Текст книги "Дезире – значит желание"

Глава 12

Ваша мать пишет, что все готово к нашему возвращению в субботу, – сообщила Корнелия герцогу, просматривавшему свою собственную почту, доставленную из Англии перед самым ленчем.

– Я тоже получил от нее письмо, – сказал он. – Она пишет, что они украшают подъездную дорожку в «Котильоне» – совершенно ненужный жест.

– Кажется, они будут рады нас видеть, – весело заметила Корнелия.

Он в явном раздражении бросил свои письма на стол, встал и пересек комнату.

– Если нам нужно быть там в субботу, мы должны выехать в четверг, то есть послезавтра, – заметил он. – Нам обязательно возвращаться? Здесь очень мило.

– Охота на куропаток начинается в будущий понедельник, – напомнила Корнелия, – в это время у нас будут жить несколько ваших гостей.

– Да-да, я забыл.

– Кажется, ваша мать позаботилась обо всем, так что, когда я приеду, мне нечего будет делать, кроме как весело проводить время.

Корнелия подумала, в каком ужасе она была бы месяц назад при мысли о том, что ей предстоит принимать гостей в «Котильоне», встречаться с этими умными, веселыми, раскованными людьми, которые пугали и шокировали ее, когда она гостила там в последний раз. Но сейчас она чувствовала, что внутренне изменилась, стала совсем другой. Неужели герцог не замечает, что рядом с ним уже не та робкая девочка с разбитым сердцем, которую он привез с собой в Париж? Но, как говорит пословица, любовь слепа, и он видел одну лишь Дезире.

За это время Корнелия успела изучить его так хорошо, что даже знала, когда он думал о той, другой ее ипостаси, – знала это по тому, как темнели и становились задумчивыми его глаза, по тому, как иногда сжимались и разжимались его пальцы, по едва скрываемому возбуждению, появлявшемуся у него в глазах по мере приближения заветного часа, когда он мог оставить свою скучную, невзрачную жену и отправиться на квартиру к Рене де Вальме.

Временами Корнелии казалось, что она больше не вынесет этого, что пора сказать ему правду, но нечто жесткое и решительное у нее внутри удерживало ее от этого. Она не забыла, почему он на ней женился.

Когда она представляла, что бы она чувствовала сейчас, если бы Дезире на самом деле оказалась женщиной, которую он встретил в Париже, а ей самой приходилось бы вечер за вечером оставаться одной в «Ритце», ее сердце ожесточалось против него. И она понимала, что если хочет в конце добиться счастья для них обоих, то должна заставить его страдать так, как он заставлял страдать других женщин, и на этот раз она должна быть полностью уверена, что эта любовь, о которой он так бойко говорит, не мимолетная прихоть.

Положив письмо Эмили на стол, Корнелия вскрыла следующее.

– А вот длинное письмо от тети Лили, – сказала она, закончив чтение. – Хотите взглянуть на "него?

– Нет, благодарю вас. – Он сказал это совершенно равнодушным тоном, и она поняла, что имя Лили перестало его волновать.

Корнелия улыбнулась и промолчала. Через минуту герцог снова заговорил.

– Надеюсь, вы извините меня, если я не смогу сегодня обедать с вами, – сказал он. – Мне надо встретиться с друзьями… эээ… по делу.

Корнелия чуть не засмеялась вслух. Она этого ждала. Прошлым вечером Рене пригласила их обоих на обед с великим князем, который приезжает сегодня в Париж, и сказала, что он пожелал с ними познакомиться.

– Иван вам понравится, – просто сказала Рене. – Он очень оригинальный человек, но обычно в день его приезда в Париж мы обедаем с ним одни, так что его желание пригласить вас на нашу встречу – это знак его расположения.

– Я ужасно хочу познакомиться с великим князем, – загорелась Корнелия. – Судя по тому, что я о нем слышала, он – очень интересный человек.

– Да, очень, – ответила Рене. – И завтра, если вы приедете на обед, вы увидите его в необычных обстоятельствах: каждый раз по возвращении он придумывает нечто фантастическое, чтобы позабавить меня. Один раз он пригласил на виллу в Буа весь русский балет, и они танцевали в саду среди деревьев только для Ивана и меня.

– О, как это замечательно! – воскликнула Корнелия.

– Это было прекрасно, – улыбнулась Рене. – В другой раз он преобразил все имение так, чтобы было похоже на Россию зимой. Там был искусственный снег, сани, запряженные тройками, и русские танцоры и музыканты. Все было очень красиво.

– Я должна завтра поехать! – воскликнула Корнелия, умоляюще сложив руки. – Вы возьмете меня с собой, не правда ли?

Она обращалась к герцогу, глядя ему в глаза своими зелеными глазами и приоткрыв от волнения губы. Увидев, что он колеблется, она повторила свою просьбу.

– Пожалуйста, скажите, что возьмете. Мы ведь никогда еще вместе не обедали? Ужин – это совсем другое. Мне хочется пообедать с вами.

И герцог отбросил колебания.

– Хорошо, я приеду, – пообещал он. – Могу я сопровождать вас обеих, дамы, во дворец великого князя?

– Иван пришлет сюда карету, – ответила Рене. – Я скажу ему, что вы оба едете со мной. Договорились? Встретимся здесь в восемь часов.

– Договорились, – сказал герцог.

Все это время Корнелия гадала, чем он объяснит ей свое отсутствие. А потому сейчас, подняв брови и придав голосу оттенок любопытства, она спросила:

– Деловой обед? А что за дело?

– Акции, облигации, – неопределенно проговорил герцог. – Надеюсь, у вас нет особых возражений?

– Нет, конечно нет, – ответила Корнелия. – Мне просто было интересно узнать, не пригласите ли вы и меня.

– Нет-нет, разумеется, нет, – поспешил ответить герцог. – Там будут одни мужчины, эти люди вам совсем не интересны. Кроме того, в вашем присутствии мы не сможем свободно разговаривать о деле.

– Конечно, я понимаю, – отозвалась Корнелия. – В таком случае я пообедаю одна и пораньше лягу спать. Я почему-то думала, что в Париже обычно ложатся спать очень поздно, но я никогда в жизни не ложилась так рано, как здесь.

Казалось, герцог был смущен.

– Я не думал, что вас заинтересует ночная жизнь Парижа.

Я могла бы судить об этом, если бы имела возможность узнать ее, – заметила Корнелия и, видя, что подразнила его достаточно, принялась собирать письма. – Так или иначе, скоро мы едем домой, – улыбнулась она. – По-моему, мы достаточно долго побыли в Париже. Приятно будет снова оказаться в Англии.

Направляясь к себе в спальню, она видела, какое у него было лицо, но не позволила себе поддаться чувству жалости. Он, без сомнения, любит Дезире, но готов ли пойти на жертвы ради своей любви? Что, если, вернувшись в Лондон, он забудет ее так же легко, как забыл Лили и всех других женщин, которые однажды что-то значили в его жизни?

Рене задала Корнелии почти этот же вопрос, когда та одевалась к обеду.

– Если вы в четверг отправитесь в обратный путь в Англию, что произойдет, когда герцог не сможет больше видеть Дезире?

– Именно это я и хочу узнать, – ответила Корнелия. – Я хочу знать точно, насколько она дорога ему.

– Он вас любит, – мягко сказала Рене.

– До меня он любил многих женщин, – возразила Корнелия суровым голосом.

– Каждый раз человек думает, что все будет иначе. Но на этот раз, – добавила Рене, – насколько я разбираюсь в мужчинах, Дрого действительно влюбился.

– Вы думаете? – спросила Корнелия.

– Я в этом уверена. Понимаете, Дезире, он ужасно избалован – он слишком красив, слишком богат и слишком знатен, и потому эти несчастные, глупенькие женщины разбивают себе сердце ради его улыбки.

– И я – одна из них, – сказала Корнелия внезапно дрогнувшим голосом.

– Вернее, та девушка, на которой он женился, – поправила ее Рене. – Но что касается Дезире, то это совсем другое дело: Дрого сейчас любит вас так же, как вы его, если не сильнее.

– Мне надо в этом удостовериться, – упрямо проговорила Корнелия.

– А если он не сможет вас убедить?

– Тогда он никогда больше не увидит Дезире.

– Вы не шутите? – спросила Рене. – Вы на самом деле собираетесь оставить ее в Париже?

– Именно это я имею в виду, – ответила Корнелия. – Ах, Рене, я знаю, вы считаете меня бессердечной и жестокой, но я поступаю так потому, что безумно люблю его и просто не смогу еще раз пройти через такие страдания и муки. И теперь я буду принадлежать ему целиком и полностью или… умру.

– Это должно бы испугать меня, – улыбнулась Рене, – но не пугает. Я знаю, что вы будете счастливы с Дрого. Он любит вас, вы любите его, а так как вы женаты, то будете жить долго и счастливо.

– О, я так на это надеюсь! – воскликнула Корнелия прерывающимся голосом.

Она позвонила, и Вайолет тут же пришла, чтобы помочь ей переодеться. Корнелия уехала из «Ритца» первой, оставив Вайолет сообщить герцогу, что она уехала к парикмахеру и вернется уже после того, как он отправится на свой деловой обед.

– Ну как, все прошло хорошо? – спросила она Вайолет.

– Да, ваша светлость.

– Тогда поторопись, у нас мало времени.

– Что ваша светлость наденет сегодня?

Вайолет распахнула гардероб, и Корнелия увидела длинный ряд платьев, созданных для нее Уортом, – настоящую радугу цвета и красоты. Она немного постояла в нерешительности – там было несколько новых платьев, которые она еще не надевала. Потом все-таки указала на кружевное платье цвета огня, которое было на ней в самый первый вечер в «Максиме».

– Я надену это платье, – сказала она. – И как только я уеду, начинай упаковывать вещи в те новые чемоданы, которые я прислала сюда на прошлой неделе.

– Все до одного, ваша светлость?

– Все до одного, Вайолет. Сюда мы больше не вернемся.

Одно решение принято, подумала она, но его легко отменить, если она передумает и пожелает провести с герцогом завтрашний вечер, их последний вечер в Париже.

Огненное платье сейчас смотрелось на ней еще лучше, чем в тот первый вечер, вечер ее превращения из Корнелии в Дезире. Уверенность в себе и постоянно питающее ее чудо любви придавали ей новую красоту.

Этим вечером Вайолет попробовала новый стиль прически: волосы не заплетались в косы, а скручивались в жгуты, укладывались и закреплялись при помощи шпилек, усыпанных бриллиантами, которые сверкали в темных волосах, словно звезды.

Это будут единственные ее украшения, решила Корнелия, вспомнив, как в один из вечеров, когда они остались одни, герцог прошептал ей, что ее ушки напоминают ему крошечные розовые раковинки, и оттягивать их камнями, пусть даже драгоценными, просто грешно. Изящная длинная шея являла собой само совершенство, так что колье лишь умалило бы ее красоту.

Платье, первоначально созданное для Рене, было очень сильно декольтировано, но присущее Корнелии целомудрие подчеркивало впечатление нетронутой прелести, и поэтому, когда она вошла в салон с сияющими глазами и с улыбкой на губах, то герцогу она показалась Афродитой, еще не осознавшей своей красоты.

Он протянул руки, и она вложила в них свои пальцы. Сегодня ненавистного кольца не было, и его губы задержались на ее пальцах – их кожа показалась шелком его изголодавшимся губам. Потом он поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Вы готовы? – послышался от двери голос Рене. Они не слышали, как она вошла, потому что стояли молча, глядя друг на друга, соединенные желанием, которое притягивало их словно магнит.

– Мы готовы, – ответил герцог.

– Тогда нам пора ехать, – сказала Рене. – Иван не любит, когда ему приходится ждать, а мне… а я сгораю от нетерпения снова увидеть его.

– Как это мне понятно, – тихо проговорила Корнелия.

– В карете вам понадобится накидка, – сказала Рене. – Вот, я захватила и для вас.

Она протянула накидку из серебряной парчи, подбитую соболем; герцог бережно обвил ею плечи Корнелии.

– Я люблю вас, – прошептал он при этом, и она ощутила, как его губы коснулись ее уха, и порадовалась, что была без серег.

– Я чувствую такое волнение! – воскликнула Корнелия. – Мне кажется, что сегодня вечером нас ожидает нечто потрясающее.

– Вас может постигнуть разочарование, – ответила Рене предостерегающим тоном. – Но у Ивана продумано все. Перед парадной дверью всегда ждет карета с лошадьми – на тот случай, если кому-то станет скучно или захочется уехать раньше.

С такими лошадьми, как эти? – спросила Корнелия с ноткой благоговейного страха, когда увидела четырех черных арабских лошадей, впряженных в экипаж, присланный великим князем.

– Может быть, еще лучше, чем эти, – похвасталась Рене, зная, что хорошие лошади производят на Корнелию большее впечатление, чем самые дорогие украшения.

Они сели в карету, которая понеслась по Елисейским Полям с почти пугающей скоростью.

– Вы всегда ездите так быстро? – спросила Корнелия.

– Иван всегда спешит, – засмеявшись, ответила Рене. – Но у него непревзойденные кучера, и нам нечего бояться.

Корнелия чувствовала, что ей не может не понравиться человек, у которого такие великолепные лошади. Ее предчувствие оправдалось: когда она увидела великого князя, то сразу поняла, – еще до того, как они обменялись рукопожатиями, – что он именно такой человек, каким она его себе представляла по рассказам Рене.

Это был высокий мужчина чрезвычайно представительного вида, с проглядывающей на висках сединой, с аристократичными чертами лица и длинными чуткими пальцами художника. Однако ничто в нем не говорило об изнеженности или недостатке мужественности. Глаза его сверкали, а улыбка, раздвигавшая красиво очерченные губы, была открытой и доброжелательной.

Вилла князя, расположенная в Буа, впечатляла и своими размерами, и интерьером, и стилем жизни. Когда они вошли в большой мраморный холл, увешанный гобеленами, великий князь спустился к ним по лестнице в сопровождении двух огромных борзых, и это выглядело так, словно он сошел с иллюстрации к какой-нибудь русской сказке.

Он сразу подошел к Рене и, взяв ее руки в свои, нежно поцеловал обе ладони, а потом, когда она поднялась из низкого реверанса, наклонился и поцеловал ее в губы.

– Я скучал по тебе, любимая, – сказал он по-французски с глубокой искренностью.

Потом он повернулся к Корнелии, которая присела в реверансе.

– Мы с вами встречались, Рочемптон. – Великий князь улыбнулся. – Я очень рад, что сегодня вы будете моим гостем.

Когда с формальностями было покончено, он повернулся к Рене и сказал с ноткой возбуждения в голосе, показавшись вдруг очень молодым: . – У меня для вас сюрприз, идемте же!

Он провел их через дом и вывел на балкон. Рене и Корнелия вскрикнули от восторга: вместо сада у их ног расстилалось большое озеро. Везде была вода, как будто они из Франции перенеслись в Венецию. У каменных ступеней ждала гондола, готовая переправить их через водную гладь туда, где была построена площадка. Столбы из розового мрамора, изысканные венецианские драпировки, трепещущие в небе флажки создавали фон для возвышения, на котором стоял их обеденный стол. Вокруг самого озера на золоченых столбах были развешаны огромные гирлянды.

Вода была усыпана цветами: розовые и белые водяные лилии покачивались на серебристой ряби озера.

– Спасибо, мой дорогой, – тихо сказала великому князю Рене. – Это удивительно.

Похвала была намеренно сдержанной, но князь, видимо, понял.

– Я даже не представляла, что может быть так красиво! – воскликнула Корнелия, обращаясь к герцогу.

– Я тоже не видел ничего столь прекрасного, – отозвался он. Но при этом герцог смотрел на нее, и Корнелия покраснела, когда поняла, что он имел в виду.

Слуги, одетые по-венециански, помогли им сесть в гондолы на мягкие атласные подушки.

– Если это похоже на Венецию, то мне очень хотелось бы ее увидеть! – мечтательно проговорила Корнелия, когда их с герцогом гондола отчалила от ступеней.

– Когда-нибудь я вас туда свожу, – пообещал герцог.

Она немного грустно покачала головой, но он настойчиво повторил сказанное.

– Я повезу вас туда в мае – это время для влюбленных, когда днем жарко, а ночами прохладно, и согреть могут только объятия любви. Тогда я научу вас новым способам любви, моя милая крошка.

Корнелия отвернулась и постаралась принять строгий вид, но сегодня она не могла на него сердиться.

Обед на четыре персоны был подан за длинным столом, накрытым золотой скатертью и освещаемым огромными красными свечами в дивных золотых канделябрах.

Сначала они много смеялись и разговаривали – великий князь оказался очень остроумным человеком. А еще Корнелия по-новому увидела Рене: ее остроумие не уступало остроумию великого князя, но в то же время она оставалась обворожительной в каждом своем слове, в каждом жесте. Корнелия зачарованно наблюдала за этой удивительной женщиной, столь хорошо владеющей искусством быть привлекательной.

Послышались низкие ритмы гитары и серебряная мелодия скрипки – цыганская музыка! Она неслась над водой, вызывая в душе Корнелии странный отклик. Она вдруг почувствовала себя привольно и весело, ей хотелось танцевать, хотелось, чтобы все чувства вплелись в эту волшебную мелодию, стали ее частью.

Герцог отодвинул свой стул и, заставив Корнелию встать, увлек ее в сторону от стола, ближе к кромке воды. Туда не доходил свет свечей, и Корнелия почти не видела его лица, но догадывалась, что он смотрит на ее губы.

– Все это так чудесно, – с легким вздохом сказала она.

– И вы тоже, моя дорогая, моя красавица.

– Вы так думаете потому, что сегодня все пронизано волшебством.

– Я так думаю уже очень, очень давно, – ответил он. – Так что сегодняшний вечер тут ни при чем, если не считать того, что мы здесь вместе и одни.

Что-то в его голосе пробудило в ней инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Великий князь и Рене тоже исчезли, потерялись среди теней.

– Да, мы одни, – сказал герцог, словно читая ее мысли. – Вы меня боитесь?

– Нет, не вас именно, – ответила Корнелия, стараясь найти слова, чтобы объяснить странность охвативших ее чувств. – Просто эта музыка, темнота и… да, и вы тоже.

– Моя дорогая маленькая глупышка, зачем вам бороться со мной? – спросил герцог. – Вы любите меня – я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах. Я чувствовал это у вас на губах. Вы меня любите, но не хотите этого признать, вы упрямо продолжаете сражаться против того, что сильнее нас обоих.

– А если бы я перестала сражаться? – спросила Корнелия.

Едва она успела произнести эти слова, как музыка стала еще неистовее, еще исступленнее. Мелодия взлетала и падала, наступала и отступала, и каждый раз казалось, что она лишает ее еще одной крупицы силы, еще одной частицы решимости. Она чувствовала, что больше не может бороться, не может сопротивляться зову сердца, бьющегося в такт этой колдовской цыганской музыке.

Она любит этого человека, любит все сильнее, и, когда он обнял ее за плечи и повел к павильону, что находился у них за спиной, у нее больше не осталось сил сопротивляться.

Он отдернул шелковый занавес, и они оказались в павильоне. Цветы покрывали стены, потолок и огромный диван, который толстым слоем устилали лепестки роз. Лепестки также медленно сыпались с крыши, подобно снежинкам, на мгновение становились прозрачными, попадая на свет, а затем терялись среди других, уже лежавших ковром на полу. ,

Цыганская мелодия достигла крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, смела ее последнюю попытку остаться холодной и отстраненной. Она позволила ему целовать себя в губы, теснее прижать к себе, ощутила его губы на глазах, на шее, на обнаженных плечах, потом услышала его хриплый от страсти голос:

– Боже, как я люблю вас, мое дорогое дитя, моя королева!

Он очень осторожно вытащил усеянные бриллиантами шпильки.

– Нет, нет, – прошептала Корнелия. .

Но было поздно. Освобожденные волосы каскадом пролились ей на плечи, закрыли щеки, и герцог стал исступленно целовать их, зарываясь лицом в их мягкий шелк, ища губами ее губы сквозь вуаль волос.

– Такой я и представлял вас в своем воображении, – сказал он. – Моя прелесть, моя любовь, я боготворю вас, я преклоняюсь перед вами…

Вдруг Корнелия выскользнула у него из рук и бросилась бежать – не от него, от тех чувств, которые он в ней разбудил. Она добежала до засыпанного лепестками дивана в дальнем конце комнаты и упала на него, и ее волосы облаком легли по обе стороны от нее. Ей хотелось выиграть время, чтобы подумать, справиться с бушующим у нее внутри пламенем.

Герцог остался стоять на месте, но, когда она повернулась к нему, он быстро подошел к ней, взял за руки и снова привлек к себе.

– Я предупреждал вас: играя со мной, вы играете с огнем, – сказал он севшим голосом. – Да, вы неопытны, но не до такой же степени…

Прежде чем она успела возразить, он снова впился в ее губы – яростно и властно, и теперь она впервые испугалась по-настоящему. Ее жалкая попытка оттолкнуть его ни к чему не привела. Он больно впился в ее рот, а его пальцы крепко сжимали ее руки. Она чувствовала себя полностью в его власти, его пленницей.

Корнелия погружалась в странную и пугающую темноту, из которой не было спасения. Она опускалась все ниже и ниже, она терялась, тонула в этой темноте, и лишь панический ужас не давал ей потерять сознание.

– Пожалуйста… Дрого, пожалуйста… мне больно… я боюсь.

Это был крик ребенка, и он сразу отрезвил герцога. Она мгновенно оказалась свободной – так резко, что могла бы упасть, если бы позади не было дивана. Корнелия снова села и посмотрела на него, глаза ее были полны слез. Она подняла руку и осторожно потрогала свой истерзанный рот.

– Простите меня. – Его голос звучал нежно и просительно. – Поверьте, я не могу оставаться с вами наедине и сохранять рассудок. Я так давно хочу вас. Я так сильно вас люблю, что мое тело превратилось в один сплошной комок желания. – Он умоляюще протянул к ней руки. – Скажите, что прощаете меня. Я больше никогда не причиню вам боли.

Корнелия почти машинально протянула руки, он поднес их к губам и стал целовать так ласково и нежно, что ей захотелось плакать. Но это были уже не слезы страха, а слезы счастья, вызванные его лаской.

– Вы должны понять, что я вас люблю, люблю по-настоящему, – тихо говорил герцог. – Не только потому, что хочу вас как женщину – этого я тоже хочу, – вы сводите меня с ума своей красотой и чудом своих волос. Меня охватывают восторг и безумие, когда я ощущаю ваши губы, когда держу вас в объятиях, – но я люблю в вас и другое.

Ваш ум, миленькие пустячки, которые вы говорите, то, как вы смотрите на меня из-под ресниц, как вы смеетесь, как двигаетесь, – все очаровательно. Ваша фигура введет в соблазн любого мужчину, если он не из мрамора; но я до безумия люблю смотреть, как вы сплетаете пальцы, как вскидываете подбородок, когда сердитесь, люблю ту маленькую жилку, которая бьется у вас на шее, когда вы возбуждены. Вот и сейчас вы возбуждены, моя прелесть. Не из-за того ли, что я поцеловал вас?

Его обаяние было неотразимо, и ее голос звучал неровно, когда она сказала:

– Вы сами знаете, что возбуждаете меня.

– И вы меня любите?

– Вы же знаете…

– Скажите мне! Я хочу это услышать от вас!

– Я… я люблю… вас.

– И вы больше меня не боитесь?

– Н-нет.

– Вы не уверены? Почему! Я вас пугаю?

– Н-нет!

– И все же вы боитесь?

– Немного… потому что…

– Говорите же!

– Потому что… с вами я делаюсь сама не своя… становлюсь неистовой и нехорошей…

– Моя дорогая, как я счастлив, что могу заставить вас чувствовать себя «неистовой и нехорошей». Это когда я к вам прикасаюсь? Никогда не подозревал, что кожа женщины может быть такой нежной – как магнолия! Вам кто-нибудь уже говорил это?

– Да… один раз.

– Боже мой! Это был мужчина?

– Нет… нет, женщина. Она сказала, что моя кожа напоминает на ощупь… магнолию!

– Она права, но если бы это был мужчина, то мне пришлось бы убить его – и вас! Никто не смеет прикасаться к вам, кроме меня! Никто! Вы слышите меня?

– Вы мне… делаете… больно!

– Милая, я не хочу быть жестоким, это все потому, что я вас люблю и вы – моя!

– Мне нравится… быть вашей… но вы забываете… о своей силе.

– Простите меня, моя крошка, моя любовь! Вы такая маленькая, такая слабая, но у вас в руках вся моя жизнь!

– Это лишь… на сегодня?

– Навсегда, навечно. Мы – одно целое! Мы созданы друг для друга. Вы сомневаетесь в этом?

– Нет… нет… Я тоже так думаю.

– Ангел мой, зачем вы прячете лицо? Посмотрите на меня! Дорогая, ваши глаза открывают мне чудесные, волшебные тайны! Что вы любите меня, что вы хотите меня – немножко!

– Н-нет!

– Да, да! Я ведь заставляю вас чувствовать себя неистовой и нехорошей?

– Да… о да!

Он с силой поцеловал ее в губы, и Корнелия откинула голову назад.

– Может быть, это неправильно? – воскликнула она в отчаянии. – Может быть, это плохо, что мы любим друг друга?

Герцог ответил не сразу. Она увидела боль в его глазах; потом он выпустил ее из объятий.

– Я не верю, что может быть неправильным и грешным то, что так прекрасно, – негромко сказал он. – Клянусь вам, Дезире: с моральной точки зрения мы никому не наносим вреда нашей любовью. Возможно, юридически дело обстоит иначе, но морально – нет. Морально я свободен и волен сказать вам, что люблю вас.

В его голосе звучала убежденность. Потом он поднялся на ноги и стоял, глядя на Корнелию. Она подняла голову, и ее волосы рассыпались у нее за спиной. Плечи казались белоснежными на фоне темных волос и ярко-огненного платья.

– Мы зашли слишком далеко и уже не можем повернуть назад, – хрипло произнес герцог. – Я люблю вас, и вы тоже любите меня. Что бы ни было в нашем прошлом, мы предназначены друг для друга, вы и я. С первого же взгляда на вас я понял, что всю жизнь искал именно вас и что, наконец, мои поиски завершились. – Он немного помолчал. – Но если вы все еще боитесь, если я ошибся и ваша любовь не так сильна, как моя, я уйду и оставлю вас, хотя и уверен, что мы оба будем жалеть об этом до конца жизни.

– Вы уйдете? – повторила Корнелия еле слышным шепотом.

– Да, если вы отошлете меня прочь, – ответил он. – Но если ваша любовь действительно сильна, вы попросите меня остаться.

С этими словами он отступил назад, и Корнелия инстинктивно встала.

– Я предоставляю выбор вам, моя дорогая, – сказал герцог. – Видите, я не держу вас в объятиях, чтобы не оказывать на вас влияния, заставляя ваше сердечко биться сильнее. И не касаюсь губами этой жилки, которая сейчас пульсирует у вас на шейке. Но вам придется выбирать. Так мне остаться или уйти?

Корнелия снова попыталась заговорить, но слова не шли из горла, а сердце билось так, будто хотело выпрыгнуть сквозь прикрывавшие грудь кружева.

– Я часто говорил вам, – продолжал герцог, – что люблю вас всем сердцем и всей душой, но этого мало. Мое тело тоже рвется к вам, и сейчас я заявляю право на вас именно как на женщину, Дезире, – если вы велите мне остаться.

Корнелия по-прежнему не могла вымолвить ни слова, но слова в конце концов и не требовались. Ее глаза сияли, словно звезды, когда она раскрыла ему свои объятия…