешься подстраиваться, не только признают ее, но и всячески ищут ее внимания. Слава Богу, у нее побольше здравого смысла, чем у тебя, и она не падка на все эти никчемные напыщенные разглагольствования.

– Ты, как всегда, не можешь без оскорблений, мама, – вставила Эдвина.

Эмма недоуменно покачала седой головой и сжала губы: это так похоже на Эдвину – не колеблясь, прервет даже очень серьезный разговор, если задето ее самолюбие. Холодно улыбнувшись, она сказала:

– Старые люди полагают, что возраст позволяет им говорить то, что они думают, не заботясь о том, что, возможно, это кого-то обидит. Я теперь не выбираю слова. Я говорю правду. И буду так поступать до конца своих дней. Все остальное – лишь пустая трата времени. Но вернемся к Салли. Я хотела бы напомнить тебе, что она – довольно известный художник. Кроме того, если ты вдруг забыла, она – богатая наследница. Мой брат Уинстон оставил своим внукам немалое состояние. Я отдаю тебе должное: знаю, что деньги не имеют большого значения ни для тебя, ни для Энтони. Тем не менее это не меняет реального положения дел. Ты ведешь себя нелепо, утверждая, что она не подходит ему. Глупости! Салли ему идеально подходит. И давай не будем забывать об их чувствах. Они любят друг друга, Эдвина, – и это самое главное.

– Любовь? Ты, наверное, хотела сказать «секс», – начала было Эдвина, но остановилась, увидев неодобрение в глазах Эммы. – В одном ты права, мама. Деньги не имеют значения для семьи Дунвейл, – закончила она с выражением крайнего отвращения на лице.

– Энтони – самостоятельный человек, и я благодарю небеса за это, – сказала Эмма холодно и властно. – Он поступит так, как сочтет нужным. И если отношения с Салли окажутся ошибкой, это будет его ошибка. Не твоя и не моя. Энтони уже тридцать три, и тебе давно пора перестать к нему относиться, как к сопливому мальчику в коротких штанишках. Поэтому, моя дорогая Эдвина, если ты будешь говорить с Энтони, мой тебе совет: ограничься словами материнской любви и заботы о его благополучии. И еще я бы очень хотела, чтобы ты проявила сдержанность, когда он упомянет о Салли – что он, без сомнения, сделает. Не думаю, что он терпеливо выслушает критические замечания в ее адрес или выражение несогласия с его планами.

За окном послышался гудок автомобиля, заставив обеих женщин вздрогнуть от неожиданности. Выглянув в окно, Эмма увидела Шейна, выходящего из своего ярко-красного «феррари». Она взяла со стола телефонную книгу и протянула дочери:

– Здесь ты найдешь номер Рэндольфа. Энтони остановился в Эллингтон-Холле. Послушайся моего совета: позвони сыну и помирись с ним. – После небольшой паузы Эмма добавила многозначительно: – Пока еще не поздно.

Эдвина неподвижно застыла в кресле. Губы ее побледнели и дрожали. Она не проронила ни слова.

Эмма лишь вскользь взглянула на нее, проходя мимо ее кресла, взяла со стула свой жакет и сумочку и вышла из библиотеки. Тихо закрыв дверь за собой, она сказала себе, что сделала все, что могла, чтобы уладить эту сложную семейную проблему и в то же время наладить отношения с Эдвиной. Но дело было не в ней и не в Эдвине. Они могут и дальше жить в состоянии «вооруженного нейтралитета», как и раньше. Во всем этом сплетении проблем важно было только одно: чтобы Энтони и Салли было хорошо.

Эмма расправила плечи и выпрямилась во весь рост, направляясь через холл к парадной двери. И вопреки всему, она все же надеялась, что Эдвина опомнится, не будет мучить сына и благословит его.

Глава 8

У Блэки О'Нила был план.

Каждый раз, когда он думал о своем плане, тот очень занимал его. А думал он о нем в последние дни часто. Больше всего его забавляло то, что до сих пор за всю свою жизнь он ни разу ничего не планировал заранее.

Планы всегда строила Эмма. Когда она была совсем девчонкой – от горшка два вершка – в залатанной одежде и изношенных до дыр ботинках на пуговках, у нее уже был свой План. Это был такой грандиозный план, что места для сомнений просто не оставалось, и когда она в конце концов начала его осуществлять, он унес ее из Фарли в большой мир в поисках славы и богатства. Позднее у нее было много других планов: как открыть свой первый магазин, потом второй, потом третий; потом у нее появился план приобрести склад Грегсона, фабрики Фарли; еще один план – как вместе с Дэвидом Каллински разработать новую серию моделей одежды в стиле «Леди Гамильтон». И, конечно, ее План Строительства (она так произносила эти слова, как будто оба должны писаться с большой буквы). Он в значительной мере участвовал в осуществлении этого, самого грандиозного из ее планов: работал с архитекторами, готовил чертежи, строил ее огромный универмаг в Найтсбридж.[6]6
  Найтсбридж – фешенебельный район лондонского Уэст-Энда.


[Закрыть] Это внушительное здание по-прежнему гордо возвышается там – свидетельство самого выдающегося из ее достижений.

Но он планов никогда не строил.

Если уж на то пошло, почти все, что происходило с Блэки О'Нилом за его долгую жизнь, происходило случайно, благодаря стечению обстоятельств.

Когда он молодым пареньком впервые приехал из Ирландии и начал работать вместе со своим дядей Пэтом на строительстве каналов в Лидсе, ему даже в самых необузданных мечтах не приходило в голову, что он когда-нибудь станет миллионером и даже мультимиллионером. Ну конечно же, он хвастался перед молоденькой Эммой, когда та была служанкой в имении Фарли, что он станет богатым джентльменом, но тогда казалось очень маловероятным, что это когда-нибудь осуществится. Это была пустая похвальба, и он сам втайне над собой посмеивался. Но его похвальба в конце концов оказалась не столь уж пустой.

На протяжении всех этих лет Эмма частенько поддразнивала его и говорила, что ирландцам всегда везет. И во многих отношениях это было справедливо. Конечно, ему приходилось работать до седьмого пота, но, с другой стороны, он всегда носил свой талисман в нагрудном кармане, и ему часто и по-крупному везло. В его личной жизни бывали и времена глубокой грусти и печали. Одна из потерь – его милая Лаура, которая ушла из жизни совсем молодой. Но она подарила ему сына, и он считал, что Брайан – его самая большая удача в жизни. В детстве Брайан был ласковым и добрым ребенком, и до сих пор они хорошо понимают друг друга и остаются на редкость хорошими друзьями. У Брайана острый и проницательный ум, он умеет неординарно мыслить, разумно рисковать в делах, если нужно – он талантливый предприниматель. Вдвоем они превратили компанию «О'Нил констракшн» в одну из крупнейших и влиятельнейших строительных компаний в Европе. Когда жена Брайана, Джеральдина, получила в наследство от своего отца Леонарда Ингэма две гостиницы, Брайан проявил прозорливость и здравый смысл и настоял на том, чтобы не продавать их. Эти маленькие гостиницы в Скарборо и Бридлингтоне, обслуживавшие семьи, приезжающие отдохнуть на взморье, стали ядром огромной сети гостиниц «О'Нил», теперь превратившейся в международную корпорацию и открытую акционерную компанию, акции которой продаются на Лондонской фондовой бирже.

Но разве Блэки планировал что-нибудь из этих событий? Никогда. Это просто происходило по стечению обстоятельств, благодаря фантастическому везению. Конечно, он был парень не промах: понимал, что нельзя упустить свой шанс, пропустить свой поезд, когда он проходит через твою станцию. И он не упустил свой шанс, проворно вспрыгнул в этот поезд и использовал все благоприятные возможности, которые давала ему судьба, наилучшим образом. Так он, подобно Эмме, создал свою империю и основал свою династию. Блэки размышлял об этом, одеваясь к ужину и время от времени посмеиваясь про себя от удовольствия, вспоминая о своем первом Плане – тоже с большой буквы. Вполне естественно, он касался Эммы, с которой они в последнее время виделись очень часто. Он решил повезти ее в кругосветное путешествие. Когда он впервые упомянул об этом несколько недель назад, она посмотрела на него в недоумении, высмеяла это предложение и заявила ему, что она – слишком занятой человек, у нее масса дел и она не может позволить себе сорваться с места и уехать путешествовать по чужим краям. Его хорошо подвешенный язык, ирландское упрямство и умение убеждать пока, судя по всему, не возымели действия. Тем не менее он решил не отступать. Не один час он провел, шагая по комнате и ломая над этим голову и, наконец, разработал очередной План. Ключом к этому Плану была Австралия. Блэки знал, что Эмме очень хочется поехать в Сидней, повидаться со своим внуком Филипом Макгилл-Эмори, которого она готовит к тому, чтобы он взял в свои руки управление всеми владениями Макгилла. Блэки очень хорошо знал, что Эмма пока отказывалась от такой поездки при мысли о долгом и изматывающем путешествии на другой конец Земли, и у нее все еще оставались сомнения, стоит ли ехать.

Конечно же, она не сможет отказаться от его предложения, когда он объяснит, какими удобствами будет обставлено их путешествие, какая роскошь будет их окружать, как не спеша они будут продвигаться к цели и как мало усилий потребуется от Эммы. Сначала они полетят в Нью-Йорк и проведут там неделю, прежде чем совершат перелет в Сан-Франциско и снова отдохнут там недельку. Когда они восстановят силы, они полетят в Гонконг, на Дальний Восток и дальше будут приближаться к конечной цели путешествия, делая небольшие неутомительные перелеты.

И уж он постарается устроить так, чтобы она немного развлекалась во время этих странствий. Блэки уже сбился со счета, сколько раз он задавался вопросом, были ли когда-нибудь в жизни Эммы простые радости и удовольствия. Возможно, превращение в одну из самых богатых женщин мира было тем развлечением, которое принесло ей наибольшее удовлетворение в жизни. Но, с другой стороны, он отнюдь не был уверен, что эта всепоглощающая изнурительная работа принесла ей много радости. Как бы то ни было, он планировал всевозможные развлечения и удовольствия. Он использует молодого Филипа как приманку, которой он постоянно будет размахивать у нее перед носом. Если он правильно рассчитал, она не в силах будет отказаться от поездки.

Блэки завязал свой синий шелковый галстук и сделал шаг назад от зеркала, критически оценивая его.

«По-моему, он достаточно скромный», – пробормотал он, зная, что Эмма непременно саркастически прокомментирует, если он наденет какой-нибудь более броский галстук. Давным-давно Лауре удалось немного ввести в какие-то рамки его экстравагантную склонность к ярким парчовым жилетам, причудливого покроя костюмам и броским драгоценностям. Эмма полностью излечила его от этого. Ну, или почти полностью. Изредка Блэки не мог устоять перед искушением купить парочку ярких шелковых галстуков и носовых платков или аскотских шарфов[7]7
  Аскотские галстуки и аскотские шарфы – часть костюма, который по традиции носят зрители на скачках в Аскоте (ипподром близ г. Винздора).


[Закрыть] с цветочным рисунком. Но он взял за правило никогда не надевать их, если встречается с Эммой. Он протянул руку за темно-синим пиджаком, надел его, разгладил краешек белоснежного воротничка рубашки и удовлетворенно кивнул, глядя в зеркало. «Может быть, я уже и стал выжившим из ума стариком, но чувствую я себя сегодня вечером как молодой парень – это уж точно», – подумал Блэки и снова усмехнулся.

Волосы Блэки были белы, как снег, но черные глаза блестели по-прежнему весело и озорно, как в дни его молодости. Он был все так же высок и массивен – возраст не изменил его стати. Он отличался замечательным здоровьем. Никто не дал бы ему восьмидесяти трех лет – в крайнем случае, семьдесят. Он сохранил живой и цепкий ум и интерес ко всему на свете, и стариковские проблемы были ему совершенно незнакомы – в этом они с Эммой были очень похожи.

Остановившись посреди спальни, он задумался на несколько мгновений об одном деле, которое ему нужно обсудить с Эммой в предстоящий вечер. Он был рад, что они с Шейном решили поговорить с ней. Как только они покончат с этим делом, они с Эммой останутся одни, и он плавно поведет ее к разговору о путешествии. «Это будет не просто. Не забывай – она величайшая упрямица», – напомнил он себе. Когда он впервые познакомился с Эммой, он сразу же распознал в ней самую своевольную и упрямую девушку, какую ему приходилось встречать, и эти черты ее характера отнюдь не ослабли с годами.

В его памяти живо высветилась картинка прошлого: 1906 год. Очень холодный январский день. Эмма сидит рядом с ним в трамвае, идущем в Армли. Она невероятно красива в своем новом черном шерстяном пальто с шарфом из шотландки в черно-зеленую клетку и такой же шляпкой, которые он ей подарил к Рождеству. Зеленый цвет шотландки оттенял зеленую глубину ее глаз, черный – подчеркивал алебастровую белизну ее кожи.

Тот зимний день был памятен ему в мельчайших деталях. Ей было шестнадцать. И как же неуступчива и упряма она была! Ему пришлось употребить все свое красноречие, чтобы убедить ее сесть в этот трамвай. Она не хотела ехать в Армли. Она не хотела знакомиться с его лучшим другом – Лаурой Спенсер. Но, познакомившись, они стали близкими подругами и нежно любили друг друга до того самого дня, когда умерла бедняжка Лаура. Да, тот тяжкий груз, что лежал на плечах Эммы, стал немного полегче после того, как она перебралась в уют маленький домик Лауры. Блэки испытывал огромное облегчение оттого, что знал – теперь Лаура будет опекать Эмму, заботиться о ней. Да, в тот день ему удалось настоять на своем. И сегодня, шестьдесят три года спустя, он намерен добиться желаемого.

Выдвинув верхний ящик секретера у противоположной стены, он вынул оттуда маленькую черную кожаную коробочку для драгоценностей, задумчиво посмотрел на нее и опустил в карман. Напевая про себя, он вышел из спальни и спустился вниз.

Блэки О'Нил по-прежнему жил в величественном георгианском особняке, который он построил для себя в Хэрроугейте в 1919 году. Красивая широкая лестница, спроектированная так удачно, что она, казалось, парила в воздухе, изгибаясь, спускалась вниз, в круглый зал-фойе у парадного входа, где все было приятно глазу. Этот зал отличался удивительной соразмерностью всех частей; стены были покрашены в густой абрикосовый цвет и составляли великолепный контраст со строгим черно-белым мраморным полом. Квадратные мраморные плиты были уложены под таким углом, что они составляли ромб, и взгляд невольно следовал за ними, к нишам по обе стороны от парадной двери. В этих нишах стояли белые мраморные статуи греческих богинь Артемиды и Гекаты, освещавшиеся мягким скрытым светом. У одной из стен, под зеркалом в позолоченной георгианской раме, стоял элегантный пристенный столик в стиле Шератон, инкрустированный древесиной экзотических фруктовых деревьев. По обе стороны от столика стояли стулья в том же стиле шератон, обитые бархатом абрикосового цвета. Освещала зал огромная старинная хрустальная люстра с каркасом из позолоченной бронзы. Люстра была укреплена в центре куполообразного потолка. Все убранство комнаты создавало впечатление изысканной простоты.

Пройдя через зал, Блэки вошел в гостиную. Здесь весело горели дрова в камине, и лампы с шелковыми абажурами отбрасывали островки теплого света на стены, окрашенные в прохладный зеленый цвет, на диваны и стулья, обитые чуть более темным зеленым шелком. Несколько великолепных картин и произведений искусства делали комнату еще более изящной. Эта гостиная воплощала идеал Блэки в плане стиля, цвета, планировки и выбора мебели.

Он повозился немного с бутылкой шампанского в серебряном ведерке для охлаждения вин, несколько раз поменял ее положение, получше обложил ее льдом. Потом он взял из специального ящичка сигару, устроился в своем любимом кресле и приготовился ждать. Но едва он успел обрезать и зажечь сигару, как услышал шаги в зале. Он положил сигару в пепельницу и поднялся им навстречу.

– А вот и ты, дорогая моя, – воскликнул он, спеша навстречу Эмме, входящей в комнату. Его румяное лицо расплылось в широкой улыбке, и он воскликнул: – Ты так ослепительно хороша, что на тебя смотреть больно! – Он крепко прижал ее к своей широкой груди, потом немного отстранил и посмотрел сверху вниз. Он снова улыбнулся ей, в глазах его сияло восхищение. До чего же она хороша сегодня!

Эмма улыбнулась в ответ, вложив в улыбку переполнявшие ее любовь и благодарность.

– Спасибо, Блэки, голубчик. Должна сказать, что ты и сам хоть куда! И костюм на тебе замечательный. – В глазах ее зажглись озорные огоньки, она привычным жестом провела рукой по его рукаву. – М-м-да-а… Хороший материал. Похоже, что это один из лучших сортов моих шерстяных костюмных тканей.

– Так оно и есть, не сомневайся, – подтвердил Блэки, подмигивая Шейну, стоявшему за спиной у Эммы. – Разве я могу теперь носить что-нибудь другое? Но проходи, пожалуйста, дорогая моя, садись вот здесь и позволь предложить тебе бокал шампанского.

Эмма разрешила ему торжественно проводить ее через всю комнату к дивану. Она села и вопросительно подняла брови:

– Мы сегодня что-нибудь празднуем?

– Нет-нет, не совсем. Разве что решим отпраздновать то, что мы дожили до нашего преклонного возраста и пребываем в отличном здравии. – Он нежно обнял ее за плечи и добавил: – Я знаю, что всем крепким напиткам ты предпочитаешь вино. – Он взглянул на Шейна: – Ты не нальешь нам, мой мальчик? Мне – немного моего любимого доброго ирландского виски.

– Конечно, дедушка.

Блэки устроился в кресле напротив Эммы, взял свою сигару и несколько раз затянулся в раздумье, потом спросил:

– У тебя, наверное, сегодня был нелегкий день, как всегда? Я начинаю сомневаться, что ты вообще когда-нибудь уйдешь от дел… как ты все время грозишься.

– Наверное, так и не уйду, – рассмеялась в ответ Эмма. – Ты прекрасно знаешь, что я хотела бы умереть на ходу.

– Не говори мне о смерти. В мои ближайшие планы это не входит. – Он мягко усмехнулся: – Хочу еще немного покоптить небо, у меня здесь еще много дел.

Эмма рассмеялась вместе с ним. Рассмеялся и Шейн, подходя к ним с бокалами в руках. Потом он принес стакан себе, они чокнулись и выпили за здоровье друг друга. Шейн сделал глоток шотландского виски и сказал:

– Извините, я покину вас на несколько минут. Мне нужно позвонить Уинстону.

– Скажи ему, что мы не… – передумав, Эмма оборвала себя на полуслове и покачала головой. – Ничего не надо, Шейн, это все неважно. Мы завтра с ним увидимся и поговорим.

Когда они остались одни, Блэки взял руку Эммы в свои руки и пристально поглядел ей в лицо.