Текст книги "Небесные девушки"

Она от души рассмеялась.

– Послушай меня, Альма.

– Кэрол, после итальянцев американские мужчины кажутся почти детьми. – Она улыбнулась с жалостью. – Такие милые. Очень приятные, простые.

– Альма, я, познавшая все это на себе, скажу тебе, что все это неправда.

– Ты глупая. Парня вроде этого Сонни я обведу вокруг моего мизинчика. – Она встала, хихикая. – Весело, а? Это мое первое свидание в Америке. Теперь я приму душ.

Я натянула старый черный купальник и спустилась к бассейну. Жизнь определенно проходила мимо меня. Сейчас, в пять часов прекрасного субботнего вечера, она здесь бурлила, и никто даже не предложил угостить меня содовой. Ну ладно. Трамплин здесь был всегда. И я могла всегда возвратиться к моему учебнику и начать изучение контрольных листов.

Джурди сидела за столом у бассейна, одетая в свой летний костюм цвета какао и свою соломенную шляпу в форме колпака Петрушки. Я должна была бы догадаться: она была оккупирована костистым стариком мистером Лукасом, одетым в оранжевые широченные брюки и совершенно ужасающую гавайскую рубашку. Он был поглощен беседой. Жестикулируя руками, ухмылялся, чесал свой старый морщинистый загривок, а она – я не могла поверить своим собственным глазам, – она на самом деле улыбалась. Она действительно получала удовольствие, сидя здесь и слушая его. Для меня это был один из самых больших сюрпризов в жизни. Улыбающаяся Джурди. Не холодная, не подозрительная. Улыбающаяся, заинтересованная и прелестная.

Я не знала, что делать. Если я начну прыгать с борта бассейна, то это могло выглядеть, будто я стараюсь привлечь их внимание или стараюсь нарушить их уединение. Но Джурди увидела меня, когда я стояла там в замешательстве, и позвала:

– Эй, Кэрол! Иди сюда!

Я неохотно подошла. Старик сказал:

– Хелло, маленькая леди.

И я ответила:

– Хелло, мистер Лукас.

– Пододвигай кресло, – сказала Джурди. – Хочешь содовой, или кофе, или еще чего-нибудь.

– Спасибо, Джурди, но я просто хочу поплавать.

– Ладно, садись и возьми сигарету.

– Я возьму, но позволь мне сначала поплавать.

Я нырнула и проплыла полдюжины раз бассейн туда и обратно, а когда вылезла из воды, увидела, что Джурди осталась одна. Я присоединилась к ней, стараясь вытрясти воду из своего левого уха, и поинтересовалась:

– Давно ты сидишь здесь с этим старым воробьем?

– Да уже часа два, точно не скажу.

– Ты явно попала в ловушку.

Она встала. Ее лицо стало снова угрюмым.

– Я собираюсь вернуться домой, – сказала она.

– Подожди меня. Я пойду с тобой. Как ты насчет того, чтобы поужинать пораньше, Джурди? Я проголодалась. Мы можем пойти в кино…

Она сказала:

– Я собираюсь поужинать.

– Ты собираешься?

Она посмотрела на меня с горечью.

– Мистер Лукас пригласил меня.

– Прекрасно, Боже милостивый.

– Я знала, что ты скажешь это. – Она начала удаляться.

Я побежала за ней.

– Эй, послушай… – Но мне пришлось схватить ее за руку, чтобы удержать ее. – Подождать меня, не хочешь? Я пойду с тобой. Только сдержи своих лошадей на одну секунду.

Она ждала меня с жуткой неохотой. Она ничего не говорила, когда мы вошли в автоматический лифт, она также молчала, когда мы вошли в номер. Альма распевала Пуччини в ванной комнате с невероятной страстью, Джурди забарабанила в дверь ванной и крикнула:

– Поспеши-ка.

– Кто это?

– Я, Джурди. Поспеши, ладно? Мне тоже нужно попользоваться ванной комнатой.

– Уходи, пожалуйста.

Джурди прокричала:

– Если через пять минут ты не выйдешь, то я войду я вытащу тебя оттуда за уши. – Она ушла в свою комнату, я последовала за ней, и когда она села на свою постель, я села на постель Аннетт, и мы посмотрели друг на друга. Она задыхалась от злости.

Она сказала:

– Может быть, ты не расслышала, что я сказала о мистере Лукасе. Он пригласил меня поужинать.

– Джурди, это большая…

– Я не собираюсь спать с ним. – Она была действительно агрессивно сумасшедшей. Я никогда не видела ее такой злой. Она говорила, как огрызающаяся черепаха: – Он хочет взять меня в одно место, которое называется «Комната Короля-Солнца» или что-то…

Я должна была ее успокоить.

– Это прямо здесь, – сказала я. – В отеле. Это великолепно.

Неожиданно, в результате этих нескольких слов, вся воинственность покинула ее. Она расслабилась.

– О Господи, – сказала она.

– В чем дело? Это прекрасный ресторан. Он тебе понравится. И еда со всего мира.

Она подпрыгнула, подошла к окну и стала там, повернувшись ко мне спиной.

– Это фантастика, а?

– Ну, да. Это главный ресторан в «Шалеруа», и я знаю, как здорово там.

Она некоторое время молчала. Потом сказала:

– Я не могу идти. – Она решительно подошла. – Мне необходимо позвонить мистеру Лукасу. – Она подошла к телефону.

– Что случилось, Джурди?

– Ничего.

– Прекрати возникать. Скажи мне.

Ее глаза на какое то время погасли. Казалось, они стали совсем бесцветными.

– У меня нет вечернего платья, – сказала она. – Я не пойду в такое место, одетая в свои старые лохмотья. И прекратим этот разговор.

– О, ради Бога, и это все? Ты можешь надеть мое. У нас с тобой один и тот же размер…

– Нет.

– Но почему нет?

– Я ничего не одалживаю. Я никогда ничего не одалживаю. Ни у кого.

– Мэри Рут Джурдженс, – сказала я, – ты наденешь мое вечернее платье сегодня вечером, или я, клянусь, до конца своих дней не буду с тобой разговаривать.

Она усмехнулась. Она действительно усмехнулась.

– Это звучит как угроза.

– Так оно и есть.

Она закрыла глаза руками, и я знала: она плачет. Я подошла к своему шкафу, вынула платье, отнесла его в ее комнату и положила рядом с ней на кровать.

– Вот оно, – сказала я. – У меня есть бюстгальтер без бретелек, который подходит к нему. Тебе это нужно?

Она посмотрела на меня. Слезы струились по ее лицу.

– Тебе нужен бюстгальтер или нет? – спросила я. Она кивнула.

– О'кей. Начинай готовиться. Я выгоню Альму из ванной и подготовлю свежую ванну для тебя. О'кей?

Она снова кивнула.

Все это глупая суета. Чего бы она добилась, оставаясь такой упрямой? Но самым загадочным было то, какого черта она нашла в этом огромном костлявом старикашке? Это не имело смысла.

Забавно до некоторой степени наблюдать двух девушек, занятых одеванием. Альма выглядела, как королева Шеба, одетая в красное вечернее платье и с жемчугом в волосах. Джурди уступала ей в пышности форм, у нее отсутствовала четко очерченная плоть. Джурди обладала чем-то еще – упругостью и силой и прекрасными чистыми линиями тела, и она такой могла бы остаться на следующие тысячи лет. Она никогда не потеряет этой упругости. Но в минуту волнения ее покидала резкость, она становилась мягче, глаза разгорались, появлялась страстность.

Она не надела свои собственные украшения, возможно, поняв, что они не подходят для «Комнаты Короля-Солнца». Я предложила ей пару золотых сережек, которые унаследовала от своей бабушки, и свое ожерелье, самое мое ценное достояние, которое мой отец привез однажды из Мадрида, но Джурди отрицательно покачала головой. У нее были маленькие, прелестные ушки, так зачем ей нужны еще сережки? Шея у нее была как у принцессы, гладкая и длинная, так зачем ей ожерелье? По-настоящему серьезной стала проблема обуви. Золотые туфли, которые я приобрела у Лорда и Тейлора, очень мило подходили к вечернему платью, но оказались малы Джурди; в столь поздний час не было другого выхода; нам пришлось согласиться на черные сандалеты.

У Альмы до того, как она ушла, возникло несколько истерических спазмов, которых следовало ожидать. Наконец она ушла, хихикая и трепеща, предвкушая встречу со своим боксером, свое первое свидание в Америке, У Джурди, конечно, не могло быть истерики, если она не требовалась; она свое волнение настолько сильно скрывала, что не позволяла себе просто поплакать, даже находясь в состоянии крайнего отчаяния, доводя себя до такой точки, что вы уже собирались послать за священником. Но в ее глазах появилась какая-то дымка, когда она была уже готова уйти, и она сказала (как любая нормальная девушка, слава Господу):

– Как я выгляжу?

– Ты знаешь, как ты выглядишь. Сногсшибательно.

– Честно?

– Честно. Мисс Персик Джорджии 1965 года.

– Господи, я боюсь.

Я знала, что она боится. Я сказала:

– Не будь дурой. Ты заткнешь за пояс любую девчонку в этом ресторане. – Затем – старушка Томпсон в ее обычной роли – я добавила: – Только помни о своем крайнем сроке, Золушка. Два часа ночи.

Она ушла, прямая, как фонарный столб ранним морозным утром, а я стояла у дверей, глядя на нее, пока она не вошла в лифт.

Аннетт отправилась в кино. Я в номере была одна, и никогда в своей жизни я не чувствовала себя такой одинокой. Настоящий Гадкий Утенок в свой самый худший День никогда не чувствовал и десятой доли того, что чувствовала я в свой первый свободный вечер в шикарном отеле «Шалеруа», в романтическом Майами-Бич. Как будто я была в одиночной камере Алькатриза.

Я ненавижу готовить себе еду, и для меня невыносима мысль пойти в кафе-бар, потому что там, без сомнения, огромное количество пар, страстно глядящих друг другу в глаза. Даже для Томпсон существует предел наказания, которое она может вынести. В результате я сделала себе чашку кофе, который оказался абсолютно негодным для питья, и затем сказала себе громким чистым голосом:

– Ну, ну, ну! Что за великолепная возможность заняться своей корреспонденцией! Да, это прекрасно! Я села у окна, на кровать Донны, и написала своей матери, и моей тетке, и дяде в Филадельфию, и двоюродной сестре в Сиэтл, которую я ненавидела в течение пяти лет, а затем я начала письмо Тому Ричи, которое явно обещало быть таким же длинным, как «Война и мир». Все же я имела полное право, как обесчещенная женщина, потребовать, чтобы он утешил меня в моем горе. И по мере того как я выплескивала свои горести страница за страницей, я начинала поражаться, сколько бед обрушилось на меня. Очевидно, до сегодняшнего вечера я не понимала, как я несчастна, как отвратительно обходилась со мной жизнь. Этого было достаточно, чтобы разбить сердце латунной обезьянки; и когда я написала девятнадцать страниц, как раз тогда, когда пробило полночь, я все разорвала и почувствовала себя лучше. Я встала, встряхнулась, как мокрая собака, разорвала остальные письма, которые написала, и подумала: «О'кей, девочка. У тебя сегодня суббота. Отправляйся теперь в постель». И, когда я разделась, Джурди открыла дверь в номер и вошла, похожая на привидение.

Я не осмелилась ничего сказать. Она тихо бросила: «Привет», – спотыкаясь, прошла через комнату и опустилась в кресло, глядя задумчиво на меня. Было забавно, как она вела себя, как будто она была изнасилована, но у нее не было признаков этого. Мое платье было целым.

Кто-то должен был начать разговор рано или поздно. Я сказала:

– Ну, как тебе, понравилась «Комната Короля-Солнца».

– Здорово! Это великолепно!

Это на минуту сбило меня с толку.

– А как была пища?

– Здорово! Изумительно!

Это поставило меня в тупик:

– Что ты имеешь в виду?

– Бифштекс.

Я не могла ее разгадать. Она, честно, вела себя как изнасилованная, но говорила не как изнасилованная. Я имею в виду, мой Бог, вы бы лирически не распространялись о том, как хорош был бифштекс, перед тем как дать подробное жуткое, с деталями описание тела, как парень завлек вас в кусты. Итак, я задала ей решительный вопрос, в надежде получить ключ к разгадке, почему она возвратилась в таком встревоженном состоянии. Я сказала:

– Джурди, ты хорошо провела время?

Она неопределенно ответила:

– Да. Очень хорошо.

Какая-то путеводная нить. Я еще больше, чем прежде, была сбита с толку. И я предприняла другой способ.

– Почему ты вернулась гак рано? Ты же могла оставаться до двух.

Она ответила все так же неопределенно, каким-то отрешенным тоном:

– Люк думал, что я не могу оставаться после полуночи.

– Ты не можешь – что?

– Оставаться после полуночи.

– Скажи громче, почему?

– Он хочет, чтобы я поднялась в шесть часов завтра утром.

Я сказала:

– Подожди минутку, Джурди. Только оставайся здесь. Позволь мне взять пачку сигарет и устроиться удобно. Я хочу послушать обо всем в деталях.

– Нет, – возразила она. – Я пойду спать.

– Почему же?

– Потому что мне вставать в шесть часов утра.

Я сказала:

– Если ты это повторишь опять, я завоплю. Завтра-воскресенье. Зачем тебе вставать в шесть часов утра?

– Люк хочет пойти и осмотреть брахманский скот.

Ее не изнасиловали, она не была даже пьяной. Она была просто и полностью в каком-то чаду.

– Люк – это мистер Лукас?

– Да. Это его имя. Люк Лукас.

– Ты сказала: брахманский скот?

– Верно.

– Почему он хочет осмотреть его?

– Это его работа, видишь ли.

– Душечка, я не понимаю одной проклятой вещи. Кто он? Мясник? Он обязан осмотреть этот скот, прежде чем зарезать его, или как?

– Нет. Он разводит скот.

– Черт возьми, что это за брахманский скот? Для меня это звучит по-индийски.

– Это верно. Он происходит из Индии. – Она вдруг просветлела. – Брахманский скот выращивают здесь, но Флориде, понимаешь? И Люк хочет съездить и осмотреть этих коров, понятно? И он хочет, чтобы я прокатилась вместе с ним, и он хочет отправиться рано утром. Вот и все.

Я все еще была в замешательстве.

– Во всяком случае, ты хорошо провела время.

– Неплохо. – Она подошла к объединяющей наши комнаты двери и сказала:

– Ну, доброй ночи.

– Спокойной ночи. Спи спокойно.

Она заколебалась, ее рука лежала на дверной ручке.

– Кэрол.

– Что?

– Это не улица с односторонним движением.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты помогла мне сегодня вечером. Вчера также. Если я смогу помочь тебе в любое время, я помогу.

– Ох, Джурди…

– Подожди секунду. Позволь мне закончить. О Люке. Кэрол, я хочу, чтобы ты поверила мне, это прекрасный парень. Вот и все. И я прошу тебя всего лишь об одном: не говори о нем больше гадости.

Я уставилась на нее:

– Джурди!

– Я сказала тебе: он хороший славный парень, Кэрол.

– Ради Бога, Джурди, будь разумной. Он в три раза старше тебя…

– Ему пятьдесят шесть лет, это верно. А мне двадцать три. И он говорит громким голосом, а я не даю ему отпора. – Затем она сказала: – Подойди и помоги мне расстегнуть «молнию», хорошо? Мне хочется поскорее снять платье.

Я расстегнула ей «молнию», и она вылезла из платья и отдала его мне. Потом она прошла в ванную и спустя мгновение вышла оттуда, одетая в халат. Протягивая мне бюстгальтер без бретелек, она сказала:

– Спасибо, что выручила.

– Всегда пожалуйста.

Совершенно неожиданно она наклонилась и клюнула меня в щеку. Это был поистине птичий клевок, как будто она никогда не училась целоваться. Она ушла в свою комнату и плотно прикрыла дверь, не сказав ни слова.

Я подумала: Господи! Что же случилось с ней? Я старалась представить это в кровати, но ничего не вытанцовывалось, потому что я даже не могла вообразить, что произошло в «Комнате Короля-Солнца» между ней и тем огромным костлявым волокитой.

Затем я заснула и не проснулась, когда возвратилась Альма – это было единственное, в чем мне повезло за весь день.

Я спала, спала и спала все воскресное утро. Я не слышала, как вошла Альма, я не слышала, как в шесть часов утра ушла Джурди, и Альма не разбудила меня, когда проснулась в девять часов, оделась и ушла. Аннетт исчезла приблизительно в то же самое время, и когда я окончательно пробудилась в десять часов, я была снова совсем одна в номере. Было странным видеть большую солнечную комнату, две пустые кровати в ней; я прошла в соседнюю комнату и увидела там тоже две пустые кровати. Все стало ясным, когда я взглянула на свои часы. Десять часов! Ох, братишка.

Я чувствовала себя прекрасно, несмотря на это. Все мои несчастья растаяли во сне, все мои соки, казалось, обновились, я чувствовала себя вновь юной. Я приняла ледяной душ и сделала лишь незначительный макияж, ибо после такого сна не нуждалась в нем, надела свое лучшее платье, выбор пал на серое полотняное, а затем, чувствуя себя прямо на самой вершине мира и голодной, как охотник, я помчалась вниз в «Салон Фрагонара» позавтракать. Томпсон, сказала я себе, ты, девушка, растешь, тебе нужна питательная пища, так какого черта думать о расходах: ешь на здоровье. Если это будет стоить полтора доллара, ну и что? Такое уж у меня было настроение – я готова была выбросить полтора доллара на завтрак, ни на секунду не задумавшись. Итак, я пришла в. «Салон Фрагонара», а там у почти пустой стойки сидел герр доктор Рой Дьюер, придворный психиатр «Магна интернэшнл эйрлайнз», этот прекрасный, здоровый, благородный, чистоплотный милый парень, который дал мне эмоциональное крововливание пару ночей тому назад.

Он посмотрел на меня в тот самый момент, когда я увидела его. Он встал, нахмурился, затем совладал с собой и улыбнулся:

– Привет. Доброе утро.

– Доброе утро, сэр.

– Пришли на завтрак?

– Да, сэр.

– Не хотите ли присоединиться ко мне?

– Спасибо, сэр.

Я опустилась на стул слева от него, и он сказал:

– Вы выглядите этим утром довольно бодро.

– Полна мочи и уксуса, доктор, сэр, – сказала я.

– Что такое? – отрывисто спросил он.

Я ответила ему своей деревенско-идиотской улыбкой и сказала:

– Это всего лишь выражение доброй Новой Англии, сэр. Мисс, бекон, два жареных яйца, французское жаркое и тост, пожалуйста. Да, и кофе.

Она нахмурилась, глядя на меня. Я догадалась, у меня было своего рода рождественское настроение, когда каждый косился на меня. Она спросила:

– Вы не хотите завтрака стюардессы?

– Ей-Богу, нет. Даже не предлагайте мне этого.

Она пожала плечами и вернулась к своему грилю.

Я сказала это для герра доктора. Он старался поддержать разговор. Он делал для этого все возможное. Но я не дала ему шанса. Я умяла свой тост, я жонглировала с жареными яйцами, я запихивала в себя французское жаркое, хрустела беконом и через каждые несколько минут просила официантку наполнить мне чашечку кофе – я, должно быть, получила пять чашек изысканного напитка за все время, – и я никак не поощрила Роя Дьюера. С какой стати? Почему, в самом деле. Я предлагала ему любую поддержку недавно ночью, а он уклонился. Он отвернулся. Он был верным слугой «Магна интернэшнл эйрлайнз». А я не могла дать ему другого шанса. Но это вовсе не имело ничего общего с бешенством отвергнутой студентки-стюардессы; это было просто тем, что мое внутреннее содержание было слишком мягким, много, много мягче, чем моя наружность, и я не хотела разрываться на части и потерять их, как это случилось ночью в пятницу, пуская их по ветру, так сказать.

Когда я покончила с едой, он спокойно сказал:

– Через полтора часа мне нужно посетить дом Арни Гаррисона для совещания.

– Ладно, – сказала она. – Не очень приятно.

Он проигнорировал мой тон.

– Я думаю совершить небольшую прогулку по побережью. Вы не хотели ли бы пройтись со мной?

Мое сердце перевернулось, но я сделала равнодушный вид; перевернувшись вверх ногами, я осталась на месте.

– Нет, сэр. Простите меня.

– У вас другие планы?

– Нет, сэр.

– Я просил вас не называть меня сэром, Кэрол.

– Для меня это затруднительно, сэр.

– Я хочу поговорить с вами.

– Сэр, для меня достаточно разговоров. Кроме того, сегодня воскресное утро.

– Какая тут связь?

– Доктор Дьюер, вы знаете очень хорошо, что я должна отдыхать в воскресенье, чтобы быть в состоянии работать всю следующую неделю.

Это потрясло его. Он сказал:

– О! – Затем подозвал официантку: – Мой счет, пожалуйста. И счет этой молодой леди.

– Ах, нет, – сказала я. – Ах, нет.

Мы повернулись на наших стульях, глядя друг на друга; и, может быть, потому, что мы должным образом не были заземлены, сидя столь высоко, то электрический заряд был таким сильным, что он поразил нас обоих. Я перестала дышать и видела, как у него побелели губы.

Мы не говорили. Он встал, вероятно заземлившись, взял наши оба счета и сказал:

– Ну, всего хорошего.

– До свидания.

Он пошел, черт бы его побрал, оставив меня одну; и когда он вышел в дверь, мой желудок перевернулся вслед за моим сердцем. Я почувствовала сильнейшую тошноту, бульканье кислоты внутри, и я сказала женщине за стойкой:

– Я, похоже, выпила слишком много кофе. Дайте мне сельтерской «Бромо», пожалуйста.

Она никак этого не прокомментировала. Я догадалась, что любовь вовсе ничего для нее не значит. «Бромо» сельтерская спасла мне жизнь.

Мне нужно было убить утро, и я подумала: «Хорошо, я должна что-то сделать со своими полосками на теле» – и спросила служителя за стойкой отеля, как добраться до солярия. Он сказал:

– Лифт самообслуживания, вот и все. Попадете прямо туда.

Я возвратилась в номер, сняла свое серое полотняное платье, – как много хорошего оно сделало для меня! – и тогда мне захотелось узнать, как одеваются, отправляясь в солярий. Для этого существовал только один путь: я сняла трубку телефона, попросила соединить с женским солярием и изложила свою проблему первому человеку, который ответил. Я полагаю, это была служительница солярия.

Она казалась чуть-чуть ошеломленной.

– Ну, мадам, вы подниметесь в халате.

– Безо всего под ним?

– Мадам, вы придете принять солнечные ванны, не так ли?

– Да.

– Тогда зачем вам что-то надевать под халат? Она там просто смеялась надо мной. Я ненавидела такие ситуации, когда вы задаете кому-то совершенно простой вопрос, а вам возвращают ваш вопрос и заставляют вас почувствовать себя полной идиоткой.

Должна признать, однако, что ее логика была безупречной. И все же, собираясь в солярий, завернув плотнее свое голое тело в махровый халат, я практически чувствовала себя бесстыдной. Правда, халат скрывал вас от взглядов более эффективно, чем купальник; но как-то непристойно подниматься в общественном лифте, даже если вы в нем одна. Придя в солярий, я снова ощутила приступ скромности. Около дюжины женщин различных форм и размеров расположились на матрацах, кто-то дремал, кого-то массажировали служительницы в белой униформе, некоторые жевали резинку. Я прокралась между ними, как будто покушалась на их уединение. Они были такими голыми и так сверкали благодаря маслу для загара, которое просто-напросто подчеркивало их наготу.

Но я всегда считала, что нагота через пару минут перестает приводить в смущение, вы просто забываете о ней. В номере постоянно кто-либо был в процессе одевания или раздевания, и это ничего не значило. Женщины довольно часто это делают так похоже, что, увидев однажды одну из них, вы практически видели и всех остальных; и раз я метафорически стала сверкать в солярии, я сразу же почувствовала себя совершенно спокойно.

Справа от меня находилась крупная миловидная платиновая блондинка, загоревшая до цвета шоколада, которая слегка враждебно посмотрела на меня, когда я опустилась рядом с ней; всякий раз, поворачиваясь, она хмуро смотрела на меня. Возможно, это было оттого, что ей было около тридцати пяти, судя по ее лицу, и она была отяжелевшей в одних местах своего тела и обвисшей в других – найти другого объяснения я не могла. Мать-природа по-своему жестока, позволяя женским особям слишком рано демонстрировать процесс разрушения, и я чувствовала угрызения совести от этого, находясь в зрелом двадцатидвухлетнем возрасте, и смотрела с завистью на некое превосходное свежее, поразительное юное восемнадцатилетнее существо, понимая, что я в сравнении с этой девушкой всего лишь старая карга.

И все же я не хотела испортить утро платиновой блондинке и чистосердечно улыбнулась ей, надеясь, что она расслабится. Но нет. Она продолжала на меня потихоньку рычать. Очевидно, она презирала меня до глубины души; так что на этот раз я продемонстрировала благоразумие и избегала встречаться с ее глазами.

Но это не помогло. Может быть, она расценила это за признак вины. Она сказала неожиданно и грубо:

– Вы одна из девочек авиакомпании?

– Да.

– Хм. – Она произнесла это с чувством отвращения.

Я постаралась добиться ее расположения новой дружеской улыбкой.

– Девушки авиакомпании, – сказала она. – Тьфу! Разорительницы домов.

– Простите? – Я была действительно сбита с толку. Я полагала, она имеет в виду разорительниц домов, людей, которые проникают через окна и крадут будильники и подсвечники.

– Разорительницы домов, – повторила она.

– Я извиняюсь. Боюсь, я не понимаю.

– Все вы. И ты тоже. Из той же банды разорительниц домов.

Наконец я догадалась, что она имеет в виду. Я сказала:

– Нет, нет. Мы вовсе не такие.

– Я знаю это по своему собственному опыту.

– А, – сказала я. – Ох, дорогая.

– Один из братьев моего мужа оставил жену и детей и сбежал с девушкой из авиакомпании. Позор. Ничего, кроме позора. Я сказала Джоан, что она должна возбудить дело против компании. Предъявить им иск. Получить компенсацию за убытки. Это будет впредь для них уроком.

Я сказала:

– Давайте по честному. Вы не можете обвинять всех девушек авиакомпании за это, вы не можете обвинять авиакомпанию. А что думает по поводу такого обвинения ваш шурин?

– Позвольте мне кое-что вам, мисс, рассказать. Билл был приятным, любящим свой дом парнем, пока не встретился с этой девушкой. Он был без ума от своей жены и своих прелестных детей.

– Ну, если он был столь без ума от них, то он безусловно поступил как подонок с чертовски слабым характером.

– Я слышала и о других случаях.

– Да?

– Вот именно. Воздушные девушки. Уф. Все они одинаковые.

– Хорошо, если на то пошло, – сказала я, – то один из моих дядей оставил свою жену и семь горячо любимых детей, сбежав с платиновой блондинкой. Вам следовало бы послушать, что они говорят о платиновых блондинках в своей семье.

Она одарила меня последним свирепым взглядом и повернулась ко мне спиной. Мистер Гаррисон мог бы расстроиться, поскольку, возможно, она постоянно летает туда и сюда на реактивных лайнерах, и не следует обижать возможных клиентов. Вероятно, я должна была подставить свою другую щеку и сказать: «Ударь меня опять». Но не сегодня, не в том настроении я была. Я совершенно глупо упустила доктора Дьюера. Я бы могла прогуливаться вместе с ним по побережью, если бы не была столь высокомерна, прогуливаться и болтать, прогуливаться и болтать, вместо того чтобы демонстрировать свою наготу среди множества таких же обнаженных дам.

Солнце здорово сконцентрировалось над крышей отеля, и я решила, что с меня достаточно, когда появились три девушки с портативным фонографом и несколькими полосатыми пляжными сумками. Все три были высокими и стройного сложения, и мгновение я смотрела на них с интересом. Затем я отвернулась – они были просто женщинами, как и все мы, а почему их мускулы могли для меня что-то значить? Оказалось, они не были такими же женщинами, как все остальные, потому что одна из них сказала низким каркающим голосом:

– Эй, леди. Вы не возражаете, если мы несколько минут порепетируем нашу программу?

Кто-то спросил:

– Какую программу?

– Мы получили на сегодня приглашение на частную вечеринку в «Суперклуб», ясно?

– Ну, конечно, – прозвучал тот же самый голос. – Мы не помешаем вам.

Это было очаровательно. Откровенно, я никогда не видела ничего подобного этому. Это было так очаровательно, что все женщины в солярии, включая обслуживающий персонал и массажисток, собрались прямо перед этими тремя девушками, и мы оказались как в театре. Две девушки были танцовщицами – я допускаю, что они сами себя так называли, – они в унисон производили скачки и подскоки. Должно быть, они произвели впечатление, потому что женщины в нашей аудитории смеялись, хлопали и выказывали большой энтузиазм; но, сказать по чести, я после первых нескольких минут потеряла к ним всякий интерес, потому что это было не более чем движения тазом под «Болеро» Равеля, достаточно монотонные для того, чтобы рекламировать секс.

Третья девушка, однако, и в самом деле, очаровала меня. Ей-Богу, это было захватывающее исполнение. Я чуть не вплотную подошла, заглядевшись на нее. Она походила на вращающуюся кисточку. Может, она соответствовала требованиям, предъявляемым к танцовщицам, но она едва шевелила ногой в том или ином направлении. Она лишь вращала кисточки. И это было одно из самых фантастических зрелищ, какие я когда-либо видела. Она вращала этими кисточками при помощи своего тела. Она прикрепила их – они были длиной в четыре дюйма, при этом нескольких различных видов – она прикрепила кисточки к различным частям своего тела (даже там, где я, к примеру, и не представляла, как ими можно управлять), и они вращались. Особенно меня заинтересовал момент, когда она прикрепила но кисточке к каждой груди, прямо к соску, и начала вращать ими, как венчиками для взбивания яиц; и если бы я не видела этого своими собственными глазами, я бы никогда в такое не поверила. Как всем известно или следовало бы знать, женская грудь – это округлый предмет, предназначенный прежде всего для кормления и удобства новорожденного. Она вовсе не предназначена для каких-либо мускульных упражнений. За прошедшие годы поэты и общественные деятели преуспели в том, что придали женской груди абсолютно неутилитарную репутацию, совершенно одурачив общество в этом вопросе, доведя рекламу груди до абсурда; в то время как истина заключается в том, что груди – рассматриваемые как предмет любви – могут быть упакованы в картонные коробки и скреплены на верхней полке, пока у вас не возникнет необходимость воспользоваться ими. В подростковом возрасте они смущают вас до смерти, потому что они или чертовски малы и незаметны, или так же чертовски велики и громоздки; а когда вы становитесь старше, они становятся все более и более отвислыми, как шары у платиновой блондинки, которая так сильно презирала меня; в общем и целом, как признает большинство девушек, они представляют лишь обузу, потому что: а) единственное, что вы можете сделать с ними, это выставить их наружу, и б) вы вынуждены к постоянной борьбе с парнями, которые проникнуты идеей, схватив, держать их в своих жирных толстых руках Бог знает для какой цели.

Это изрядно возбуждает, но я должна признать, что вращение кисточек дало мне повод пересмотреть мои взгляды. Эта девица могла вращать две кисточки быстро и могла вращать их в разных направлениях, она могла их вращать в одном и том же направлении, она могла на лету остановить их вращение и заставить их вращаться в противоположных направлениях без всякой паузы. Я не могла увидеть, что это имеет какое-либо применение для процесса кормления новорожденного – больше похоже, что вы этими вращениями вызвали бы газы в животе или колики, – но это до смерти поразило меня как искусство. Большинство критиков, я чувствую, согласились бы со мной. Это ничего не выражает, это не имеет какой-либо функциональной цели; это было чисто абстрактное искусство. И это придавало «Болеро» Равеля совершенно иное измерение. Я сидела там, наблюдая за ней с широко открытым ртом.

Я не могла смириться с тем, что она остановилась. Я старалась выяснить, как, черт побери, она заставляет вращаться свои соски, потому что, если она была сложена, как и я, это было просто невозможно. И это, однако же, было возможным, потому что она была здесь прямо перед моим носом, вращающаяся столь плавно, что, я уверена, Равель гордился бы ею. Так что, когда она наконец остановилась, я поспешно глянула вокруг, не было ли кого из начальников «Магны интернэшнл эйрлайнз» поблизости (меня не удивило бы, если бы я обнаружила, по меньшей мере, мистера Гаррисона, который, закутавшись в турецкое полотенце, сурово наблюдает за мной из угла), подошла к девушке и заговорила с ней. Она была мила, приятна и скромна, насколько только возможно; и после того как мы недолго поговорили с ней и она обнаружила мою заинтересованность, она сказала: