Текст книги "Зеркальная галерея. Великая депрессия, Великая рецессия, усвоенные и неусвоенные уроки истории"

Однако считалось, что власти должны сбалансировать бюджет. Правительства земель и муниципальные правительства чрезмерно увлеклись дешевым кредитом, совсем как предупреждал Паркер Гилберт, накопив большие долги, которые теперь не позволяли им и Рейху осуществлять заимствования[249]249
   В 1930 году через бостонский инвестиционный банк Lee, Higginson & Co., с помощью спичечного короля Ивара Крюгера, которому вскоре предстояло стать печально известным, был организован экстренный займ, но повторить операцию не удалось. Крюгер начал свою карьеру с должности гражданского инженера и соучредителя в строительной компании Krueger & Toll Byggnads AB, известной своими инновационными строительными технологиями. Из строительства он пришел в финансовый мир, а потом, подумав о запасах леса в Швеции, занялся производством спичек. Он покупал у нескольких правительств подряд концессии, которые давали ему право на национальную монополию на производство и продажу спичек, которые он финансировал за счет секьюритизации ожидаемой прибыли по будущим концессиям. Финансовая пирамида Крюгера не выдержала шока Великой депрессии. Он был найден мертвым в своей квартире в Париже в марте 1932 года, после чего начался кризис Skandinaviska Kreditaktiebolaget. Недавняя биография Крюгера написана Partnoy (2009). Когда империя Крюгера рухнула в 1932 году, Lee, Higginson пришлось отвечать за его счета, и они так полностью и не оправились от этого удара.


[Закрыть]. Кредиторы Германии, и особенно Франция, совсем не были настроены думать о моратории на репарации. Изменять золотой паритет, учитывая недавнюю инфляцию, было бы уже слишком. Учитывая отсутствие других альтернатив, похоже, что оставался единственный вариант – сбалансировать бюджет.

А вот прийти к соглашению о том, как его сбалансировать, было уже другим вопросом. Социал-демократы в Рейхстаге возражали против сокращения пособий по безработице, а Баварская народная партия не соглашалась с предложенным правительством налогом на пиво. Большая коалиция, которая была последним демократическим усилием Германии, развалилась в 1930 году, поскольку так и не смогла решить эту неразрешимую дилемму.

Это падение коалиции привело к формированию технократического правительства под руководством Генриха Брюнинга. Брюнинг родился в городе Мюнстере, центре Kulturkampf, борьбы между католической церковью и протестантской Пруссией. Говорят, что, когда этот конфликт закончился, католики Мюнстера стали «более лютеранами, чем сами лютеране». Брюнинг был членом Рейхстага с 1924 года и сделал себе имя как финансовый эксперт, как и Пол Райан. Теперь Брюнинг решил во что бы то ни стало сбалансировать бюджет. Поскольку ему не хватало необходимого большинства в Рейхстаге, он прибег к резервной мощности – постановлению статьи 48 Веймарской конституции. Эти постановления не давали канцлеру неограниченной свободы действий – ему по-прежнему было необходимо представлять свои указы в Рейхстаг для одобрения постфактум – но они позволяли ему устанавливать бюджетный курс. Считая дефицит фонда страхования от безработицы самой главной проблемой, Брюнинг использовал свои полномочия, чтобы ужесточить критерии получения пособия и сократить выплаты. Он снизил зарплаты государственным служащим и уменьшил трансферты правительствам земель и органам местного самоуправления. Он ввел ряд новых налогов, включая налог на минеральную воду, избежав введения налога на пиво.

Однако радикальные сокращения государственных расходов в период, когда сокращалось частное потребление, как и можно было ожидать, только усугубили спад. Еще одним предсказуемым последствием стало ослабление поддержки для правительства. Странный альянс социал-демократов и нацистов теперь отказывался одобрять указы канцлера.

Но Брюнинг был не из тех, кто меняет свое мнение. Он распустил Рейхстаг и призвал к новым выборам. К его заметному удивлению, голосующие не приняли его политику. Правительство Брюнинга заняло только треть мест в новом парламенте, тогда как коммунисты, национал-социалисты и другие антисистемные партии выиграли. Только количество представителей от нацистов выросло в девять раз. Это был не первый раз, когда жесткая экономия и депрессия привели к политическому экстремизму. Он не стал и последним.

Такая политическая реакция, по мнению Томаса Фергюсона и Петера Темина, ускорила развитие кризиса в Германии[250]250
   См. Ferguson and Temin (2003).


[Закрыть]. Бескомпромиссная экономия Брюнинга, погрузив экономику еще глубже в рецессию, усилила политическую поляризацию. Это выбило из колеи инвесторов, которые, вполне обоснованно беспокоясь о последствиях, предпочли устраниться.

Запасы Рейхсбанка резко сократились в сентябре в преддверии выборов, а затем снова в октябре, после выборов. Несмотря на экономический спад, Рейхстаг был вынужден повысить учетную ставку на целый процентный пункт, чтобы отстоять золотой паритет. Однако это не смогло разрешить политический кризис и успокоить инвесторов. Объем банковских депозитов продолжал падать, поскольку деньги ускользали из страны. Единственной неожиданностью при таких обстоятельствах стало то, что это все еще была скорее банковская встряска, нежели полномасштабный отток вкладчиков.

Вопрос, который также стал актуален для стран Южной Европы начиная с 2010 года, заключался в том, имелись ли другие варианты и, в частности, насколько полезнее могла оказаться менее жесткая экономия. Немецкий историк Кнут Борхардт утверждал, что безрассудные заимствования, по сути, закрыли для Германии рынок капитала и не оставили другой альтернативы, кроме жесткой экономии[251]251
   Так утверждает Борхардт (Borchardt 1991).


[Закрыть]. Фергюсон и Темин пришли к другому выводу. Если бы Германии не пришлось перенести такой жесткой экономии, политический центр бы устоял. Рецессия была бы менее масштабной, а реформы могли продолжаться. Правительство бы смогло вновь получить доступ на рынок и финансировать свои дефициты.

Это представляется наивным. Доступ на рынок никогда не был альтернативой для Германии, разрываемой политическими конфликтами, обремененной сокрушительными долгами и противостоящей враждебно настроенной Франции. Единственным способом финансирования бюджетных дефицитов могло быть введение валютных ограничений и принуждение банков покупать дополнительные государственные облигации, как это сделал Гитлер в 1933 году.

* * *

Эта взрывоопасная смесь экономической депрессии, политической поляризации, слабой финансовой конъюнктуры и парализованного центрального банка рано или поздно была обречена рвануть. Искрой, которая ее подожгла, стало банкротство Creditanstalt – крупнейшего австрийского банка.

Формально Creditanstalt назывался Oesterreichische Credit-Anstalt für Handel und Gewerbe, или Австрийская кредитная организация в сфере торговли и промышленности, и был учрежден Ротшильдами в 1860-х. Подавляющее большинство компаний с ограниченной ответственностью в Австрии вело дела с этим банком. На него приходилось свыше 50 % всех банковских активов в Австрии, а его баланс составлял почти 10 % ВВП[252]252
   Свыше 50 % активов акционерных коммерческих банков, если быть точными. Также было несколько небольших частных банков, чьи активы не учитываются в этих расчетах.


[Закрыть]. В 1929 году он приобрел своего единственного реального конкурента, Bodencreditanstalt, который много вкладывал в предприятия текстильной промышленности.

А такой портфель активов вряд ли показал бы хорошую динамику при экономическом спаде. Более того, у Creditanstalt было мало ресурсов для поглощения убытков. Руководство слишком много тратило на недвижимость. Как и у крупных немецких банков, его запас капитала был истощен высокой инфляцией, которая пришла после Первой мировой войны[253]253
   Даже больше, чем в Германии – собственный капитал Creditanstalt в 1925 году едва составлял пятую часть от уровней 1913 года, согласно расчетам Teichova (1994).


[Закрыть].

И как крупные немецкие банки, фондирование Creditanstalt сильно зависело от иностранных средств. Привлекаемые высокими процентными ставками, которые банк уже не мог себе позволять, иностранцы – как физические лица, так и организации – предоставляли от 35 до 40 % депозитов и других кредитов. Несомненная опасность заключалась в том, что эта форма финансирования могла уйти из банка и из страны при малейшем признаке появления проблем.

Австрийское правительство настаивало на слиянии с Bodencreditanstalt из-за опасений как по поводу текстильной промышленности, так и по поводу стабильности самого Bodencreditanstalt. Сделав официальное предложение, высшее руководство Creditanstalt теперь, очевидно, полагало, что они могли рассчитывать на государственную поддержку[254]254
   Эти ожидания были небезосновательными: еще до кризиса, весной 1931 года, Австрийский национальный банк организовал систему, совместно с Ротшильдами в Лондоне и горсткой других иностранных банков, чтобы тайно перечислять дешевое фондирование Credit Anstalt с целью помочь ему справиться с бременем Bodencreditanstalt (Aguado 2001).


[Закрыть]. Поскольку баланс банка ухудшился, он теперь делал ставку на восстановление. А ставка на восстановление при сложившихся обстоятельствах означала дополнительные кредиты убыточным предприятиям текстильной промышленности, которым эти кредиты были отчаянно нужны, чтобы удержаться на плаву. Здесь нетрудно увидеть параллели с Lehman Brothers в 2008 году – от недостаточной капитализации и использования рискованных источников фондирования до отчаянных попыток банка заработать и веры в то, что он будет спасен властями, если что-то пойдет не так.

Также несложно проследить параллели с тем, что случилось, когда затруднения Creditanstalt стали достоянием гласности 11 мая 1931 года, когда банк опубликовал свой баланс за 1930 год. В следующие два дня банк потерял 16 % своих депозитов, а в последующие две недели этот показатель вырос до 30 %[255]255
   Schubert (1991), p. 12.


[Закрыть].

Австрийское правительство понимало, что Creditanstalt был слишком большим, чтобы позволить ему обанкротиться. Но, к сожалению, он также был и слишком большим, чтобы его можно было спасти. Объем его обязательств перед иностранными клиентами был лишь немногим меньше, чем золотовалютные резервы центрального банка. Если бы иностранные вкладчики Creditanstalt теперь решили бы репатриировать свои деньги, Национальному банку пришлось бы отдавать золото, чтобы удовлетворить их требования. Тогда у него бы не было возможности погасить внешние обязательства других банков, которые тоже столкнулись с изъятием денег охваченными паникой вкладчиками – эти события стали наблюдаться почти сразу же после объявления об убытках Creditanstalt.

Проблема с ликвидностью могла быть решена только при помощи страны, которая имела обширные запасы золота. И это означало Францию. Однако Австрия только что дала понять, что хочет вступить в таможенный союз с Германией в нарушение Версальского договора. Это предложение было идеей немецкого министерства иностранных дел, которое, очевидно, считало, что агрессивная внешняя политика отвлечет внимание населения Германии от накапливающихся экономических проблем. Это было не то предложение, которое Австрия, небольшая страна на границе с Германией, могла легко отклонить[256]256
   Немецкие банки были важными кредиторами Creditanstalt и других австрийских коммерческих акционерных банков. Кроме того, австрийские политики сомневались в экономической жизнеспособности своей маленькой страны с самого момента распада империи после Первой мировой войны и считали таможенный союз с Германией потенциальным решением этой проблемы. Они надеялись, что с образованием таможенного союза более сильная Германия может предоставить внешнюю поддержку. Немцы, со своей стороны, боялись, что вместо этого Австрия войдет в таможенный союз со странами Южной Европы, которые ранее были частью империи, если Берлин не предложит более выгодные условия. Информацию по этому вопросу можно найти у Mommsen and Forster (1998) и Orde (1980).


[Закрыть].

По сути, кризис Creditanstalt был не просто кризисом ликвидности, как предпочитали его характеризовать австрийские власти. Он отражал больше, чем просто тот факт, что центральному банку не хватало золота и валюты для выплат иностранным вкладчикам. У Creditanstalt также были проблемы с платежеспособностью, поскольку он понес крупные убытки по своим кредитам промышленности. Несмотря на все отрицания чиновников, очень быстро стало ясно, что банк сейчас нуждался не просто во временном доступе к ликвидности, но во вливаниях в акционерный капитал.

Осознавая важность банка для австрийской экономики, правительство, возглавляемое канцлером Отто Эндером, решило предоставить банку 100 млн шиллингов (примерно 14 млн долл.) в обмен на 33 % его акций[257]257
   В совокупности правительству, Австрийскому национальному банку, Почтово– сберегательному банку (Postal Saving Bank) и различным органам государственной власти теперь принадлежало 50 % банка (Schubert 1991, p. 10).


[Закрыть]. Неясно было только, где оно возьмет деньги. В результате Депрессии уже сократились налоговые доходы и выросли расходы на пособия по безработице. У правительства не было финансовых резервов и возможности занимать. Сразу же после объявления о вливании капитала, цена государственных облигаций рухнула. Это была «дьявольская петля» (“diabolic loop”), в которую также попали Греция, Испания и Ирландия начиная с 2010 года, когда проблемы банков создали проблемы и для государственных финансов, что, в свою очередь, усугубило опасения за банки.

Через три недели трудных переговоров, которые шли почти весь май, австрийское правительство смогло организовать получение кредита в размере 100 млн шиллингов от 11 стран. Средства были переданы через Банк международных расчетов, который был только что учрежден (момент был выбран безупречно) для передачи репарационных трансфертов. Однако этот кредит составлял всего половину от того, что просило австрийское правительство. Его было достаточно для вливания капитала в Creditanstalt, но для покрытия дальнейших убытков средств не оставалось.

А тем временем запасы продолжали утекать из Национального банка, поскольку обеспокоенные иностранные инвесторы стремились теперь вывести свои деньги из шиллингов и из страны. Таким образом, этот кредит преимущественно профинансировал бегство капитала, поскольку дополнительные ресурсы, предоставленные Creditanstalt, были изъяты – сначала иностранными финансовыми организациями, а затем австрийскими вкладчиками, которые попросили центральный банк конвертировать их шиллинги в золото[258]258
   Последствия для центрального банка оказались даже хуже, чем было объявлено, поскольку Австрийский национальный банк, последовав примеру французов, занизил в своих документах масштабы, в которых он финансировал отток иностранных средств из Creditanstalt. Aguardo (2001), p. 212.


[Закрыть].

Австрийские власти отреагировали единственным известным им способом – попросили еще один внешний кредит. Кредиторы, которые уже усвоили урок, в этот раз поставили условие, чтобы институциональные кредиторы Creditanstalt в Берлине, Париже, Лондоне и Нью-Йорке сначала согласились сохранять свои балансы в Вене, с тем чтобы официальные средства, предоставленные Австрии, просто не утекли назад. Кроме того, они потребовали, чтобы австрийское правительство предоставило гарантии по займу, поскольку предыдущий кредит технически был выдан центральному банку, а не государству. Менее обоснованно, с австрийской точки зрения, французское правительство потребовало, чтобы Австрия отказалась от предложения по таможенному союзу, отдала свои финансы под контроль Лиги Наций и не предпринимала «никаких шагов, которые могут изменить существующие политические и экономические связи Австрии».

По сути, от страны потребовали отказаться от своего суверенитета. Национальный банк должен был опубликовать обновленные данные по своим золотовалютным резервам в среду 17 июня. Излагая свои требования днем ранее, французские власти, очевидно, полагали, что они не оставили выбора австрийскому правительству.

Однако правительство Эндера посчитало, что французы зашли слишком далеко. Правительство ушло в отставку 16 июня после получения ноты от французского правительства. Банк Англии предоставил временный кредит, но слишком мало и слишком поздно. Единственной альтернативой закрытию банка было организовать соглашение с его лондонскими кредиторами, которые теперь входили в Austrian Creditanstalt International Committee (международный комитет по австрийскому банку Creditanstalt), и убедить их больше не выводить средства из банка. Цена была высока. В обмен на двухлетний перерыв на снятие средств преемник правительства Эндера, которое теперь возглавлял Карл Буреш, должен был полностью гарантировать обязательства банков. Федеральное правительство с бюджетом всего 1800 млн шиллингов (250 млн долл.) теперь должно было гарантировать банковские обязательства на 1200 млн шиллингов[259]259
   Schubert (1991), p. 15.


[Закрыть]. Призрак Ирландии 2008 года.

Это не способствовало укреплению доверия к финансовому положению страны, это вновь была дьявольская петля. А соглашение о моратории на снятие средств бросало тень на позицию финансовых организаций в других странах, чьи активы в Австрии теперь были заморожены. Если регуляторы активно пытались распространить кризис и на другие страны, лучше придумать они и не могли.

* * *

Немецкие инвесторы, поскольку их австрийские балансы были заморожены, теперь нуждались в ликвидности – они начали опустошать свои депозиты в других банках и ликвидировать другие инвестиции. Этот процесс был очень метко описан финансовым журналистом Гарри Ходсоном, в выражениях, которые с таким же успехом можно применить и к кризису Lehman Brothers. «Отдельный банк или банковская система страны или мира в целом должны сохранить ликвидность или погибнуть. Если какой-то из его активов, который считался ликвидным, на какой-то период становится нереализуемым, он должен укрепить свое положение с ликвидностью, реализуя другие активы»[260]260
    Hodson (1932), p. 211.


[Закрыть]. Таким образом, кризис распространился и на Германию.

Более того, существовало очень тесное фамильное сходство между Creditanstalt и третьим крупнейшим банком Германии Danatbank (официальное название – Darmstädter und Nationalbank). Как и Creditanstalt, Danatbank выдавал большие кредиты промышленности. Его генеральный партнер Якоб Гольдшмидт имел репутацию любителя риска. Ялмар Шахт в своих мемуарах, не лишенных этнических стереотипов, описывает Гольдшмидта как человека с соревновательным характером, «граничащим с безжалостностью»[261]261
   Schacht (1955), p. 173. Шахт работал с Гольдшмидтом в правлении Danatbank, а до этого – в правлении Nationalbank für Deutschland во время и после Первой мировой войны.


[Закрыть]. По словам Шахта, агрессивные методы ведения бизнеса Гольдшмидта не вызывали расположения к нему коллег из других банков.

Излюбленные тактики Гольдшмидта включали в себя инициирование и осуществление объединения компаний в секторе с избыточными мощностями в стиле Гатри, но в случае с Гольдшмидтом в текстильной промышленности. Его Danatbank много работал с текстильным сектором. Теперь не утихали слухи о том, что один из основных клиентов Danatbank в текстильной промышленности, бременская компания Nordwalle (официальное название – Norddeutsche Wolkämmerei und Kammgarnspinnerie), по непонятным причинам сделала ставку на рост цен на шерсть и находилась в опасном положении.

Гольдшмидт узнал о проблемах Nordwalle 11 мая, в тот же самый день, когда было объявлено о сложностях у Creditanstalt. И то, что узнал Гольдшмидт, скоро стало общеизвестным. Настроения еще больше ухудшились, когда стало известно, что спекуляции Nordwalle на шерсти проводились через голландское подразделение Ultra Mare, о существовании которого было неизвестно даже внешним членам совета директоров Nordwalle, который, плохо ли, хорошо ли, включал в себя представителей банков. Братья Лахузены, Карл и Хайнц, содиректора Nordwalle, неоднократно удваивали ставки по своим злополучным сделкам, занимая дополнительные средства у Danatbank и из других источников, чтобы финансировать свои бизнес-авантюры. Наблюдатели не замедлили задать себе вопрос – а не могли ли те проблемы, которые прятались в бухгалтерских книгах Danatbank, также скрываться и в документах других банков, которые имели большой объем бизнеса с промышленностью.

Кроме того, эта была не единственная проблема, губительно сказывающаяся на банковской системе. Если бы проблемой были только кредиты промышленности, немецкие инвесторы первыми бы вывели свои средства. Резиденты страны, вероятно, были лучше информированы о состоянии немецкой промышленности и, таким образом, о проблемах банков. Однако фактически первыми начали выходить из бизнеса иностранные инвесторы. Заметного роста денег в обращении не наблюдалось – не было никаких признаков того, что резиденты перекладывали средства из депозитов в валюту. Однако в последнюю неделю мая было зарегистрировано существенное снижение золотовалютных резервов Рейхсбанка. Оно ускорилось в первой половине июня, предполагая, что иностранцы активно репатриировали свои средства.

Этих иностранцев беспокоили не слишком старательно завуалированные угрозы канцлера Брюнинга приостановить репарационные выплаты[262]262
   Это утверждают Фергюсон и Темин (Ferguson and Temin 2003) и Понтцен (Pontzen 2009).


[Закрыть]. Начало Депрессии не способствовало облегчению репарационного бремени. Воинственность Брюнинга должна была компенсировать непопулярность его экономической политики. Он продолжил перевооружение, строя «карманные линкоры», в нарушение положений Версальского договора. В марте 1931 года он принял злополучное предложение министерства иностранных дел о таможенном союзе с Австрией. 6 июня, параллельно со вторым раундом указов о сокращении зарплат в государственном секторе и пособий по безработице, он предупредил о том, что экономика находилась на грани краха. Из этого можно было сделать вывод, что, если условия еще больше ухудшатся, альтернативы мораторию на репарации не останется.

А мораторий на репарации, почти несомненно, будет предвещать более широкий мораторий, распространяющийся также и на задолженность частного сектора. Понимая это, иностранные инвесторы бросились снимать оставшиеся средства. 13 июня Рейхсбанк поднял свою учетную ставку сразу на 200 базисных пунктов. Но это не успокоило иностранных инвесторов, которые опасались, что они могут потерять любой доступ к своим немецким депозитам. Это также не успокоило никого, кто осознавал, в каком опасном состоянии находится экономика Германии.

* * *

Брюнинг был не единственным, кто обдумывал возможность моратория на репарации. Президент Гувер, считая, что положение в Германии угрожает американской экономике, и осознавая, что до выборов, на которых решится, будет ли он избран на второй срок, осталось всего 18 месяцев, уже с мая размышлял над этой идеей[263]263
   Брюнинг и сам работал над тем, чтобы внушить эту идею на встречах с американским послом Фредриком Сакеттом. Кроме того, следует учитывать, что по репарациям было установлено преимущественное право требования перед частной задолженностью в результате Плана Юнга (хотя по Плану Дауэса именно задолженность частного сектора имела преимущественное право требования). Поэтому банкиры, например партнер J. P. Morgan Томас Ламонт, уже старались убедить Гувера объявить мораторий на репарации.


[Закрыть]. В июне он начал добиваться поддержки от министра финансов Меллона, управляющего Харрисона и Юджина Мейера, который возглавлял совет директоров Федеральной резервной системы. Мейер, амбициозный, резко выражающийся калифорниец, учился в Калифорнийском университете в Беркли и в Йеле. Он сколотил себе состояния, спекулируя на акциях железнодорожных компаний, использовав «фонд некурящих» в размере 100 долл., который отец предложил ему, если он согласится не курить до 18 лет, а затем еще 500 долл., если он согласится не курить до 21 года. Во время Первой мировой войны он возглавлял «Военно-финансовую корпорацию» (War Finance Corporation), созданную для финансирования отраслей, необходимых для военного производства, включая банки и железные дороги, которые оказались под угрозой из-за военных дисбалансов. Затем он возглавил Финансовую корпорацию реконструкции (Reconstruction Finance Corporation), которая, по сути, была перепрофилированной версией Военно-финансовой корпорации. В конечном итоге Мейер купил Washington Post и стал первым президентом Всемирного банка[264]264
   О работе Мейера в «Финансовой корпорации реконструкции» подробно написано в главе 10.


[Закрыть]. Впоследствии Мейер заявлял, что это именно он, а не президент первым подал идею о моратории на репарации, хотя Гувер в своей автобиографии присваивает эту идею себе, к огорчению Мейера, который позже заметил, что мемуары Гувера следовало бы озаглавить «Один в Вашингтоне»[265]265
   Pusey (1974), p. 209.


[Закрыть].

20 июня Гувер предложил ввести годовой мораторий на выплаты. Эта инициатива не была с энтузиазмом встречена в Париже, поскольку Госдеп США забыл заранее предупредить о ней французов. Пьер Лаваль, который только что стал премьер-министром, вызвал американского посла и пожаловался ему на «шоковые методы» американского президента. Гувер был недоволен – французы были слишком расслабленными. «Нашим французским друзьям не мешало бы почувствовать острый привкус Депрессии», – по имеющейся информации, отметил он. Однако в отличие от 1923 года у Франции не было возможности отправить свои войска, чтобы подкрепить свое недовольство[266]266
   Жалобы Лаваля можно найти у Уорнера (Warner (1968), p. 32); ответ Гувера см. у Бернера (Burner (2005), p. 302). Через три недели не такого уж молчаливого протеста французское правительство наконец со скрипом согласилось на мораторий.


[Закрыть].

В отличие от политиков в Париже инвесторы отреагировали позитивно. Фондовый и сырьевой рынки начали стремительно расти после предложения о моратории. К сожалению, трехнедельная отсрочка, которая понадобилась для окончательного оформления соглашения, преимущественно свела на нет эффект укрепления уверенности. Инвесторы осознавали, что самого по себе моратория на репарационные выплаты будет недостаточно, чтобы ослабить давление на Рейхсбанк, золотые запасы которого уже снизились до установленного законом минимума. Лютер и совет директоров центрального банка могли отстаивать золотой стандарт, ограничивая кредитование, или они могли поддерживать банки, свободно учитывая векселя. Однако и то и другое они сделать не могли, по крайней мере без поддержки масштабных внешних кредитов.

В тот же самый день, когда Гувер объявил мораторий, Лютер получил скромный кредит в размере 100 млн долл. от Банка Англии, Банка Франции, ФРС и Банка международных расчетов. Этого кредита едва хватило, чтобы сбалансировать счета Рейхсбанка, и позволить ему сделать вид, что золотых запасов по-прежнему было достаточно. Но это был не «шок и трепет», необходимый для восстановления доверия. Через несколько дней золото вновь начало исчезать. 22 июня, опять же для того чтобы не допустить падения золотых запасов Рейхсбанка ниже установленного законом минимума, Лютер был вынужден объявить о новых ограничениях на учет неэмиссионных ценных бумаг. Поскольку центральный банк стал ограничивать доступность кредитных ресурсов, промышленное производство еще больше упало.

2 июля во всех изданиях появилась новость о кризисе у Nordwalle и Danatbank. Рейхсбанк объявил о своем намерении поддержать Danatbank, однако ему не дали это сделать его ограниченные резервы. 5 июля, когда коэффициент золотого покрытия центрального банка упал ниже установленного законом минимума в 40 %, он прекратил свою поддержку. Лютер обосновал эту меру недостаточностью залогового обеспечения Danatbank, используя язык, к которому руководители центральных банков вновь прибегнут через три четверти века в связи с Lehman Brothers.

В четверг 9 июля отчаявшийся Лютер вылетел в Лондон, Париж и Базель (где находился Банк международных расчетов). Лютера можно критиковать за многое, в частности, за его роль в гиперинфляции и поддержку Гитлера, однако он был пионером челночной дипломатии. Однако и самолет не мог выиграть эту войну. Встреча Лютера с Норманом на вокзале Виктория, где руководитель английского центрального банка собирался сесть в поезд до Дувра, была особенно напряженной. Норман не поддерживал дружеские отношения с Лютером, как раньше с Шахтом. Но даже если не принимать во внимание личные отношения, Нормана беспокоило, что Рейхсбанк не сможет выплатить занятые средства. Он не был готов пойти на этот шаг без гарантий от правительства Германии и участия Франции.

Однако «карманные линкоры» и австро-германский таможенный союз настроили французов недружелюбно. В качестве непременного условия своей поддержки они потребовали, чтобы Германия отказалась от своего предложения по таможенному союзу, обязалась полностью возобновить репарационные выплаты и отказалась от расходов на перевооружение. Для Брюнинга, который был нацелен на агрессивную внешнюю политику, такие условия были абсолютно невыполнимыми[267]267
   Самое большое, что готов был предложить канцлер, – это личные уверения, что он не будет искать средства на третий броненосный крейсер.


[Закрыть]. Канцлер посчитал поездку Лютера «фиаско». Изможденный руководитель центрального банка вернулся домой с пустыми руками.

В отсутствие Лютера представители крупных немецких финансовых организаций продолжали встречаться в офисах Deutsche Bank und Disconto-Gesellschaft, крупнейшего банка страны. Правительство сделало ставку на то, что это побудит другие банки предоставить средства Danatbank в обмен на некоторые его оставшиеся активы. Но банки не дали заманить себя в западню. Тот факт, что счета Danatbank были непрозрачными, тоже не способствовал решению дела. Как и у Bank of United States, с этими счетами нельзя было разобраться за выходные дни. Более того, были серьезные основания беспокоиться, что убытки Danat могли оказаться гораздо больше, чем было признано ранее. Также неблагоприятно сказалось и то, что старшим партнером Danatbank, как и Bank of United States, был еврей, к которому коллеги-банкиры не чувствовали большой симпатии.

Лютер телеграфировал Джорджу Харрисону в Нью-Йорк с просьбой предоставить двусторонний кредит. Хотя Харрисон и хотел помочь, он был не готов сделать этот шаг без участия Банка Англии и Банка Франции. В 2008 году Федеральная резервная система предоставила долларовые кредиты Европейскому центральному банку и Швейцарскому национальному банку. С технической точки зрения она предоставила им доллары США в обмен на соизмеримый объем соответствующих валют этих стран, позволив этим центральным банкам предоставлять своим собственным банкам и компаниям доллары, которыми они могли погашать свои заимствования. ФРС под руководством Бернанке предоставила четверть кредитов в 30 млрд долл. центральным банкам Мексики, Бразилии, Южной Кореи и Сингапура. Финансовый кризис 1931 года мог бы протекать абсолютно по-другому, если бы ФРБ Нью-Йорка подобным же образом отреагировал на запрос Лютера. Однако способность Рейхсбанка погасить свои заимствования была даже менее определенной. Харрисон попал под удар критики, направленной на ФРБ Нью-Йорка, когда Стронг подстраивал политику под внешние нужды в 1924 и 1927 годах. И теперь было неясно, получит ли Харрисон полную поддержку Совета управляющих ФРС. В сложившихся обстоятельствах было лучше разделить бремя с Банком Англии и Банком Франции. Однако это было легче сказать, чем сделать.

Экстренные заседания в Рейхсбанке продолжались все выходные, но они оказались безрезультатными. В три часа утра в понедельник 13 июля Лютер, который так и не ложился спать, вновь отправился в аэропорт, чтобы встретиться за завтраком с Норманом, прибывшим в Базель, и Клементом Море, управляющим Банка Франции. Поскольку к девяти утра три управляющих центральными банками так и не достигли согласия, Danatbank не открыл свои двери.

Другие немецкие банки тут же столкнулись с масштабным оттоком средств. В понедельник вечером, не видя никакой другой альтернативы, немецкое правительство объявило о двухдневных банковских каникулах. Чиновники вновь попросили другие крупные банки гарантировать обязательства Danatbank, но они снова отказались это сделать. Это заставило власти расширить государственные гарантии, что только усилило тревогу в отношении государственных финансов. Это вновь была «дьявольская петля», поскольку необходимость гарантировать обязательства банков правительством так плохо сказывалась на доверии к собственному балансу официального сектора, что безопасность гарантии была поставлена под сомнение[268]268
   Затем банку был назначен внешний управляющий, чтобы провести упорядоченную ликвидацию активов. Шахта, как бывшего партнера банка, попросили возглавить комиссию управляющих, но он отказался.


[Закрыть].

Когда банки вновь открылись в четверг, владельцы счетов могли снять только половину своего баланса или 10 000 марок (эквивалент 2350 долл.), в зависимости от того, какая сумма была меньшей. Средства было разрешено переводить в другие немецкие банки, но не за рубеж. Рейхсбанк ограничил доступность валюты «случаями острой необходимости», зарезервировав за собой право, определять, какие случаи можно было рассматривать как острую необходимость[269]269
   Братья Лахузены были арестованы 17 июля после того, как банк вновь открылся, а Nordwalle быстро объявила о банкротстве. Де-факто заморозка немецких платежей иностранным кредиторам была официально зафиксирована Соглашением о моратории, о котором договорились 20 июля на встрече чиновников в Лондоне, и которое было подписано в сентябре.


[Закрыть]. Наихудшие опасения инвесторов, что их некогда ликвидные средства в Германии станут неликвидными и недоступными в результате произвола правительства, сбылись. Поскольку коллективную поддержку других банков организовать не удалось, как и получить помощь у зарубежных коллег, у Рейхсбанка не осталось выбора. В атмосфере, отравленной взаимным недоверием, банки и правительства лунатиками шли к краю пропасти.