Текст книги "Зеркальная галерея. Великая депрессия, Великая рецессия, усвоенные и неусвоенные уроки истории"

* * *

В результате мяч попал непосредственно на поле регионального отделения ФРС – Федерального резервного банка Атланты. Его руководители, несмотря на членство полковника Ли в совете директоров, по всей видимости, полностью осознавали, что в функции центрального банка входит выступать в роли кредитора последней инстанции. (Ли ушел из совета директоров 15 ноября, ссылаясь на то, что у него нет возможности посещать собрания.) ФРБ Атланты уже давно был одним из самых активных отделений в Федеральной резервной системе[231]231
   Этот факт подтверждают также и Richardson and Troost (2009) и Jalil (2012).


[Закрыть]. Он имел предыдущий опыт работы в условиях финансового краха, который стал результатом надувания и схлопывания пузыря на рынке хлопка в этом регионе сразу же после Первой мировой войны. Также через свое флоридское отделение в Джексонвилле он отвечал за обращение валюты на Кубе, поскольку страна перешла на доллар США после испано-американской войны. Когда в апреле 1926 года слухи о неплатежеспособности канадского банка, работающего на острове, привели к панике и кризису ликвидности, ФРБ Атланты привез 42 мешка валюты в Гавану. Это позволило другим банкам выплачивать деньги вкладчикам, успешно избежав массового изъятия депозитов[232]232
   Этот эпизод привел к открытию Советом управляющих ФРС расследования, которое пришло к выводу, что четыре члена атлантской команды, включая заместителя губернатора, напились на корабле. Собственное расследование Федерального резервного банка Атланты, наоборот, пришло к выводу, что все члены команды вели себя достойно. В конечном итоге возобладало мнение Совета, и заместителю губернатора пришлось подать в отставку. См. Gamble (1979), Richardson and Toorst (2009) and Jalil (2012).


[Закрыть].

По этой ли или по иной причине, Федеральный резервный банк Атланты, как и Федеральный резервный банк Нью-Йорка, осознавал значимость полных «ларей» денег для уверенности банков. Поэтому банк поспешил организовать отправку нескольких миллионов долларов в Ноксвилл. Поскольку вторник 11 ноября выпал на День Примирения, банки были закрыты, что дало время подготовиться к отправке денег.

Когда Holston-Union так и не открылся в среду, вкладчики начали массово снимать депозиты из двух его банков-конкурентов в Ноксвилле – East Tennessee National и National City Bank. У этих банков не было никаких деловых связей с цепочкой Калдуэлл-Ли, но это было неважно. К 2 часам дня вкладчики сняли свыше 1 млн долл. К счастью, к этому моменту прибыли «огромные мешки с деньгами и валютой» от ФРБ Атланты, и появилась возможность выплачивать деньги вкладчикам. Эта новость подбодрила даже самых сильных паникеров[233]233
   New York Times, 14 November 1930, p. 19.


[Закрыть]. К окончанию рабочего дня в четверг большая часть населения, которая сняла деньги в предыдущие дни, вновь положила их на депозиты. А. П. Фриерсон, президент Ассоциации банков-членов расчетной палаты Ноксвилла (ассоциация, через которую локальные банки осуществляли клиринг чеков и других расчетов друг с другом), с видимым облегчением заключил, что «паника среди вкладчиков… улеглась»[234]234
   Washington Post, November 14 1930, p. 2.


[Закрыть].

Но это не смогло остановить распространения проблем в Теннесси на соседние штаты и банки, не связанные с Калдуэллом. Однако самые заметные крахи случились именно в организациях, аффилированных с Калдуэллом. 10 банков в Теннесси, которые обанкротились в этот период, были аффилированы с Калдуэллом, в Арканзасе это число составило 45 банков, в Кентукки – 15 банков и в Северной Каролине – тоже 15 банков. Среди пострадавших оказался American Exchange Trust Company – крупнейший банк в Арканзасе. American Exchange Trust не только инвестировал средства в Caldwell & Company, но Caldwell & Company, вместе с ее партнером A. B. Banks & Co., контролировала 70 % его акций. То, что треть его кредитов была выдана собственным служащим и директорам банка, уже говорило, что банк не был обычной финансовой организацией. 16 ноября, после панического изъятия вкладчиками 4 млн долл., American Exchange Trust приостановила выплаты на пять дней[235]235
   То, что это разрешалось законом штата, является интересным несоответствием с высказыванием Фридмана и Шварц о том, что создание Федеральной резервной системы исключало использовавшуюся ранее практику приостановки выплат для сдерживания финансовых кризисов. Когда это случилось, у банка в Арканзасе не было иного выбора; ему не повезло оказаться в округе Федерального резервного банка Сент-Луиса, а он не торопился помогать. См. Richardson and Troost (2009).


[Закрыть]. На следующий день контролер денежного обращения закрыл National Bank of Kentucky.

Штат Теннесси держал в Bank of Tennessee и Holston-Union Bank 5 млн долл. на строительство магистралей, и Калдуэлл лично гарантировал депозиты штата. Поэтому власти решили конфисковать его конюшни, в которых было 64 чистокровных лошади и один племенной жеребец. К видимому разочарованию чиновников, их продажа принесла всего 85 000 долл., то есть лишь малую часть от стоимости облигаций, гарантированных Калдуэллом. Затем штат попытался конфисковать его имение Brentwood Hall, но поскольку оно только что было переведено на его имя, Калдуэлл мог воспользоваться правом на освобождение жилья от судебного взыскания.

Губернатор Хортон не пережил скандала. Он решил не выдвигать свою кандидатуру на третий срок в 1932 году и вскоре после этого умер. Калдуэлл и Ли, вместе с Д. Бэзилем Рэмси, президентом Holston-Union National Bank и Holston Trust Company, были обвинены в использовании средств штата на строительство магистралей для оплаты других долгов. Ли был осужден, заключен в тюрьму в 1934 году и условно освобожден в 1936 году. Калдуэллу повезло больше. Его обвинение было отклонено Верховным судом штата Теннесси, и повторных слушаний не было. Властям штата не удавалось выселить его из Brentwood Hall до 1954 года.

То, что банковский кризис 1930 года сконцентрировался в Теннесси, Арканзасе, Кентукки и Северной Каролине, можно списать на действие горстки ярких личностей. Кризис был ограничен южными штатами и в основном, хоть и не полностью, цепочкой банков Калдуэлла. Немало финансовых историков пыталось таким образом преумалить события 1930 года.

Однако на самом деле кризис не распространился дальше на другие банки, не связанные с Калдуэллом на юге, и за пределы этого региона благодаря оперативным действиям ФРБ Атланты. Ограниченные масштабы кризиса 1930 года отражали не столько его специфическую природу, как иногда предполагается, сколько быструю реакцию ФРБ Атланты. Благодаря его действиям неплатежеспособность ограниченного числа банков не переросла в панику и кризис ликвидности, которые могли бы поглотить гораздо большую часть банковской системы. То, что события 1930 года часто не рассматриваются как полноценный банковский кризис, не означает отсутствия серьезных проблем, которые могли вызвать более масштабный банковский кризис, а скорее говорит о способности центрального банка принять адекватные меры для предотвращения худшего.

Все это свидетельствует о том, что руководители ФРС, по крайней мере некоторые из них, понимали, как реагировать на панику. Вопрос заключался в том, сделают ли они это снова, когда им представится следующая возможность.

* * *

Эта возможность представилась позже в 1930 году, когда обанкротился Bank of United States. Это был не Bank of the United States, протоцентральный банк, действовавший с 1791 по 1836 год. Однако такое название было не случайным совпадением. Как и изображение Капитолия, украшавшее головное отделение банка, название было призвано вызывать доверие у клиентов-иммигрантов. Закон от 1926 года запретил банкам использовать в названии слова «федеральный», «США» и «резервный», однако этот закон не имел обратной силы. Поскольку Bank of United States был основан в 1913 году Джозефом Маркусом (производителем одежды), на это название не распространялся новый закон.

После смерти Маркуса в 1928 году банк перешел к его сыну Бернарду, который тут же стал одним из самых молодых президентов банка в стране. Оба Маркуса, но особенно сын, преследовали политику активного расширения. Они увеличили капитализацию банка до 25 млн долл., количество его филиалов – до 61, а клиентскую базу – до 400 000, самых высоких показателей среди других банков в стране. Они учредили аффилированные компании для андеррайтинга и торговли ценными бумагами. Они основали инвестиционный траст для продажи ценных бумаг вкладчикам. Самыми заметными из этих ценных бумаг оказались акции самого банка.

Они также давали кредиты под проекты строительства коммерческой недвижимости, включая несколько крупных многоквартирных домов на Манхэттене. Около 40 % кредитов, выдаваемых банком, были связаны со сферой недвижимости, в то время как у банков Нью-Йорка средний показатель таких кредитов составлял всего 12 %. Bank of United States перенял практики, использовавшиеся во Флориде, и предоставлял вторые и третьи закладные. Он выдавал кредиты застройщикам и, как Caldwell & Company, инвестировал в облигации, обеспеченные одним объектом недвижимости. Он учредил аффилированные компании, чтобы напрямую покупать землю и строить квартирные комплексы.

Другие инвесторы знали, что время было не самым подходящим, чтобы заниматься коммерческой недвижимостью. Акции Bank of United States начали падать в апреле 1929 года, и это несмотря на то что акции других банков продолжали расти, а на фондовом рынке в целом наблюдался бум. Действуя через аффилированные компании, Маркус и его исполнительный вице-президент Саул Сингер, бывший глава Cloak, Suit and Shift Manufacturers’ Protective Association (Ассоциация по защите производителей верхней одежды и костюмов), пытались выиграть время, покупая собственные акции, как когда-то Кларэнс Гатри использовал заемные средства, чтобы покупать акции своих собственных компаний. Менеджеров филиалов «натаскивали» продавать акции доверчивым вкладчикам[236]236
   New York Times (December 20, 1930), p. 1.


[Закрыть].

А то, что было известно информированным инвесторам, было известно и регуляторам. Летом 1929 года инспекторы ФРС и банка штата объявили, что Маркус и Сингер управляют «нечистым» банком (sloppy bank)[237]237
   Со слов Джозефа Х. Цвиэрса (Joseph H. Zweeres), инспектора банка штата, который проверял Bank of United States летом 1929 года. New York Times (5 June 1932, p. 3).


[Закрыть]. Система управления рисками была слабой, а портфель активов банка был сконцентрирован вокруг неликвидных инвестиций в недвижимость. Требовалось принять немедленные корректирующие меры.

Глава банковского департамента штата Нью-Йорк Джозеф А. Бродерик все лето 1929 года работал над тем, чтобы объединить Bank of United States с более сильным партнером[238]238
   Trescott (1992), p. 391–392. Было ли вмешательство ранним или нет, главу банковского департамента штата Нью-Йорк Джозефа А. Бродерика расширенная коллегия присяжных впоследствии обвинила в служебной халатности, поскольку он не предпринял необходимых шагов для предотвращения банкротства Bank of United States. В конечном итоге он был оправдан.


[Закрыть]. Потенциальный партнер был найден в лице частного банка J. and W. Seligman, а подходящим председателем мог стать вице-президент National City Bank С. Слоан Кольт. Переговоры вроде бы пришли к успешному завершению во второй половине октября. Однако затем крах на рынке положил конец схеме слияния, как и другим тщательно продуманным планам.

В связи с этим Бродерик попытался заинтересовать другие банки в приобретении Bank of United States. В начале 1930 года были надежды, что его может приобрести Irving Trust, но когда акции Bank of United States выросли, предположительно на слухах о покупке, сделка стала слишком дорогой, учитывая неопределенность вокруг портфеля кредитов под недвижимость, выданных Bank of United States. Нужно было искать более состоятельного покупателя. Бродерик обратился к Manufacturers Trust Company, одному из крупнейших банков Нью-Йорка.

К сожалению, Manufacturers Trust во многом страдал от тех же недостатков, что и Bank of United States, а именно: его бизнес был очень завязан на недвижимости. Сингер тоже не упрощал ситуацию – он требовал, чтобы его сыну, как и сыну Маркуса, была предоставлена высокая должность в Manufacturers Trust. Споры продолжались. Это стало общеизвестным в октябре.

Прозвучавшее в понедельник 8 декабря 1930 года объявление о том, что переговоры о слиянии провалились, спровоцировало массовое изъятие вкладов из Bank of United States. За следующие два дня охваченные паникой 2500 вкладчиков сняли с депозитов 2 млн долл. Клиенты часами стояли в очереди, чтобы снять все деньги со своих счетов. Для управления толпой была вызвана конная полиция.

Возникла непосредственная угроза самого масштабного банковского банкротства в истории США. В здании Федерального резервного банка Нью-Йорка прошло экстренное заседание. Непонятно, проводилось ли оно в том же самом конференц-зале на первом этаже, где прошло обсуждение спасения Lehman Brothers 12 сентября 2008 года, но здание было тем же. Это было величественное здание штаб-квартиры ФРС на Liberty Street 15, построенное в 1924 году. Заседание 10 декабря шло всю ночь, а участие в нем приняли все те же знакомые нам лица: управляющий Харрисон, партнер J. P. Morgan Томас Ламонт, Оуэн Юнг в должности главы ФРБ Нью-Йорка и вице-губернатор штата Нью-Йорк Герберт Леман.

После неудачной попытки оживить слияние с Manufacturers Trust усилия сконцентрировались вокруг поиска другого подходящего партнера для слияния. Тут нельзя не вспомнить о том, как после провала переговоров о слиянии Bank of America и Lehman Brothers чиновники в отчаянии попытались навязать партнерство Barclays[239]239
   См. главу 12.


[Закрыть]. Однако оформление слияния заняло бы время, особенно если «сватовство» пришлось бы начать с нуля. Тем временем Clearing Banks, ассоциации нью-йоркских банков, контролирующей клиринг и расчеты, пришлось бы гарантировать депозиты и другие обязательства находящейся в плачевном положении организации.

В 4 утра 11 декабря, по завершении ночной сессии, Clearing Banks ответила отказом. Ходили слухи, что свою роль в отказе сыграла и антипатия к еврейским владельцам Bank of United States[240]240
   Такое предположение делают Фридман и Шварц (Friedman and Schwartz 1963). Однако О’Брайн (O’Brien 1992) не совсем с ними согласен.


[Закрыть]. Кроме того, Clearing Banks был неясен масштаб обязательств, которые им пришлось бы на себя принять. Сложная групповая структура банка не позволяла сделать точных оценок. И вновь напрашивается параллель с Lehman Brothers, и вспоминаются сложности, с которыми столкнулись Bank of America и Barclays, когда попытались что-то понять в ее счетах[241]241
   Состояние Bank of United States оказалось не таким плачевным, как предполагалось. Судебный распорядитель заплатил кредиторам 84 цента на каждый доллар, что не такой уж ужасный показатель по стандартам финансового банкротства. Это отражало последующее восстановление банковских активов в сфере недвижимости, последние из которых были, наконец, ликвидированы в 1944 году. Судебному распорядителю Lehman Brothers повезло меньше.


[Закрыть]. Поскольку участникам переговоров так и не удалось прийти к соглашению, банк не открылся в четверг утром.

* * *

То, что Федеральный резервный банк Нью-Йорка не поддержал Bank of United States, предположительно могло говорить о том, что он считал банк неплатежеспособным (еще больше сходства с Lehman Brothers). Однако ФРБ Нью-Йорка знал о риске дальнейшего распространения кризиса, возможно на Manufacturers Trust, у которой, как было хорошо известно, имелся портфель кредитов в сфере недвижимости, а может, и на другие банки. Вкладчики, неуверенные в положении своего банка, вполне могли снять свои деньги, и если бы банк не смог выдать им эти деньги; новость могла спровоцировать панику. Чтобы предотвратить такое развитие событий, ФРБ Нью-Йорка немедленно предпринял меры, чтобы предоставить дополнительные денежные средства и ликвидные активы другим банкам города, купив в следующие три дня у банков правительственные ценные бумаги на сумму около 40 млн долл. На следующей неделе он учел и купил бумаги на сумму еще 100 млн долл. Его вмешательство помешало банкротству одной крупной финансовой организации перерасти в массовое изъятие вкладов и кризис ликвидности.

А Bank of the United States, со своей стороны, был поглощен банковским департаментом штата Нью-Йорк. Другие члены New York Clearinghouse (нью-йоркской клиринговой палаты) согласились выдать вкладчикам Bank of United States до 50 % от стоимости их депозитов при предъявлении банковской книжки, под залог депозитов. Они допустили Manufacturers Trust в клиринговую палату, обойдя свои собственные стандартные процедуры – этот шаг предварил решение превратить Goldman Sachs и Morgan Stanley в банковские холдинговые компании за выходные в 2008 году[242]242
   См. главу 14.


[Закрыть].

И вновь это говорит о том, что роль Федеральной резервной системы на этом этапе – который, оглядываясь назад, мы можем назвать началом Великой депрессии, – была более сложной, чем иногда предполагают. Вопреки общим утверждениям, по крайней мере, некоторые руководители Федеральной резервной системы понимали, что центральный банк должен выступать кредитором и источником ликвидности последней инстанции. Так же как они наводнили рынки ликвидностью, свободно выдавая кредиты под утвержденный залог, когда фондовый рынок рухнул в 1929 году, сейчас они предоставляли огромные суммы денежных средств и валюты, чтобы не дать проблемам Caldwell & Company перекинуться на другие финансовые организации, и свободно выдавали кредиты под утвержденный залог, чтобы предотвратить проблемы с ликвидностью у других банков из-за краха Bank of United States. То, что биржевой крах не привел к дальнейшим финансовым дисбалансам и что банковские кризисы 1930 года не переросли в нечто более серьезное, стало результатом их оперативных действий.

Также удачей было то, что в 1930 году кризис сосредоточился в Нэшвилле, Ноксвилле и Нью-Йорке. Федеральный резервный банк Нью-Йорка, находящийся в эпицентре американской финансовой системы, и ФРБ Атланты, которому по географическим причинам досталась роль распорядителя финансовой системы Кубы, понимали, как надо реагировать на кризис. Вряд ли можно с такой же уверенностью утверждать, что другие резервные банки имели такой же опыт и знания и что их реакция, если бы им пришлось оказаться в подобной ситуации, была бы такой же эффективной.

Кроме того, в 1930 году резервные банки почти ничто не ограничивало. У них по-прежнему были масштабные запасы золота, и значит, не возникало никакого противоречия между обязательством сохранять конвертируемость в золото и обязательством предоставлять «аварийную» ликвидность. По-прежнему имелось много коммерческих бумаг высокого качества, которые федеральные резервные банки могли учитывать, поскольку спад в банковской активности продолжался всего несколько месяцев. В 1931 и в особенности в 1933 году ситуация была бы совсем другой.

Более того, тогда как регуляторы в Атланте и Нью-Йорке понимали, как реагировать на такие финансовые потрясения, они, очевидно, не видели различий между номинальными и реальными процентными ставками (реальными процентными ставками являются процентные ставки, скорректированные на величину инфляции). Они не понимали, что низкие процентные ставки могли говорить, что спрос на кредит был невысоким, а значит, экономика была слабой, а не что кредитных ресурсов было много и что центральный банк хорошо сделал свою работу. Будучи приверженцами доктрины реальных векселей, они не осознавали свою ответственность за управление предложением денег и кредита таким образом, чтобы предотвратить катастрофическое снижение уровня цен, расходов и экономической активности. Среди последствий такого снижения расходов и активности были потери золотых запасов ФРС, поскольку инвесторы начинали задавать вопросы о перспективах доллара и о дальнейшем снижении уровня коммерческих бумаг, учитываемых центральным банком.

Таким образом, центральный банк оказался бы в решительно менее выгодном положении, когда бы вернулись финансовые проблемы.

Глава 9. На европейских берегах

С момента, когда кризис субстандартного кредитования разразился в США, и до того как он достиг европейских берегов, прошло чуть более года. Подобным же образом потребовалось немногим больше одного года, чтобы последствия краха на Уолл-стрит 1929 года дошли до Европы. Ситуация на большей части континента и без того уже была неустойчивой из-за внезапной остановки притока капитала из США и сокращения американского импорта товаров. Этот двойной шок означал потери золотых запасов для центральных банков, которые они старались ограничить, удерживая высокие процентные ставки. Но в то время как высокие ставки стимулировали европейцев держать свои средства «дома», они никак не мотивировали компании инвестировать, а население – тратить. Когда ФРБ Нью-Йорка снизил свою учетную ставку до 2 % в декабре 1930 года после банкротства Bank of United States, Банк Англии был вынужден сохранить свою ставку на уровне 3 %, а Рейхсбанк – на еще более болезненном уровне 5 %.

Банк Франции был единственным европейским банком, который имел возможность последовать примеру ФРБ Нью-Йорка в применении политики низких процентных ставок, что он и сделал, снизив в начале 1931 года свою учетную ставку до 2 %. Поскольку стабилизация во Францию пришла поздно, страна не заимствовала крупных сумм за рубежом и импортировала сравнительно мало капитала. Экспортные цены страны были конкурентоспособными из-за резкого падения курса франка в первой половине 1920-х. В результате промышленное производство оставалось стабильным на протяжении большей части 1930 года, за исключением торговли предметами роскоши, на которой неблагоприятно отразился крах на фондовом рынке (банкиры стали пить меньше бордо).

Кроме того, Франция испытала только одно серьезное банковское потрясение – банкротство Banque Adam, банка-кредитора из Кале, который погубили сомнительные инвестиции его основного акционера Альбера Устрика. Устрик представлял собой еще одну нестандартную личность 1920-х, наподобие Кларэнса Гатри и Роджерса Калдуэлла. Он начинал свою карьеру с работы официантом в кафе Каркасона. Затем он работал на французского производителя вооружения, быстро вырос по службе во время Первой мировой войны и сделал себе состояние, помогая итальянскому финансисту с политическими связями Рикардо Гуалино разместить акции его компании по производству вискозы Snia Viscosa на Парижской фондовой бирже. Snia была основана как торговая компания, но в 1922 году была реорганизована в производителя вискозы, как многие компании в растущих отраслях промышленности в 1920-х. (Лучше уж вискоза, чем джут.) К 1925 году она производила 60 % вискозы в Италии и была вторым по величине производителем в мире. Гуалино помогали развивать бизнес и Муссолини и Банк Италии, по крайней мере, до тех пор пока он не написал письмо Дуче, протестуя против высокого уровня, на котором стабилизировалась лира в 1926 году. Гуалино, по понятным причинам, зависел от этого уровня, если не от реакции Муссолини на его письмо, поскольку его компания экспортировала 80 % производимой ею продукции. Однако для Муссолини высокий уровень, на котором стабилизировалась лира, был индикатором национального престижа Италии и достижений ее лидера. Дуче письмо не понравилось. Когда промышленная империя Гуалино рухнула под тяжестью долгов во время Депрессии, он был арестован и приговорен к пяти годам заключения «за причинение серьезного ущерба национальной экономике».

В то время Устрик «ковал железо, пока горячо», используя прибыль от Snia для приобретения других компаний. Его специализацией были компании, производящие сапоги, туфли, шелк, сукно, кожаные изделия и швейные машины. Здесь напрашивается параллель с принадлежавшим Гатри Drapery Trust. Устрик реорганизовывал эти компании, выпуская больше акций, чем было необходимо, опять же наподобие Гатри. Это ограничивало финансовые возможности компаний, но давало Устрику деньги на дальнейшие приобретения.

И вновь, как Гатри, Устрик усовершенствовал свою схему, приобретя финансовую организацию. Он основал одноименный Oustric Bank и увеличил его капитал с 60 млн франков до 100 млн франков, при этом Гуалино подписался на четвертую часть акций. Затем Устрик получил контроль над уважаемым Banque Adam, банком из Па-де-Кале, историю которого можно было проследить до 1784 года.

В отличие от Монтегю Нормана, который с подозрением относился к Гатри, чиновники Банка Франции, похоже, вполне поддерживали Устрика. Но ссора Гуалино с Муссолини, которая привела к снижению стоимости акций Устрика в Snia Viscosa, а затем и падение фондового рынка в 1929 году положили конец этой схеме. Устрик брал деньги в Banque Adam для покупки акций своих компаний и поддержки их цен – еще одна тактика, применяемая Гатри, – но все было напрасно. Когда дела других предприятий пошли плохо, они потянули за собой вниз и Banque Adam. Устрик был арестован за мошенничество, присвоение чужого имущества и финансовые злоупотребления, связанные с Banque Adam. Он был признан виновным, провел 38 месяцев в тюрьме и выплатил штраф в размере 31 000 франков[243]243
   Подробную информацию можно найти в Bonin (1996).


[Закрыть].

И левые, и правые политики попытались нажиться на этой афере. Правые указывали на участие в сделке со Snia Viscosa Рене Беснара, бывшего посла Франции в Италии, а левые говорили о том, что многие действующие и бывшие министры получали деньги от Устрика. В частности, Рауль Пере, который одобрил листинг Snia Viscosa, когда был министром финансов в 1926 году, впоследствии принял предварительный гонорар за оказание услуг юрисконсульта Устрику. Это открытие так смутило правоцентристское правительство Андре Тардье, что заставило его уйти в отставку.

Политические последствия были ужасными, но единственным непосредственным экономическим последствием банкротства банка в Кале стало то, что рыболовный флот Булони не смог получить аванс, необходимый для выхода в море. Но как бы ни плачевно это было для рыбаков, это было мелочью по сравнению со штормовыми волнами, ударившими по другим странам. У Банка Франции по-прежнему было предостаточно золотых запасов. Он мог приобрести и еще больше золота, если бы ликвидировал запасы фунтов стерлингов, накопленных в результате стабилизации Пуанкаре. Вопрос, вставший на фоне аферы Устрика, заключался не в том, были ли у правительства средства решать проблемы, если бы и когда экономическая и финансовая конъюнктура действительно ухудшились, а в том, было ли у него такое намерение.

* * *

Тем временем отток золота во Францию означал для других центральных банков потери, которые они пытались компенсировать за счет сохранения высоких процентных ставок. Кроме того, ведущаяся Банком Франции конвертация фунтов стерлингов в золото оказывала давление на Банк Англии. Британские экономисты жестко критиковали Банк Франции за то, что он игнорировал влияние, которое его политика оказывала на другие страны, однако французские политики не обращали на это внимания[244]244
   Мнение британских экономистов кратко изложено в отчете Королевского института международных отношений (Royal Institute of International Affairs 1931).


[Закрыть]. Поскольку французская экономика по-прежнему чувствовала себя хорошо, они не чувствовали остроты момента, которая тревожила британцев. Тут возникает соблазн провести аналогию с беззаботностью Германии, когда разразился кризис евро, тогда как в немецкой экономике все было хорошо. Если французский платежный баланс был сильным, тогда как британский платежный баланс был слабым, это было просто результатом тяжелой работы, которую французы проделали для укрепления своей экономики, и неспособности Британии привести в порядок свою экономическую и финансовую систему. Если во Франции был зарегистрирован профицит платежного баланса, это было результатом врожденной экономности французов, которые предпочитали сберегать, а не тратить. Уилл Роджерс, проницательный обозреватель, приписывал видимое процветание Франции национальному характеру и склонности к «тяжелому труду и сбереганию каждой монетки»[245]245
   New York Times (10 July 1931), p. 21.


[Закрыть]. Если британцам трудно было выполнять запросы на конвертацию фунтов стерлингов в золото, это была проблема, которую они сами себе создали. И здесь вновь возникает соблазн провести аналогию с кризисом евро и презрением Германии к своим расточительным соседям из Южной Европы. Однако здесь нельзя не вспомнить, что Германия не понимала, что профицит в одной стране неизбежно означает дефицит в другой стране.

Даже если бы руководители Банка Франции и хотели сделать что-то (а они не хотели), их возможности были ограничены. Пережив хаотическую инфляцию, Франция теперь использовала золотой стандарт в самой его негибкой форме, которую только можно себе представить. Банку Франции было запрещено покупать национальные ценные бумаги, чтобы не позволить ему непосредственно финансировать правительство, как это было в 1920-х. Покупки и продажи ценных бумаг (операции на открытом рынке) в качестве инструмента формирования конъюнктуры финансового рынка, а значит, и влияния на направление притоков золота были недоступны. Это был золотой стандарт в самой что ни на есть механической форме.

Тут есть очевидная параллель со статьей 123 устава Европейского центрального банка, которая запрещает покупку только что выпущенных государственных облигаций, – это ограничение сильно помешало ЕЦБ вмешаться в ситуацию, чтобы стабилизировать рынок облигаций в 2011–2012 годах. Смышленый ЕЦБ в конечном итоге нашел способ обойти эти ограничения, и Банк Франции мог сделать то же самое[246]246
   ЕЦБ согласился покупать облигации только на вторичном рынке, поскольку его устав однозначно запрещал ему покупать первичные выпуски, а также покупал только облигации тех стран, которые сначала согласились участвовать в программе фонда финансовой стабилизации – Европейский стабилизационный механизм.


[Закрыть]. Он мог бы использовать лазейку, позволяющую ему покупать облигации агентства по управлению правительственным долгом, Caisse d’Amortissement. Он мог покупать доллары и фунты стерлингов, пуская в обращение франки через такие сделки на валютном рынке.

Но его директора не были склонны к таким действиям. На них мало влияли доводы иностранцев. Банк Франции продолжал накапливать золото, усиливая давление на другие страны. Вскоре другим странам, да и самой Франции пришлось расплатиться за такое поведение.

* * *

События в Германии обострили ситуацию. Поскольку Германия больше, чем какая-либо другая страна, зависела от импорта капитала, немецкая экономика сильнее всего пострадала, когда он прекратился. Поскольку инфляция все еще не стерлась из памяти немцев, и население, и чиновники считали сохранение конвертируемости в золото приоритетной задачей. Вопрос теперь заключался в том, можно ли успешно отстоять эту конвертируемость, и если нет, то какие будут последствия.

В 1930 году Ялмара Шахта на посту главы Рейхсбанка сменил работящий и амбициозный Ганс Лютер. Лютер всю свою жизнь был политиком – он был членом городского совета в Магдебурге, мэром Эссена, а затем какое-то время канцлером Германии в 1925–1926 годах. Также он был министром сельского хозяйства и продовольствия во время гиперинфляции, когда побуждал рестораны сокращать размер порций, чтобы ограничить рост цен. Теперь, когда цены и производство начали падать, его совет был еще менее эффективным.

Лютер понимал, по крайней мере, одну вещь: у Рейхсбанка будет мало свободы действий, если придется вмешаться в поддержку банковской системы. Эта вероятность вряд ли была отдаленной. Крупные немецкие банки выдавали много кредитов промышленности, что ставило их под угрозу в случае экономического спада. Инфляция 1922–1923 годов уничтожила банковский капитал, и необходимо было проводить рекапитализацию. Капитал и резервы составляли теперь всего 7 % в банковских активах, это едва соответствовало третьей части от уровней, которые наблюдались раньше[247]247
   Эта цифра относится к уровню капитала и резервов на 1929 год, согласно данным Adalet (2009), p. 8. Другие данные в этом абзаце также взяты из этой же работы. Тот факт, что коэффициенты достаточности капитала не восстановились до уровней, наблюдавшихся до инфляции, поднимает вопрос, почему банки более активно не привлекали дополнительный капитал. Частично это можно объяснить тем, что привлечение капитала обходилось дорого, а конкуренция между сберегательными, ипотечными и универсальными банками заставляла банки экономить на затратах, в том числе и на затратах на привлечение капитала.


[Закрыть]. Эти показатели были не такими высокими, как кредитный рычаг крупных немецких банков в 2009–2010 годах, когда их коэффициенты достаточности капитала равнялись всего 2,5 %, однако это был исключительно высокий финансовый леверидж по межвоенным стандартам.

Немецкие владельцы сбережений, которые погорели на инфляции, в свою очередь, не торопились их отдавать. Чтобы финансировать свою деятельность, банки обратились к зарубежным депозитам, которые они пытались привлекать высокими процентными ставками. Крупные международно признанные банки в этом плане оказались в самом выгодном положении: к 1929 году зарубежные счета достигли 40 % их депозитных обязательств. Ситуация напоминала ситуацию с тремя крупными исландскими банками в 2008 году. Но, как и в Исландии в 2008 году, эта стратегия создавала для банков угрозу проблем с ликвидностью, если бы иностранные вкладчики решили репатриировать свои средства. Еще хуже было то, что крупные банки, поскольку их прибыль была невысокой, едва могли себе позволить иметь дополнительную ликвидность[248]248
   На своем максимальном уровне в 1929 году объем денежной наличности и сумм, депонированных в центральном банке, составлял лишь 3,8 % от объема депозитов, что едва соответствовало половине довоенного уровня (до Первой мировой войны).


[Закрыть].

Учитывая неустойчивость финансовой системы, политика бюджетной экономии была, мягко говоря, проблематичной. Бюджетная консолидация, которая предусматривала сокращение расходов, угрожала так ослабить банки, что экономика начала бы замедляться и не смогла бы остановиться.