Электронная библиотека » Бо Лотто » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 30 ноября 2017, 17:20


Автор книги: Бо Лотто


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Теперь мы знаем, что есть следующие временные рамки неврологической адаптации: краткосрочные (обучение), средние (развитие) и долгосрочные (эволюция). Все три периода предоставляют возможности для приспособления органов восприятия посредством формирования и изменения сети, определяющей поведение. Это основной принцип, и он объединяет все три периода, открывая возможность видеть мир иначе: разум начинает соответствовать окружающей среде!

Экология – не что иное, как организация взаимосвязей между живыми существами и пространством, в котором они существуют. Это способ описания окружающей среды, который лучше передает подвижную неразрывно связанную природу находящихся в ней вещей. Наша экология определяет, как мы приспосабливаемся к окружающему миру и при этом меняемся (адаптивность означает, что мозг меняется физически). Из этого следует логическое заключение: наша экология на самом деле формирует наш мозг (и измененный мозг приводит к трансформациям поведения, которое, в свою очередь, организует окружающую среду). Методом проб и ошибок она создает эмпирическую историю событий, которая строит функциональную архитектуру мозговой ткани, а нервная ткань образует среду вокруг себя посредством физического взаимодействия с телом. Вы и ваши ощущения – прямое физиологическое воплощение прошлых смыслов, которые вы восприняли, а ваше прошлое – это в значительной степени взаимодействие с окружающей средой и, следовательно, оно определяет вашу экологию. Точно это происходит благодаря… а не вопреки… факту, что вы не видите реальность, которую можете так плавно менять и к которой умеете приспосабливаться. Только подумайте: чтобы иметь возможность адаптироваться, совершенно необходимо не видеть реальность.

Поскольку ваш мозг постоянно занят получением бессмысленной информации, ее интерпретация означает, что ваш нейронный процесс – всегда действующий инструмент взаимодействия. Это объясняет чудесную пластичную, изменчивую и способную к развитию природу вашего мышления.

Итак: измените окружающую среду, и вы измените мозг.

Это одновременно и проявление, и важность взаимодействия с миром.

Только не трансформируйте его чересчур, потому что, с точки зрения эволюции и естественного отбора, слишком много неизвестности ведет к невозможности как следует приспособиться, а это плохо. Измениться слишком – относительное понятие: что для новичка «слишком», то может почти ничего не значить для опытного участника. Подумайте о разнице: что такое пробежать километр для человека, привыкшего к сидячему образу жизни, и для тренированного спортсмена. В зависимости от тела и разума два объективно одинаковых опыта на деле оказываются абсолютно разными. Понять, где вы находитесь, и определить, насколько конкретно нужно меняться именно вам, – одна из самых сложных задач, с которыми мы сталкиваемся. Позже мы коснемся ее в этой книге.

Чтобы научиться отклоняться от нормы, используя новые методы, необходимо принять удивительную неразбериху проб и ошибок, и большая часть этого взаимодействия берет начало из трудностей, с которыми вы сталкиваетесь в окружении. Каждое великое движение мастера – это определенно… движение, означающее сильно побудительный контекст, наполненный возрастающими трудностями и свободными экспериментами, которые всё двигают вперед. То же самое верно для технологии. Гаджеты и приложения объединяют и расширяют виртуальный и физический миры, создают из них новый и целостный. Но и те и другие в наше время меняются стремительно, почти ежедневно. Это происходит из-за огромной, подчас несущейся на полной скорости культуры (читайте: социальной среды) вовлеченности, которая определяет работу технологий и кластеров стартапов. За каждым успехом стоят эпические истории проб и ошибок, аналогично и для каждой ситуации с провальным концом. (Но о раскрученном в нашей культуре идоле «провала» позже.) Центральное значение взаимодействия как средства (или способа) видеть иначе выходит за пределы рассказов о триумфе в искусстве и коммерции. Это также подтверждено нейрофизиологией.

Когда я учился на последнем курсе Калифорнийского университета в Беркли, моим наставником была удивительная, чудесная женщина по имени Мариан Даймонд. Именно благодаря ей я стал нейрофизиологом – вместо того чтобы прогуливать уроки и играть в футбол, из-за чего меня чуть не выгнали из колледжа. Это была первая женщина, которая получила степень доктора наук по анатомии в Калифорнийском университете в Беркли, поэтому о ней точно можно сказать, что она с 1950-х годов отклонялась от принятой нормы, стремясь к новому. Когда я там учился, о Мариан знал весь вуз, потому что в первый день каждого семестра она приносила в аудиторию человеческий мозг. И я стал свидетелем этого. Все происходило ровно так, как в снятом про нее документальном фильме: седые волосы, стильный строгий голубой костюм, очки, хирургические перчатки… В таком виде она выходит к столу, держа в руках шляпную коробку, и достает оттуда… человеческий мозг. И под всеобщие восторги и смех полной аудитории язвительно замечает: «Когда видишь дамочку со шляпной коробкой, никогда не знаешь, что там внутри». Затем она поднимает влажный желто-серый предмет так, чтобы его было видно всем, и произносит: «Именно так в своих мечтах вы выглядите изнутри».

Вдохновившая меня Мариан была настоящим учителем, который показывал не что надо увидеть, а как смотреть. Она считала себя одной из первых исследовательниц практической пластичности мозга. Большинство ученых первой половины XX века склонялись к мнению, что мозг – это нечто статичное… вы получаете мозг, который дан вам генетически, и ничего с этим не поделаешь. Удачи! Но Мариан с коллегами провели исследования и эксперименты и показали, что эта точка зрения неверна. Разум сочетается с окружающей средой – и к добру, и не к добру. Кора головного мозга становится более сложной в «обогащенной» среде и менее сложной – в «обедненной».

Мариан очень интересовалась строением головного мозга в зависимости от среды обитания, и это привело ее к изучению изменений мозга у крыс в «обогащенной» среде. Эксперимент проходил так: несколько крыс посадили в большие клетки с «обогащенной» средой – там находились «предметы исследования» для крыс, их регулярно меняли или добавляли к ним новые. Других посадили в маленькие клетки с «обедненной» средой, то есть без каких-либо игрушек, возбуждающих интерес животных. Через месяц, проведенный в таких условиях, у крыс извлекли мозг для наблюдения и анализа. Мариан обнаружила неопровержимые доказательства того, что мозг формируется не только в процессе развития, но и на протяжении всей жизни, он готов к новым открытиям в восприятии[51]51
  Marian C. Diamond, “Response of the Brain to Enrichment,” Anais da Academia Brasileira de Ciencias 73, no. 2 (2001).


[Закрыть]
.

Если вы не даете своему гибкому мозгу интересных и сложных задач, он привыкает к простому и тупеет. В конце концов клетки мозга – дорогое удовольствие, поэтому неплохо бы сберечь силы. И напротив, если вы заставляете его решать сложные задачи, он отвечает на этот запрос симметрично и адаптируется. Мариан и коллеги обнаружили, что такая способность соответствовать обогащает физическую структуру мозга через высвобождение стимуляторов роста, что ведет к росту клеток и связей между ними.

Темный, разрушительный эффект заметен, когда человека помещают в обедненную среду. В конце 1980-х – начале 1990-х годов на Западе были опубликованы фотографии условий, в которых жили румынские сироты: они повергли в ужас весь мир (ранее Румыния была наглухо закрытой страной коммунистического блока, где правил Чаушеску). Дети (многие из которых были прикованы к кроватям) жили в плотно набитых комнатах, недоедали, подвергались жестокому обращению – их выводили в санузел, где оставляли лежать иногда даже в смирительных рубашках. Они росли в крайне обедненной среде, в ужасных условиях, которые даже трудно представить. Практически отсутствие общения, большое количество запретов и ограничений привели к снижению их познавательных способностей, не говоря уже об эмоциональных и психологических проблемах. После того как детей забрали из убогих воспитательных учреждений, провели исследование их неврологического развития. Выяснилось: в некоторых аспектах мозговой субстрат поведения в конечном счете достигал уровня нормы. Однако зрительная память, а также способность контроля и сдерживания реакций все еще отставали от нормальных показателей[52]52
  Seth D. Pollak et al., “Neurodevelopmental Eff ects of Early Deprivation in Post-Institutionalized Children,” Child Development 81 (2010): 224–236.


[Закрыть]
.

Это напрямую связано с воспитанием: и на индивидуальном, и на коллективном уровне существует множество неправильных принципов. Мы уже привыкли слышать о таких болезненных проблемах, как избалованность и чрезмерная родительская опека, и уверены, что именно эти тенденции в обществе и есть наши главные сложности. Однако я как нейрофизиолог озабочен другими затруднениями, нежели теми, которые обсуждаются в популярных дебатах. Важно понимать, что именно нужно ребенку для полноценного развития головного мозга, и, работая сообща, создать среду, в которой дети могли бы развиваться лучше. Возьмем жесткие санитарные нормы, принятые в нашем обществе. У меня есть дети, и вы, вероятно, думаете, что следующее предложение будет начинаться со слов: «Когда я был ребенком, мы часто ходили в школу пешком несколько километров по колено в снегу в чем мать родила!» Но я совсем не к этому веду.



Детям по большому счету нужны доброта и любовь во всем их великолепии – с улыбками и смехом. Но для меня доброта и любовь – это не то чтобы никогда не пойти по неровному спуску мимо скользкого склона, не споткнуться на тротуаре или не врезаться в столб. Это именно то, что я называю «дать детям пространство делать все это (и уверенность, что затем их утешат)». И не только потому, что так закаляется характер. Это неврологический эмпирический процесс в действии, и мы должны отдавать ему дань, особенно когда знаем про румынских сирот и других ребят по всему миру, которым не повезло и они лишены преимуществ, получаемых благодаря неразберихе и кутерьме вокруг них. Мозгу не всегда нужны мягкие игрушки. Он должен научиться «вставать на ноги» после того, как «упал», чтобы быть более прочным сейчас и иметь запас жизненных сил в перспективе. (Когда Бен Андервуд падал и ушибался на детской площадке и в школе его заставляли звать маму, она говорила, чтобы сын продолжал щелкать языком.) Если мы снижаем уровень текущего риска, не думая о будущем, воспитаем неполноценное поколение, которое не научится приспосабливаться к внешнему миру. Если вас вырастить на пуховой перине, вы станете пуховой периной… пышной, мягкой, которую легко сжечь.

Нам нужны дети, которые были бы детьми по своей природе!

Но не только дети должны признать, что риск необходим… это касается всего общества.

Прошлое развитие вашего мозга также включает в себя среду обитания вашего общества. В конце концов культура – это просто продукт работы мозга, коллективное воплощение мышления и поведения, поэтому мозг тоже растет и адаптируется благодаря сложным задачам. Обогащение среды часто приходит через искусство. Лучший пример соответствия разума и среды, выраженный в культурном процессе, – история экспериментального произведения российского композитора Игоря Стравинского «Весна священная». Это великая и очень важная работа, скандальная премьера которой состоялась в Париже весной 1913 года.

Стравинского можно назвать Sex Pistols[53]53
  Sex Pistols – панк-рок-группа, образованная в 1975 году в Лондоне. Олицетворяя субкультуру панка, ее участники инициировали так называемую панк-революцию в Великобритании. Группа считается одним из самых влиятельных коллективов 1970-х годов.


[Закрыть]
своего времени: один за всю группу, в чрезвычайно смелой для своего времени постановке он экспериментировал и с мелодией, и с ритмом. В тот майский вечер, когда оркестр начал играть, а русский балет – двигаться, резкие звуки музыки ужаснули и шокировали зрителей. «Казалось, что в театре началось землетрясение, – писали тогда в газетах. – Музыка постепенно взбудоражила спокойное общество до такой степени, что люди начали себя вести совсем не так, как положено на концертах классической музыки. Они кричали, нецензурно ругались и свистели. Зрители начали бить друг друга, разыгралась драка. Тут же появилась полиция, и, несмотря на то что спектакль продолжался, сцена постепенно превратилась в мятеж»[54]54
  Peter Hill, Stravinsky: The Rite of Spring (Cambridge: Cambridge University Press, 2000), 30, 93, 95.


[Закрыть]
. Газеты тогда писали: «Это самая негармоничная музыка… никогда не слышали, чтобы в партитуре с таким рвением и настойчивостью использовали столько неверных нот; с самого первого такта мы предполагаем услышать одну ноту, а звучит совсем другая, раздаются ноты, которые вроде не должны располагаться в таком порядке; аккорды никогда не возникают из предыдущей гармонии, всегда звучит то, чего не ожидаешь». И это был прекрасный отзыв!

Однако уже в июле балет «Весна священная» поставили снова, на этот раз в Лондоне, и зрителям действо понравилось. Они приняли произведение спокойно, не было никаких волнений, не говоря уже о беспорядках. Всего за два месяца (по случайному совпадению примерно за то же время участники эксперимента, носившие пояс feelSpace, начали воспринимать пространство по-другому) «кора головного мозга» общества изменилась благодаря непривычной обстановке. Сейчас балет Стравинского считается одним из самых великих сочинений XX века. Если коротко, поменялся не только мозг: трансформировалось коллективное сознание. Каждую секунду и человек, и социум переосмысливают «нормальное» и создают новые нормы. По сути, мы сейчас буквально иначе, в отличие от первой аудитории, слышим то же самое музыкальное произведение.

Но то, что мы должны приспособиться, еще не все. Как ни парадоксально, иногда лучшее изменение – научиться не меняться, и это трудное испытание для мозга. Поскольку в нас эволюционно заложено стремление постоянно переосмысливать действительность, это происходит, когда уникальное становится обычным (нормой). Так, в отношениях: то, что однажды нас привлекло в человеке (щедрость, чувство юмора), постепенно перестает быть чем-то удивительным и делается привычным. Как только это качество оказывается нормой, оно уже ожидаемо. В результате мы больше не видим в нем уникальности, тех удивительных черт, которые отличали его от большинства; для нас поведение этого человека – обычно, нормально, и мы рискуем принимать его как само собой разумеющееся, даже хуже. Конечно, это работает в двух направлениях: мы привыкаем к негативным чертам так же, как к положительным (для женщин, которые подвергаются насилию, жестокость становится «приемлемой», такое поведение по отношению к себе они считают нормальным, а вовсе не чем-то ужасным или крайним). Это удивительно естественный процесс: тело другого человека, его смех становятся нормой, уходит волнение. Но так не должно быть!

Каждый раз, видя восход, мы считаем, что это красиво. Просыпаться по утрам рядом с другим человеком должно быть примерно так же, как видеть рассвет. Как мы поддерживаем чувство новизны? Один из способов – делать что-то новое вместе. Это внешний фактор, но он работает. Правда, здесь многое сокрыто и внутри. И как же поддерживать уникальность наперекор мозгу, который в процессе эволюции привык ко всему адаптироваться?

Ответ: только выдерживая длинные временные рамки изменений (часто мы говорим об этом как о перспективе).

В следующей главе мы увидим: все, что делает мозг, относительно. Если мы, воспринимая другого человека, придерживаемся его понимания «среднего», то его поведение становится по определению средним (не важно, насколько чудесным или ужасным оно может быть с объективной точки зрения). Однако если мы воспринимаем других людей согласно более насущным условиям (в отличие от их понятия о нормальности), можем сохранить мнимую уникальность в том, кто они и что делают. Одним из таких абсолютных факторов становится смерть. Психологи, занимающиеся экзистенциальными проблемами, уверены: все, что мы делаем, тем или иным образом ведет к нашим знаниям о смерти. Я считаю, что наши действия базируются на неопределенности, об этом мы поговорим позже. Но пока учитывайте: мозг может быть неизменным, чтобы замечать некие постоянные вещи в меняющемся мире и (это гораздо важнее) видеть, как меняется восприятие и адаптируется он сам.

В конечном счете мозг работает как мышца, по принципу «используй или потеряешь». Случаи, когда люди невероятным образом адаптировались к чему-то или сильно обостряли какое-то чувство, обычно происходят ввиду превратностей судьбы, как «зрение» Бена Андервуда… но это совсем не обязательное условие. Например, музыканты могут слышать то, что недоступно ушам остальных. Почему? Потому что у их мозга другая, более сложная история, чем у тех, кто не занимается музыкой. Она началась с неопределенности, а затем ей пришлось адаптироваться, понемногу создались условия для изменения слуховой коры мозга. Носители русского языка различают гораздо больше оттенков красного, чем носители английского, потому что в русском больше слов, обозначающих разные тона[55]55
  Jonathan Winawar et al., “Russian Blues Reveal Eff ects of Language On Color Discrimination,” Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America 104 (2007): 7780–7785.


[Закрыть]
. В Германии слепых женщин обучают на врачей, которые пальпируют (прощупывают) женскую грудь, потому что те способны определять гораздо больше уплотнений ткани, чем зрячие маммологи![56]56
  Abby d’Arcy, “The blind breast cancer detectors,” BBC News Magazine, February 23, 2015, accessed February 27, 2015, http://www.bbc.com/news/magazine-31552562.


[Закрыть]
Все это удивительные примеры того, как «отклонения» от нормальности дают новые возможности благодаря иному подходу к восприятию.

Но это далеко не полная картина того, как максимально продуктивно использовать свои возможности и раскрыть творческий потенциал. В следующей главе мы разберемся с нашей склонностью видеть «иллюзии» и покажем, что на самом деле их нет, существует только обстановка. Это то, что в прошлом связывает восприятие с настоящим.

Глава 4. Иллюзия иллюзий

Итак, мы знаем: сама информация значения не имеет, смысл создаем мы, взаимодействуя с ней. Нужно понять, как контекст, в котором происходит восприятие, определяет то, что мы на самом деле видим. Почему он важнее всего остального?

Представьте 1824 год, Францию и ее грузного, больного подагрой короля Людовика XVIII. Гораздо больше, чем собственное здоровье, его беспокоили жалобы на качество продукции Национальной мануфактуры гобеленов[57]57
  Национальная мануфактура гобеленов – Королевская мануфактура по производству ковров. В 1601 году король Генрих IV передал королевским мастерам (работавшим разрозненно) помещения мануфактуры красильщиков гобеленов, откуда и пошло название мануфактуры, а также ковров, которые на ней выпускали.


[Закрыть]
[58]58
  Mary Hollingsworth, Art in World History (Florence: Giunti, 2003), 314.


[Закрыть]
. Покупатели были недовольны тем, что в торговом зале выбирали ткани насыщенных цветов бургундского вина, сочной зелени, золотого солнца, а дома видели совсем другое[59]59
  Theresa Levitt, The Shadow of Enlightenment: Optical and Political Transparency in France (Oxford: Oxford Univeristy Press, 2009), 64.


[Закрыть]
. Наверное, раньше это было не важно для короля-центриста Людовика, но в тот момент одной из главных задач двора стало заручиться поддержкой граждан (и доходом от мануфактуры в том числе). Бежавший от Французской революции и гильотины Людовик XVIII вернул трон в 1815 году после разгрома Наполеона при Ватерлоо и пытался восстановить прежнее положение монархии. Именно поэтому королю понадобился ученый, способный выяснить, что же такое происходит с его гобеленами.

Король обратился к Мишелю Шеврёлю.

Молодой французский химик Шеврёль[60]60
  Мишель Шеврёль (1786–1889) – французский химик-органик, один из создателей научного метода анализа органической химии. Одним из первых исследовал строение растительных и животных жиров, объяснил их омыление, открыл креатин (1835), ряд растительных пигментов, выделил некоторые жирные кислоты. Большой интерес представляют также его работы над органическими красками и исследования цветовых контрастов. Упомянутая работа по исследованию омыления животных и растительных жиров выполнена в 1813 году.


[Закрыть]
успел заработать известность в новой на тот момент области мыловарения – производстве мыла из жиров и масел[61]61
  Henry Marshall Leicester and Herbert S. Klickstein, eds., A Source Book in Chemistry (New York: McGraw-Hill, 1952), 287.


[Закрыть]
. Мы так привыкли к дешевому и качественному мылу, к его обилию, даже во многих слаборазвитых странах, что нам трудно понять все значение этого открытия – оно не производит особенно яркого впечатления. Но во Франции XIX века человек легко мог умереть от инфекции, до использования пенициллина оставалось еще целое столетие, а промышленное производство мыла только-только начиналось. В те времена уже открытое, но пока не «прирученное» электричество еще не использовали для освещения, поэтому созданная Шеврёлем яркая безглицериновая свеча[62]62
  В 1825 году Шеврёль и Ж. Л. Гей-Люссак получили патент на стеариновые свечи. Эти, в отличие от свечей из необработанного жира, не коптили и горели ярче. К тому же оказались значительно дешевле восковых, годились к выпуску в крупных масштабах. Считается, что стеариновые свечи открыли новую эпоху в освещении.


[Закрыть]
прославила его как блестящего изобретателя.

Может, химик и стремился с помощью своих открытий стать промышленником-миллионером, но по характеру он был спартанцем, полностью погруженным в повседневную рутинную работу ученым, которого обожали студенты и уважали коллеги. Похожая на гриву, копна волос Шеврёля с каждым годом становилась все более косматой, и дикая седая шевелюра сейчас напомнила бы нам известный портрет Эйнштейна. Ученый ел два раза в день – в семь утра и в семь вечера, а остальное время проводил в лаборатории. В 86 лет на вопрос об этой странной привычке ответил: «Я уже очень стар, мне так много нужно успеть, поэтому нет никакого желания тратить время на еду»[63]63
  E. L. and W. J. Youmans, The Popular Science Monthly (New York: D. Appleton and Company, 1885), 548–552.


[Закрыть]
.

Когда Людовик назначил Шеврёля на должность директора по краскам Национальной мануфактуры гобеленов, химику не было еще и сорока лет, и ему действительно предстояло многое сделать, чтобы разобраться в происходящем с тканями. Поначалу работа не давала результата: мануфактура выпускала полотна самого высокого качества, лучшие в мире, но что-то совершенно необъяснимое портило их, меняло их физические свойства. Или просто всем так казалось.

Можно представить, как Шеврёль каждый день, минуя четыре колонны, входил в огромное здание, шел сквозь широкий зал под накатывающий волной ритмичный стук ткацких станков и в запертом кабинете думал над загадкой, которую требовалось разгадать. Для такого человека, как он, задача была целью, а цель питала его гораздо лучше, чем еда. Позже Шеврёль вспоминал: «Чтобы исполнить свой долг директора фабрики, мне нужно было изучить два абсолютно разных предмета: первый – сочетание цветов, а второй – химию красок». Во время работы с мылом, чтобы понять, из чего состоят химические соединения и как они образуются, Мишель очень хорошо научился разбивать сложные формулы на составляющие. Именно поэтому загадку красок на мануфактуре он решал дотошным проникновением в самую суть вещей (может быть, именно поэтому Людовик счел его правильным человеком для такой работы – Шеврёль мог не обращать внимания на обманчивый внешний вид нитей и проникнуть в суть химии красителей). Свою профессиональную жизнь ученый проводил в окружении колбочек и спиртовок, он нагревал жиры и масла и анализировал состав, изучая их испарения. Но поначалу эти методы ничего не давали, никакого секрета в красках обнаружить не получалось. Можно только догадываться, до какой степени отчаяния был доведен столь непреклонный на первый взгляд ученый. Предыдущий опыт в области органической химии подталкивал его тщательнее вглядеться в ткани производства парижской фабрики, но вместо этого он направил свой взгляд в иную сторону – на другие материалы.

Он стал искать куски шерстяных полотен, сделанных на других фабриках во Франции и за границей, чтобы сравнить качество. Впрочем, путь был тупиковым: он обнаружил, что ткани парижской фабрики гобеленов, без сомнения, были лучшими. Вероятно, жалобы покупателей связывались не с самими гобеленами. А что, если, подумал Шеврёль, проблема не имеет никакого отношения к химии, и если уж на то пошло, то и к производству? Если загвоздка в самих покупателях? Не в том, что люди сетовали по поводу цветов, а в том, как они их воспринимали, – вероятно, «неправильно»? Поэтому Мишель пригляделся пристальнее к гобеленам, чтобы рассмотреть все вокруг каждого волокна нити. Это было то же самое сырье, да, но других цветов, отличных от тех, что поодиночке были представлены в выставочном зале. Именно в этот момент (и по этой причине) он и раскрыл тайну.

Шеврёль обнаружил, что кризисная ситуация на фабрике не имела никакого отношения к качеству, а была связана лишь с восприятием цвета. Сам материал, состоящий из нитей разного колера, не изменился, но была иной обстановка, в которой покупатели смотрели на ткань. Тона выглядели по-разному в зависимости от того, находились они отдельно или рядом с другими (как на кругах в центре изображения на двух рисунках ниже). «Я увидел, что цветам, расположенным рядом с черным, не хватало энергии, и это было связано с явлением контраста цветов», – так Шеврёль описывал свои соображения[64]64
  Michel Eugène Chevreul, The Laws of Contrast of Color (London: G. Routledge and Co., 1857).


[Закрыть]
. Именно соседство нитей разных оттенков определяло вид каждой из них в составе гобелена. Не объективно, но с точки зрения восприятия каждого, кто смотрел на него. Люди не видели достоверно реальный мир. Конечно, ни ученый, ни кто-либо другой не понимали почему. Во Франции XIX века идея, что цвета могут меняться, не смешиваясь друг с другом физически, была совершенно неприемлема, а уж объяснение, которое мы даем этому сейчас, и подавно. Химия тогда только-только вышла за рамки алхимии и перестала считаться волшебством. Тем не менее было ясно, что виновником всех жалоб, поступивших в адрес фабрики гобеленов, была какая-то причуда, связанная с биологией человека.




Более чем через десять лет после начала работы Шеврёль выпустил книгу, которая стала итогом его необыкновенного исследования: The Principles of Harmony and Contrast Colors («Принципы гармонии и контраста цветов»). Во введении он писал: «Прошу читателя никогда не забывать: когда речь идет о явлении одновременного контраста цветов и утверждается, что один цвет, расположенный рядом с другим, меняется под его действием, это совсем не означает, что два цвета, или скорее два материальных предмета, которые их представляют, как-то взаимодействуют на физическом или химическом уровне; речь идет только об изменении, которое происходит до того, как мы на них смотрим; мы воспринимаем впечатление от двух цветов одновременно». Шеврёль видел, что трансформация «реальности» на самом деле происходит у нас в голове – та же мысль сбила с толку Гёте с его радужными тенями.

Годы спустя после открытия Шеврёля его работа по восприятию распространилась и на другие области. Художники до сих пор пользуются его теорией сочетания оттенков: исследованием эффекта цветового контраста и знаменитым хроматическим кругом – колесом, показывающим, как восприятие каждого колера меняется под действием соседних. Впервые художники получили понятный язык для описания наиболее абстрактного из всех способов восприятия и возможность взаимодействия в соответствии с ним. Хотя и до этого на протяжении нескольких столетий они играли с наложением цветов и обстановкой. Эжен Делакруа, современник Шеврёля, однажды похвалился: «Я могу написать тело Венеры грязью, если вы разрешите мне избрать то окружение, которое я пожелаю». Делакруа мастерски использовал в своих работах «иллюзии», едва не разорившие фабрику гобеленов. Он оказал сильное влияние на импрессионистов – позднюю школу живописи, которая поощряла, пожалуй, более «правдивое», но менее «реалистичное» восприятие. Много позже современные нам художники Дэн Флавин – инсталлятор, строящий скульптуры из флуоресцентных ламп, – и Бриджет Райли вывели работу с восприятием на новый уровень. Флавин играл с так называемым побочным эффектом цвета, он нарочно не включал в работу те тона, которые зрители, как они сами считали, в ней видели. У Райли, в отличие от хорошо известных черно-белых работ, в которых она тоже играла с восприятием, колеры полос в головокружительных и многоцветовых полотнах меняются в зависимости от тех, которые расположены рядом, почти как на гобеленах парижской фабрики.

Мишель Шеврёль – один из самых выдающихся химиков – прожил 102 года, вел скромный образ жизни и до конца дней работал директором по краскам на гобеленовой фабрике. Людовик XVIII, нанявший его на работу, умер осенью 1824 года, в тот же год, когда назначил ученого на должность директора. Король не дожил до момента, когда стала ясна причина изменения цвета ткани. Может, это и к лучшему, особенно в свете того, что французская монархия несколько десятков лет спустя была разрушена раз и навсегда, чего он тоже не застал. Путаница, произошедшая на фабрике гобеленов, никак не повлияла на историю Франции, а вот ход истории искусства изменила.

Когда речь заходит о восприятии… даже на самом простом уровне деятельности мозга, а именно – видении цвета (и если это работает здесь, то должно работать и на все остальных уровнях), самый важный урок, который можно извлечь из истории Шеврёля, заключается в том, что… все определяет контекст.

Но почему?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно не только понять, как работает мозг, но и что значит быть человеком. (Это, между прочим, все равно как понять, что значит быть пчелой или представителем любого другого биологического вида, поскольку пчелы тоже видят так называемые иллюзии: получается, их методы восприятия развивались так же, как у нас.) Мозг – это в высшей степени гиперсоциальная система, устройство, живущее благодаря своим связям, и поэтому он работает только в отношениях с другими системами. Мозг не оперирует абсолютными понятиями, потому что значение не может быть сформулировано в вакууме. Поступающая нам информация может не иметь смысла, поэтому у мозга нет ничего, чем можно накормить свою обширную систему для толкования без миллиона разных неясных ситуаций, которые возникают одновременно и взаимодействуют друг с другом. В истории с фотографией платья общее восприятие определяли разные цвета, их сочетание и взаимное расположение. Точно так же все окружающие нас предметы (или цвета) взаимным влиянием и расположением относительно друг друга определяют контекст или обстановку. Все это постоянно меняется, но огромное количество взаимодействий все-таки совпадает по времени и месту. Мозг не имеет объективной достоверной информации от предмета или источника цвета, но каждое взаимодействие, взаиморасположение и взаимовлияние дает ему какие-то сведения. И огромное количество тех самых совпавших по времени и месту взаимодействий и взаимовлияний обеспечивает нейронную сеть исходными данными, после обработки которых мозг выдает полезный субъективный отклик восприятия. Его функционирование настолько завязано на анализе различий (или контрастов), что наши чувства прекращают функционировать, если лишаются взаимодействия.

Другими словами, нужно отклониться от общепринятой нормы.

Давайте рассмотрим, как работает глаз: он все время в бешеном темпе производит непроизвольные микродвижения – саккады и микросаккады[65]65
  Саккады (со старофранц. – «хлопок паруса») – быстрые, строго согласованные движения глаз одновременно и в одном направлении. На записи имеют вид вертикальных прямых тонких линий. Специалисты нередко применяют термин «микросаккады» к быстрым движениям глаз, амплитуда которых не превышает одного углового градуса. Быстрые движения глаз амплитудой более одного градуса называют «макросаккады».


[Закрыть]
. Они похожи на пестрое полотно (не будем сильно отклоняться от темы), сотканное из миллиона постоянно мигающих точек, и именно такие нейрофизиологические движения и позволяют видеть гладкую картинку. Это показал российский психолог Альфред Ярбус[66]66
  Альфред Ярбус (1914–1986) – советский физиолог, доктор биологических наук. Один из авторов научного направления «окулография», занимающегося изучением движения глаз.


[Закрыть]
. В 1950-е годы он создал хитроумный приборчик, с помощью которого можно было зафиксировать человеческий глаз постоянно открытым. Устройство крепилось к глазу на присоске, оставляя веки в открытом состоянии для большего воздействия, и совершало те же движения по дуге и прямой, что и взгляд, скользящий по визуальным стимулам – картинкам, которые ученый вставлял в приборчик. Устройство Ярбуса продемонстрировало, что непременное условие зрения – движения, саккады, которые на схеме выглядят почти как наброски рисунков, и постоянный поиск глазом разницы. На самом деле, чтобы понять, насколько зрительный контраст необходим для зрения, можно ответить на простой вопрос: что произойдет, если его убрать? Ответ: вы ослепнете. Независимо от места и от времени, вы ничего не будете видеть. Убедитесь (или не убедитесь) сами.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации