Текст книги "Небесные девушки"

Я не могу вспомнить, о чем мы говорили, пока пили кофе-гляссе. По-моему, он упомянул университет в Южной Каролине, где провел ряд своих исследовательских работ, а я вспомнила о колледже и моем отце… Наэлектризованность в каждом нарастала со все большей силой, и я была настолько взволнована и возбуждена, что выкурила около восьми сигарет без остановки. Я была возбуждена просто его присутствием рядом со мной, тем, что смотрела на него, слушала его. Все внутри меня и вне меня, казалось, было наполнено возбуждением, и я нервничала, потому что не знала, как контролировать все происходящее во мне и вне меня. Он тоже много курил, но говорил почти спокойно, почти хладнокровно, но не совсем мог справиться с тем, чтобы держать дистанцию. Он не осмеливался встретиться со мной глазами; он не осмеливался придвинуть свой стул поближе ко мне или даже, наоборот, отодвинуться от меня; он едва осмеливался хотя бы на дюйм придвинуть ко мне свою руку. Он хотел прорваться через звуковой барьер своей ответственности, своей Фрейдовой клятвы и всего этого хлама. И он должен был чувствовать, что я хочу его, и он не мог использовать этот шанс – здесь, во всяком случае, возле бассейна, с девушками, сидящими вокруг, и множеством гостей отеля, поглощающих виски. Мы сидели лицом друг к другу, между нами возникло напряжение в тысячу вольт. Но он заставлял себя вести как образцовый гражданин, а я заставляла себя быть всего лишь существом в цельном черном купальнике. Мне было довольно плохо, но еще хуже было ему. Ведь это удар, когда вы, эксперт по психологии, вдруг открываете, что соперничающая, наука биология сжала вас тисками.

Мы прикончили мою пачку сигарет, и он попросил официанта принести две новые пачки: одну для меня, другую для себя. В «Шалеруа», естественно, сигареты невозможно получить по-простому, как и все остальное. Они должны быть особого сорта, и в данном случае их принесла на подносе рыжеволосая официантка, одетая, как герцогиня восемнадцатого века. Но он едва обратил на нее внимания. Он мельком взглянул на нее невидящим взглядом, положил несколько монет на поднос и сказал мне:

– Вы не хотели бы на минуту спуститься к воде?

Я была близка к тому, чтоб расплакаться, когда отвечала ему:

– Доктор Дьюер, я думаю, что мне следует возвратиться в мой номер.

– Только на минутку. – Его голос стал глухим.

– Хорошо, сэр.

Он произнес:

– Не называйте меня сэром.

Мои колени колотились друг о дружку:

– Да, сэр.

Мы прошли мимо бассейна и через благоухающий сад направились к берегу. Сад был весь увешан китайскими фонариками в мою честь, ведь для меня это была праздничная ночь. Затем мы опустились на холодный песок, во тьме и молчании, и лишь невероятные звезды мерцали в вышине, триллионы, миллионов звезд, сияющих тоже в мою честь. Я забыла свою одежду, и он забыл свою – он даже забыл свои очки, которые остались на столе рядом с пепельницей, наполненной доверху окурками, и когда мы пошли к воде, его рука сжала мою, и я почувствовала, как гигантское пламя вспыхнуло внутри и охватило нижнюю часть моего тела. Когда мы достали воды, мы остановились, хотя если бы он продолжал идти, я оставалась бы рядом с ним, пока мы не достигли бы побережья Африки. Но мы остановились, остановились в молчании, рука об руку, глядя на переливающуюся огнями воду, и он сказал своим мрачным голосом:

– Это изумительно, не правда ли?

– Изумительно.

Затем, не поворачиваясь ко мне, Он произнес:

– Кэрол…

– Да, сэр.

Он сердито обернулся:

– Я просил не называть меня сэром.

Я ответила:

– О Господи, ничего не могу поделать с собой. Я так боюсь.

– Чего ты боишься?

Я могла сказать – змею или крокодила, но сказала:

– Себя.

– Что это значит? Что означает, что ты боишься себя?

– Я… я не знаю.

Он сказал:

– Черт побери. Черт побери. Это трудно. Ты знаешь, что это очень трудно, не так ли?

– Да, сэр.

– Не называй меня сэром.

– Я не знаю, как мне вас называть. Не кричите на меня, пожалуйста, не кричите на меня. Я просто не знаю, как вас называть.

– Мое имя Рой.

– Рой.

– В школе называй меня доктор, если ты будешь обращаться ко мне, когда рядом будет Гаррисон. Но никогда не говори сэр.

– Да, сэр. Да, Рой.

– Черт побери, – сказал он. – Черт побери все. Пойдем лучше назад.

Я не могла шевельнуть ни одним мускулом.

– Ты меня слышишь? – спросил он. – Нам лучше возвратиться.

Я превратилась в кусок льда, а триллионы миллионов звезд изливали свой свет на мое мертвое тело.

Он положил свою руку на мою и сказал в третий раз:

– Нам лучше возвратиться, – как будто он стремился уберечь меня от чего-то катастрофического, что может сейчас произойти, если я останусь. Затем он зло сказал: – Я не знаю, что случилось. Я не перестаю думать о тебе… – Он не закончил фразы. Он был переполнен страстью, в то время как я была переполнена возбуждением и страхом. И внезапно «Магна интернэшнл эйрлайнз» перестала существовать из-за его страсти, перестал, существовать Совет директоров, перестали существовать школа подготовки стюардесс и политическая кампания, даже этот триллион миллионов звезд погас, и остались только Рой Дьюер и я, тесно прижавшиеся друг к другу в полном неистовстве страсти. Его руки были невероятно жесткими, жестче, чем я могла себе когда-либо представить, и его рот был жестким, и его кисти рук тоже были жесткими, и я почувствовала, как будто внутри моего тела все потонуло в океане крови. Я не могла поверить, что любовь может быть такой сильной, такой неистовой и такой мучительной. И в то же самое время мне хотелось все это усилить, сделать еще более сильным, более неистовым и более бешеным, пока мое сердце не стало бы его сердцем, а мой рот – его ртом. То, чего я хотела – это полностью слиться с ним, не существовать отдельно, а полностью проникнуть в его тело и в его существование. Поцелуй. Поцелуй мужчины, которого я едва знала, незнакомца, и я хотела этой полной трансформации.

Затем постепенно начали возвращаться звезды и «Магна интернэшнл эйрлайнз», и он сказал:

– О, мой Бог, я сошел с ума!

– Рой.

Он в ужасе смотрел на меня.

– Я сошел с ума, говорю тебе. Я стал совершенно ненормальным.

– Нет, Рой. Нет…

– Ты не понимаешь? Я не могу этого делать. Я не могу этого делать.

– Но, Рой…

Он странно фыркнул носом, будто хотел рассмеяться и одновременно старался сдержать смех.

– Ты думала, что посещение Альмой ди Лукка моего кабинета могло стать причиной для беспокойства. О милосердный Боже! Какая же тревога должна наполнять тебя теперь?

Я сказала:

– Рой, не надо так расстраиваться…

– Я не могу вступать в любовные отношения ни с одной из учениц. – сказал он в ярости. – Это невозможно, это совершенно невозможная ситуация.

Я отпрянула от него.

– Доктор Дьюер, значит, я такая? Маленькая ученица, с которой вы завязали любовные отношения?

– Я сказал тебе, разве нет? – огрызнулся он. – Я только что сказал тебе: я непрестанно думаю о тебе с тех пор, как увидел тебя в ресторане в первый вечер, с того момента, как ты отчитала Арни Гаррисона, с тех пор, как я увидел тебя вчера утром в моем кабинете. Ты непрестанно живешь в моих мыслях.

Я сказала:

– Пожалуйста, поцелуй меня еще раз.

– Что?!

– Пожалуйста, поцелуй меня еще, пожалуйста, пожалуйста.

Он схватил меня за руку, как будто я вырвалась из сумасшедшего дома, и сказал:

– Пойдем! Давай вернемся.

Мне хотелось рассказать ему подробно о том, что я тоже не перестаю думать о нем, что полюбила его всем, моим сердцем, что я хочу снова целоваться с ним под сияющими над нами триллионами звезд, что не могу жить без его поцелуев и его тела, прижимающегося ко мне, но он устремился по песку так быстро, все еще сжимая мою руку, что мне пришлось бежать за ним.

Он остановился, когда достиг сада с китайскими фонариками, сердито посмотрел на меня и сказал:

– Кэрол…

– Рой…

– Это не должно повториться.

Мое сердце оборвалось. Он говорил столь жестко, столь страстно.

Я сказала:

– Рой, ты так не считаешь.

– Считаю. В настоящее время, во всяком случае. Это не должно повториться снова. Это слишком нечестно по отношению ко всем.

Я, сказала:

– Очень хорошо, сэр.

– Не называй меня сэром.

И внезапно я взорвалась. Все мое возбуждение вылилось в ненависть к нему. Я сказала:

– Черт побери, как я могу называть вас? Вы самый великий психиатр, который не может иметь отношений с маленьким червячком – ученицей вроде меня, так, черт побери, как мне вас называть? Сэр?

– Кэрол…

Я не ждала. Я рванулась к бассейну, собрала свою одежду и все остальное и отправилась в номер.

В течение следующих трех часов я закапывала себя, хоронила себя в тайнах «Мартина-404». По крайней мере, это было реальностью. По крайней мере, огнетушитель был реальным. В это время доктор Дьюер совсем превратился в фантом. Один поцелуй, только и всего.

8

Утром у нас проходил тест (сотню получила Донна, девяносто – Альма, унылые восемьдесят пять процентов – я, что вызвало жесткий взгляд мисс Уэбли), и немедленно после этого нам прочитали первую лекцию о противопожарной безопасности. Пожары в самолетах не происходят с какой-либо, регулярностью; они так же опасны, как и в домах. К примеру, какой-то уставший бизнесмен вздремнул, читая газету и куря сигарету, и в результате – возгорание, которое бесспорно может перекинуться на других пассажиров. Итак, стюардесса должна знать, как поступать в случае небольших аварий такого рода. Она не может позвонить в пожарное управление. Она сама – пожарное управление.

Приятный стареющий джентльмен пришел и объяснил нам процедуру, различные виды пожаров и как поступать с ними; затем мы все прошли в угол аэродрома (который весьма условно изображала задняя дверь подготовительной школы), и этот человек точно продемонстрировал, как нужно пользоваться огнетушителем. Он разжег небольшой огонь, поддерживал его при помощи керосина, предохраняя от задувания, и мы по очереди подходили, чтобы погасить его. Дул проказливый ветер, который непрестанно менял направление, так что мы должны были маневрировать вокруг огня, чтобы сбить его с удобной позиции, но ветер оказался более эффективным, чем мы, подняв наши юбки над головой, так что со стороны могло показаться, будто мы репетируем канкан.

– Девушки, – сказала мисс Уэбли, – в будущем вы должны держать брюки и блузки в ваших раздевалках для этой демонстрации, проходящей на открытом воздухе. Вы будете также надевать их во время ваших ознакомительных полетов. К тому же пилоты – это мужчины, похожие на всех других мужчин, это вам известно.

Это была пятница, конец нашей первой недели, и я на ленч взяла рыбу, вовсе не из-за какой-то особой религиозности, а просто потому, что она там была, а я не видела рыбы с тех пор, как я в последний раз видела Тома Ричи, около двух месяцев тому назад.

Донна сказала:

– Ох, рыба, – как будто это был самый большой деликатес в мире, и Альма должна была взять ее по религиозным соображениям, хотя она явно ее хотела; и мы все трое сели за один стол с этими странно подрумяненными кусочками еды и стали гадать, какого сорта рыбу нам дали.

– Треска, – сказала Альма, но мы обе, Донна и я, были в растерянности. Это повело к совершенно бесцельной дискуссии. Донна сказала мне:

– Между прочим, ты ловишь рыбу?

– Ты имеешь в виду выйти с багром, чтобы ловить их?

– Это лишь один способ.

– Не могу представить ничего более ужасного.

– Это не ужасно, милочка. Это славное развлечение.

– Ты хочешь сказать мне, Донна Стюарт, что нацепить бедного маленького червячка на омерзительный острый крючок – это забава?

– Не это. Господи, нет. Я обычно часто ловила форель с моим стариком. Это забавно. Тебе понравилось бы, Кэрол, честно.

– Почему тебе не позволить бедной маленькой форели остаться жить? Рыбки же тебе не причиняют вреда, не так? Почему нужно убивать их?

– Ох, ты невыносима, – проговорила она и как бы между прочим спросила:-Ты не воспользуешься «шевроле» на уик-энд?

– Нет.

– Не будешь возражать, если я возьму ее?

– Тебе, Донна, не следует спрашивать моего разрешения. Она там.

– Я сказала мисс Уэбли, что уеду на уик-энд из отеля, – заметила Донна. – Она мне дала разрешение.

Альма, сказала:

– Ты уедешь из этого прекрасного отеля? Почему?

– У меня есть несколько кузенов в Пальм-Бич. Я их давно не видела. Думаю, стоит сделать усилие и повидать их.

– Пальм-Бич? – спросила я. Она говорила слишком небрежно:

– Да, они в отеле «Брикерс». Ты не боишься за машину?

– Нет.

– Если ты волнуешься, то, ты понимаешь, я всегда могу пойти в бюро проката и оплатить машину сама.

– Не будь такой сукой, – сказала я.

Остаток дня оказался для нас изнурительным – мы изучали бортовой журнал полетного времени и как возместить обычные расходы, а также различные другие формальности, которые входят в обязанности стюардесс; и когда мы возвратились в отель, я была, как обычно, измочаленной. Я лежала на кровати и ужасно себя жалела. Альма лежала на своей кровати, погруженная в свои прекрасные итальянские мысли; а Донна носилась, упаковывая свой чемодан на уик-энд. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и я слышала разговор Аннетты с Джурди, но не могла понять, о чем они говорят, да и не особенно старалась.

Я почти задремала, когда Донна подошла ко мне неуверенно и сказала:

– Это чудно.

– Что чудно?

Она держала в руке большую сумочку, открыв ее и исследуя ее содержимое, как будто что-то старалась найти. Она с сомнением посмотрела на меня, а затем села рядом и сказала приглушенным голосом:

– Кэрол, у меня была такая пачка бумажек в этой сумочке, не так ли?

– Ты имеешь в виду двенадцать сотен долларов?

– Одиннадцать сотен. Остаток находился в моей другой сумочке – я бросила в нее сотню на покупки в бакалее, помнишь? – Она беспомощно посмотрела на меня: – Этих одиннадцати сотен здесь нет.

– Как нет?..

– Забудь это, – сказала она и встала. – Я могу обойтись и тем, что осталось.

Я тоже встала:

– Подожди минутку. Где у тебя лежала сумка?

– В моем шкафчике. Всю неделю она была там.

– А твои кольца с бриллиантами на месте?

– Да. Кэрол, не волнуйся. Деньги внезапно снова появятся.

Я покрылась мурашками.

– Аннетт, Джурди, – позвала я. – Вы не могли бы прийти сюда на минутку?

– Кэрол, что ты собираешься сделать? – спросила Донна. – Оставь деток в покое.

Вошли Аннетт и Джурди.

– Послушайте, – сказала я. – У Донны пропала пачка денег. Одиннадцать сотен долларов.

Джурди замерла и побледнела.

Аннетт закричала:

– Донна, тем вечером вы трое оделись и отправились ужинать, вспомни, ты оставила все в беспорядке лежащим на кровати, и я собрала все вместе для тебя и положила обратно в твою сумку – ту самую, что у тебя в руках. А потом я положила ее в твой шкафчик, как обещала.

– Знаю, – сказала Донна. – Понимаешь, я всю неделю не брала в руки эту сумку. Ох, черт побери, детки, забудьте об этом. Они, найдутся. Я не волнуюсь.

– Посмотри-ка в шкафчике, – предложила я. – Деньги могли выпасть.

– Я уже весь его осмотрела, – засмеялась Донна.

– Ты обыскала все свои остальные сумочки?

– У меня только одна белая, которую я ношу в класс, и пара других на полке в шкафу.

– Давай заглянем в них.

Мы заглянули туда. Мы осмотрели весь ее багаж. Мы осмотрели весь ее комод. Мы осмотрели все ее вещи до посинения – все трое, Донна, Аннетт и я. Джурди стояла, прислонившись спиной к стене, глядя на нас, а Альма лежала на своей кровати, совершенно безразличная ко всему происходящему.

Донна сказала:

– Честно, мы зря теряем время, Кэрол. Они могут быть только в одном месте – в этой сумочке. Если их здесь нет, значит, нет нигде.

– Тогда мы обязаны сообщить о пропаже.

– Что значит сообщить? Кому?

– Мистеру Куртене.

– Зачем эта огласка?

Я ответила:

– Кто-то из служащих отеля, возможно, заходил сюда, когда мы находились в школе.

– Ты сумасшедшая, – сказала она. – Я не пойду ни к кому и не буду об этом сообщать. Забудь об этом, ладно?

Джурди не произнесла ни слова. В этот момент я поймала ее взгляд, и она сразу же опустила глаза, повернулась и вышла из комнаты. Впрочем, выражение ее лица я успела уловить. Она была бледной и мрачной и вместе с тем вызывающей, и это напугало меня до смерти.

Я сказала:

– О'кей, Донна. Делай как знаешь.

– А что хорошего, если я сообщу? Куртене только весь персонал обыщет или что-либо в этом роде, и что тогда? Беби, ведь это всего лишь деньги.

– Верно, – ответила я. – Это всего лишь деньги. Господи! Ты считаешь меня сумасшедшей!

– Всего лишь деньги! – закричала Аннетт. – Одиннадцать сотен долларов. Да это целое состояние!

Альма зевнула. Закинув руки за голову, она лежала, развалившись, подобно любимой жене султана. Она сказала со скукой в голосе:

– Ради Бога, отчего вся эта суматоха?

Аннетт взволнованно сказала:

– Ты не слышала? Мой Бог, ты, должно быть, глухая. У Донны пропали из сумки одиннадцать сотен долларов.

Альма снова зевнула.

– Альма, – проговорила я.

Она проигнорировала меня.

– Альма.

Она рассматривала свои ногти.

Я подошла к ней и внимательно посмотрела на нее. Она продолжала изучать свои ногти. Я сказала:

– Альма, ты знаешь что-нибудь об этих деньгах?

Она безразлично фыркнула.

Я повторила:

– Альма, где они?

Она повторила свой проклятый зевок. Затем снова посмотрела на свои ногти. Потом она пожала одним плечом. Господи, как она переигрывала. Затем она холодно сказала:

– Где же им быть?

Я завопила:

– Где?

Как тигрица, она спрыгнула с кровати и закричала прямо мне в лицо:

– Ты хочешь знать? Я скажу тебе! Где они могут быть! – Она махнула в сторону Донны. – Ты, чертова, проклятая Богом вшивая богатая американка! Ты оставляешь свои проклятые вшивые деньги разбросанными повсюду, как мусор, а? Одиннадцать сотен долларов. В Италии семья из десяти человек живет на них целый год. Стыдно! Стыдно! Стыдно за тебя, искушающую девушек, которые должны бороться за жизнь и вкалывать! Стыдно за тебя!

– Какого черта, о чем она говорит? – обратилась Донна ко мне.

Я посмотрела на нее, затем посмотрела на Альму, потемневшую от гнева, и сказала:

– Подойди сюда, Донна, помоги мне свернуть твой матрац.

– А? – удивилась Донна, но я подтолкнула ее, и мы свернули ее матрац и обнаружили под ним деньги.

– Ну, что ты думаешь? – спросила Донна.

Альма усмехнулась и снова устроилась на своей постели, повернувшись попкой в сторону Донны.

Я сказала:

– Это урок для тебя, Донна.

– Но почему? – спросила Донна. Она была совершенно сбита с толку.

Я вошла в другую комнату, Джурди смотрела в окно.

Я сказала:

– Их нашли.

– Да. Я слышала вопли итальянки.

Я подождала. Она оставалась неподвижной, глядя на Гольфстрим. Тогда я сказала:

– Что с тобой, Джурди?

– Что со мной?

– Да.

Она очень медленно повернулась и сказала:

– Ты отлично все понимаешь, Ты думала, что это сделала я, не так ли?

– Ты имеешь в виду деньги?

– Да. Деньги.

Я сказала:

– Джурди, с тобой вечно это будет?

– Кто же еще мог это сделать, кроме меня? Вот что ты думаешь. Я увидела это в твоих глазах.

– Знаешь что? – сказала я. – Ты сумасшедшая. Ты чокнутая. Ты не в своем уме. Тебе следует надрать уши.

Она сказала:

– Ты мне не доверяешь? Почему?

– Ох, черт, – ответила я и повернулась, чтобы уйти. Она окликнула:

– Кэрол.

Когда я посмотрела на нее, в ее глазах стояли слезы.

Я сказала:

– Я собираюсь пойти поплавать. Ты пойдешь?

– Это идея, -; ответила она. – Это, возможно, меня остудит.

У нас не было специальных заданий на уик-энд, лишь общее указание прочитать все, что мы должны были выучить, и быть уверенными, что сможем повторить это с завязанными глазами, слово за словом. В действительности это означало, что мы могли фактически расслабиться: мы могли совершить поездку в Майами-Бич, посетить магазины и посокрушаться о всех великолепных одеяниях, которые мы не могли позволить себе, мы могли даже отправиться на экскурсионном пароходе к индейской деревне в Эверглейдзе.

Около десяти часов утра этой первой субботы Джурди и я решили совершить продолжительную прогулку: мы пересекли Коллин-авеню до Индиен-крик и направили наши стопы к Бурдин, а затем купили гамбургеры и вплоть до полудня глазели на витрины магазинов. Затем мы возвратились в отель на сиесту и прикинули, чего нам ждать от вечера. По совпадению мы надели платья почти одного и того же оттенка, слоновой кости, и нас могли принимать за сестер. Мы были одного и того же веса и телосложения, приблизительно одного возраста, обе блондинки, и отличались разве лишь выражением наших лиц. У Джурди был довольно холодный взгляд «не тронь меня», что вполне понятно, учитывая ее опыт в Буффало, в то время как я вообще походила на беззаботную идиотку. Мои друзья обычно проходились по этому поводу. Они говорили: «Кэрол, ты всегда выглядишь такой счастливой», но на самом деле они имели в виду, что я выглядела, будто меня только что условно выпустили из «Бельвю» – этакая веселая и безобидная дура.

Джурди и я спустились вниз в холл отеля и начали двигаться к выходу, неторопливо, с достоинством, когда прямо из ниоткуда перед нами возник человек и, сказал звучным голосом:

– Извините меня, молодые леди, вы, случайно, не знаете, где сегодня в городе можно посмотреть хороший фильм?

Мы не могли его проигнорировать. Он загородил нам дорогу. А сам был огромный, своего рода человечески динозавр: огромный, крупный, костистый человек, очень костистый и неуклюжий, ростом около шести футов с четвертью. Его лицо было тоже костистым и все в забавных выступах, он носил очки в золотой оправе. На нем был костюм рыже-коричневого цвета со старомодными широкими лацканами; а его галстук был абсолютно ужасен, красно-желто-синий образчик кубизма, в руке он держал стетсоновскую шляпу. Ему было, по меньшей мере, около шестидесяти пяти лет.

– Это был дьявольски тонкий вопрос для такого динозавра, стремящегося подстрелить пару девушек в десять утра, особенно если учесть, что этот крадущийся динозавр был явно достаточно стар и годился им в дедушки, да и походил больше на домоседа, чем на посетителя притонов. Но он был здесь, перед ними, и у нас не было альтернативы, нам следовало что-то сказать. Нам. Но речь не шла о нас обеих, потому что Джурди, застыла, как фонарный столб в снежную бурю, и на меня легла эта честь. Я вежливо проговорила:

– Простите меня, сэр, мы ничего не знаем о кинокартинах в городе. Я полагаю, это можно узнать из газет Майами.

Это его ничуть не поколебало. Он прогудел:

– Отлично сказано! А вы, две молодые леди, случайно, не из школы подготовки стюардесс, что разместилась здесь в отеле?

– Да, сэр.

Нечто странное было в этом разговоре, ибо я отвечала на его вопросы, а он едва смотрел на меня. Его глаза были прикованы к Джурди. Ее губы искривились, ее глаза сузились от отвращения, ее ноздри сжались, а старик все еще продолжал глядеть на нее.

– Вы знаете, – произнес он, – я вам кое-что скажу. Я за свою жизнь совершил множество полетов, и я вынужден признать это – я научился испытывать большое уважение к вам, девушки. Огромное уважение. Но вы ведь только учитесь, а? Только тренируетесь?

– Да, сэр.

Он наступал на нас. Мой Бог, мы не могли от него избавиться.

– Слышал все об этом, на днях. Встретил парня в баре, здесь у них такой «Сувенир-бар», вы были там?

– Нет, сэр.

– Милый маленький бар. Подают хороший дайкири. Вы должны его попробовать. Да, о чем я? Ох, да, это верно – встретил этого парня в «Сувенир-баре», он мне рассказал все о подготовке, которую они дают девушкам. Парень по имени Харрисон. Знаете его? Харрисон.

– Вы имеете в виду мистера Гаррисона, сэр?

Он все еще смотрел на Джурди.

– Харрисон, ага… Рассказал мне все о том, как они пропускают вас через мельницу – в течение месяца, не так ли?

Это была прелестная нудная ситуация. Даже когда парень достигнет ста лет, вы все еще ожидаете, что он, по крайней мере, взглянет на вас, когда засыпает вас вопросами. Я сказала устало:

– Да, мы здесь будем в течение месяца.

– Тяжелая работенка, не так ли?

Стареющие мужчины так учтивы, так милы, так откровенно радуются возможности оказаться в молодой компании, так очаровательны, что одно удовольствие позволить беседовать им с вами. Но этот тип был огромным, костистым, шумным и надоедливым. Придя к такому выводу, я сказала:

– Извините нас, сэр. Мы идем сделать кое-какие покупки…

– Впереди весь день. Почему бы вам не пойти в «Сувенир-бар» и позволить мне угостить вас дайкири? А? Может быть, слишком рано для вас? О'кей, давайте пойдем в кафе-бар и выпьем по чашечке кофе.

– Простите, сэр. Может, в другое время.

– Прекрасно, – сказал он. Наконец он медленно повернулся ко мне. – Какое еще другое время. Вы доставите мне большое удовольствие, милые леди, позволив угостить вас выпивкой. Мое имя Лукас.

– Спасибо, мистер Лукас.

– Подождите минуту, – сказал он. – Вы не против если я спрошу ваши имена? Мне хотелось бы сказать этому парню Харрисону, когда я его увижу в следующий раз, что я познакомился с парой его девушек. Чтобы он знал, о ком я говорю.

Я должна ему сказать. Общественные отношения и все такое. Я не могла позволить ему пойти к мистеру Гаррисону и пожаловаться: «Встретил пару ваших девушек прошлым утром, они чертовски задавались, чтобы сказать „хелло“. Вы рассчитываете, Харрисон, что я буду летать на ваших самолетах, после того как они так отвратительно третировали меня?» Поэтому я сказала:

– Я – мисс Томпсон, а моя подруга – мисс Джурдженс; было чертовски приятно беседовать с вами, мистер Лукас, до свидания.

– Мисс Джурдженс, вы сказали?

– Да, сэр, – сказала я. – До свидания.

– Ага. Надеюсь вас скоро увидеть.

Он наблюдал, как мы пошли. Я не сказала ни слова, пока мы не вышли из отеля, а затем произнесла:

– Ну, мой Бог, вот уж наказание на нашу долю.

– Он не так уж плох.

Я была просто ошеломлена.

– Как ты могла сказать такое? – возмутилась я. – Ему, по крайней мере, сто лет, и более громогласного зануду я еще никогда не встречала.

Над нами сияло солнце, мы шли под великолепными королевскими пальмами. Она спокойно проговорила:

– Ты ждешь слишком многого.

– Ты хочешь сказать, что он тебе понравился?

– Я не говорила, что он мне понравился. Я только сказала, что ты ожидаешь слишком многого. А это старикан, который работал своими руками. Не каждый может быть Кэри Грантом[6]6
  Кэри Грант – американский киноактер


[Закрыть].

– Джурди, не шути с собой. Я ведь вовсе не витаю в облаках. Я достаточно реалистична по отношению к мужчинам.

– Ты? – Она посмотрела на меня холодным, страстным взглядом.

Я ответила с определенным оттенком раздражения:

– Ну, во всяком случае, ты можешь иметь у него огромный успех. Он отдавал предпочтение тебе.

– Я не заметила.

– Слона-то ты и не приметила.

– Давай отправимся по магазинам, – сказала она. – Мне нужно купить жевательную резинку и пилочку для ногтей.

– Ты можешь воспользоваться моим маникюрным набором.

Она сказала холодно:

– Я не люблю одалживаться.

Мы возвратились согласно плану в три часа, и я влезла в пижаму и растянулась на постели, надеясь вздремнуть. Это было не похоже на поведение любой нормальной американской девушки – погрузиться надолго в сон в середине ослепительного дня в Майами-Бич, но я пришла к заключению, что в обычном смысле я была ненормальной, я была настолько ненормальна, что, если бы власти захотели придраться ко мне, я, видимо, лишилась бы своего гражданства. Вот я здесь, двадцатидвухлетняя и якобы сильная, как лошадь, в то время как на самом деле я чувствовала себя физически измотанной после одной недели работы и эмоционально опустошенной после одного-единственного поцелуя штатного психиатра. О нем я тоже продолжала думать каким-то совершенно болезненным, отвратительным неамериканским образом. Его глаза, естественно, постоянно возникали у меня в памяти. И его грудь. Почему? Это должно было постоянно появляться в моем воображении? Боже мой, стоит выйти на берег, и увидишь там тысячи мужских грудей, напоминающих кусок ливерной колбасы. А его уши… У каждого есть уши, так почему его уши так меня волнуют? Еще поцелуй. Я отдала бы свою жизнь за то, чтобы он вошел в мой номер, подошел туда, где я лежала, и выпалил: «Подними лицо». Я ужасно хотела его, черт бы его побрал.

Донна отсутствовала. Альма ушла, и я не представляла куда. Джурди удалилась в свою комнату сделать маникюр. Аннетт можно было редко увидеть, не было ее и сейчас. Воздух был наполнен нежным, приятным жужжанием, и я засыпала и видела во сне доктора Дьюера. Ничего особенного не произошло – мы просто шли, завороженные друг другом, в тропической темноте, светлячки плясали между нами. Было так сладостно, так прекрасно, так изумительно, что, когда Альма разбудила меня, мне хотелось заплакать. Действительность была такой серой и скверной.

– Кэрол!-завопила она. – Ты весь день проспала! Ты пропустила этот прекрасный солнечный день?

– Сколько времени?

– Пять часов.

Я застонала.

Она всегда закутывала себя в необычное просвечивающее одеяние, когда выходила из отеля, и всегда надевала огромную шляпу от солнца. Она не хотела покрыться загаром. Такая возможность ее просто ужасала. Она гордилась своей нежной кожей фарфорового тона и не хотела никоим образом ничего менять. Она стояла, глядя на меня, одетая подобно Саломее перед началом ее танца семи вуалей, и было что-то столь самодовольное в ней, что я поинтересовалась:

– Что с тобой случилось?

– Ничего.

Когда она говорила «ничего» таким застенчивым голоском, это означало, что она хочет рассказать тебе целую историю от начала до конца, даже если ты вовсе не собиралась слушать ее добровольно. Она ожидала, чтобы ты вытаскивала эту историю из нее дюйм за дюймом.

– Ну?

– Ничего, Кэрол. Ничего, только…

– Только что?

– Ох, ничего. Я кое-кого встретила. Но это неважно.

– Мужчину?

– Мужчину? Ох, да. Да. Может быть. Мужчину своего рода. Да.

И так продолжалось около двадцати минут. Собрав все обрывки фраз вместе, я наконец установила, что это был мужчина по имени Сонни, Сонни Ки. Ему около двадцати восьми, и он сильный: «Кэрол! Такой сильный! Сильный!» – и он красив, только вот нос у него сломан.

– Что это означает, Альма, сломан?

– От бокса.

– Как это, черт побери, от бокса?

– Он боксер.

– Вот здорово, – сказала я.

– Он такой милый. Все это время мы гуляли с ним вместе. Он угостил меня ленчем. Сегодня вечером… – Ее глаза засверкали.

– Что относительно сегодняшнего вечера?

– Кэрол, я ему сказала. Пожалуйста, я ему сказала, пожалуйста, я должна изучать свою работу. Я не могу оставить свою работу. Я должна заниматься…

Это было равнозначно тому, что она договорилась с ним поужинать.

– Ты довольна? – сказала я.

– Да.

– Но теперь следи за каждым своим шагом.

– Кэрол! Он такой милый американский парень. Такой простой.

Я подумала: мне лучше пресечь в зародыше все это.

– Послушай, Альма. Позволь мне дать тебе совет. Некоторые из этих милых простых американских парней знают, как действовать. Не будь дурой, беби.